ГЛАВА 6

Сухомлинов остановился перед дверьми, ведущими в трактир. В прошлой своей жизни он бывал тут один раз. Случилось это перед Первой мировой войной. Залетел сюда случайно и тут же был разочарован. Готовили в трактире неважно, экономя на продуктах. Последствия посещения были удручающие. Пришлось Игнату Севастьяновичу, в ту пору еще юноше, обратиться к знакомому лекарю. С того раза в это заведение старался не заглядывать. Сначала желания не было, а потом предпочел от глаз людских перебраться в провинциальный городок, где и прожил вплоть до второй страшной войны.

Вот только сейчас у барона фон Хаффмана выбора не было по трем причинам. Первой причиной стало то, что его любимый Демутов трактир на Большой Конюшенной улице дом 27 еще не существовал. Лишь через двадцать лет французский купец Филипп Якоб Демут выкупит участок да откроет тут гостиницу. Построит со стороны Мойки двухэтажный корпус, а с Большой Конюшенной — трехэтажный. Знатное место будет, одни фамилии постояльцев гостиницы о многом говорили. Взять хотя бы Отто фон Бисмарка, Александра Сергеевича Пушкина да декабристов. Перед самой Первой мировой там был ресторан «Медведь». Сухомлинов особенно любил вспоминать, как несколько раз слушал, как поет Федор Шаляпин. Вот только сейчас ни Шаляпина, ни гостиницы не было, а на ее месте находился участок, принадлежащий адмиралу Мишукову. Второй причиной было то, что именно в этой гостинице можно было отыскать друга барона Мюнхгаузена — графа Семена Феоктистовича Бабыщенко. Третьей причиной стало то, что в этом доме с момента его постройки вплоть до революции были самые дешевые номера. С клопами и прочими прелестями жизни, так только барону фон Хаффману к этому было не привыкать.

Позади Фонтанка, Апраксин двор с его блошиным рынком, впереди трактир, и, как рассчитывал Сухомлинов, новая жизнь, лучше той, прежней. В кошельке монеты, коими расплатились за оказанную услугу дипломаты.

Твердый шаг вперед. Рука коснулась кованой железной ручки. Потянул на себя, открыл и вошел внутрь. Огляделся. Трактир в будущем не изменится. Тот же запах сивухи, над головой облако густого табачного дыма. Стены побеленные, вот только столы, недавно изготовленные, не потемневшие от времени. Посетители почти не отличаются от тех, что видел он в далеком теперь для него тысяча девятьсот четырнадцатом году. Отличие лишь в том, что одеты они по нынешней моде. Простолюдины, офицеры, купцы, несколько крестьян да парочка студентов, забредших сюда заморить червячка.

Трактирщик тут же отреагировал на появление нового человека. Перестал вытирать тряпицей металлический кубок. Поставил его на стойку и уставился на гостя с таким видом, словно спрашивал: «Что в дверях-то стоишь? Проходи, раз пришел!»

Кроме трактирщика, отметил Игнат Севастьянович, на его появление отреагировали и офицеры. Они на мгновение прекратили пить и взглянули в сторону барона. Оценили вошедшего. Барон фон Хаффман понял, что не мывшийся вот уже три дня, чумазый, как черт, он не произвел на них впечатление. На всякий случай попытался определить по мундирам, каких они полков были. Разочарованно вздохнул. Офицера лейб-кавалерийского полка среди них не было, да и если бы и присутствовал, то никакой уверенности, что это граф Бабыщенко. Поэтому, придерживая сундук, в котором лежал его гусарский доломан, направился к трактирщику. Поставил его перед тем на стойку и проговорил:

— Я желал бы снять у вас комнату.

Произнес он это на ломаном русском. Как ни старался Игнат Севастьянович избавиться от акцента, так и не получилось. Тут же вновь ощутил на себе взгляды, и не только офицеров, но и простолюдинов. В памяти еще была жива дурная слава, связанная с Бироном. На иноземцев (впрочем, их недолюбливали во все времена) смотрели зло. Хотя большая часть немцев, французов, голландцев и швейцарцев приносили стране пользу. Вот только хорошее быстро забывается, а озлобление подолгу живет в человеческом сердце. Невольно Сухомлинов обернулся. Не сдержал улыбку, чем, может, сразу и разогнал недоверие к себе, и вновь, повернувшись к трактирщику, произнес:

— Я очень хотеть снять комнату в вашем доме. — Открыл кошелек. Высыпал несколько монет на стол и добавил: — Это задаток.

Мужичок взглянул на монеты. Одну взял в руки. Повертел, затем поднес и попробовал надкусить и лишь после этого улыбнулся.

— Глашка! — прокричал он. — Иди сюда!

Девушка, такая же чумазая, как и барон, сбежала по лестнице и вошла в залу. Подошла к трактирщику.

— Глашка, — сказал тот, — проводи господина в свободную комнату.

— Хорошо, Тихон Акимыч, — проговорила она, взглянула на фон Хаффмана и, улыбнувшись, скомандовала: — Ступайте за мной.

Черный гусар снял со стойки сундук и проследовал за девушкой. Прошествовал за ней по длинному коридору, поднялся по крутой лестнице на второй этаж и вскоре оказался у дверей, как потом выяснилось, двухкомнатной квартиры. Когда вошел внутрь, испугался, а осилит ли он финансово такие хоромы. Потом понял, что тех двух монет было достаточно, чтобы прожить в этой квартире как минимум неделю, а этого времени, по мнению Игната Севастьяновича, было достаточно, чтобы отыскать в городе графа Бабыщенко. Ведь должен же он когда-то прийти в трактир.

— Это вам, — проговорила девушка, протягивая ему ключ.

— Как тут пообедать? — полюбопытствовал барон.

— В трактире, но можно принести еду и сюда.

Игнат Севастьянович прошелся по квартире и оглядел комнаты. Комнаты смежные, чтобы попасть во вторую, нужно пройти через зал, посреди которого стол и несколько стульев, у стены диван. Вся мебель старая. На стене несколько дешевеньких картин, мазня какого-то неизвестного художника. Зеркало. В другой комнате кровать, стул и шкаф. Окна выходят на Фонтанку.

— Пожалуй, — проговорил фон Хаффман, — я буду столоваться в зале трактира.

— Как будет угодно, э? — молвила девушка.

— Господин барон, — подсказал Игнат Севастьянович.

— Как будет угодно, господин барон, — повторила Глаша, поклонилась и вышла из комнаты.

Теперь, когда он остался один, фон Хаффман открыл сундук и достал гусарский мундир. Повесил его на спинку стула и вздохнул. Удастся ли ему когда-нибудь еще надеть его? Вытащил из кармана два письма, одно от Мюнхгаузена для Бабыщенко, второе от неизвестно кого для графа Виоле-ля-дюка. Если не удастся отыскать графа Бабыщенко, он сам пойдет напрямую к Бестужеву. А там? А там будь что будет. Отправят в Тайную канцелярию — значит, такая судьба.

Тайнопись оставил в номере, письмо к Бабыщенко запихнул в карман кафтана. Оглядел себя в зеркале и усмехнулся. Затем вышел и направился в зал трактира. Там он заказал щи и чарку водки. Хозяин, конечно, удивился, но просьбу странного иностранца выполнил. Глаша вскоре сама принесла ему заказ. Игнат Севастьянович подмигнул и начал жадно поглощать обед. Впервые он был рад старым, привычным для него, а не для барона, харчам. Пока ел, осмотрел зал. Офицеры, что сидели здесь еще недавно, ушли. Крестьяне о чем-то оживленно беседовали. Сухомлинов прислушался и понял, что обсуждали предстоящую свадьбу принца Петра Федоровича (совсем недавно бывшего еще Карлом Петером Ульрихом Гольштейн-Готторпским) и Екатерины Алексеевны (известной еще недавно под именем принцессы Софьи-Фредерики Ангальт-Цербстской). Свадьба была назначена на август. Двое купцов за чаркой водки пытались договориться. Неожиданно дверь скрипнула. Невольно фон Хаффман взглянул. Вошел служивый в зеленом мундире, направился к стойке и потребовал водки. Вряд ли это был граф Бабыщенко.

Вот и просидел Игнат Севастьянович за столом почти весь вечер, из-за чего даже хозяин трактира начал на него коситься. Только потом сообразил, что наблюдать за входом можно было и из окна квартиры.

Увы, на следующий день сидеть в помещении, благо день выдался солнечный, не захотелось. Барону фон Хаффману вдруг так захотелось посмотреть город середины восемнадцатого века, что он не сдержался. Сразу же после завтрака, взяв треуголку, он выскользнул на улицу и направился в сторону Адмиралтейского луга, который сейчас использовали для военных учений. Иногда, когда была возможность, на месте будущего Александровского сада пасли скот. Уже подходя к началу Невского проспекта, Игнат Севастьянович отметил, что на лугу было много народа. Предположил, что проходят учения, но ошибся. Сейчас территория использовалась для народного гуляния (вполне возможно, что причиной сего была предстоящая свадьба Петра Федоровича). Фон Хаффман разглядел еще издали несколько каруселей, а когда подошел ближе, обнаружил парочку балаганов. Артисты, как могли, веселили публику. Огромный медведь танцевал под дудку.

Вскоре, как помнил Игнат Севастьянович, от луга ничего не останется. Сначала приводить в порядок местность начнет Елизавета Петровна, а затем ее начинания продолжит Екатерина II. С одной стороны Невского проспекта возникнет там, где находилось Адмиралтейство, парк, с другой, где через почти пятнадцать лет будет построен Зимний дворец, площадь.

Барона фон Хаффмана чуть не сбили с ног пробежавшие мимо него девицы. Еле устоял на ногах. Чинно прошествовал офицер. Детишки. Откуда-то донеслось:

— Пирожки. Кому пирожки?

Где-то играли на балалайке.

— Город совершенно не такой, каким я его помню, — прошептал Игнат Севастьянович, — ему всего-то сорок два года.

Вскоре он чуть не нарвался на очередную дуэль. Причем поединок из-за пустяка. Ну, загляделся. Ну, не заметил. Ну, наступил сначала на ногу, а потом толкнул так, что офицер в красном мундире чуть не упал. А когда на ломаном русском попытался извиниться, узнал все, что о нем тот думал. Еле сдержался, чтобы за подаренную французами шпагу не схватиться. Удержался. Предложил загладить вину чаркой водки, благо до ближайшего кабака было рукой подать. Офицер отказался. Сказал, что инцидент исчерпан и он принимает извинения. Затем их внимание было отвлеченно проехавшей мимо каретой.

— Государыня, — пробежался среди прогуливающихся ропот.

Вот только барона это не заинтересовало. Он решил еще по городу погулять. Полюбоваться строящимися зданиями.

Некоторых мест просто не узнал, а в иных обнаруживал пустыри да болота. Вернулся в трактир и впервые заказал ужин в номер.

Глашка через полчаса накрыла стол.

На третий день своего пребывания в Санкт-Петербурге фон Хаффман наконец-то встретился с графом Бабыщенко. С утра Игнат Севастьянович обедал в трактире, а затем перебрался к себе в номер, где и просидел у окна до тех пор, пока в двери заведения не вошел офицер в мундире лейб-кавалерийского полка. Тут же сбежал вниз. Влетел в трактир и огляделся. Служивый занял столик у окна и теперь сидел в ожидании обеда. Глаша крутилась на кухне, трактирщик, звали его на латинский манер Клавдием, стоял у стойки и наблюдал за посетителем. Студенты о чем-то жарко спорили в углу. Барону фон Хаффману показалось, что недовольны они были порядками в академии. Напротив них уснул за столом горожанин.

Игнат Севастьянович, понимая, что может и ошибиться, подошел к кавалеристу. Поклонился и молвил:

— Позвольте представиться?

Офицер кивнул.

— Барон фон Хаффман, бывший Черный гусар.

— Граф Семен Бабыщенко.

— Значит, я вас наконец-то нашел, граф.

— Нашли? — удивился кавалерист.

— Нашел. — Игнат Севастьянович, запустил руку в карман и достал письмо. Протянул его графу и сказал: — Это вам от барона Мюнхгаузена.

— Мюнхгаузена, — прошептал офицер, взял бумагу и развернул. Минут пять ее читал. Взглянул на барона. Усмехнулся и вновь перечитал письмо. — Садись, барон, — проговорил он, — в ногах правды нет. — Засмеялся.

Барон фон Хаффман сел напротив него, подозвал Глашу и попросил, чтобы она принесла самого лучшего вина. Девушка тут же ушла исполнять его просьбу, и уже минуты через три на столе стоял кувшин с красным вином и две чарки. Игнат Севастьянович наполнил их и предложил выпить за знакомство.

— Нелегкую мне задачу поручил барон, — проговорил граф, — но карточный долг…

— Карточный долг? — удивленно переспросил фон Хаффман.

— Он, родной. Проигрался я было в пух и прах, а барон возьми да и приди на выручку, — пояснил Бабыщенко и, заметив удивленные глаза пруссака, спросил: — А вам-то что Карл рассказывал?

— Дескать, спас вас во время похода на Очаков.

— Эко он загнул. Кто кого и спас. — Граф улыбнулся. — Мы тогда под городом стояли. Я со своими драгунами, он с гусарами. Не знаю, кто по глупости доверил юнцу командование, но, как бы то ни было, вляпался наш отважный барон по полной. Отправили его с отрядом на разведку, а он возьми да и угоди в ловушку. Из крепости отряд вышел, да им навстречу. А барон, он ведь человек горячий, решил турок преследовать, да вслед за ними в крепость и влетел. Хорошо, что сообразил, прежде чем в авантюру соваться, человека в штаб отправить. Миних сразу просек, что к чему, да меня, благо я в тот момент поблизости был, к нему на выручку с двумя сотнями драгун и отправил. Еле гусар выручили. Барона отбили. Ну и шороху порядочно наделали, а уже на следующий день Миних распорядился Очаков взять… а потом, через год, вынуждены мы были вновь его туркам отдать. Впрочем, я отвлекся. Вернемся к нашему барону. Так вот под Очаковом я с бароном и сдружился. Это уже потом, после возвращения в Санкт-Петербург начал рассказывать свою историю. Ту самую, где он на половине лошади скакал, а вторая за воротами осталась. Небось слышали?

Сухомлинов кивнул.

— А уже здесь я и вляпался в неприятности. Да все из-за тетки. Тройка, семерка, туз. Три карты, которые из бедного дворянина могли меня превратить в зажиточного. Да будь она неладная. Прогорел я и только из-за одной карты…

— Пиковой дамы, — проговорил Сухомлинов, припоминая повесть Пушкина.

— Да нет, там не дама была. Но, как бы то ни было, пришлось в долги влезать, а тут Мюнхгаузен возьми и помоги. Вот и приходится теперь пытаться вам помогать. Карточный долг, будь он неладен.

— Неужели все так сложно? — поинтересовался Игнат Севастьянович.

— А то. Будь бы вы русским или татарином, так проблем никаких, а вы немец. Сейчас всякий видит в немцах зло. Так что в полки вам путь заказан. Будь вы трижды герой и храбрец. В России только один человек, который обожает все немецкое.

— И кто это? — полюбопытствовал фон Хаффман.

— Петр Федорович. Наследник.

Игнат Севастьянович кивнул. Про наследника он как-то и забыл. Тот не играл еще никакой роли при дворе. Паренек был простой, достаточной изысканностью, коей обладали люди его положения, не обладал. Вот отчего при первой встрече с Елизаветой он не произвел на нее впечатления. Да и внешний вид государыне не понравился.

— Уж больно он худ, — проговорила она в тот день, когда аудиенция с наследником закончилась. — Болезненный. Да и цвет лица у него какой-то нездоровый.

Воспитателем сейчас и там, в Гольштейне, был академик Якоб Штелин. Отношения между Петром и академиком будут всегда доверительными. Приехавший из Гольштейна ученый останется с наследником до самого его падения. Якоб вынужден принять официальную версию о слабоумии Петра Федоровича, хотя в душе и будет знать, что это не так. Неожиданно для себя Сухомлинов вдруг понял, что гордится будущим монархом. Даже в угоду увеличения своей политической популярности Петр III не стал манипулировать со своей верой. До последних дней он оставался лютеранином. Вот только солдат, что были с ним в последние дни его жизни, у него сейчас не было. Лишь только через пять лет государыня соизволит дать Петру разрешение выписать небольшой отряд голштинских солдат. И лишь через десять лет им удастся составить гарнизон крепости Петерштадт, построенной в резиденции великого князя Ораниенбауме специально для маневров. Петр собирался вверить им свою охрану. Не сложилось.

— А солдат пока у него нет, — прошептал Игнат Севастьянович.

— Вот именно. Будь у него гвардия, и я бы вас, барон, пристроил на военную службу.

— А если не говорить, что я прусский барон?

Граф Бабыщенко рассмеялся, привлекая таким образом к их персонам внимание.

— Боюсь, что не получится.

— Даже если пойти ва-банк?

— А если тройка, семерка?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — перебил его фон Хаффман.

— И то верно. — Граф на мгновение задумался, словно оценивая шансы Черного гусара. — Хотя давайте попробуем. Попытка не пытка. Я сведу вас с одним человеком, а уж там все будет зависеть от вас.

— Вот если бы вы меня с Бестужевым свели, — проговорил барон.

Семен Бабыщенко чуть не подавился. Побледнел.

— Зачем? — полюбопытствовал он.

— Дела к его сиятельству.

— Не хотите говорить, барон, не надо. Но, вполне возможно, узнав причину столь дерзкого решения, я бы сумел вас отговорить от глупости. Неужели вы, барон, думаете, что Бестужев замолвит за вас словечко?

— Не думаю. У меня есть одно дело к его сиятельству.

— А поконкретнее? — настаивал на своем Семен.

— Письмо.

— Письмо?

— Точнее, зашифрованное послание французского монарха к дипломатам. Может, от сей переписки судьба государства решится.

— Может, — согласился Бабыщенко, — а может, и нет. Зато ваша судьба станет всем известной. Прямиком в Тайную канцелярию угодите. Тут же узнаете, почем пуд лиха. Но, да ладно — бог вам судья. Вы если уж и надумаете к его сиятельству на прием навязаться, так уж без меня, а у меня свои дела.

Семен взглянул в окно и выругался.

— Я тут с вами, барон, заболтался, а ведь меня ждут еще дела.

Сухомлинов взглянул в ту сторону, куда только что смотрел граф. Там на дороге стояла карета, а молодой офицер в красном мундире расхаживал из стороны в сторону по набережной, изредка подходя к ограде.

— Дуэль? — спросил шепотом барон.

Граф побледнел. Взглянул с любопытством на пруссака, затем оглядел присутствующих, стараясь понять, а не громко ли было произнесено слово, и кивнул.

— Знакомая ситуация, — произнес Игнат Севастьянович. — Именно из-за нее я и здесь. Вам секундант не требуется, граф? — прошептал он.

— Вы знаете, чем это будет вам грозить? — полюбопытствовал Бабыщенко.

— А что мне терять?

— И то верно, если, конечно, вы не дорожите своей жизнью? Хотя что я вас спрашиваю, вы же сами лезете в руки Тайной канцелярии.

— Если бы дорожил, — усмехнулся барон фон Хаффман, — так никогда бы не оказался в России. Служил бы сейчас в Черных гусарах да рубил бы австрийцев. Так ведь нет, сижу теперь перед вами. Да пытаюсь вас уговорить с Бестужевым меня свести.

— Черт с вами, — махнул рукой граф, — так и быть. — У Сухомлинова вспыхнула надежда, что тот сведет его с Бестужевым, если после дуэли жив останется, но тот предложил ему быть всего лишь секундантом.

Пообедали. На голодный желудок умирать, да и убивать не хотелось. Вышли из трактира и к карете.

— Прошу меня извинить, — проговорил Семен Бабыщенко, обращаясь к офицеру. Тот побагровел, отчего графу пришлось вносить ясность: — За непредвиденную задержку. Думаю, вам, князь, не терпится меня убить?

— Не такой я уж и кровожадный, граф, — проговорил тот, — мне достаточно будет нескольких капель крови, что выступят на вашей белоснежной рубашке после того, как я вас раню.

Пока оба офицера обменивались любезностями, Игнат Севастьянович оглядел их. Оба были одеты во все красное: камзол, кафтан и штаны. На ногах начищенные до зеркального блеска ботфорты. Оба в париках, у обоих шпаги. Вся лишь разница в том, что князь чуть повыше ростом.

— Позвольте представить, князь, — сказал между тем Бабыщенко, — барон Адольф фон Хаффман. Мой секундант.

— Немец, — удивленно проговорил офицер. — Хотя чему я удивляюсь? Интересно знать, как там поживает ваш приятель, барон фон Мюнхгаузен?

— Живет и не тужит, — пробормотал Черный гусар. — Я его недавно в Риге видел в полном здравии.

— О, я гляжу, он у вас еще и разговорчив. Кстати, вам, барон, повезло, что я два раза на неделе на дуэлях не дерусь. Тем более в публичных местах.

Только сейчас Игнат Севастьянович признал офицера. Это был тот самый служивый, которого он вчера чуть не уронил.

— Позвольте представиться, князь Сухомлинов Феоктист Эрнестович.

Игнат Севастьянович чуть не поперхнулся. Кого-кого, а родственника, пусть и седьмая вода на киселе, встретить в огромном городе он не ожидал. Это Ивановых, Петровых и Сидоровых в России как собак нерезаных, но никак уж не Сухомлиновых. Видимо, судьба в очередной раз подбрасывала ему свинью. Это ж надо быть секундантом у человека, что будет драться с одним из твоих родственников. Вот только выбирать не приходилось.

— Ну, что ж, господа, — продолжал Феоктист Эрнестович, — поехали на место дуэли.

Всю дорогу, пока ехали к месту дуэли, Игната Севастьяновича не покидала мысль, что об этом поединке он слышал. Неожиданно он понял, что уже когда-то слышал о графе Бабыщенко. Когда барон Мюнхгаузен произнес его имя, ему показалось, что оно ему знакомо. Подумал, что это один из известных офицеров восемнадцатого века, отличившийся во время Семилетней войны, теперь же, когда встретился с Сухомлиновым Феоктистом Эрнестовичем, все стало на свои места. Картинка приобрела очертания. В голове всплыли события из его детства. Комната в фамильном имении, портрет на стене. Художник превосходно передал черты князя. Того самого, что сидел напротив него в карете и дремал. Офицер был спокоен. Игнат Севастьянович попытался подобрать сравнение, и ему это удалось. Феоктист Сухомлинов был спокоен, как удав. Неудивительно, для графа, впрочем, как и для князя, дуэль закончилась плачевно. Бабыщенко был убит, а Сухомлинов угодил в ссылку. Его родственники всегда считали, что тот легко отделался. Ни для кого не было секретом, что князь был отъявленным дуэлянтом. Обычно он прекращал бой после первой капли крови, но только не в этот раз, что-то изменилось, и Феоктист заколол графа. Ждать помощи от него теперь не приходилось. Придется искать другого человека, который сможет посодействовать с устройством на военную службу в России. Внезапно Игната Севастьяновича осенило. Ему вдруг стало любопытно, а присутствовал ли во время дуэли прусский барон фон Хаффман? Черный гусар вдруг попытался вспомнить все, что ему было известно. Что-что, а фамилию прусского гусара он услышал впервые еще в замке барона, а следовательно, что-то пошло не так. Что-то изменилось. Вот только насколько?

— Ну и дурак ты, барон, — прошептал он.

И как бы тихо гусар ни произнес фразу, он все равно потревожил князя. Тот открыл глаза и посмотрел на пруссака.

— Что вы сказали, барон? — спросил он.

— Я сказал: ну, и дурак ты, барон.

— А я погляжу, что вы человек самокритичный, — констатировал Феоктист. Он вновь закрыл глаза, но через мгновение вновь их открыл: — А с чего, позвольте полюбопытствовать, дурак?

— Так второй раз попадаю в неприятное положение.

— Любопытно.

— Видите ли, князь, — откровенно признался Игнат Севастьянович, — но в Россию я попал именно из-за дуэли. Мне пришлось вызвать на поединок одного господина и… убить. Король Фридрих II не прощает такого. Мне пришлось позорно дезертировать из армии и бежать в Россию.

— Вы служили, барон?

— В полку Черных гусар.

Феоктист изменился в лице.

— Наслышан я об этом полку. Говорят, там служат славные воины.

— Это верно, — подтвердил барон, — только я к ним уже не отношусь.

— Не думаю. Гусар остается гусаром всегда. — Неожиданно князь задумался. — А чем вы собираетесь заниматься в России? — полюбопытствовал он.

— Хотел бы поступить на службу. Даже рекомендательное письмо привез для графа Бабыщенко, от барона Мюнхгаузена…

— Этого лгуна!

— Он не лгун, князь, а фантазер. Ничего страшного в том нет, что он любит приукрасить. Кто знает, может быть, в будущем его рассказы будут нравиться детям. Вот только сейчас разговор не о бароне Мюнхгаузене.

— Это верно. Извините меня, что перебил, и продолжайте, барон.

— Извинения приняты, князь, — проговорил Игнат Севастьянович, понимая, что ему удалось познакомиться с еще одним замечательным человеком. Вот только таким ли уж продолжительным будет их знакомство? — Так вот, князь, письмо было предназначено графу, а вы его собираетесь убить…

— Ранить, — поправил его офицер.

— Вы собираетесь его ранить, а выйдет так, что убьете.

— Да бог с вами, барон.

— Я серьезно, князь. Дуэль — это не игрушки. Если уж и вызывать на дуэль, так не из-за пустяков.

— А вы из-за чего дрались, барон?

— Из-за женщины.

Князь понимающе кивнул.

— Да, — проговорил он, — мой повод по сравнению с вашей причиной кажется надуманным. Я постараюсь удержать себя в руках.

Между тем карета выехала из города и покатила по проселочной дороге. Барон поглядел в окно. Рядом с каретой на коне скакал граф Бабыщенко. Видно было, что, в отличие от князя, тот нервничает, хотя (в этом Игнат Севастьянович был уверен) вряд ли у него это была первая дуэль. Секундант князя Сухомлинова правил каретой.

Вскоре выехали на огромную поляну. Карета остановилась.

— Я предпочитаю проводить дуэли здесь, — сказал князь в тот момент, когда соскочивший с облучка «кучер» открыл ему дверь кареты. — Тут нас никто не побеспокоит.

Прежде чем начать бой, князь поинтересовался, не желает ли граф принести ему извинения, на что Бабыщенко твердо и однозначно ответил:

— Нет!

— Ну, нет, так нет, — проговорил князь Сухомлинов, — тогда приступим, граф.

Кафтаны полетели на зеленую траву. Туда же проследовали камзолы и треуголки. Оружие выбирал князь. Именно он принял решение драться на шпагах, а не стреляться из пистолетов.

Встали в позицию. Поприветствовали друг друга. Только после этого князь нанес свой первый удар. Метко, да вот только граф успел увернуться. Затем контратаковал и оказался вновь в позиции защищающегося. Феоктист постоянно наносил удар за ударом. Бабыщенко уклонялся, вовремя отходил, иногда делал немыслимые кульбиты. И вскоре начал уставать. Зато князь, казалось, не знал усталости. Все яростнее и яростнее теснил он противника к речке. Затем резким ударом выбил шпагу из рук графа. Та подлетела в воздухе и впилась в землю.

— Может, прекратим это издевательство, граф? — спросил князь, прекращая атаку и давая возможность сопернику подобрать оружие. — Принесите мне извинения, и я их приму.

— Нет, князь, — проговорил Бабыщенко, подходя к шпаге. Он ее выдернул. Обтер листом лопуха и вновь встал в позицию. — Продолжим, ваше сиятельство.

— Боюсь, что теперь у вас не остается ни одного шанса прекратить поединок без крови. Ну, раз вы, граф, этого желаете, я готов пойти вам навстречу.

Князь отсалютовал противнику и произнес:

— Ну, что ж — продолжим!

Атаки возобновились. Игнат Севастьянович отметил, что Феоктист стал действовать не прямолинейно. Все больше и больше в его действиях было различных уловок.

Неожиданно Бабыщенко нанес контрвыпад. Князь увернулся вовремя. Шпага разорвала его белоснежную рубашку.

— Я погляжу, вы не теряете духа и просто так сдаваться не собираетесь.

Возникла пауза, которой воспользовался граф. Перевел дыхание и сделал несколько шагов назад. Улыбнулся и поманил к себе князя. Противник сделал шаг к нему навстречу, и они вновь сошлись.

Игнат Севастьянович не сводил внимание с дуэлянтов.

Он еще отметил, что князь действует куда увереннее, чем его противник. Словно на тренировке, просчитывая все ходы графа на несколько шагов вперед. При этом барон понимал, что князь при всем желании мог бы покончить со своим соперником уже давно. Вот только он почему-то не спешил. Складывалось чувство, что в какой-то степени издевался над Бабыщенко. Граф это уже начал понимать и теперь ни в какую не хотел приносить свои извинения, разумея, что, так или иначе, ему все равно пришлось бы это сделать. Наконец он предпринял очередную атаку и…

Князь Сухомлинов явно устал от всего этого. Он сделал последний выпад и ранил графа. На рукаве Бабыщенко проступила кровь. Граф выронил шпагу и начал оседать. Барон и секундант князя вскочили с поваленного дерева и подбежали к проигравшему. Схватили его под руки, не дав ему свалиться на землю.

— Я удовлетворен, — проговорил князь, обтирая листком подорожника лезвие шпаги. — Могу для вас пригласить врача, граф.

— Не надо, ваше сиятельство, — произнес Бабыщенко. — Мне уже лучше. Можете не держать меня, господа, — добавил Семен, обращаясь к секундантам. — Рана несерьезная. Жить буду.

Он не заметил, что барон облегченно вздохнул. Покачиваясь, подошел к речке и опустился на колени. Зачерпнул воды и сделал несколько глотков. Остатки вылил и вновь зачерпнул. Обмыл холодной водицей лицо и, повернувшись к секундантам, поинтересовался насчет платка, коим он смог бы перевязать рану. Барон вопросительно взглянул на секунданта князя. Тот подошел к карете, открыл дверь и достал белую тряпицу. Протянул графу, тот забинтовал рану.

— Не связывайтесь с князем, — проговорил Бабыщенко, обращаясь к барону фон Хаффману. — Он отлично фехтует, барон. Считайте, что вам повезло, что князь не участвует в двух дуэлях зараз.

— Я уже это понял, граф.

— Да будет вам, господа, — проговорил, подходя к Бабыщенко, князь Сухомлинов, — я же не такой кровожадный. — Граф воспользовался ситуацией и протянул руку в качестве извинения. Князь улыбнулся и пожал ему руку. — В качестве применения предлагаю, — предложил Феоктист, — пропустить по чарочке. Выбирайте трактир, граф.

— Да на Фонтанке. В том самом, где я вас ждал.

Вошли в трактир. Бабыщенко тут же подозвал Глашу, что-то ей прошептал на ушко. Она кивнула и убежала. Через минуту подошел хозяин трактира. Взглянул на графа и улыбнулся:

— Чем могу вам служить, граф?

— Тихон, — запросто обратился Бабыщенко по имени к трактирщику, — нам бы комнату, где мы бы смогли уединиться и спокойно поговорить.

— Пойдемте за мной, господа.

Они проследовали за ним в небольшую комнатку на первом этаже, находившуюся недалеко от стойки. В комнате царил полумрак, единственное маленькое окошко выходило в колодец двора. Здесь только один стол и две лавки.

— Прошу, господа, — проговорил трактирщик, открывая перед ними дверь в помещение.

Вошли внутрь. Огляделись. Хозяин подошел к столу. Полотенцем смахнул пыль со стола.

— Подойдет, — произнес князь Сухомлинов, оценив комнатку. — Теперь, любезный, накрой нам да водки принеси.

Трактирщик улыбнулся. После чего начал пятиться к двери.

— Много водки, — поправил Феоктиста Бабыщенко.

Тихон кивнул. Он прекрасно знал, что граф больше всего на свете обожал водку. Употреблял ее беспощадно.

— Верно, много водки. А еще тащи свое фирменное, мы тут надолго засядем.

Хозяин несколько раз поклонился, при этом продолжая пятиться. Затем выскользнул наружу. Приятели расположились за столом. Треуголки легли рядом на лавку. Барон расстегнул пуговицу на рубашке и расслабил шелковый шарф. Князь провел пальцем по столешнице и улыбнулся. Трактирщик поддерживал тут чистоту, раз достаточно было, чтобы подготовить к трапезе, просто смахнуть пыль. Граф оглядел стоящие на столе кружки. Остался доволен и проговорил:

— Жизнь хороша, и жить — хорошо.

— Я рад, что нам удалось уладить наши разногласия, граф, — проговорил князь, — не доведя дело до смертоубийства.

Замолчали, так как в комнату вошел трактирщик. Лично принес съестное и кувшин с водкой. Поставил на стол и удалился, оставив приятелей наедине. Игнат Севастьянович взглянул на селедку и проглотил слюну. Сколько лет он не ел ее? Даже забыл, когда это было в последний раз. Жаль, не было картофеля. Он еще не скоро появится на столах бедняков. Сейчас его в пищу употребляла только придворная знать. Тяжело вздохнул. Это не ускользнуло от князя, но тот ничего по этому поводу не сказал. Феоктист оглядел помещение и спросил:

— Вы уверены, граф, в том, что нам не помешают и уж тем более не подслушают?

— Уверен.

— Хорошо. Тогда разливайте водку, барон.

Пили понемногу. В основном беседовали. Фон Хаффману вновь пришлось рассказать свою историю, а графу продемонстрировать письмо барона Мюнхгаузена.

— Этот фантазер много хочет, — проговорил князь Сухомлинов, — его рекомендация и гроша ломаного не стоит, да вот только я готов вам помочь, барон. Это будет сделать, честно признаюсь, — офицер взглянул на Игната Севастьяновича, — довольно сложно. Но вы, барон, мне понравились. Вы отважны, смелы и, как мне кажется, не глупы. Вот только безрассудны. Не каждый решится выступить секундантом у незнакомого человека, тем более зная, чем это грозит. И все-таки я сделаю все, что в моих силах. — Князь задумался. Выпил и произнес: — Я попытаюсь порекомендовать вас одному влиятельному человеку при дворе. Человеку неоднозначному.

— Бестужев-Рюмин? — сделал предположение граф Бабыщенко.

— А вы проницательны, граф. Я знаю, что вы поступили бы точно так же. Вот только у вас граф, увы, нет никаких шанцев.

— А у вас, князь?

— У меня, — князь Сухомлинов задумался на мгновение, — есть. — Офицер взглянул на фон Хаффмана и произнес: — Если вам, барон, удастся убедить Бестужева-Рюмина, что вы полезный для России человек, он сделает все. Вот если бы у князя Петра Федоровича была своя гвардия, — с задумчивостью выговорил он, — тогда все было бы намного проще, но, увы, государыня против этого. Она опасается, что если у князя Петра Федоровича будет своя армия, то он совершит то же самое, что несколько лет назад сделали гвардейцы для самой государыни.

Бабыщенко кивнул. Затем взглянул на барона, дескать, а я что вам говорил. Фон Хаффман промолчал, понимая, что его будущее зависит от множества обстоятельств. Все будет зависеть от расположения звезд, до сегодняшнего дня, в чем Игнат Севастьянович не сомневался, они был на его стороне. Ему казалось, что он видит улыбающееся лицо фортуны.

— Но для знакомства нужна веская причина, барон, а ни у меня, ни у вас ее нет.

— Есть, — проговорил Игнат Севастьянович. — Я сам искал встречи с Бестужевым.

Князь удивленно посмотрел на барона.

— Так оно и есть, — проговорил граф Бабыщенко, — у барона есть письмо к его сиятельству, но что за письмо, он не говорит.

— Письмо? — переспросил князь.

— Письмо, — подтвердил фон Хаффман.

По взгляду барона князь понял, что тот в присутствии графа не скажет, от кого оно и почему его нужно вручить именно Бестужеву. Фон Хаффман подмигнул своему дальнему родственнику и подлил водки в кубок. Вскоре графин опустел, и Бабыщенко ушел за вторым. Пока он отсутствовал, князь прошептал:

— Сейчас граф напьется, и мы с вами, барон, поговорим тет-а-тет. Раз уж вы опасаетесь говорить при нем.

Бабыщенко вернулся с полным графинчиком, и застолье продолжилось. Первым не выдержал граф. Последний кубок он даже не допил. Уснул. Князь аккуратненько положил его на лавку. Вышел, пошатываясь, из комнаты. Вернулся не один, а с Тихоном. Указал рукой на спящего графа и произнес:

— Поместите его куда-нибудь. Пусть проспится.

Трактирщик удивленно взглянул на князя. Тот усмехнулся и положил перед ним несколько монет.

— Все будет в лучшем виде, — проговорил Тихон. Монеты спрятал в карман на фартуке. Поднял с лавки графа и, придерживая, вывел из комнаты. Куда он его повел, ни барона, ни князя уже не интересовало.

— Теперь нам никто не помешает, — проговорил князь Сухомлинов. — Теперь можно спокойно поговорить. Итак, я хотел бы вам, барон, задать только один вопрос. Чье это письмо, Адольф, которое ты хочешь передать Бестужеву?

Неожиданно для Игната Севастьяновича перешел на «ты». Назвал барона по имени, давая таким образом понять, что фон Хаффман может быть с ним откровенен. Игнат Севастьянович понимал, что другого шанса встретиться с Бестужевым у него просто нет. Вот только все рассказывать князю Сухомлинову было нельзя. У Бестужева должен остаться интерес для знакомства с прусским офицером.

— Шифрованное письмо от французского короля к дипломатам. Вот только кто они такие, я не скажу.

— Не велика тайна, — проговорил князь, — секрет Полишинеля. Но бог с вами, не хотите говорить, не надо. Но все равно я должен сначала передать это письмо Бестужеву, а уж потом он, может быть, и согласится. Если получится, то встреча состоится, а если нет… — Князь замолчал, взглянул на барона: — Будем искать другой способ. Но мне нужно послание.

— Я отдам его вам завтра.

— Хорошо. Завтра, так завтра. Надеюсь, что вы не сами напишете послание, чтобы попытаться таким образом добиться аудиенции с его сиятельством?

— Нет, конечно.

— Я вам верю, барон. Ладно. Завтра на Невском проспекте. В том месте, где я чуть не вызвал вас на дуэль.

— Хорошо, князь.

Они еще немного посидели. Князь затребовал к себе трактирщика. Когда тот явился, рассчитался за обед и попросил перенести пьяненького графа в его карету. Трактирщик убежал выполнять его приказ, а сам князь, надев треуголку, протянул барону в знак дружбы руку и произнес:

— До завтра, господин барон.

Ушел. Хаффман доел оставшуюся селедку. Встал и, пошатываясь, направился в свою квартиру. На лестнице чуть не упал. Вспомнил историю, рассказанную Мюнхгаузеном, рассмеялся. У двери провозился с замком. Наконец справился и вошел внутрь. Долго стоял у окна, задумавшись. Затем достал спрятанное письмо. От этого послания зависела его судьба. Не выдержал и грохнулся спать.

Зато утром следующего дня ужасно болела голова. Пришлось Игнату Севастьяновичу звать Глашу и требовать рассолу. Какими были глаза девушки, когда она услышала, что желает постоялец. Сперва не поверила и подумала, что ослышалась. И лишь только потом, когда пруссак повторил свою просьбу, поняла, что тот был знаком с русским способом борьбы с похмельем. Убежала. Минут через пять принесла кувшин с рассолом. Протянула барону. Тот осушил его одним залпом, обтер рукавом усы и произнес:

— Хорошо.

Уже днем Игнат Севастьянович был на Адмиралтейском лугу. Отыскал карету князя. Тот приоткрыл дверцу, давая понять, что разговор состоится внутри.

— Письмо, — проговорил князь, когда барон оказался в карете.

Игнат Севастьянович запустил руку за пазуху и достал бумагу. Протянул ее. Князь развернул, пробежался взглядом по тексту и проговорил:

— Тайнопись. Надеюсь, за ней скрыты важные секреты, иначе…

Его сиятельство замолчал. Поднял с сиденья ларец, открыл его и положил письмо внутрь.

— Я вам сообщу о месте и времени встречи с Бестужевым-Рюминым и только при условии, что его заинтересует это.

Князь похлопал рукой по крышке ларца.

— В противном случае нам придется искать другого человека, что замолвит за вас слово при дворе, — добавил он.

— Фимка! — прокричал Бестужев, сворачивая письмо. Затем взглянул на князя Сухомлинова и спросил: — Откуда?

— Немец один передал.

— Немец? — Алексей Петрович поморщился.

— Прусский барон, дезертировавший из армии короля Фридриха.

— Эвон как? Откуда это у него взялось?

— Говорит, что выкрал у французского дипломата.

— Что за дипломат?

— Не могу знать. Не говорит.

— Плохо, очень плохо, — проговорил Бестужев, отходя от окна. — Да и не надо. Сами узнаем. Чай, в бумажке этой, — он потряс письмом, — упомянуто имя.

Прошелся до стола. Отодвинул стул. Сел.

— Что хочет немец за письмо?

— На службу поступить хочет!

— Немец да на русскую службу? — удивился Алексей Петрович. — Цена за письмо довольно высокая. Его же у нас заклюют. Помнят еще немецкую политику. Ладно, поговорю с матушкой. Глядишь, что-нибудь и придумаю. А может, к вам в кавалерию?

— Ваше сиятельство, — проговорил Сухомлинов, — а может, вам с бароном поговорить?

— Ты что, вздумал мне советы давать? — возмутился Бестужев. — Но кое в чем ты, князь, прав. Встретиться с пруссаком надобно. А вот и Фимка, — проговорил граф, когда в зал вошел денщик его сиятельства. — Долго же ты шел. — Протянул письмо и приказал: — Отнесешь Эйлеру. Узнай, когда он сможет расшифровать.

Ефим взял письмо, поклонился. Ушел. Князь Сухомлинов проводил взглядом молодого человека в лиловой ливрее.

— Вот что, князь, — проговорил граф, вставая из-за стола и подходя к Сухомлинову, — встречусь я с твоим немцем. Но мне сначала письмо требуется расшифровать, а на это время нужно. — Граф задумался, хотел было назвать, сколько именно, но передумал: — Я пошлю вам человека, он сообщит вам, князь, когда именно и где. А теперь ступайте.

Феоктист Эрнестович поклонился. Надел треуголку и вышел. Бестужев проводил его взглядом и прошептал:

— Будем надеяться, что шифр господа французы не изменили.

Граф не ошибся. Через три дня Эйлер прислал расшифрованное письмо. Алексей Петрович пробежался по тексту и вздохнул:

— Я так и знал. Что ж, думаю, я, кажется, придумал, как помочь прусскому барону. Нужно поговорить с матушкой императрицей насчет просьбы князя Петра.

Взглянул на Ефима. Взял бумагу и начал писать. Когда закончил, протянул ее денщику и сказал:

— Доставишь это князю Сухомлинову в Лейб-гвардии Конный. Отдашь лично в руки. Запомнил — лично в руки?

Денщик кивнул. Запихнул бумагу в карман и покинул зал.

Граф Бестужев-Рюмин назначил встречу на 21 августа. В тот день, когда должна была состояться свадьба князя Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны.