ГЛАВА VII
После похорон — и наших и татарских — следующий день прошел спокойно. Татары изредка пускали стрелы в защитников города, ратники отвечали тем же. Татары явно были в замешательстве, не ожидая встретить столь яростного сопротивления. По большому счету, и штурма с их стороны не было — всего лишь попытка, — а воинов потеряно много, и помощи ждать неоткуда. Слишком далеко от своего ханства они забрались. Побольше бы нам ратников — еще неизвестно, чем бы все закончилось.
Надо помогать нашим. Вопрос — как? Пройти» по деревням, собрать лучников в кулак и ударить в тыл татарам? Собираться будут долго, и к тому же крестьянин против поднаторевшего в боях татарина — не вояка. А может, самому совершить ночную вылазку? Да использовать сразу несколько своих необыкновенных способностей? До сих пор я пользовался в каждом конкретном случае лишь одной. Да, раньше я не пробовал, потому что хватало возможностей противостоять противнику. Теперь, видимо, пришло время задействовать все, что можно. В конце концов я ничего не теряю, если что-то не получится. В случае же удачи мне удастся качнуть почти равный сейчас расклад сил в нашу пользу.
Вернувшись на стену, повернулся в сторону татар. Потоптался на месте — что-то меня держало. Может, обратиться к древним славянским богам? Попробую к Костроме — в будущем ее нарекут Снегурочкой. Как раз дед ее родился в этих местах. Это сейчас Снегурочка — милая внучка Деда Мороза. В свои времена Кострома — богиня урожая — являлась покровительницей покойников, умерших преждевременно, не своей смертью. Они превращались в особый вид нечистой силы — заложных. Эти «живые мертвецы», по-современному — зомби, шлялись по земле и вредили живым.
Потому я и решил обратиться к ней. Вознес со стены горячую молитву к Костроме, пообещав в конце выставить богатую выпивку в качестве дара. Известно ведь — Кострома умерла от перепоя. Постоял, прислушиваясь. Нет, видимо, не дошла моя молитва до богини славянского пантеона. Не подала богиня знак, не откликнулась.
А через полчаса, стоя в дозоре на стене, я услышал вопли ужаса во вражеском стане. Татары метались, рубились с кем-то. Из недалекого леса в темноте к ним брели и брели толпы страшных упырей — с вытекшими глазами, с изъязвленной кожей, в немыслимых лохмотьях. Они хватали татар костлявыми руками и душили. Татары отбивались, как могли. Саблями срубали головы, отсекали руки и ноги. Но невозможно убить единожды уже убитого. Мертвецы снова вставали и упрямо шли на татар. Такого кошмара я не видел даже в голливудских фильмах ужасов. Ратники на стене замерли от увиденной картины. Даже у меня, вызвавшего весь этот ужас, стыла кровь в жилах. То-то сейчас хан жалеет, что в поход пошел!
Битва живых с мертвецами продолжалась недолго. Как только начало подниматься солнце и первые лучи его коснулись земли, заложные истаяли, обратившись в дымку. Потрясенные ратники не могли вымолвить ни слова, лишь осеняли себя крестным знамением. А в татарском стане царила паника — казалось, теперь ни один сотник не сможет организовать своих воинов на штурм.
К полудню случилось вовсе неожиданное — татары стали седлать лошадей, свернули шатер и, пустив впереди себя обоз с награбленным имуществом, направились по дороге на полдень, в сторону Казани. Чтобы увидеть чудо, горожане лезли на стены, кричали и свистели вослед уходящему врагу. Я же спустился со стены, стал искать постоялые дворы и в одном купил целое ведро твореного вина, практически — самогона. Дал слово, тем более — богине, надо исполнять. Не приведи Господи обратить на себя гнев даже древней богини — тем более что она услышала и помогла.
Ведро я вынес и поставил в укромном месте У стены, поклонился и молвил: — Спасибо, Кострома!
Ворота в крепости распахнулись, отряды ратников поскакали в близкие селения — известить о счастливом избавлении от врага и узнать о потерях. Я же, посчитав свой долг перед городом исполненным до конца, тихонько отошел от Устюга и пошел по дороге. Надо проследить за отступающим войском, тем более — татары идут к Волге, и нам пока по пути. Татары шли медленно — быстрее не давал полон.
Нагнав татар, я взял правее и пошел по лесу. Сюда не сносит пыль из-под копыт коней, воздух свежее.
Так мы и передвигались параллельным курсом до вечера. Кстати, войско татарское заметно уменьшилось — не меньше чем на треть. Славно! Еще бы трофеи отбить да всадников проредить.
Татары расположились на стоянку, разослав во все стороны дозоры. Хану разбили шатер. Видя, что татары остановились на ночевку, я решил пройти вперед и осмотреться.
Я, к своему удивлению, увидел вдали, километрах в десяти, отблески костров. На фоне темного леса огоньки были хорошо видны. Хлынов? Нет, он значительно дальше и левее. Если деревня, то почему костры? Крестьяне готовят в печах, а не на кострах. К тому же кому придет в голову готовить что-то ночью? Может, еще один отряд татарский? Надо прояснить обстановку.
Костры и в самом деле горели, а вокруг них — русские ратники. Довольно много, на прикидку — не меньше тысячи. Что их сюда занесло? Подойти бы да поговорить, предупредить о татарах… Только одно удержало меня — я увидел среди воинов хлыновского воеводу. Всколыхнулась обида на вятичей, и я направился назад.
Утром, едва встало солнце, татары сотворили намаз. Быстро перекусив, вскочили на коней. Они явно хотели поскорее убраться с негостеприимной земли.
Я, не торопясь, умылся, — есть, к сожалению, было нечего — и направился за ними, только по лесу, держа их на виду. Было безветренно. Над дорогой висел густой туман из пыли — татары нещадно гнали пленных, стегая их плетьми. А днем случилось то, что я и предчувствовал после вчерашней разведки ночных костров. С двух сторон из леса вначале полетели стрелы, затем выбежали русские ратники, принявшиеся споро рубить татар. Татары оказались зажаты на узкой лесной дороге с двух сторон, лишившись главного тактического маневра — скорости, помноженной на массу конской лавы. Они крутились на конях — даже если кто и решался прорваться сквозь строй русских, рисковал очутиться в непроходимом лесу. И было неизвестно, что их ждет там. То ли лошадь ноги сломает, то ли крестьянин на вилы поднимет.
Оборонялись татары с отчаянием обреченных, сеча стояла лютая, насмерть. Но к исходу второго часа схватка разбилась на отдельные очажки сопротивления, где татар просто добивали.
Я залез на дерево недалеко от побоища, наблюдая сверху. Наконец пал последний татарский воин. Закономерный исход для всех тех, кто с мечом к нам приходит… Наступила краткая пауза, затем неожиданно для меня ратники кинулись к обозу, прицениваясь к трофеям. Еще более меня удивило, когда, поснимав с татар оружие — все-таки железо — это деньги — и побросав на телеги, ратники погнали пленных вперед, даже не развязав их. Что-то здесь неладное. Трофеи — это понятно, что добыто мечом — твое. Но пленных всегда отпускали — свои же, русские. Очень интересно!
Вот и перекресток дорог. Налево — на Хлынов, вперед — к Волге и к Нижнему. Обоз и колонна повернули к Хлынову. Ах, вятские, решили отнять у татар награбленное — это ясно и не вызывало неприятия. Но пленные — почему не отпустили их? Неужто продать хотят? Тем же татарам или марийцам? Ни фига себе — поворот событий! Нет, ребята, не надо так шалить, чай — православные, под Богом ходите, милости у него в церкви просите — а сами?
И как теперь освободить невольников? Русских рубить? Невозможно! Увещевать их воеводу? Сильно сомневаюсь, что удастся. Напугать? Как и чем?
А вот как! Придумал! Ежели получится, конечно. Как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я встал на колени, вознес ко Господу горячую молитву, прося только об одном
— помочь мне подняться в воздух, хотя бы ненадолго, на один раз. Я приводил доводы, что индийские йоги левитируют, а тут ситуация чрезвычайная и… Нет, видно, не слышит меня Господь, слишком мелок я для него, да и просьба моя уж очень необычная. Однако же, поднявшись с колен, почувствовал в теле необычайную легкость и, взмахнув руками, поднялся в воздух. Пока рано. Опустив руки, опустился на землю и побежал к деревне, что виднелась вдали. За околицей увидел пасущихся гусей. Вот что мне надо! Срубил саблей голову гусю и бросился бежать назад. Неудобно, конечно, сроду домашнюю птицу не крал, не Паниковский все же, но вот пришлось поступиться принципами. Забежав в лес, я отрубил у гуся крылья, а тушку выбросил на радость деревенским псам.
Нашел в лесу иву, сломал две веточки. Чем ива хороша — ветки гибкие. Подвязал ветки к гусиным крыльям, предварительно их расправив. Дело оставалось за малым. Скинув куртку, я прорезал ножом сзади дырки и привязал остатками веревки крылья к куртке. Подергал — держатся хорошо. Надел куртку и засмеялся. Крылья топорщились, и со стороны я, видимо, выглядел нелепо — в потрепанной одежде и с крыльями за спиной. Но выбора не было — как говорится, на безрыбье и рак рыба.
Я расправил руки и поднялся в воздух, направился к вятичам. Теперь наступал ответственный момент. Примут меня за Божьего посланца, за ангела или еще за кого подобного — послушают, но могут и стрелу с перепугу пустить. Если опуститься низко — разглядят мои потрепанные одежды. Белое бы надеть, да его взять в лесу, а про простыни крестьяне еще не слышали. Высоко подняться
— не разглядят крыльев и не услышат гласа с небес. Вот ведь закавыка.
Я решил зависнуть метрах в тридцати. Воевода идет обычно в голове колонны, дабы не глотать пыль. С головы я и решил начать. Медленно, низко подплыл к колонне. Меня заметили, стали показывать пальцами, разинув рты от удивления. Конечно, не каждый день можно лицезреть ангела. А тут еще от встречного напора воздуха крылья слегка шевелились, создавая иллюзию движения.
— Опомнитесь, христиане! — закричал я. Все подмяли вверх головы.
— Богопротивное и богомерзкое дело свершаете! — продолжил возглашать я. — Почто вы, русские, земляков, немало претерпевших от татар, в неволе удерживаете? Я послан Всевышним предупредить и предостеречь вас! Освободите братьев ваших, или я прокляну вас!
Ратники стали оживленно переговариваться. Услышать голос с небес — диво невиданное. Где же воевода? Что он решит? Народ темен и богобоязнен, но у воеводы могут иметься свои планы, и мой замысел в них вовсе не вписывался. Я внимательно следил за головой колонны, и только это позволило вовремя увидеть лучника. Вот в мою сторону пущена стрела. Я уже был внутренне к этому готов и тут же пустил навстречу огонь с руки. Стрела вспыхнула в полете и упала.
Среди ратников раздался крик изумления. Многие бросились к воеводе, разгорелся жаркий спор. Воеводу стащили с коня — абсолютно немыслимое дело в походе, где все беспрекословно подчинялись ему. Но теперь, когда надо было выбирать между небесным и земным, воины склонились к первому. Правда, не все. Когда побитый воевода отошел от воинов, к нему на помощь бросились несколько человек. Один из отколовшихся стал натягивать тетиву лука.
Не дожидаясь неприятностей для себя, я швырнул в эту группку клубок огня. Все вспыхнули, стали кататься по земле. Воины застыли, пораженные свершившейся на их глазах карой тех, кто не внял гласу с небес. Не иначе — они видели настоящего ангела, потрясающего чудесами. Мне показалось, что прикажи я им сейчас даже нелепицу — и они бросятся ее выполнять. Надо дожимать.
— На колени! — проревел я.
Воины побросали копья и щиты, упали на колени, стали креститься и бить поклоны. «По-моему, перебрал», — спохватился я. Кто я такой? Воин, но не ангел.
— Освободите несчастных!
Большая часть воинов бросилась к пленным, стали разрезать путы. Через мгновение все были свободны.
— Покормите рабов Божьих, и пусть ступают восвояси по домам!
Я уже собирался убраться подальше, как снизу донесся голос:
— А трофеи? С обозом как?
— Можете забрать себе, как справедливую награду за вызволение полона.
Воины радостно взвыли, я же набрал высоту и направился в сторону Волги. Свысока я видел: на горизонте уже виднелась серебристая полоска реки. Но и необычная моя способность была дарована лишь на время, и оно, видимо, прошло. Высота стала падать, и я почти рухнул на берег.
Встав на колени, вознес молитву, отцепил крылья. Неплохую службу сослужил гусь. Немного свербело в душе, что пришлось поджарить воеводу, но жизнь и свобода полутора или двух сотен пленников того стоила.
Дальше пошел пешком — коня не было, а парить я уже не мог, хотя и понравилось очень. Хватит того, что видели вятские ратники и пленные. Хоть никто опознать не сможет. А что, неплохая вышла задумка, причем — экспромтом.
Дома Лена с радостью кинулась на шею. Однако, когда я разделся, огорчилась, увидев дырки на одежде — слава Богу, не на мне. Наконец-то я поел горяченького — так соскучился по хорошей домашней стряпне. За неспешной беседой у стола незаметно опустел кувшинчик вина. Потом, в постели, Лена попросила рассказать что-нибудь интересное, какую-нибудь сказку.
— Сказку? Нет, я расскажу тебе историю любви богатыря и красавицы.
— Ой, как интересно! — Елена в предвкушении чего-то необыкновенного захлопала в ладоши.
— Слышала ли ты когда-нибудь об Илье Муромце?
— Конечно, это же богатырь из села Карачарова, что под городом Муромом. Скоморохи на ярмарках часто про него былины поют — о подвигах его.
— Подвиги были, Лена, но все подвиги совершались во имя женщины.
И я начал свое повествование
— Итак, слушай. Тридцать лет и три года сидел Илья на печи, пока не явился к нему волхв Курьян, жрец скотьего бога Велеса. С детства не мог ходить Илья, немощен ножным недугом был. Дал волхв Илье силу богатырскую волшебным образом, и ноги Илье стали служить, как надобно — вот как у тебя и меня. И приказал Курьян Илье выкрасть у киевского князя Владимира золотую голову бычью — символ Велеса.
Надо сказать, что любил Илья девушку красы невиданной, именем Авдотья. Только сказать ей о своей любви не решался, стесняясь немощности.
Отправился Илья в Киев, а по дороге совершил свой первый подвиг. На Муромской дороге творил непотребства Соловей-разбойник. Был он главарем шайки разбойничьей. Сидел на дереве и, завидев путника, свистел особым образом, за что и заслужил свою кличку. Связал его Илья, повел за собою.
Пришел Илья в Киев, ко князю Владимиру, ведя в поводу связанного татя. Не стал казнить князь Соловья-разбойника, взял его в услужение. А Илью, прозванного Муромцем по месту рождения, принял князь в дружину. Чтобы войти к князю в доверие, совершал Илья подвиги — рубил половцев, оборонял заставы. Шибко боялись враги Илюшу,
Настал день, когда решился Илья выкрасть из княжеской сокровищницы золотую бычью голову, памятуя о наказе волхва, — иначе лишится силы богатырской, а паче всего — не сможет открыть свою любовь Авдотье. Сжигаемый же злобой и ненавистью к Илье, подглядел Соловей-разбойник за Ильей, стремглав помчался к князю, поднял тревогу.
Схватили воины Илью. Легко мог раскидать и порубать дружинников Илья, да не стал. Укорил его князь: «Я ли не сажал тебя, Илюша, одесную за стол! Я ли не славил тебя после походов за подвиги? Почто отплатил мне черной неблагодарностью?»
И велел князь бросить Илью Муромца в темницу и казнить наутро. Тем временем пришла в Киев искать своего любимого Авдотьюшка и узнала весть горестную, что ее любимый Илюшенька в порубе сидит, казни дожидаючись. Закручинилась девушка, не зная, как из беды Илью выручить, да появился жрец Велесов, волхв Курьяи, и обещал ей помочь, дать Илье еще больше силы богатырской.
Взломал Илья узилище, проник в сокровищницу княжескую, вынес голову бычью златую. Тут молвил волхв, что отныне Авдотья рабой, прислужницей Велесовой станет. Не стерпел Илья, мечом разрубил золотую голову бычью. Волхв исчез, Авдотьюшка потеряла красоту: стан ее сгорбился, лицо покрылось морщинами, волосы стали седыми. Одним словом — превратилась в старуху. А Илья потерял силу богатырскую и обезножел — даже шага сам сделать не мог. Так и не суждено им было прожить в любви и согласии. Илья закончил свои дни в монастыре Киевском и похоронен в пещерах подземных.
Вот такая история любви великой, Лена. Во имя женщины совершал Илья свои подвиги. А то, что скоморохи да былинники в трактирах поют — неправда, вернее — часть правды.
Я закончил рассказ, наступила тишина. Лена переваривала услышанное, потом заплакала навзрыд.
— Ты чего, Лена? — я погладил ее по вздрагивающему плечу. — Какая любовь… Жалко их… Я и не знала. Расскажи еще.
— Поздно уже, Лен, устал я, спать хочу.
— Завтра расскажешь?
— Конечно.
Я поцеловал ее и почти сразу уснул.
А дня через три на базаре я услышал от лавочников о чудесном явлении ангела, об освобождении пленных. В пересказах мои приключения обросли невероятными подробностями — вокруг головы ангела сиял нимб, в воздухе чувствовалось благоухание, а раны ратников и полоняников необъяснимым образом зажили.
Я охал и ахал, слушая россказни, посмеиваясь в душе. Но на следующий день весь город уже гудел, в каждом доме только и обсуждалось невиданное доселе чудо. На место явления чуда уже собиралась отправиться группа паломников. О сожженном воеводе никто не вспоминал добрым словом — все говорили о каре небесной.
Дома Ленка мечтательно проговорила: — • Вот бы хоть одним глазком посмотреть на ангела!
Я чуть не поперхнулся за столом. Ничего себе, заварил я кашу!
В церкви усилился приток желающих помолиться и сделать пожертвования — ничто так не укрепляет веру, как свидетели чуда. Мне кажется, в дальнейшем не стоит вторгаться в эту деликатную сферу — как бы себе хуже не сделать. Освободил пленных — может быть, и Божьим промыслом, — и хватит. Не то Отец Небесный покарать может все-таки — все мои способности и странности исчезнут, чего бы мне вовсе не хотелось.
А вообще интересно жить в другое время — жизнь насыщеннее, ярче и опасней. Никаких мирных забав вроде дайвинга или виндсерфинга не надо, адреналина в крови и так хватает.
Размеренная жизнь продолжалась недолго. В один из дней к моему двору подскакал на взмыленной лошади Иван Крякутный. Я находился во дворе.
— Ой, Юра, беда! — даже не поздоровавшись, выпалил купец. На всегда выдержанного Ивана это было не похоже. Наверное, и впрямь беда.
— Что стряслось?
— Жену, Лукерью, возком сбило — только что люди домой принесли. Что делать?
— Скорее к ней!
Я запрыгнул на лошадь ему за спину, и мы с места сорвались в галоп. Лошадь Иван не щадил. Я боялся, что мы или сами кого-нибудь зашибем, или на повороте лошадь поскользнется, и нас самих впечатает в близкие стены домов. Слава Богу, обошлось.
У ворот Иван бросил поводья слуге, и мы побежали в дом. Я снова поразился — никогда не видел купца бегающим.
Лукерья лежала в трапезной, на лавке. Лицо бледное, с бисеринками пота на лбу. Левая нога неестественно вывернута в голеностопе. Вокруг бестолково суетились слуги.
— Всем выйти! — скомандовал я.
Слуги опрометью бросились из комнаты. Купец стоял столбом.
— Иван, тебя это тоже касается. Купец нехотя вышел из комнаты. Лукерья тихонько постанывала. Я осторожно ощупал пострадавшую. На правой половине спины — разрыв кожи и кровотечение, живот вроде спокойный, вывих голеностопного сустава. Пока все не так уж и плохо. Кровит несильно, перевязка подождет. А вот если сустав не вправить сейчас, то потом это сделать будет сложнее.
— Луша, сейчас немного больно будет.
И не успела купчиха кивнуть, как я резко, с поворотом, дернул стопу. Щелкнуло, и стопа встала на место. Купчиха заорала. В комнату ворвался Иван.
— Иван, прошу — выйди.
Купец молча вышел, на скулах играли желваки, видно — переживал.
Теперь надо заняться раной. Я стянул с купчихи разорванную кофту. Разрыв колеи, длинный, но не глубокий. На столе стоял кувшин. Я взял его и понюхал — так и есть, вино. Обильно полил на рану, промывая ее. Еще не хватало заражения. По-хорошему рану надо зашивать, только где взять инструменты?
Я кликнул Ивана, попросил принести любую иглу и нитки. Через несколько минут слуга принес иголку и нить. Я налил вина в чашку, подождал немного, чтобы продезинфицировать и начал шить. Купчиха постанывала от боли, но крепилась.
— Больно ли?
— Терпимо.
Купчиха успокоилась и смотрела на меня с удивлением.
— Попробуй пошевелить ногой.
Лукерья сначала несмело пошевелила ногой.
— Двигается!
Она опасливо спустила ноги с лавки, села.
— Вот только ходить тебе несколько дней нельзя.
Лукерья вдруг застеснялась — ведь она была почти голая, только в юбке. Аппетитные груди при каждом движении тяжело колыхались. Славно, что лифчики придумают позже.
Купчиха прикрыла груди руками, позвала:
— Иван!
Купец явился сей миг — наверное, стоял за дверью. Увидев Лукерью сидящей, он остолбенел. Как же так? Только что он сам видел, как нога была вывернута в сторону, из раны лилась кровь, купчиха стонала от боли, и вот на тебе — сидит. От растерянности или чего другого Иван наконец рявкнул:
— Чего растелешилась? Одежа где? Лукерья показала на кофточку:
— Теперь ее только выкинуть.
Купец подошел к жене, наклонился, осмотрел, а затем и ощупал ногу. Покачав головой, поднялся, осмотрел спину. Нигде не кровит. Лукерья прислушалась к своим ощущениям.
— Болит терпимо.
Иван сорвал с головы картуз и бросил его на пол. От неожиданности мы с купчихой аж подскочили.
— Ничего не понимаю. Своими же глазами видел — нога вывернутая была. Как ее люди принесли, я уж думал — калекой хромоногой будет, ежели выживет! — И вдруг заорал: — На колени!
Я оторопел:
— Чего это он?
Но Иван и Лукерья бухнулись передо мной на колени, поклонились. Мне стало неловко — не князь я или боярин какой, чего уж так-то.
— Поднимись, Иван. А ты, Лукерья, ногу побереги — чего ж на колени грохаться? Не икона, чай, в церкви.
Оба поднялись. Иван бросился меня обнимать, Лукерья кликнула прислугу и велела нести одежду — не век же ей торчать в трапезной неодетой.
Иван от быстрого выздоровления жены аж прослезился.
— Господи, благодарю Тебя за чудесное исцеление жены моей руками Юрия! Сегодня же закажу благодарственный молебен в церкви.
Иван и Лукерья трижды перекрестились.
— Ты никак, Юрий, знахарь или колдуй.
— Окстись, Иван, ты меня давно знаешь — какой из меня колдун?
— То правда, что знаю давно и только добро от тебя видел, но и сделать такое ни одному лекарю не под силу. Не знаю уж, кто за твоей спиной стоит — ангел или диавол, но слово даю — моя честь в том порука, — что в трудный час можешь запросто ко мне: чем смогу помогу, рубаху последнюю сниму.
— Иван, Иван, остановись.
— И то правда. Эй, челядь! Где вы там? Радость у нас, Лукерья выздоровела! Все дела побоку, пить, гулять будем!
— Угомонись, Иван! Если хочешь — я не против, только позволь домой сходить, переодеться. Видишь — в рабочем я, да и рубаху в крови выпачкал, сменить надо.
— Да как это я не подумал — конечно! И половину свою драгоценную возьми. Пусть с нами радость разделит.
Я пошел домой, обдумывая дорогой, как это у меня так здорово получилось, а в доме купца забегала прислуга, из печей повалил дым. М-да, не одна курица или поросенок сегодня помрут не своей смертью.
Когда я вернулся к купцу — принаряженный, под ручку с Еленой, стол был уже накрыт, а хозяева встречали нас на крыльце, как дорогих гостей, с корцом медовухи в руках. Я отпил изрядно, передал жене. Прислуга под руки отвела нас в дом, оказывая тем самым знаки почтения. Не скрою — приятно ощущать внимание за труды свои.
Пир продолжался с перерывами на сои три дня. Чисто по-русски, гулять — так на всю катушку.
Вторым днем Иван попросил меня спеть, припомнив мое выступление на собственной свадьбе. Поскольку был я уже изрядно навеселе, ломаться не стал и полвечера, вспоминая подходящие песни, горланил. Жалко — инструментами никакими не владел, да и инструменты здесь были убогие — жалейка, балалайка, гудок. Не оркестр, одним словом. Некоторые песни просили повторить, и, запомнив припев, затем подпевали. Славно посидели. Хотя на следующий день я и проспал до полудня, голова была тяжелой.
А еще через день купец заявился ко мне вновь.
— Опять чего случилось? — испугался я.
— Нет, разговор есть.
— Тогда садись, говорить будем.
Для начала Иван снял с пояса увесистый кошель и положил на стол.
— За труды.
— Иван, забери, не за деньги помогал — уважения ради.
— Э, нет, каждое деяние, доброе или злое, должно быть отмечено. Потому деньги бери, от чистого сердца даю, потому как жена и детишки для меня дороже злата-серебра. К тому же пришел я к тебе не только за этим. Негодяя найти хочу, что Лукерью мою чуть не погубил. Сам уже слуг просил поспрашивать — не видал ли кто тот возок? Да без толку все. Не возьмешься ли?
Я задумался. Следов никаких, видаков тоже не нашли. Вероятнее всего — пустое дело. Хотя… Есть у меня одна мыслишка.
— Иван, попробовать могу, но не ручаюсь. Не получится — не взыщи.
— Вот-вот, возьмись. Уж коли не выйдет у тебя — значит, не судьба, никто не найдет. А у тебя получится. Сколь я тебя знаю — ежели взялся, сделаешь, ты парень настырный.
— Мне с Лукерьей поговорить надо.
— Это — сколь хочешь.
— Ну и ладненько, жди завтра.
А мыслишка у меня была такая. С утра я направился к дому купца. Лукерья, наверняка предупрежденная Иваном, уже ждала. Я осведомился о здоровье, о детках, пожелал всего наилучшего, затем стал расспрашивать о злоключениях. Ничего толкового купчиха сказать не могла — шла по дороге, услышала сзади топот копыт и удар, после которого лишилась чувств. Ни лошадей, ни коляски, ни наездников описать она не могла, потому как не видела. В принципе, я на большее и не рассчитывал.
Теперь попробую поэкспериментировать.
Я попросил Лукерью лечь на лавку, а сам сел в изголовье, положив обе руки ей на голову. Сосредоточился, выбросив все мысли из головы. В мозгу замелькали разные видения — вот Лукерья выбирает кофточку, идет домой — мелькают знакомые дома. Удар! Изображение в мозгу нечеткое, но я увидел возок, запряженный парой гнедых, свешивается пьяная рожа — купец или промышленник. Рожу и возок я заметил, запомнил. Дальше в видениях уже лишь Иван да я сам. Все, хватит. Я увидел все происшедшие события чужими глазами. Какая-то зацепка есть.
Теперь надо разговаривать с Иваном, он общается с купцами — может быть, по описанию узнает кого-либо.
Вечером Иван приехал ко мне сам. Я, как мог, описал возок пьяного седока. Иван задумался.
— Только двое подходят ликом — скотопромышленник Андрей Кобыла или купец Иван Рубец.
Иван по моей просьбе описал, где они живут и где их заведения. Мне надо было только поглядеть на них — узнал бы сразу.
Весь следующий день я занимался слежкой. Занятие не из благородных, но иных путей я не видел.
Скотопромышленник Андрей Кобыла хоть и оказался похож, но точно не он: образ того пьяного седока хорошо запечатлелся в памяти. А вот купец Иван Рубец точно соответствовал. Когда я его увидел у лавки, чуть не вскрикнул. Видел я его впервые в жизни, но был похож на увиденный мной образ, как одно зернышко пшеницы на другое.
Я отправился к Ивану Крякутному. Когда я сообщил ему новость, купец аж крякнул.
— Вот же сволочь, мы же дела с ним общие имели! Потом он в гору пошел, разошлись наши пути-дорожки…
Иван замолчал, задумался.
— Что делать собираешься, Иван?
— О том и думаю. Наказать злыдня надо. К князю на суд не пойду — видаков нет. Наказать по «Правде» не смогу, но и оставить злодейство безнаказанным тоже негоже. Что посоветуешь?
— Твое дело, Иван. Хочешь — морду набей, хочешь — убей в темном переулке.
— Ха, морду набить — не годится; он чуть жену мою калекой не сделал, а ты — морду набить. Надо наказать, причем так, чтобы знал, за что наказание, и желательно — чтобы князю пожаловаться не смог.
— Это как же?
— Не знаю пока.
— Дом спалить?
— Неплохо, так ведь у него денег полно — вскоре новый отстроит, да и знать не будет, за что кара. К тому же — сам понимаешь — дома вокруг деревянные, не приведи Господь — весь город полыхнет.
— Твоя правда, Иван.
— Надо подумать. Месть — блюдо холодное, горячиться не стоит.
Глаза Ивана зажглись мстительным блеском, и я понял, что пока он не отомстит — не успокоится.
— Ладно, думай пока, Иван. Придумаешь чего — скажи, вместе решим.
Два дня Иван не появлялся, на третий день заявился сияющий.
— Придумал! — с порога заявил он.
— Ты сядь, Иване, обмозгуем, чего удумал.
— Для начала разорить хочу.
«Ну, в принципе, это не ново», — подумал я.
— Не поможешь ли? Рубец судно собрал с пушниной, вложился крепко — чуть ли не все свободные деньги.
Чувствовалось, что Иван попусту дни не тратил, собирая сведения о злодее.
— Так вот, утопить хочу суденышко его вместе со всем товаром для начала, помощи твоей прошу. Положиться боле не на кого — слуги не проверены, да и языкаты. Возьмешься ли?
— Судно с товаром утопить — невелика задача, только люди не пострадали бы. Матросы, приказчики — они-то не виноваты.
— Придумай что. Ты же башковитый. За то деньги немалые плочены будут.
— Ладно, — сдался я. — Сообщи только, когда суденышко выходить из Нижнего будет, да покажи его, чтобы ошибки не было.
— Это хоть сейчас — оно у причала стоит.
Мы отправились в порт. Двухмачтовый речной ушкуй стоял у стенки. Матросы были на судне.
— Сегодня закончили погрузку, завтра с утречка выходить будут, — прошептал в ухо купец.
— Заметано. Пусть уходят — дальше мое дело. Встретимся после.
Обрадованный Иван отправился домой.
Как же отправить посудину на дно — причем так, чтобы люди не пострадали? Можно пробить топором борт, но стук топора услышат и всполошатся, тем более что пробоина должна быть велика, и сомнительно, что мне позволят беспрепятственно махать топором. Надо, чтобы выглядело натурально — вроде несчастного случая. А что может быть лучше бревна-топляка? Полузатопленное, не всегда видное, при ударе в подводную чаек, — пробоина внушительная, редко какое судно останется после столкновения на плаву. Ежели сделать крушение недалеко от берега, так и совсем хорошо: и судно затонет, и люди спастись успеют. Наверное, так и поступлю.
Я нашел в сарае маленький топор, наточил. После завтрака утречком отправился на пристань.
Интересующее меня судно уже ушло. Скатертью дорога.
Я оседлал коня и выехал из города, поскакал по берегу. Вот и оно, недалеко ушло. Конечно, встречное течение и отсутствие ветра сыграли свою роль — команда работала веслами. Меха — груз объемный, но легкий — корпус судна высоко сидел в воде.
Я прикинул, сколько они пройдут по реке до вечера, и помчался вперед. Угадать бы с местом стоянки. Торговые суда на ночевку останавливались обычно в знакомых местах, где был удобный подход, небольшая полянка для костра, деревья поблизости для очага и вдали от селений. Не любили торговцы чужих глаз — либо грабить попытаются, либо разбойников наведут. Места стоянки угадывались сразу — по выжженной кострами земле, следам от носа судна на береговой глине.
Пожалуй — где-то здесь. Если я ошибусь, то не намного.
Привязав коня, я стал подыскивать подходящее дерево. Причем мне нужно было дерево, растущее у реки, желательно — сосна. Ведь предстояло срубить его, очистить от ветвей, заострить конец и столкнуть в воду. Я решил сымитировать столкновение судна с топляком — такие неприятности на реках случаются. Плывет себе дерево, сваленное бурей или упавшее в воду от старости, намокает, почти скрывается под водой, лишь иногда можно увидеть сучья. Прямо айсберг, и горе впередсмотрящему, если он проглядит такой таран. Если судно идет вверх по течению, встречный удар от плывущего топляка бывает очень силен. Ломаются доски обшивки, иногда — на значительной площади, если топляк большой и старый. И повезет, если судно недалеко от берега и кормчий опытный успеет направить судно к суше.
А бывает, что вода с шумом врывается в пробоину, и кораблик, набрав изрядную порцию водного балласта, идет ко дну. Если еще и груз тяжелый — железные изделия, бочки, то все это добро смещается в сторону крена, и печальный конец наступает еще быстрее, только успевай прыгать за борг.
Времени у меня до вечера было много. Я обошел прибрежный лес и, выбрав-таки подходящее дерево, принялся за работу. Неудобно, конечно, рубить маленьким топором, но и большой топор тащить на себе тоже неловко.
Когда большая часть ствола уже была перерублена, я подставил толстую жердину, чтобы дерево упало к реке. Упади оно в другую сторону — мне придется искать и рубить другое дерево, одному мне его в воду не стащить. Еще несколько ударов топором — и дерево с шумом, ломая молодую поросль, падает. Очень удачно падает — большей частью в реку.
Я посрубал большие сучья — они будут тормозить движение, да и управлять бревном в реке станет затруднительно, а второй попытки у меня не будет. Накинув на хлыст веревку, я привязал его к стоящим деревьям. Не хватало еще, чтобы бревно поплыло раньше времени.
Я упал на землю, в густую траву. Надо передохнуть, перевести дыхание — солнце уже давно перевалило за полдень. Отдохнув, топориком заострил срубленный конец. Все, таран был готов.
Оставив топорик на берегу, я прошел назад по течению реки вниз. А вот и суденышко. Значительно дальше, чем я предполагал. Все-таки тяжело идти на веслах. Хоть бы ветерок подул — и мужикам идти под парусом приятнее, и мне сплавлять бревно удобнее, не так далеко будет.
Я вернулся к месту предполагаемой стоянки. Постоял немного, решая — снимать одежду или лезть в воду прямо в ней? Все-таки снял. Хотя вечером придется плыть в одежде, провести остаток дня в мокрой и липнущей к телу рубашке и штанах не хотелось.
Я посмотрел вокруг — никого. Раздевшись, положил одежду под куст и полез в воду. Хорошо! Вода теплая, дно песчаное, поплавать бы всласть да позагорать ради собственного удовольствия, но дело прежде всего.
Я обошел предполагаемую стоянку, обшарил все дно. Складывалось неплохо — буквально в трех метрах от берега глубина уже выше человеческого роста, дальше — еще глубже. Если корабль получит пробоину и пойдет ко дну, над водой останутся только мачты.
Решив так, я вдоволь поплескался в воде, понырял. Эх, сейчас бы на берег Черного моря, куда-нибудь под Сочи или Дивноморск. Только нынче это не наша земля — там адыги, и Сочи еще не существует.
Я полежал на берегу, обсыхая. Дрема напала под ласковыми лучами солнца — чуть не уснул. Но стряхнул с себя сонное оцепенение, встал, отряхнул с тела песок, оделся. Взобравшись на дерево, стал осматривать реку.
Широка Волга, летом так и шныряют по ней лодки рыбаков, степенно проплывают суда. Иногда с дерева видно сразу два-три. Все — сплошь торговые, пузатые, тяжело груженные: осадка от края борта до воды — метр, а то и меньше. Дорог летний день — крестьяне в поле не разгибаются, торговый люд на судах да в обозах товары перевозит. Надо успеть скупить местные товары да продать с выгодой подальше, где цена повыше — тем и богатеет купец.
Ага, по-моему, показалась знакомая посудина — да и пора, солнце уже к закату бежит.
Я слез с дерева, по берегу поднялся выше по течению, устроился в кустах.
Через час, когда край солнечного диска уже коснулся земли, корабль ткнулся носом в берег. Не теряя времени, матросы сбросили трап, сошли на сушу и разбрелись в поисках валежника для костра. Все, встали на ночевку, пора и мне за дело.
Я отошел подальше и вскоре увидел у берега свое бревно. Посидел еще немного, дожидаясь полной темноты. Нужно выждать, пока сварится похлебка, и матросы поедят и улягутся спать. Останется лишь бодрствующий дозорный, который будет следить больше за берегом, опасаясь разбойников.
Так и получилось.
Я сунул топор за пояс — пригодится еще, оттолкнул бревно от берега, сошел в воду сам. Ухватившись руками за бревно, направил его подальше от берега. Течение подхватило бревно и понесло по волнам. Еще и ветер попутный помогал. Не проглядеть бы кораблик в темноте. Нет — вон уже и костер виден, двое устроились рядом на земле, беседуют.
Я подправил бревно, направив его в черную тушу корабля. Лишь бы лупа не выглянула. Корабль ближе и ближе. Бревно острым концом шло точно в средину корпуса. Сейчас будет удар. Я бросил бревно и поплыл в сторону. Почти тотчас раздался глухой удар, треск ломающихся досок обшивки, шум хлынувшей в трюм воды.
На борту раздались крики — не поняв спросонья, что произошло, матросы бросались за борт и выбирались на берег. В отблесках костра на берегу я видел, как судно стало крениться на правый борт и, выпустив из пробоины крупный воздушный пузырь, затонуло. Все произошло быстро.
Матросы бегали по берегу, не понимая, что случилось, — обычно топляки плывут почти по центру реки, по стремнине, где течение быстрее. Теперь о происшедшем напоминали лишь две мачты, торчащие из воды под большим наклоном. Пора мне отсюда убираться. Люди целы, а корабль и ценный груз — под водой. Жестоко? Может быть, но и время было жестокое.
Князь ходил на князя, лилась русская же кровь. Жители одного города брали штурмом другой для взятия трофеев. На дорогах бесчинствовали разбойники, грабили обозы и убивали людей. В случае их поимки жители безо всякого суда вешали татей на ближайших деревьях. Так и в данной ситуации — я не считал потопление судна поступком злым и несправедливым. Каждый должен отвечать за свои деяния. Тот же Иван Рубец, гоняя в пьяном кураже лошадей по узким городским улицам, где и тротуаров-то отродясь не было, — разве он не должен был предвидеть несчастья? Только мой внезапно для меня самого открывшийся дар не позволил Лукерье остаться калекой.
Я отвязал коня, надел сухую одежду и поскакал в сторону Нижнего. Странно будет, если я войду в город в мокром виде, а все странное запоминается. Не факт, что кто-то сопоставит гибель корабля и мое появление в мокрой одежде, но все же не стоит давать повода к любопытству. Что одежда будет мятой, меня вовсе не волновало. В такой каждый второй ходит, особенно не из богатых. В бедных семьях одежда разглаживалась на теле сама, в семьях позажиточнее женщины гладили одежду неким подобием длинной скалки, и только в богатых домах имелись утюги. Уж больно дорого было железо, а утюги и вовсе допотопные. У железного утюга откидывалась крышка, из печи совком доставались угли и засыпались в утюг. Через несколько минут тяжеленный утюг был готов к работе.
Учитывая, что была уже ночь и городские ворота закрыты, остановился недалеко от города на ночевку. Утром перед воротами уже стояло несколько возов с нехитрым крестьянским товаром. Вскоре ворота распахнулись, и я вошел в город. Стражники же осматривали повозки, требуя мыто.
Несмотря на ранний час, я отправился сразу к Ивану, порадовать его известием. Купец уже был на ногах — вставал он всегда рано, поговаривая: «Кто рано встает, тому Бог подает». Увидев меня, поздоровался, отвел в сторонку:
— Ну что?
— На дне кораблик, вместе с грузом, люди все целы. Беда какая! Плыл топляк и в борт ударил кораблику, что у берега стоял, на ночной стоянке.
— Да, беда какая! Не повезло какому-то купцу! — В глазах Ивана плясали искорки смеха. — Молодец! Справно сотворил! Никто не видел, не догадается?
— Обижаешь, Иван!
— Ну это я так, к слову.
Иван отцепил от пояса кошель:
— Держи, заслужил! Иди, отдыхай. Дальше я уж сам дожимать нечестивца буду.
