ГЛАВА 12

Дверь в кабинет скрипнула, и вошел офицер. Инквизитор оторвался от бумаг и взглянул на него.

— Ну, чего тебе? — проговорил старик.

— В Петербург вернулся Черный гусар, ваша светлость.

Ушаков положил перо. Поднялся из-за стола и подошел к окну. На улице была мерзкая погода. Второй день шел не то дождь, не то снег. Белоснежные снежинки кружили в холодном питерском воздухе, падали на теплую землю и тут же таяли, оставляя после себя многочисленные лужи.

Инквизитор облегченно вздохнул. Наконец-то он дождался возвращения Черного гусара. Под таким именем у него среди агентов, а тот им являлся, значился барон фон Хаффман. С негодованием он воспринял в свое время отъезд гусара, понимая, что на какое-то время Великий князь останется без присмотра, а тут еще эти слухи. Поговаривали, что под Ораниенбаумом ходит какой-то не то старец, не то блаженный, который твердит «на всю ивановскую», что ему известно грядущее. Да вот только супротив решения Великого канцлера не попрешь. Алексей Петрович лично настоял на том, чтобы барон отправился набирать солдат для наследника. Прошло достаточно времени, и вот Черный гусар вернулся.

— Ну, докладывай. Что там? — спросил Ушаков.

Офицер кратко описал события последнего дня.

Выяснилось, что барон вместо пятидесяти человек, что должен был доставить из Голштинии для великого князя Петра Федоровича, привел пятьдесят одного. Последнее очень удивило инквизитора. Он тут же уточнил: не ошибся ли офицер, докладывая ему это.

— Никак нет, ваше сиятельство, не ошибся.

— Хорошо, продолжай, — проговорил Ушаков.

После того как разместил голштинцев, отправился в столицу, где и встретился с графом Бабыщенко и князем Сухомлиновым. О чем разговаривали приятели, агентам узнать так и не удалось.

— А вот это существенный недостаток, — проговорил инквизитор, по-прежнему наблюдая за снегом, что кружил за окном. — Необходимо впредь таких недочетов не допускать.

Ушаков не доверял на все сто процентов пруссаку. Мало ли, какие мысли бродят в немецкой голове. Уже один раз случилось, что прозевали, и к власти пришел Бирон. Не хватало, чтобы нечто подобное повторилось. Кто знает, может быть, принц Фридрих Август, родной дядька наследника, пообещал тому солдат и средств для свержения нынешней власти? Или тот же король прусский Фридрих, прозванный Великим? Ведь возвращался же барон через прусские земли? Мало ли что утверждает, что дезертир, а если лукавит? Кто ведает, а вдруг призван Фридрихом для свержения законной правительницы, дочки Петра Алексеевича — Елизаветы? То-то непорядок. А тут этот ротозей, другого слова Ушаков сейчас просто подобрать не смог, даже не в курсе, о чем барон шушукался со своими приятелями. Свежи еще были в памяти Андрея Ивановича те дни, когда гвардия свергала с трона ненавистного Бирона.

— Установить за бароном наблюдение, — приказал Ушаков, — да мне все своевременно докладывать. К Бестужеву он уже ходил?

— Никак нет, ваше сиятельство. Почти весь день в трактире провел.

— Не иначе, в обществе какой-нибудь молодки?

— Так точно, ваше сиятельство.

Ушаков усмехнулся. Какими бы ни были в Европе девушки, а наши были краше всех. Он и сам бывало, в молодые годы, ни одной юбки не пропускал.

— Вот что, любезный, — проговорил он. — Отправь человека к барону с приказом, чтобы тот немедленно прибыл в Экспедицию. Ежели откажется, под арест.

— А не рано ли, ваше сиятельство? — удивился офицер.

— Как бы это оно того, не поздно было.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— А теперь ступай.

Служивый ушел, а инквизитора замучил кашель. Намедни, прогуливаясь по столице, умудрился простудиться. А уже ведь не молод. Оттого такие простуды о себе все чаще и чаще знать дают.

— Пора бы тебе, Андрей Иванович, на покой, — обратился сам к себе Ушаков. Годы уже не те, чтобы экой махиной руководить. Дорогу, пожалуй, нужно уступать тем, кто помоложе. Да вот только не на кого все оставить. Разве что Шувалов. Да вот только горяч он. Как получит в руки всю полноту власти, так сразу на Бестужева-Рюмина зуб будет точить да ловить того на ошибках. Хитер канцлер, да все равно промахи совершает. Но сейчас он нужен и государыне, и стране. Где мы еще такого толкового соправителя найдем?

Закашлял. Отошел от стола. Сел за стол да вновь к своим бумагам вернулся.

Граф Бабыщенко поднял бокал с руантальским вином и произнес:

— С возвращением, барон!

— С возвращением, — поддержал Семена князь Сухомлинов.

Сделали по глотку, и оба одновременно скривились.

— Ну и кислятина, — прошептал Бабыщенко, ставя бокал на стол. — Неужели именно это вино пьет мой друг Карл?

— Это, — подтвердил Игнат Севастьянович.

— Если это, то его рассказ, как он с султаном поспорил, — вранье.

— Или султан не пил ничего вкуснее этого, а тот напиток, что он предлагал барону, еще хуже, — усмехнулся фон Хаффман. Прежде, чем угостить приятелей вином, Игнат Севастьянович поведал им историю, рассказанную Мюнхгаузеном.

— И все равно, то, что вам рассказал барон, больше смахивает на фантазию, — продолжал между тем князь. И тут он взглянул на Игната Севастьяновича: — А ведь вам пришелся по вкусу сей напиток, барон?

— Не буду скрывать — он мне понравился. Конечно, не шедевр, но все же.

Игнат Севастьянович хотел было сказать, что в день отъезда из Риги посоветовал Карлу Иерониму фон Мюнхгаузену, что неплохо было бы на его месте записывать похождения. Барон обещал подумать. Фон Хаффман сомневался, что Карл прислушается к его советам. Все же автором рассказов о похождениях барона, скорее всего, станет кто-то другой.

— Давай, приятель, лучше водочки, — предложил граф Бабыщенко. — От нее куда больше толка, чем от этой кислятины.

— Возможно, — согласился с ним барон, — вот только есть одна маленькая проблема…

— Какая? — уточнил князь.

— Я хотел посетить Великого канцлера.

Князь Сухомлинов понимающе кивнул. Он прекрасно понимал, что барон лишь на день вырвался из Ораниенбаума в столицу. Вот только, оказавшись в знакомом трактире, застрял надолго. Граф и князь с самого утра отдыхали здесь в обществе девиц. При появлении барона девицы были вынуждены покинуть их общество. Сначала фон Хаффман не собирался тут долго засиживаться. Спешил сначала к Великому канцлеру, затем… Куда, он не пожелал рассказывать, но князь в душе вдруг понял куда, но говорить во весь голос о своей догадке не стал. Не его это тайна. Задержался.

— Завтра с утра поедешь. Раз уж по нашей с приятелем причине сегодня не получилось, так я тебе карету, барон, пришлю.

— Я собираюсь принять православие, — неожиданно заявил барон. Приятели удивленно взглянули на него. — Не смотрите на меня так, господа, но я принял решение. Хочу таким примером показать великому князю, что такой шаг в России очень необходим.

Игнат Севастьянович удержался и не сказал приятелям о нескольких вещах. Во-первых, он уже заявил о своем решении Петру Федоровичу. Тот, как и его приятели, удивился, но отговаривать барона не стал. Во-вторых, Игнат Севастьянович потребовал, чтобы Петр Федорович начал говорить как можно чаще на русском языке. В-третьих, упросил, чтобы великий князь из Петергофа перевез в Ораниенбаум свою супругу. Великий князь дал согласие подумать. Барон же был уверен, что к этому вопросу ему еще суждено будет вернуться и он попытается сделать это раньше, прежде чем она проникнется духом вольтерьянства. Да и к Бестужеву Игнат Севастьянович спешил именно по этой причине. Вполне возможно, Великий канцлер поспособствовал бы его реформам в обществе наследника. Надавил бы на того через государыню. Вот только барона волновало, захочет ли та повлиять на наследника? Может быть, Елизавета Петровна видит в племяннике всего лишь промежуточное звено между ней и сыном Петра Федоровича?

— Похвально, — одобрили его решения приятели. — А Петр Федорович как к этому отнесется? — на всякий случай уточнил граф.

— Он дал согласие, чтобы я принял православие.

— Ну, и в какой день? — спросил князь.

— Думаю, на начало декабря.

Князь мысленно вспомнил всех святых, чьи именины были в начале зимы. Список получался внушительный. Феоктист не сомневался, что барон решил выбрать себе и новое имя. Ведь стал же великий князь — Петром Федоровичем, а Софья — Екатериной. Только вряд ли они пользовались при этом православным календарем. Да их и понять можно. Выбора как такового у них просто не было. Князь прекрасно помнил, что на этих именах настояла сама государыня, хотя Сенат и Синод предлагали воспользоваться другими именами. Так для Петра Федоровича предлагали имя Василий, да вот только Елизавета не пошла на уступки.

— Может, и имя себе новое выбрал? — полюбопытствовал князь Сухомлинов.

— Выбрал, — кивнул барон. — Игнатий. Говорят, что от латинского слова «огонь» происходит. А вы, господа, знаете слово «огонь».

Барон, конечно же, шутил. Объяснять истинную причину выбора этого имени ему не хотелось. Да и никто бы не поверил, а еще хуже — тут же бы приняли за второго Мюнхгаузена.

— Игнат фон Хаффман? — уточнил граф Бабыщенко.

— Фамилию я менять, в отличие от религии, не собираюсь.

— Так, значит, крещение назначено на 2 декабря, — проговорил князь Сухомлинов.

— Не понял? — удивленно посмотрел на князя барон.

— Я имею в виду, что именины святого Игнатия отмечают второго декабря.

Игнат Севастьянович расхохотался. Князь явно обладал дедукцией, кто знает, из него, может быть, вышел бы отменный сыщик.

— Так давайте выпьем за ваше возвращение, барон, да за решение принять православие, — молвил граф, поднимая бокал.

В комнату, где они сидели, вошла Глаша. Незаметно подмигнула барону, и тот проговорил:

— Боюсь, господа, что я вас вынужден буду покинуть. Я уже отменно набрался, чтобы твердо стоять на ногах. На прием к Бестужеву, по всей видимости, опоздал. Если я сейчас не лягу в кровать и не высплюсь, то завтра опять опоздаю. С Алексеем Петровичем шутки плохи.

Последнее Игнат Севастьянович сказал специально, чтобы товарищи по попойке не настаивали еще немного посидеть и лишь только потом проводили его до комнаты, которую Тихон Акимыч уже в который раз ему любезно предоставил. Неожиданно фон Хаффман подумал, что продай он сейчас сокровища барона, то выкупил бы трактир целиком. Одна незадача, Игнат Севастьянович никогда не был дельцом. Не имел той жилки, что была им присуща, и, скорее всего, быстро бы разорился. Его дело воевать, в крайнем случае, детей истории учить.

Барон откланялся и поднялся в свою квартирку. Разделся и развалился на кровати, как делал это уже столько раз. Глаша не заставила себя ждать. Она открыла дверь и проскочила в комнату. Игнат Севастьянович встал. Она кинулась к нему и прошептала:

— Я скучала, барон.

Гусар промолчал. Точно такие же слова в отношении девушки он произнести просто не мог. Игнат Севастьянович признался себе, что таких чувств к ней не испытывал, но и отказать в близости барон не смел. Опасался, что своими действиями испортит отношения не только с ней, но и с хозяином трактира.

Губы их встретились, и вскоре они оказались в одной постели, а уже утром в двери постучались. Игнат Севастьянович встал. Накинул халат, надел на голову чепчик, который ему носить не нравилось, и направился к дверям. Открыл их и увидел человека в черном мундире. Черт, как же он устал от представителей власти! Сначала голштинцы, потом пруссаки, и вот теперь русские. Тайные организации предпочитали из всех оттенков почему-то только темные краски.

— Вам пакет от господина Ушакова.

Этих слов было достаточно, чтобы понять, что к чему. Не нужно было гадать, от какого Ушакова послание. Игнат Севастьянович взял конверт.

— Может, что велели передать в устной форме? — поинтересовался он.

— Никак нет. Я жду вас внизу, барон.

— Тогда можете ступать, — проговорил Игнат Севастьянович и тут же перед носом у экспедитора захлопнул дверь.

Подошел к столу. Взял со стола нож и разрезал конверт, извлек из него бумагу и прочитал. Всего несколько строк да подпись. Подпись инквизитора России.

— Придется отложить посещение Великого канцлера, — проговорил огорченный барон. Сухомлинов прекрасно понимал, что уклониться от предложения Тайной канцелярии ему не удастся. По всей видимости, у инквизитора к нему было много вопросов.

Скомкал записку, кинул на стол и начал одеваться. К Ушакову опаздывать не стоило. Глаша проснулась и посмотрела на барона.

— Ты уже уходишь? — спросила она.

— Да. Мне нужно срочно по одному делу.

— К Великому канцлеру?

— Ты подслушивала мой разговор с графом да князем?

Девушка кивнула.

— Только я слышала не все, — добавила она.

— Сейчас я направляюсь не к Бестужеву.

— А к кому?

— Много будешь знать — скоро состаришься, — пошутил Игнат Севастьянович.

Девушка насупилась. На мгновение барону показалось, что она даже обиделась.

— Ну, не могу я тебе сказать, — проговорил барон, — не могу.

Он застегнул доломан. Опоясался кушаком и после этого накинул на плечи ментик. Направился, взял колпак и вышел из комнаты. Спустился и вскоре оказался на набережной. Человек в черном ждал его у кареты. Он открыл дверцу, и барон забрался внутрь. За ним последовал экспедитор.

Ушаков закашлял. Игнат Севастьянович покачал головой.

— Вот видите, барон, зима не началась еще, а я уже приболел, — проговорил он.

— Не бережете вы себя, ваше сиятельство.

— Не берегу. Потому что не имею права. Особенно когда кругом одни заговоры.

Фон Хаффман вздохнул. Разговор уже шел около часа. В основном спрашивал инквизитор. Причем большинство его вопросов относилось к его поездке. Графу было интересно все, что связано с Голштинией. Пришлось выкладывать всю информацию, благо такой уж секретной, по мнению Игната Севастьяновича, она не была.

— Меня вот что беспокоит, барон, — проговорил Андрей Иванович, — вы же отправлялись пятьдесят человек нанять для его высочества, а прибыли с лишним человеком. Где вы взяли деньги на него?

— Из своих личных сбережений, ваше сиятельство.

— Будем считать, что я вам поверил, барон.

— Видите ли, ваше сиятельство, этот человек обязан мне жизнью.

— Вы имеете в виду того великана, что был в вашем отряде? Он единственный, кто выделяется из толпы.

— Да, ваше сиятельство.

— И все же мне интересно, для чего он вам нужен?

Игнат Севастьянович никогда не задумывался об этом. Ни тогда, когда Кеплера вытаскивал из застенок, ни тогда, когда они путешествовали по немецким землям, ни сейчас, когда тот остался в Ораниенбауме. Вытащил из петли, предложил служить при дворе великого князя. Игнат Севастьянович считал, что этого для счастья было достаточно. Кто знает, а вдруг Иоганн когда-нибудь пригодится. Ведь выстреливает же ружье, как утверждал Чехов, если оно появлялось в пьесе. А жизнь, будь она неладна, — пьеса с множеством персонажей. Прав был Шекспир, сказав: «Пусть жизнь игра, а люди в ней актеры». Вот только отчего-то режиссер не рассказал этим актерам сюжета пьесы. Попробуй тут угадай, попадаешь ты в амплитуду режиссерской задумки или нет? Поэтому и сказал фон Хаффман первое, что пришло в голову:

— Он будет моим денщиком.

— Что-то вы перемудрили, барон. Ему бы в гвардии служить, эвон как вымахал.

И вот после этих слов граф Ушаков закашлял. Неужели заболел его сиятельство, решил Игнат Севастьянович. Инквизитор подтвердил его слова.

— Но бог с этим кашлем, барон. Ваши французы за последние дни стали себя активно вести. Все чаще и чаще их видят в Петергофе.

— Так я, ваше сиятельство, уже посоветовал великому князю ее к себе в Ораниенбаум забрать.

— Да вы, барон, я гляжу, времени зря не теряете.

— Так, ваше сиятельство, промедление смерти подобно.

— Согласен. Вот только я боюсь, что Петр Федорович к вашим словам не прислушается. Не любит он свою жену.

— Это уже другой вопрос, — молвил фон Хаффман. — Великий князь — это не обычный человек, который имеет возможность выбирать не только супругу, но и свою судьбу. На нем большая ответственность. Ему нужно страной управлять, — Ушаков усмехнулся, и Черный гусар понял, что это в планы Елизаветы Петровны явно не входило.

— Увы, барон, — проговорил Андрей Иванович, — хотел бы я от вас утаить кое-что, да, видимо, не смогу. Вы человек, барон, умный и должны понимать, что голштинец не подходит на роль императора.

— Из-за того, что он немец?

— Если бы. Екатерина I тоже не была русской, да и к дворянскому роду не относилась. Вот только жена Петра Алексеевича, в отличие от его внука, ратовала за Россию, а наследник, будь оно неладно, только в Европу и смотрит.

— Так и дед его смотрел… — начал было барон, осекся, вдруг сообразив, что говорить стал не дело. Испугался на мгновение, что сказанное вызовет сейчас гнев у Ушакова. Вот только этого не произошло. Андрей Иванович, хоть и заметил непростительную дерзость от пруссака, сдержался.

— Вы правы, барон, — проговорил он. — Правы. Вот только дед брал оттуда все хорошее, а ваш подопечный того и гляди, всякую грязь потащит. Эвон как он в рот вашему королю заглядывает.

— Увы, но Фридрих Великий уже не мой король, — проговорил Игнат Севастьянович.

— Значит, вы, барон, надеетесь изменить мировоззрение великого князя?

— Надеюсь. Хочу попробовать. И буду очень рад, если получится.

— И ваши теперь действия, барон?

Фон Хаффман стал делиться своими планами, но только теми, которые имел право знать инквизитор. Раскрывать все карты перед Ушаковым было нельзя. Иначе неизвестно, как истолкует тот его задумки. Но Андрей Иванович прервал его. Игнат Севастьянович удивленно взглянул на инквизитора.

— Мне это неинтересно, барон. Тем паче вряд ли вы задумаете что-то такое, что пошло бы вразрез моим интересам. А если и задумали, то вряд ли будете об этом, тем более мне, вот так вот рассказывать. Об этом делятся обычно под пытками. Мне интересно, что вы, барон, намерены теперь делать? Вы получили возможность служить при дворе, но ведь на этом ни один человек не остановится.

— Что вы имеете в виду, ваше сиятельство? — уточнил фон Хаффман. Барон прекрасно понимал, что Ушаков спрашивает не о его будущем визите к Бестужеву.

— Мне интересно, намерены ли вы, барон, жениться?

— Увы, ваше сиятельство, но об этом я и не думал. Молод еще. Зато хочу принять православие.

— Православие? — переспросил инквизитор. Взглянул удивленно на пруссака.

— Так точно.

— Мне непонятны ваши мотивы! Зачем это делать, барон?

— Я хочу стать русским!

— Похвально, барон! Вот только быть русским трудно.

Фон Хаффман не стал говорить, что был им в предыдущей своей жизни. Ему не привыкать. Ушаков вновь закашлял.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел генерал-поручик Шувалов. Прошел и сел в соседнее кресло. Игнат Севастьянович сначала взглянул на него, потом посмотрел на Ушакова. Андрей Иванович понял его взгляд и произнес:

— Аудиенция закончилась. Мой человек проведет вас. Моя карета, барон, к вашим услугам. Куда скажете, туда кучер вас и доставит.

Фон Хаффман поклонился. Надел колпак и, чеканя шаг, покинул кабинет. В коридоре его ждал знакомый экспедитор.

— Граф велел доставить вас туда, куда вы пожелаете, барон, — проговорил он.

Игнат Севастьянович кивнул, но сейчас называть место своего посещения не стал. Вместо этого только скомандовал:

— Проводите меня для начала до кареты. Иначе я заблужусь в этих лабиринтах.

Бестужев-Рюмин в этот раз не оказался таким обходительным. Он был даже недоволен тем, что барон фон Хаффман сразу же после приезда не прибыл к нему. Игнату Севастьяновичу пришлось признаться, что в первый день с глупости отметил свой приезд в компании друзей.

— Пили вино? — полюбопытствовал Великий канцлер.

— Да, ваше сиятельство.

— Хорошо, это было вчера, а сегодня-то что заставило вас опоздать?

— Граф Ушаков.

— Ушаков? — переспросил Бестужев.

— Так точно, его сиятельство прислал за мной карету, и я не мог отказать.

— Андрею Ивановичу трудно отказать. Человек честный и неподкупный, он, как и я, ратует за сильную Россию. Боюсь представить, что будет с Тайной канцелярией, когда он вынужден будет уйти в отставку.

Игнат Севастьянович взглянул на канцлера.

— Стар он стал. Уже на ладан дышит. Елизавета хочет его на покой отправить, да вот только пока существенного повода нет.

— Болен он, — вдруг сказал барон, — простудился.

— Лихоманка?

— Я не врач, ваше сиятельство, диагнозы ставить не умею.

— Жаль, конечно, если государыня воспользуется его болезнью. Мы-то с тобой об этом не сообщим, так ведь она все равно проведает.

— От Шувалова?

— А ты, барон, я погляжу — не глуп. Сам догадался али кто подсказал?

— Сам, ваше сиятельство. Да и другого человека на месте Ушакова не вижу.

Бестужев прошелся по кабинету. Остановился у камина. Коснулся рукой канделябра. Вздохнул. Затем повернулся, взглянул на барона и молвил:

— Вот и я не вижу. И государыня так же считает. Был бы другой вариант, самолично бы настоял, да Елизавету переубедил, но такого человека, к тому же способного, я найти в окружении не могу. Вот ты, барон, может быть, на эту должность и подошел бы, но есть одна загвоздка.

— Это из-за того, что я немец? — уточнил фон Хаффман.

— Из-за этого самого, будь оно неладно. Да и, честно сказать, ты мне сейчас при дворе Петра Федоровича нужен. Вот ты мне, барон, честно скажи, что делать собираешься?

— Креститься. Хочу православным стать.

— Похвально, — проговорил Бестужев, — да вот только я не об этом.

Игнат Севастьянович только сейчас сообразил, что интересы у двух влиятельных людей противоположные. Если графа Ушакова интересовала его личная жизнь, то Бестужева интересовали его дела при дворе Петра Федоровича. Пришлось рассказывать о том, что хочет уговорить наследника, чтобы тот супругу свою перевез в Ораниенбаум, подальше от французского влияния. Найти того человека, что пускает по округе слухи о смерти Петра Федоровича.

— Смерти? — переспросил Бестужев, садясь в кресло. — А ну, господин барон, об этом поподробнее.

Игнат Севастьянович вздохнул. Ну, хоть кого-то заинтересовали слухи, пущенные им. Поэтому, не задумываясь, рассказал Алексею Петровичу все то, что было известно ему о перевороте 1762 года.

— Слухи. Ложь, — проговорил Бестужев, когда Игнат Севастьянович закончил говорить. — Но все равно ты этого человека сыщи. Доставь лично к Ушакову. Пусть старик разбирается, что к чему. В то, что это местный Нострадамус, лично я не верю.

Барон почтительно кивнул. Он прекрасно знал, что «живым» пророка взять все равно не удастся. Ближе к весне, решил Игнат Севастьянович, он предъявит Петру Федоровичу какого-нибудь мертвеца. И ничего не будет удивительного, если в его вещах обнаружат пророчество. Только сейчас, глядя на Великого канцлера, фон Хаффман вдруг понял, что у пророчества этого два варианта. В первом оно продлится до октября семнадцатого без изменений. Это, конечно, при условии, что к словам старика не отнесутся серьезно, даже когда произойдут десятки знамений. И во втором варианте изменения начнутся, как только после очередного знамения кто-нибудь испугается, схватится за голову и начнет совершать совершенно иные поступки. В этом случае история Сухомлинову будет незнакома. Любое событие будет для него сюрпризом. И кто знает, приятным ли?

Был, правда, еще и третий вариант. Это его вмешательство. Изменения уже начались, но пока были не существенные и на общую картину не влияли. Долго ли это продлится, одному Богу известно. А может быть, история возьмет свое и все вернется на круги своя.

В середине ноября, после продолжительных холодных дней, когда старенький ментик перестал спасать, наконец-то выпал первый снег. Барон стоял у окна и всматривался в белоснежную гладь застывшего пруда, где под бой барабана маршировали его гусары. Великий князь, как ни убеждал его фон Хаффман, не отказался от муштры. Попытки доказать, что гусары и пехотинцы это разные виды войск, оказались напрасными. Кавалеристы сначала пороптали, но потом после пары убеждений были вынуждены подчиниться забавам Петра Федоровича. Они надеялись, что скоро все это закончится. Им бы сейчас на конях скакать.

Минуту назад ушел его Кеплер. Своим ростом он произвел на неказистого великого князя огромное впечатление. Петр, не задумываясь, произвел его в камердинеры. В какой-то степени голштинца это устраивало.

Игнат Севастьянович взглянул на лежавшее на столе письмо от Петра Федоровича и покачал головой. Великий князь требовал его к себе. В памяти всплыл вызов к нему после возвращения из столицы. В тот день Петр Федорович был не в духе. Его чем-то расстроило выступление в организованном им небольшом театре. То ли актеры играли ужасно, то ли любимый пес облаял возвращавшегося оттуда князя.

— Вы долго были в столице, барон! — вскричал Петр в тот день. — Мне кажется, вы служите двум господам!

— Никак нет, ваше высочество, — проговорил Игнат Севастьянович. — Всему виной дела амурные. Я так долго был без женского общества, — слукавил он, — что просто не смог удержаться.

— Считайте, что я вам поверил, барон. А теперь — ступайте!

Что сегодня было в голове у наследника — одному богу известно. Он мог просто позвать барона посетить вместе с ним только что открытый им театр. Петр Федорович до безобразия любил музыку. Иногда сам музицировал. Причем, как теперь выяснилось, очень даже хорошо. То, что писала о нем в будущем Екатерина Великая, в большей степени было клеветой. По ее мнению, тех недостатков (пьянство, игра в солдатики) было недостаточно. Вот только Игнат Севастьянович, несмотря на все свои старания, так и не угадал. Поэтому, кутаясь в епанчу, что ему несколько дней назад подарил великий князь, он спешил на прием. По лестнице, минуя охрану, поднялся на второй этаж. Уточнил у графа Дивьеру, камергера его высочества, где находится Петр Федорович, и, не стучась в дверь, вошел в кабинет. Будущий император был не один. Рядом, около стола с оловянными солдатиками, стояла Екатерина Алексеевна. Впервые фон Хаффман видел ее так близко. Девушка зловеще взглянула на барона, словно тот был виновником чего-то такого, о чем Игнат Севастьянович и представить не мог. Гусар сорвал с головы треуголку и сделал реверанс.

— Вызывали, ваше высочество? — спросил он.

Петр взглянул на Черного гусара. Затем перевел взгляд на Екатерину и проговорил:

— Позволь представить тебе моего наиверного слугу, барона фон Хаффмана. — После чего подошел к барону, коснулся его плеча и молвил: — Супруга моя — Екатерина.

Трудно было понять из его слов, как он относится к жене. Вроде произнесено нейтрально, даже безразлично, с другой стороны, глаза наследника так и кричали, что супруга его ему не по душе. Вот только поделать монарх ничего не мог. Не будь сейчас тетки, отправил бы суженую в монастырь, как сделал это когда-то его дед, да женился бы на другой. Игнат Севастьянович припомнил даже ее имя — девица Карр, фрейлина императрицы. Да и Екатерина, видимо, испытывала к нему точно такие же чувства. Был ли у нее сейчас любовник, фон Хаффман не помнил.

Неожиданно Екатерина подмигнула барону. В отличие от Петра Федоровича, который готов был вспыхнуть скорее от гнева, чем от ревности, фон Хаффман сделал вид, что не заметил этого. Игнат Севастьянович прекрасно понимал, что таким образом Екатерина хотела заставить ревновать к себе человека, который ее не любил. Вот только пока ее попытки были напрасны.

— Ступай, — проговорил Петр, обращаясь к супруге, — мне с бароном нужно обговорить кое-какие дела.

Екатерина фыркнула, задрала кверху носик и гордо, не оглядываясь, вышла из комнаты.

— Вот видишь, какую супругу мне отыскала моя любимая тетушка, — проговорил Петр, как только дверь за ней закрылась. — Ко мне холодна, а другим только и успевает глазки строить. Вон и тебе пыталась…

— Я что-то не заметил, — промямлил барон.

— …я рад, что послушался тебя, мой лучший друг, — продолжал между тем великий князь, — привез ее в Ораниенбаум. Здесь под пристальным наблюдением она вряд ли что-нибудь учинит такое, что сможет принести мне вред.

Барон фон Хаффман надеялся, что ему не выпадет роль соглядатая. Ему повезло. Выбор пал на Кеплера. Но вот повезло ли Петру Федоровичу? Здоровенный камердинер мог запросто приглянуться Екатерине.

— Вы бы, ваше высочество, поискали на эту роль кого-нибудь другого. А то, не дай бог, вместо одного результата вы получите противоположный.

Петр задумался. Взял в руки одного из солдатиков. Минуты две-три вертел в руках, наконец вернул его в композицию, что была на столе, и произнес:

— А ведь ты, барон, прав. Но вернемся к тебе. Ты просил у меня разрешение на принятие православной веры?

— Так точно, ваше высочество!

— Так вот. Мы подумали и приняли решение позволить тебе это сделать. Надеюсь, ты уже выбрал день и имя, под которым тебя крестят?

— Второе декабря. Игнатий. Я уже с местным батюшкой договорился. Мы с ним ждали вашего разрешения.

Священник почему-то настоял, чтобы Петр Федорович дал свое согласие. Словно крестился не прусский барон, а как минимум сын самого великого князя. Вполне возможно, батюшка просто боялся, а может, просто не верил в искренность чувств гусара. Надеялся, что «проклятый немчура» передумает.

— А вызывал я тебя не для того, чтобы ты с моей супругой познакомился. Звал я тебя совершенно по другому делу. Ты, случаем, не забыл, что должен мне отыскать того самого провидца, что кричит на каждом углу о моей гибели?

— Нет, ваше высочество. Но он словно сквозь землю провалился, — ответил Игнат Севастьянович, — может, ушел куда-нибудь в пустошь, а летом опять в окрестностях Ораниенбаума появится.

Петр Федорович тяжело вздохнул. Видимо, его очень озадачили предсказания пророка. Игнат Севастьянович начал вдруг опасаться, а не поспешил ли он? Вдруг слухи о смерти, да еще от рук русских гвардейцев, вызовут у великого князя еще большую нелюбовь к русскому народу? Оставалась только одна надежда направить мысли Петра Федоровича, пока есть такая возможность, в нужном направлении. И тогда Игнат Севастьянович спросил:

— Как вы, ваше высочество, собираетесь поступить, если предсказание — правда?

Петр ничего не ответил.

— Вот что, барон, — проговорил наконец он, — сначала найдите мне этого блаженного, а потом уж и поговорим, что да как. А теперь ступайте к вашему священнику да сообщите приятные для вас вести.

Игнат Севастьянович поклонился. Покинул зал.

Об отставке главы Тайной канцелярии графа Андрея Ивановича Ушакова Игнат Севастьянович узнал уже после крещения. Столь любопытные новости ему привез на следующий день князь Сухомлинов. Тот словно ураган ворвался в квартиру барона, грохнулся в кресло и, не стряхивая снег с ботфорт, проговорил:

— Главного инквизитора — Андрея Ивановича Ушакова — государыня матушка отправила по состоянию здоровья в отставку.

Игнат Севастьянович опустился на кровать. Стянул с головы ночной колпак, благо до этого мирно спал в своей кровати и видел четвертый сон, и взглянул на князя.

— Заместо него теперь Шувалов? — уточнил он.

— Он самый. Даже не знаю, что теперь будет. Как говорят у нас в России, новая метла по-новому метет.

— Что будет, что будет, — прошептал барон, — перемены будут. Если Шувалов про меня забыл, то Тайная канцелярия мной интересоваться больше не будет, а если нет, то все останется, как и было. Дамоклов меч нависнет над Великим канцлером.

— Не понял? — удивился князь.

— А что не понять? Шувалов захочет большего влияния на Елизавету и начнет постепенно устранять противников. А Алексей Петрович сейчас находится в их числе. Если Шувалову удастся, то и нас с тобой заденет, князь. Нужно что-то делать, а вот что, я пока не знаю.

Игнат Севастьянович встал с кресла и подошел к окну. На дворе уже была зима. Белый снег лежал на земле. Маленькие небольшие тропки тянулись от одного здания к другому, и только плац да широкая аллея, ведущая от дворца, были почищены. Высоко в небе, словно чей-то глаз, сияла луна. Внизу около караульной будки ходил караульный.

— Ушаков только болен? — уточнил барон.

— Сильно кашляет. Врачи утверждают, что может совсем слечь, — и тут князь понял, на что именно намекает фон Хаффман. — Вот только вряд ли он уже вернется к своим обязанностям.

— Значит, у нас в запасе еще как максимум год.

— Год? — переспросил Сухомлинов.

— Неважно, князь. Это мысли вслух. Как бы то ни было, но Шувалов уже новый инквизитор, а это значит, кресло под Великим канцлером вот-вот пошатнется…

Игнат Севастьянович так и не мог понять, почему его заботит судьба Бестужева-Рюмина. Вполне возможно, что из-за того, что Великий канцлер повлиял на его судьбу уже здесь, в России, барон считал себя должником. И долг этот он собирался вернуть.

Вот только когда шанс вернуть долг появится?