ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Знак Зорро
«Принимая на себя функцию правосудия — поневоле где-нибудь да обязательно нарушишь закон!»
Аксиома Флоризеля
1
Опять сидим с Ампером — считаем.
А что еще делать, пока задница не зажила? Так хоть время с пользой потратить, покуда выздоровею.
Кстати, этот вундеркиндер тоже собрался идти с нами на дело. Ну, пришлось ему рассказать потому что. Деваться было некуда: он на следующий день сам ко мне заявился. Настолько я заинтересовал его, оказывается, своими научными, блин, идеями, да… И застал тут, естественно, преинтересную компанию… Меня, дитенков, обалдевшего от всего Мюрата и еще более обалдевшего от всего Жюно, который тоже как раз завернул на огонек по причине того, что ему папаша денег отстегнул. Вот он и решил угостить боевого товарища — меня то есть — обедом. А тут — такое!..
Причем Жюно на меня обиделся. Из-за того, что я ему ничего раньше не сказал про свою связь с Калиостро, блин… Как я ни клялся, что, мол, я и сам не верил, что оно всерьез, — убедить до конца явно не сумел. А тут еще и Мюрат рядом, про которого Жюно, само собой, тоже ничего допрежь не слышал — хорошая приправа для дружеского объяснения! Они вообще, похоже, близки были к тому, чтоб подраться, — за право быть особой, приближенной к императору, ага… И только наличие моей священной персоны их от этого удержало. А в дополнение — еще и Ампер является. Поинтересоваться, когда мы продолжим проект управляемого аэростата разрабатывать… И все объяснения приходится начинать сначала! Причем этим двоим — Мюрату с Жюно — еще и про аэростат. Дурдом!
И кой только черт меня дернул с этим аэростатом прогрессорствовать? Ограничился бы тем, что Шарлю начеркал — так нет! Слишком просто показалось!.. Вот теперь и расхлебывай!..
Впрочем, идея и в самом деле была слишком заманчивой…
А самое главное — осуществимой! Во всяком случае, Соломон Эндрюс — автор этой штуки, реализовал ее на практике аж в шестидесятые годы девятнадцатого века. А через сто лет — в шестидесятые двадцатого — ее воспроизвели и убедились, что все работает. И ведь просто-то все как! Чтобы двигать аэростат, нам нужна какая-то сила, которая приводила бы его в движение. На привычных нам дирижаблях для этого используются двигатели. И считается, что без них — никак. Но ведь аэростат сам по себе располагает вполне себе реально движущей силой! Только движет она его по вертикали. Вверх — подъемная сила газа, вниз — всем известная сила тяжести. И силы эти совсем неслабые: один кубометр водорода создает тягу в один килограмм. А если в оболочке таких кубометров тысячи… Причем тяга эта регулируемая: сколько нам надо, столько можем и задать. Во всяком случае, Эндрюс на своем «Аэроне» спокойно ходил против ветра. Без всякого двигателя!
Все еще непонятно — как? Да проще пареной репы. Суть вот в чем. Если у нас имеется круглый воздушный шар, упрощенно говоря, так он и будет двигаться только вверх-вниз. Но вот если у нас аэростат с вытянутым корпусом и развитым оперением… А еще лучше — с корпусом, как у камбалы, сплюснутого сечения… То в результате по законам аэродинамики при асимметричном расположении центра тяжести — попросту говоря гондолу мы подвесим не по центру а со смещением — эта штука при движении будет отклоняться от вертикали! При наличии у нас на хвосте стабилизаторов с рулями — в нужном нам направлении! Причем тягу мы можем получить очень даже нехилую: в зависимости от того, какого веса балласт сбросим. Сбросим килограмм — получим килограмм и поплывем о-очень медле-енно-о-о… Сбросим тонну — получим и тягу в тонну, и понесемся со свистом. И то же самое при спуске: сколько водорода из оболочки выпустим — с такой силой тяги и будем снижаться. Таким образом, имея на борту необходимый запас балласта и газа, мы можем летать очень даже на приличные расстояния. А если кто-то подумает, что расход получится очень уж большой… Так те же пресловутые немецкие цеппелины чуть не половину где-то объема несущего газа тратили за время налета на Англию — десятки тысяч кубометров. Потому что он требовался, чтобы нести необходимый запас горючего — десятки тонн, и по мере выработки бензина становящийся лишним водород необходимо было травить из оболочки. И никакого проку от этого не было. А по способу Эндрюса мы просто используем это дело для полета.
Ясен пень — никакой особой быстроходности тут добиться не получится. Впрочем для дирижабля оно не критично — у них предел где-то в районе сотни кэмэ в час. А так — самое расхожее — несколько десятков. Выжмем мы здесь хотя бы столько же, не знаю. Но на десяток-другой надеяться можно вполне.
Вот этой идеей я и заразил сдуру Ампера. А он проникся. А теперь мне пришлось еще все то же самое объяснять и для Жюно с Мюратом. Но тут, по счастью, эффект вышел не столь захватывающий. Все ж ребята простые солдаты — не из ученой братии. Потому новых энтузиастов аэронавтики на свет не появилось. Зато, кажется, удалось примирить их между собой. Поскольку теперь оба стали смотреть на меня одинаково преданными глазами — не иначе как уверовали в то, что в голове моей завелись-таки опилки… В смысле — тайные знания. Ну — хоть какая-то польза…
А Ампер, как я уже сказал, выслушав подробности приключившейся со мной ночью истории, решительно заявил, что желает влиться в наши ряды борцов с бандитизмом. Я даже не ожидал от него такого порыва. Ну все-таки: домашний мальчишка, ботан по терминологии будущего — а тут ни секунды не раздумывал. Нет — все-таки раньше люди были не те, что потом…
2
В общем, сидим мы с Ампером, считаем. Чтоб времени зря не терять.
Детенышей, дабы не мешали, забрал Евгений — пристроил к своей знакомой вдовушке. Там им всяко удобнее, чем в моем берлогове. Да и наблюдающий врач как бы ближе, а это тоже немаловажно. Денег на прокорм — чтоб не объедали добрую женщину — отстегнул Жюно. Из свежеполученного от родителя пансиона.
Пока на первое время хватит. А там надо будет что-то придумывать… Ибо с детским призрением в стране — полный швах… Господа-товарищи революционеры упразднили все детские приюты как продукт прогнившего самодержавия, а заместо них устроили такое, что я даже не знаю, как обозвать… Они детей раздали в частные руки, так сказать. На воспитание наиболее достойным гражданам. Чтоб как лучше было. А получилось… Как всегда. У кого средств не стало на исполнение этой почетной обязанности, у кого с самого начала никакого революционного энтузиазма не было. А у кого он на третьем году республики иссяк… В общем — только для немногих приемные семьи стали действительно семьями. С остальными вышло… Там уж как кому повезло. Многим — не очень.
Правда, некоторое количество приютов все же осталось… Каким-то чудом. Если кому-то удалось заполучить поддержку членов Конвента. Или ставших натурально подпольными — существующими на одном энтузиазме персонала. Но их считаные единицы, и они переполнены. И так просто туда человека не пристроишь. Тут, впрочем, обещал посодействовать Петр Верховцев — тот самый студент-математик, учитель которого как раз и оказался депутатом Конвента. И Петр обещал с ним поговорить — может, удастся ребят куда определить. Петр уверяет, что учитель его человек весьма отзывчивый. И более того, в Конвенте занимается вопросами народного образования, а значит, вопрос этот вполне по его части. Во всяком случае — близко.
То есть приюты как раз он и разогнал. Хорошо, по крайней мере, что не лично… А теперь вот помогает справиться с последствиями, добрая душа… Оксюморон, блин… Занятный тип. Жильбер Ромм. Врач, математик, между прочим — создатель того самого революционного календаря. Что для меня новость, поскольку в будущем я про этого Ромма ничего не слышал. А вот Наполеон в курсе дела. И даже кое-какие подробности добавил, от которых я малость обалдел. Оказывается, этот Ромм — учитель того самого Павла Строганова, «гражданина Поля Очера» по-революционному. Семь лет прожил в семье Строгановых в Питере. И по России даже поездил вместе с учеником. А потом вот во Францию его привез — ну, типа, Европу посмотреть. И неизвестно, чем бы оно кончилось, да папа-Строганов, когда дела в Париже совсем сошли с нарезки, сына домой вытребовал. От греха подальше… Бонапарту эта информация известна была как посетителю Якобинского клуба. И чем там дальше дело кончилось, он не знал. А я — не помнил. Смутно только брезжило что-то в голове, что все там потом у Строганова было хорошо и он даже карьеру сделал. Но какую и как — хоть убей, не вспоминается!.. Ну да не об том сейчас речь.
По-русски этот Жильбер, по словам Петра, говорит вполне прилично. На чем они вроде как и познакомились. А по убеждениям — принципиальный республиканец. Голосовал за казнь короля. Один из последних монтаньяров — членов «партии Горы» — в Конвенте. Даже непонятно, как уцелевший после термидора. Видимо, чисто потому, что образованием занимался, а не идеологией — вот и не стали безобидного учителишку устранять. Старается отстаивать интересы простого народа на заседаниях. Но по обмолвкам Петра я понял, что удается это не очень. Что тоже неудивительно: не того плана интересы были у людей, свергших Робеспьера, чтоб о народе заботиться. Их больше собственная мошна беспокоит. В плане ее набития.
Что тоже, в общем, если подумать, нисколько не удивительно…
3
Вантоз — месяц ветра. По тому самому революционному календарю, разработанному Жильбером Роммом.
И это хорошо. Да не то, что Ромм разработал! А то, что ветер. Ибо безлунная ветреная ночь — самое то, что нам надо… Новолуние очень удачно совпало с моим выздоровлением, и этим грех было не воспользоваться.
Так что вот: черной-черной ночью, в черном-черном городе, по черной-черной улице… То есть именно той самой безлунной ветреной ночью по Парижу и тащилась запряженная парой ломовиков фура. Позаимствованная лейтенантом Жюно где-то через связи своего папаши-лесопромышленника. Пиломатериалы на ней перевозили, надо полагать. Повозка эта была важным элементом предстоящей операции: вывезти два десятка детей-инвалидов так, чтобы не привлечь постороннего внимания, совсем непростая задача…
А еще и разместить их где-то тоже надо потом! По счастью, вариант нашелся у Мюрата. Довольно неожиданный. Отправить их всех в действующую армию. В обоз родного его двадцать первого егерского. В дети полка, так сказать… Неблизкий свет, согласен. Однако Иоахим брался их туда доставить. Правда, после того, как с увечьями разберется доктор. Для каковой цели уже я договорился с профессором Шарлем, все еще заправлявшим в Шале-Медоне. Для перевалочной базы место самое подходящее — закрытая военная часть, так просто туда никто не сунется. И народ не болтливый… если надо. Да и медпункт есть, что тоже немаловажно. Ибо опасным делом люди занимаются. Хотя при нынешнем развитии лекарского искусства это все равно что нет ничего. Ну да, дареному коню…
В общем, разобрались мы с этим вопросом в процессе подготовки. А мне, чувствую, светит работать анестезиологом, да… Но кто меня за язык тянул, что называется? Никто. Сам вылез со своими сверхспособностями. Тоже мне, Максим Каммерер, облегчающий страдания наложением рук… Массаракш! Вот — расхлебывай теперь!..
На козлах фургона сидел Данила. Как оказалось, хорошо умевший управляться с данным агрегатом. Попробуйте-ка сами поездить в потемках по неосвещенному средневековому (недалеко ведь ушли-то) городу — так что вопрос тоже немаловажный. Данила же происходил из казацкого сословия и в лошадях разбирался превосходно. О чем и фамилия его говорила: Подкова. Только почему-то вспоминать про свое прошлое он резко не хотел. Во всяком случае, судя по его реакции на расспросы Мюрата, загоревшегося профессиональным интересом. Я так и не понял почему. Что-то, видимо, было у него там не шибко приятное. Чем, возможно, и объяснялся его шебутной характер. Или как раз наоборот — именно из-за характера что-то натворил, о чем вспоминать не хочет. Надо бы, пожалуй, на будущее иметь сие в виду… Ладно, потом разберемся!
Остальные трое богатырей, в смысле братьев-студентов, ожидали нас на месте, где за прошедшие дни облазили и разведали все, что только было можно. Так что у нас теперь имелся отлично начерченный план территории объекта и даже несколько его рисунков в разных ракурсах, выполненных профессиональным художником — Алексеем. А также описание дневной и ночной активности обитателей бандитского гнезда и приблизительное количество его населения… А вы что думали — что мы на авось полезем? Так я, конечно, Наполеон — но не до такой же клинической степени! Время вынужденного простоя было потрачено не на одни только высоконаучные расчеты. Но и на разведку тоже. И еще кое-какую подготовку… Включая и добывание повозки.
Мы даже внутренний план дома составили — ну, примерный, со слов Анри и Мари-Луизы. И прикинули, как там действовать будем. И даже кое-каким «секретным оружием» запаслись. Типа «вундервафля». Моего изготовления. И даже его опробовали. Ничего так, хорошо шибает — ребята обалдели…
4
Данила останавливается так внезапно, что я только после этого замечаю темную фигуру в плаще, выросшую возле фургона.
Ничего особенного — это Евгений. Завывающий ветер — как и было предсказано! — глушит все негромкие звуки. В двух шагах ничего не слышно… И это есть хорошо!
Так что никаких неожиданностей. Мы просто прибыли на место. Здесь улица выходит на пустырь. А на пустыре обосновался тот, кто нам нужен. Месье Джованни Аретини. Ага… Итальянская мафия, блин… Что-то мне начинает сдаваться, что во Франции какое-то засилье итальянских фамилий. Начиная с моего дружбана Саличетти, сперва устроившего меня в Южную армию, а затем подложившего свинью с арестом. Потом полковник Тальявини — военный агент на Мартинике. Теперь вот — мафиози парижский… Ну, можно еще меня самого посчитать. Явный переизбыток понаехавших тут. Половина — точно лишние… Как выражался Ибрагим Оглы в «Угрюм-реке»: «Прошка приежайъ дома непорядъку кое кого надоъ убират зместа». Ну вот, едем…
То есть уже приехали — вылазим. Я, Жюно, Мюрат. Ампера с некоторыми усилиями удалось убедить остаться в глубоком тылу. В резерве. Да и то: какой от него прок, от мальчишки? Только под ногами будет путаться… А так я озадачил его сохранить и довести до конца наши с ним расчеты, ежели вдруг чего. Типа, они бесценны для человечества!.. Гы… Парень вроде поверил…
— Ну как тут? — спрашиваю у Евгения.
— Все тихо.
— Сигнал?
— Еще не время… — Иванов-Жано распахивает плащ, возится там, вспыхивает свет приоткрытого потайного фонаря, блестит на карманных часах. — Четверть часа осталось. Вы раньше приехали…
— Да черт с ним! Не Берлин штурмуем! — вот тоже педант нашелся на мою голову: «Ди эрсте колонне марширен!..» — Не торчать же нам тут, как трем тополям на Плющихе, — глаза мозолить… Ребята-то на месте?
— Да…
— Тогда сигналь давай — не будем тянуть!
Вместе с Евгением высовываюсь из-за угла. Темень — хоть глаз коли. Ветер свищет… Хорошо!.. Евгений вынимает из-под полы фонарь и несколько раз приоткрывает и закрывает стекло. Через несколько секунд далеко во тьме сильно разнесенные вправо и влево вспыхивают два светлячка. Повторяют серию вспышек доктора и остаются светить дальше. Это Петр и Алексей тоже с потайными фонарями на другой стороне пустыря. Дают нам таким образом ориентир — в створ между этими двумя световыми точками следует идти, чтобы не сбиться с дороги. Да и проследят за обстановкой с той стороны. На всякий случай… Мало ли что?
Поворачиваюсь к своим воякам. Блин… После фонарного света и тут ни зги не видать! Моргаю, усиленно жмурюсь. Что-то начинаю различать…
— Ну что, ниндзи, готовимся!
Пришлось им рассказать, что такое воин-тень, когда разрабатывали план. Ну и про Японию заодно… Что сам знал. Вдруг нам, чем черт не шутит, придется тут ее завоевывать? Вот пусть знают заранее… Ребята загорелись идеей. Ясен пень: поскольку ничего подобного допрежь не слышали! Хотя надо отдать должное — до упора не желали понять, зачем это все нам нужно. В простоте душевной полагали честно-благородно вломиться через парадный вход средь бела дня, размахивая саблями… Только авторитетом моего великого Учителя удалось склонить их к нужному варианту действий. Ну что с них всех тут взять? Герои!.. «Новые французские», блин. Подражатели идеалам благородства Древнего Рима. Муции Сцеволы…
5
Раздеваемся.
Не сказать, чтоб догола, но плащи и шляпы снимаем. Чтоб не мешали. Да и маскировка больше не нужна, скрывавшая черное обтягивающее трико, что надето на нас вместо камзолов…
А что? Ниндзи мы или не ниндзи? Гы… Трико я позаимствовал в костюмерной Театра Революции. Через Дюгазона. Объяснив, не вдаваясь в подробности, что требуются они для некоего маскарада. Дюгазон, будучи по натуре авантюристом, вполне этим удовлетворился. Тем более у них там все равно подобного добра навалом — если и не вернем, так никто и не хватится. Вот маски пришлось делать самим, да. Но тут особых сложностей не возникло — черные мешки с дырками для глаз даже дурак соорудит. Так что мы теперь выглядим как банда не то фантомасов, не то кагуляров. Слава богу, я догадался не произносить вслух этих названий перед соратниками…
Труднее получилось с другим снаряжением. В частности, с обувью: ниндзя в офицерских сапогах — это, сами понимаете, нечто оригинальное. Вроде медведя на коньках. Потому пришлось слепить на скорую руку буквально одноразовые бахилы, тупо натягивающиеся на стопы и привязывающиеся тесемками на щиколотках. Беда только — ходить по улицам в таких шузах не шибко удобно. Потому пока мы все в сабо. Потом переобуемся. Когда до места дойдем… Ну не сапоги ж с собой таскать? А деревяшки бросить не жалко.
Так, готово вроде…
— Попрыгали!
Довершает наряд каждого импровизированный жилет-разгрузка. Со снаряжением, распиханным по карманам. Тоже мое оригинальное изобретение, так сказать… Снаряжения, правда, не столь много, как у настоящих ниндзей. Но вполне достаточно. Уже упомянутые бахилы, веревки, крючья и эрзац альпинистских костылей (где я вам тут настоящие найду?!), оружие — кинжалы, метательные ножи, взрывпакеты (та самая моя вундервафля с одной только эксклюзивной особенностью: зарядом из смеси перца и табаку) — да кое-какой инструмент, могущий понадобиться по ходу дела. Так что в целом выходит не так уж и мало. А главное — вся эта груда имеет свойство бренчать, если что. Но сейчас вроде не звякает…
Спрашивается — когда мы это все успели? Дык времени-то прошло уж немало… Как бы не две недели. А кроме того, вспомним, что Наполеон спал по четыре часа в день… Ага, вспомнили? Ну, так вот и управились. Особенно когда у меня порезанная часть тела поджила и стало можно ходить более-менее нормально. А то и вовсе без сна обходиться… После смерти отоспимся! Как говорил матрос Володя в фильме «Красная площадь»: «Время — это красная бельгийская резина: его можно растянуть насколько угодно — хватило бы только силы!». У нас с Наполеоном покуда хватает…
— Ну все — пошли!
Бесшумным индейским шагом… Ага, блин… В темноте-то. По колдобинам. Да в деревянных ботинках… Хотя я и заставил всех нас нажраться сахару — вроде как он зрение обостряет — но реально двигаться приходится на ощупь. Правда, толпу новобранцев мы собой все же не изображаем. Мы даже несколько тренировок «в условиях, приближенных к боевым» провести успели. И основные косяки подтянули. И фонари у нас, само собой, есть. Потайные. Но вот сейчас ими пользоваться не самая лучшая идея. Они на другой случай предназначены. Впрочем, кое-какой опыт у всех троих имеется: война заставляет уметь много гитик, как и наука. Да и время нынче не избалованное электрическим освещением. Так что движемся потихоньку… Ориентируясь на слабые огоньки Петра и Алексея и знание плана местности. А то, что шумим больше, чем хотелось бы, так на то и месяц ветров на нашей стороне — хвала Революции! И Жильберу Ромму…
В общем — крадемся. Во мгле… Гы…
6
Раз пошли на дело я и Рабинович… И Рабинович чего-то там захотел…
Вот чего только?.. Блин, не помню… Но там сидела Мурка в кожаной тужурке — и на голове блестел наган!.. Черт, какой на фиг наган на голове?!
Мандраж у меня однако. В конце концов — это моя первая боевая операция. У меня — не у Наполеона. Собственно, я сейчас только за счет его опыта и держусь. Не то б, наверное, коленками застучал. Герой-попаданец хренов… Майк Хаммер… «Суд — это я!» Чего меня расперло справедливость осуществлять? А с другой стороны — чего было еще делать, если я пока не император? Где мои слоны, где мои магараджи? Гы… М-мать! Соб-бака!.. Ногой обо что-то стукнулся… Больно в деревяшке-то!
Пустырь этот раньше пустырем не был. А был садом вокруг чьей-то усадьбы. Или виллы. Чьей — уже никто не помнит. Хозяин разорился еще при предыдущем короле и куда-то делся. А новых владельцев не объявилось. В итоге постепенно все это дело пришло в полный упадок до такой степени, что забор растащили до камешка, а от сада осталось одно воспоминание. Превратившееся в свалку. А в роскошном некогда трехэтажном особняке поселились местные бомжи и всякая мелкая шпана. Что не принесло ему доброй славы и заставило добропорядочных граждан обходить выморочный участок стороной.
А потом лет примерно за десять до революции там объявился тот самый Джованни Аретини. Вроде как заделавшийся главой маргинальной общины. Ну и — как ни странно — в особняке сделалось тихо. То есть бомжи и шпана там продолжали тусоваться, но местным они досаждать перестали. А местные почему-то не стали выяснять, что в заброшенной усадьбе делается. Вот такое вот общественное соглашение произошло. Ага… Ребята-разведчики по моему распоряжению специально не углублялись в этот вопрос, чтобы не вызвать к себе подозрения. Но ситуация выглядит знакомо: столько времени сидят бандюки посреди города, чего-то там делают, кто-то к ним постоянно приезжает-уезжает (ну не один я додумался до фургона-то) — и никто из окружающих ничего не знает и не слышал. Включая и полицию якобы… Идиллия!
В общем, мы к ней: «Здрасьте, здравствуйте!», а Сарка игнорирует — не желает с нами говорить! О! Вспомнил: в ресторан они зашли. Потому что Рабиновичу выпить захотелось! Ну, по такому случаю мы решили смыться, значит, а Сарке за такое отомстить…
Тьфу! Вот же привязалось! И Розенбаума-то я не шибко обожаю, а вот выскочило и вертится. Хоть ты тресни!.. Но, хвала Илуватару, мы уже, кажется, пришли. Черная громада, еще более темная, чем окружающая ночь, закрыла небо впереди. И сигнальных огоньков не видно. Значит, мы под стеной особняка… Бац — и точно! «Это Зинзиля головой ударился…» Цитата. В смысле — это я в цоколь врезался. Не сильно. Но ощутимо. В самый раз, чтоб остановиться. И заодно Мюрата с Жюно остановить. Так. Теперь — второй тур марлезонского балета…
Вдоль стеночки смещаемся к углу здания. Место это было высмотрено заранее — кладка там выветрилась максимально удобно для нашего темного дела. Или светлого?.. А да ни один ли хрен!.. Нормальные герои всегда идут во тьме! Тьфу! Опять!.. Переобуваемся, вытаскиваем веревку, крючья — вешаем все это на меня… А на кого еще? Я самый маленький из всех. И только не говорите мне, что корсиканец не может уметь лазить по скалам! Не то я с вас буду смеяться… Это значит, что вы у нас на Колыме… — тьфу ты, опять! — у нас на Корсике не были! Так что милости просим, если что!.. Чего это вы кашляете? Подавились? Ну ничего — дело житейское!.. Пусть только Володька обязательно обратно усы отрастит. А уж мы к вам завсегда со всею душой!.. В темно-синем лесу. Где трепещут осины, где с дубов-колдунов чьи-то тени встают…
Мля! Да хватит уже!! Пошел на стену!
7
Все-таки я перемудрил с планом действий…
Впрочем, ничего удивительного: у страха глаза велики. Я-то рассчитывал, что иметь дело придется со знакомой мне по будущему времени мафией, а тут оказалась такая же простота, как и все остальное.
Эти мерзюки спали как малые дети. Нисколько не заботясь о своей безопасности. Ну так чего им было бояться? Местные к ним не лезут, с другими, как это в наше время выражались, «организованными преступными группировками», давно все поделено, а от случайных посетителей гарантирует прочная входная дверь. То, что враги (которым, как уже сказано, неоткуда было взяться вообще) могут проникнуть в дом сверху — никому даже в голову не приходило. Так что все предосторожности, с которыми мы карабкались на крышу, пробирались по чердаку, открывали люк с чердака в коридор, а потом на цыпочках крались по коридору вдоль стен, пропали втуне — третий этаж вообще пустовал. Что, в общем, объяснялось просто — ветхостью строения: верхний этаж банально затапливало дождями. А починить его у нынешних обитателей то ли руки не доходили, то ли имелись какие-то особые резоны.
А на втором этаже обитал только сам сеньор Аретини. По-господски, ага… Вся остальная шайка-лейка квартировала на первом и выше без разрешения не поднималась. Детей же и прочее свое имущество мазурики держали в подвалах, которые тут были весьма глубокие и обширные — наследие прежнего владельца, явно строившегося с размахом. Подвалы эти даже имели выход в парижские катакомбы. И именно через них умудрились сбежать Анри с сестрой. Смелые ребята… Я поначалу даже прикидывал воспользоваться этим путем для проникновения в особняк. Да потом передумал: и проводника по катакомбам у нас не было, да и сам вход этот тоже надежно запирался — все ж обитатели дома были злодеи, а не дураки…
Но как бы то ни было, а весь этот расклад был нам только на руку. Во всяком случае, открывая замок на двери в спальню месье Аретини, можно было не слишком опасаться, что из соседней двери кто-нибудь выползет в коридор. Да и если клиент шумнуть успеет, тоже не так страшно.
Но клиент не успел. Главный мафиози почивал на помпезной кровати с балдахином, не иначе как оставшейся от прежней обстановки, и наших вкрадчивых шагов не услышал (в замок и дверные петли я щедро налил масла перед тем, как их открывать). Поэтому тяжелая рука, зажавшая ему рот и ухватившая за плечо (ага: «Тяжелая рука легла на плечо и сказала…» — цитата), оказалась для бедолаги полной неожиданностью.
— Не надо кричать, Аретини, — тихо посоветовал я, светя хозяину в лицо потайным фонарем.
Месье Аретини, моргая и жмурясь, мычанием и телодвижениями выразил явное согласие. К чему его, несомненно, склонило лезвие кинжала, отблескивающее перед глазами. По моему знаку Мюрат убрал руку с его рта.
— Сколько? — сипло выдавил глава шайки.
Чем немало меня озадачил. Я только весьма отдаленно, по каким-то интонациям сообразил, о чем он. По счастью, сообразил быстро.
— Много, Аретини… Много!
— Деньги в шкафу. Возьмите все!
Что интересно — испугом от него и не пахло. Да: раньше люди были крепче… Но и я уже взял поправку на свое о нем представление.
— Спасибо, возьмем, — заверил я хозяина. И без паузы продолжил: — Только нам нужны еще ключи от «детской»…
Вот тут его проняло. Но не до конца. Он явно принимал нас отнюдь не за благородных мстителей парижских предместий. Похоже, у них тут какие-то свои внутренние разборки, и зря я опять же решил, что им нечего опасаться. Стоило это обстоятельство учесть. Между тем жертва нашего наезда, сглотнув и проморгавшись, вгляделась в мою обтянутую капюшоном голову опять же без особого страха и поинтересовалась:
— Зачем вам?
Я резко прижал кинжал лезвием к его переносице, левой рукой не забыв зажать шибко говорливый рот.
— Ключи! От «детской»! — Подождав, пока кровь из пореза стечет в глазницы, я убрал руки и повторил: — Где?
— Там же… В шкафу…
Вот теперь голос стал иным. А то сеньор явно считал сперва, что игра идет по другим правилам. Но слабость эта оказалась короткой… Сверкнув глазами, Аретини злобно выпалил:
— Только в «детской» никого нет! Вы опоздали!
Мюрат его чуть не удавил. Мне с трудом удалось его унять — так сильно Иоахим зажал клиенту рот.
— Ключи от шкафа, — не станет же он держать деньги в незапираемом шкафу, верно? Да и ключи от подвалов тоже…
— У меня… На шее… — опять сипло (еще бы) выдавил выходец из солнечной Италии.
Я быстро отыскал у него за воротом ночной рубашки шнурок с небольшим фигурным ключиком. Отдал его Жюно и кивнул на вышеозначенный шкаф: огромное бюро резного дерева, тоже явно из старого еще комплекта мебели. Вряд ли хозяин хранил деньги в шифоньере… Повернувшись к Аретини, спросил:
— А где же дети?
— Где и всегда. Отправились с покупателем. А новую партию еще не наловили. Так что лучше вам было прийти попозже, господа… — этот мерзавец даже позволил себе ухмыльнуться. Да, раньше люди были… Впрочем, я об этом уже говорил. Но вот ухмыляться ему не следовало бы…
— Тогда вам придется кое-что рассказать нам взамен, дорогой сеньор Аретини… — окончание я произнес по-корсикански. Для пущего эффекта.
8
— Бу-ургундия! Нормандия! Шампань или Прованс… И в ваших жилах тоже есть огонь!.. Но — умнице фортуне ей-богу не до вас! Па-ака на белом свете… Пока на белом свете… Пока на белом свете… Есть Гасконь!
Пока на белом свете…
Пока на белом свете…
Пока на белом свете…
Есть Гасконь!
Это мы поем.
А чего не петь, как известно, когда уют? И чего не пить, когда дают… И не накладно… Ну вот и мы выпили. Теперь песни поем. Хором. Потому как выпито уже столько, что языковой барьер не помеха.
И это хорошо. Потому что на два языка сразу меня уже не хватит. А настроение поганое у народа развеять надо. Вот я и развеиваю. В данный конкретный момент — персонально Мюрата. Это для него про Гасконь. А вы что думали — перерезать два десятка спящих шибко просто? Сами попробуйте… Особенно если это в первый раз. И никакой тут разницы между мной и Мюратом с Жюно и Наполеоном нет. Пусть даже ни малейшего сожаления к этим ублюдкам ни у кого и не возникло. Я вообще под конец выблевал все, что в желудке имелось, не удержался. Тем более трое из двадцати бабами были… Ну не воюют здесь так. Не умеют. Отправлять пятилетних детей на гильотину десятками за раз — это пожалуйста. Расстрелять толпу пленных без суда и следствия — тоже без проблем. А вот чтоб втихую вырезать спящих врагов — это извините. Не комильфо… Только вандейские крестьяне на такое способны… Самое смешное, что оба моих подельника — что Жюно, что Мюрат — практически так мне и высказали, когда все уже закончилось. В глаза, так сказать. Благородные люди… Хорошо хоть сразу не отказались…
Даже мушкетеры мои российского разлива прониклись, когда мы из этого особняка под утро выбрались. И даже Амперу поплохело. Хотя его там вообще не было. Можно догадаться, какой вид был у нас троих. Поэтому поехали мы по такому случаю к Жюно — для конспирации, блин, — и там напились для расслабления. А уж дальше оно само поехало. Только гитару доставать пришлось (хвала Илуватару, к тому времени уже день давно настал).
Заодно доразведку объекта произвели. Где обнаружили большое скопление народа вокруг дотлевающих развалин и висящего на воротах усадьбы (все, что сохранилось от забора) господина Аретини в ночной рубашке с табличкой «компрачикос» и размашистой буквой «Z», процарапанной на стойке ворот. Черт знает, отчего мне на ум пришел именно Зорро — здесь-то про него пока что никто ни сном ни духом… Ну вот пусть и ищут от неродившейся селедки уши…
Две капли сверкнут, сверкнут на дне,
Эфес о ладонь согреешь…
И жизнь хороша, хороша вдвойне,
Коль ей рисковать умеешь…
Pourquoi pas!
Pourquoi pas…
Почему бы — нет?
И не пойму уже — на каком я языке пою… На пьяном. Но вроде эффект нужный есть — слушают. Даже и сам не знал, что столько песен могу вспомнить. Но вспомнил. Что-то с памятью моей стало… Внезапно улучшилась, не иначе.
Самое, пожалуй, трагикомичное — это то, что из того самого бюро Аретини и других кое-каких, любезно предоставленных хозяином, блин, заначек, мы выгребли общим счетом около десяти тысяч ливров. Сумма не то чтоб сильно большая… Но достаточная, чтобы всей нашей компании пару лет жить, ни в чем себе не отказывая. В разумных пределах, конечно… Причем не ассигнациями. А полновесным золотом. Что по нынешним временам вдвойне ценно. Если не втройне. Но вот сунься мы с этим золотом хоть куда-нибудь… Той информации, которую удалось выбить из покойного, вполне хватало, чтобы понять: мы засветимся моментально. Ибо ниточки от сгоревшего особняка тянулись во все стороны. И на парижское дно, и в местные секции. И в полицию, само собой. А паче того — на такой верх, что с нами и разговаривать не станут, если что. Хорошо, если в Кайену сошлют по нынешним гуманным обычаям. А если нет? Репутация Конвента может многим показаться дороже… Вот и в состоянии мы потратить разве пару луидоров — на пьянку. Экономить надо — как завещал нам кот Матроскин…
Чего бы еще ребятам такое сбацать-то — под настроение?
Чтоб, так сказать, углубить объединяющую идею? «Мурку», что ли? Мы ж теперь того же поля ягоды — не станем обольщаться… Рыцари ночи. Романтики с большой дороги. Как я и предполагал в одном из вариантов. Эх, любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом!.. Ептыть!..
Только лучше не пугать все же честных людей. Не за золотом ведь мы туда лезли. Совсем не за золотом. Может, тогда вот:
Трусов плодила
Наша планета,
Все же ей выпала честь
— Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть!
Другу на помощь,
Вызволить друга
Из кабалы, из тюрьмы,
— Шпагой клянемся,
Шпагой клянемся,
Шпагой клянемся Мы!
Смерть подойдет к нам,
Смерть погрозит нам
Острой косой своей,
— Мы улыбнемся,
Мы улыбнемся,
Мы улыбнемся Ей!
Скажем мы смерти
Вежливо очень,
Скажем такую речь:
«Нам еще рано,
Нам еще рано,
Нам еще рано лечь!»
Если трактиры
Будут открыты,
Значит, нам надо жить!
Прочь отговорки!
Храброй четверке —
Славным друзьям — Дружить!..
Трусов плодила
Наша планета,
Все же ей выпала честь,
— Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры, есть!
Ну надо же — чего из памяти всплыло! Эту ж песню лет уж как пятьдесят никто не вспоминает…
9
Куда идем мы с Пятачком… В смысле с Ампером мы идем.
Идем, конечно, в гастроном, конечно, за вином…
Банда наша продолжает успешно функционировать…
Ага: «В бермудском треугольнике по неизвестным причинам полностью пропал Шестой американский флот. Экипаж станции „Салют-7“ продолжает свою космическую вахту…» — цитата.
В том смысле, что никто нас не поймал. Да, похоже, и не ловит.
В чем, в общем, ничего удивительного нет. Не до того всем сейчас. В городе жрать нечего. Как и ожидалось. Инфляция в полном разгаре. И останавливаться не думает. В булочные огромные очереди. Булочников — бьют. В Конвенте — тоже самые настоящие баталии. Дошло уже до того, что Данилиного любимого Бабефа — главного, можно сказать, оппозиционера — арестовали и посадили за антиправительственную пропаганду. Так он всех достал… Данила теперь ходит совсем мрачный, такое впечатление, что скоро вообще кусаться начнет. А с Петром вовсе не разговаривает. В такой ситуации есть ли кому-нибудь дело до смерти какого-то мелкого бандита? «Какие коряки — когда такая радиация?!» Цитата.
Нас бы могли искать подельники Аретини — пропавшие десять тыщ ливров сумма немалая. Однако кого им разыскивать? Я все-таки не зря перестраховывался при планировании операции. Как мы пришли — никто не видел. Как ушли — тоже. Живых свидетелей не осталось. А болтливых среди нас никого нет. Жизнь отучила. Даже Анри с Мари-Луизой. Деньги же я тратить запретил. До тех пор, пока мы не найдем какое-то прикрытие для своего внезапного обогащения. А образовавшийся «общак» сдал Евгению как самому ответственному. По всем канонам — классический «глухарь», а не дело. Кроме того — я один мешок-то с золотом того… Распотрошил. Аккурат возле места повешения безвременно почившего сеньора Джованни. И раскидал вокруг на достаточно большом расстоянии. Пусть теперь желающие поищут тех, кто это золото растащил. Флаг им в руки в этом начинании. Барабан на шею и попутного ветра в горбатую спину…
А мы — выждав малость — пощупаем за вымя еще кое-кого. Из числа названных покойным сеньором Аретини. Раз уж пошел вариант «благородный разбойник Владимир Дубровский». И не из-за золота. Никто из нас — и это отчетливо было видно — не пылает желанием разбогатеть таким путем. А исключительно потому, выражаясь в духе текущего исторического момента, что «Всякий акт, направленный против лица, когда он не предусмотрен законом или когда он совершен с нарушением установленных законом форм, есть акт произвольный и тиранический; лицо, против которого такой акт пожелали бы осуществить насильственным образом, имеет право оказать сопротивление силой». Декларация прав человека и гражданина, пункт одиннадцатый. И оттуда же, пункт тридцать первый: «Преступления представителей народа и его агентов ни в коем случае не должны оставаться безнаказанными. Никто не имеет права притязать на большую неприкосновенность, нежели все прочие граждане».
В общем, мы — за справедливость. Хотя справедливость, как известно, лучше всего искать в словаре. На букву «С». Гы… Да и действие этой Декларации в настоящий момент приостановлено. Как части якобинской Конституции. И термидорианский Конвент скорей удавится, нежели ее примет. Но в той же Декларации сказано: «Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его священнейшее право и неотложнейшая обязанность». Пункт тридцать пять.
Ну а мы вроде народ и есть? Уж во всяком случае, часть народа — точно. Так что право на свое маленькое частное восстание имеем…
Высокопарненько, да. Но что поделаешь? Зато по существу.
И все ведь, блин, те самые «представители народа» Французской Республики в свое время эту Конституцию с восторгом одобрили…
10
А идем мы с Ампером, конечно же, не за бутылкой.
А совсем даже наоборот. Можно сказать, «сдавать корки» (еще одна цитата). От прочитанных книжек… Доклад мы идем, наконец, делать. Правда, не по аэростату. Тот — засекретили. Едва только разобрав, что в принесенных бумагах изложено, Шарль тут же, как та графиня, «изменившимся лицом», уволок наше творение аж самому Карно и до особого распоряжения — ну, покуда великий человек будет вникать в наши фантазии — велел молчать в тряпочку и даже не заикаться. Так что приходится ограничиваться только выступлением на абстрактную математическую тему. Вот мы и идем.
Вот и монументальная, в стиле классицизма, громада Пале-Бурбон, на левом берегу Сены набережная Орсе. Хорошее место выбрали для Школы, ничего не скажешь. Наискосок через реку — дворец Тюильри, где заседает Конвент. Прямо через реку — широкий мост Революции (в девичестве мост Людовика XVI). Недавно построенный. На него пошли камни проклятой Бастилии, ага… А непосредственно за мостом самая главная площадь Парижа — площадь Революции (однообразно, согласен. Но прогнивший царский — в смысле королевский — режим тоже изобретательностью не страдал. Площадь раньше называлась в честь того же Людовика XVI). Именно тут при Робеспьере стояла Главная гильотина. Здесь гильотинировали и короля, и королеву, и еще много кого, и самого Робеспьера в конце концов. Демократично. Славное, в общем, место. Со смыслом…
Вообще же, если отвлечься от политики, — и в самом деле тут красиво. Особенно в погожий весенний день, такой, как сейчас. Хотя все еще месяц вантоз, но по старому календарю давно уже март. А март в Париже — считай почти что май по-нашему. Ну апрель-то — точно. Тепло, солнечно, почки на деревьях набухли, снега нет давно и в помине. После жуткой зимы, когда на Рождество ударил мороз ниже двадцати градусов, мне, честно признаться, вспоминать тот момент даже не хочется, — так просто радость для души. Самое то настроение для решающего выступления…
С этим настроением я и вхожу в новоявленный храм науки. Наплевав на свой изношенный до рванья мундир и ненормальную, любому заметную худобу. Сегодня они не должны мне помешать. Я это точно знаю!
По гулким паркетным коридорам с высокими потолками, мимо спешащих куда-то студентов — ну до чего знакомая картина! — проходим с Ампером к отведенной для доклада аудитории. Ампер мне будет ассистировать, потому у него с собой папка с некоторыми справочными материалами. Оглядываю аудиторию. Ну… Не так, чтоб битком. Но народ есть. В основном, как я понимаю, преподавательский состав. Академики. Некоторых знает Наполеон. Некоторых — даже я. Монж, Лагранж, Лаплас, Бертолле, Фурье. Но до черта и таких, про кого мы с Бонапартом не знаем ни шиша. В основном — как я понял — знакомые Ампера, молодые ученики Школы. Так сказать — будущее французской науки. Что-то из него выйдет? Шарль, завидев нас, встает и любезно сопровождает на кафедру, к доске. Объявляет слушателям, что докладчик прибыл и готов начать выступление. Представляет мою скромную персону: «Генерал, артиллерист». Ага… Спасибо, что не император!.. Аудитория встречает это выжидательным молчанием. Понятно: кто про меня слышал до того хоть что-нибудь?
Что ж — услышите сейчас. Выхожу к доске. Беру мел.
— Уважаемое собрание! Тема моего выступления называется «Принцип реактивного движения» и в общем виде описывается следующим уравнением…
Неловко, конечно, перед Циолковским — как и перед Высоцким — но что делать? Будем надеяться, что в этом мире Константин Эдуардович выведет формулу уже в какой-нибудь более продвинутой области. Скажем, основы неравновесной хронодинамики…
Материалы из «Серой папки», 1794.
Лето 1794 года. Форт ВВВ.
Из дневника Сергея Акимова.
Запись первая.
Что ж — похоже, что в Европы мы таки проникаем. Постепенно… Артоф сидит в Лондоне, миссия ДС в Испанию добилась впечатляющих результатов (да еще каких!). Вот мы уже и не абы кто, а вполне и весьма уважаемые люди. Дорого, правда, обошлось — Котенок, Котенок, «Ла Гатито»… Как же нас мало (зачеркнуто). Но — есть плацдарм, появилась живая информация о местных порядках, зацепились даже кое с кем на сотрудничество. Вполне созревают условия для посылки группы уже непосредственно в самый центр гадюшника… Только посылать пока рано: фигурант наш еще не дошел до кондиции. Хотя Тулон уже взял… Но, по порядку…
Оставив семью в Лавалетте, Наполеон отправился в Ниццу, где стояла часть его Гренобльского артиллерийского полка. Тут, как утверждают информаторы Падре, ему повезло. Буквально сразу по приезде он встретил генерала Жана дю Тейля. Этот дю Тейль был братом другого дю Тейля — Жан-Пьера, бывшего начальника артиллерийской академии в Оксоне и очень хорошо отзывавшегося о Бонапарте во время его там пребывания. В революцию пути братьев разошлись. Жан-Пьер отправился на гильотину, как роялист, а его брат перешел на сторону народа и сделал недурную карьеру — на момент встречи с Наполеоном он был командующим артиллерией итальянской армии. Он сразу вспомнил отзывы брата о молодом интеллигентном офицере и тут же взял нашего героя к себе в штат, направив на организацию береговых батарей как своего адъютанта.
Наполеон с ходу развил бурную деятельность. Уже 3 июля он пишет военному министру Бушотту: «Гражданин министр. До сих пор в артиллерии было не принято сооружать пламенные печи вблизи береговых батарей — мы довольствовались простыми колосниками и кузнечными мехами; так как, однако, преимущества пламенных печей общеизвестны, то генерал дю Тейль поручил мне обратиться к Вам с покорнейшей просьбой прислать чертежи: мы получим тогда возможность соорудить на берегу несколько пламенных печей, чтобы сжигать суда деспотов!» С другим письмом на ту же тему в тот же день он обратился к начальнику тулонской артиллерии, прося у него содействия. Но закрепиться на этом поприще ему не довелось — уже через несколько дней дю Тейль послал его как своего адъютанта в Авиньон, чтобы вывезти оттуда орудия и амуницию для Итальянской армии, могущие попасть в руки марсельских мятежников.
Сложность поручения состояла в том, что Авиньон в тот момент был уже захвачен марсельцами. Поэтому Бонапарт, как республиканский офицер, не мог там появиться и до 25 июля — дня взятия Авиньона войсками Конвента под командованием генерала Карто — находился неизвестно где. Но зато буквально сразу же после этого оказался в городе и выполнил данное ему поручение (что вообще-то довольно красноречиво говорит о качестве марсельского военного командования, к слову сказать). Но зато по горячим следам событий, которым он оказался вынужденным бездеятельным свидетелем, Бонапарт накатал некий креатифф под названием «Ужин в Бокере». Бокер — это городок неподалеку от Авиньона. Где, видимо, и квартировал в тот момент командированный Наполеон. И где он — а под одним из персонажей в рассказе явно имеется в виду он сам — и общался с марсельскими купцами и проезжими из Нима и Монпелье, упомянутыми в тексте (информаторы не поленились и рассказ этот прислали, так что мне даже выпало сомнительное удовольствие выслушать его чтение с синхронным переводом). Ну, ничего так особенного рассказик. Тяжеловесный несколько. Даже дубоватый. Платоновские диалоги напоминает. Тезис, антитезис, анализ, синтез… Герой — понимай Бонапарт — убедительно доказывает марсельцам, что дело ихнее дрянь и что лучше бы им сдаться. Имел ли данный текст какое-то пропагандистское влияние на взбунтовавшихся марсельцев — неизвестно. Но издан он был огромным тиражом в виде двадцатистраничной брошюры и распространен по всему югу Франции. Как утверждают информаторы, стараниями Саличетти, состоявшего в тот момент при итальянской армии. Да, на этого мужика (Саличетти) явно стоит обратить внимание…
Еще, пожалуй, обратить внимание — особенно для нас, привыкших к несколько другим трактовкам революционных войн, — стоит вот на что…
Удравший с Корсики Наполеон преспокойно приплыл в Тулон. Где обстановка в то время была на грани мятежа (под влиянием восстаний в Лионе, Марселе, Бордо, том же Авиньоне… Да вообще в тот момент против Конвента выступил практически весь Юг). Устроил там семью на жительство, а затем преспокойно же отбыл в Ниццу.
И второе. Вот в той брошюре «Ужин в Бокере»: собеседниками «военного» (то есть Наполеона) являются два марсельских купца, нимский горожанин и фабрикант из Монпелье. А ведь все три города в этот момент если и не воюют с Конвентом — как Марсель, то, во всяком случае, не особо в восторге от событий 31 мая в Париже, когда были низвергнуты жирондисты и власть безраздельно перешла к монтаньярам (собственно, ведь и отложение Корсики произошло по тем же причинам — слишком уж «справедливые» порядки начали вводить комиссары «партии Горы»). И тем не менее на ярмарке в Бокере все они очень даже мирно (Наполеон так и пишет: «Возникшее вскоре доверие развязало нам языки, и мы начали беседу») общаются друг с другом. Не делая попыток умертвить собеседника или хотя бы просто заехать ему в рыло. Думаю, имеет смысл это учитывать при подготовке французской группы…
Запись вторая.
По возвращении из Авиньона Бонапарт так и остался на должности не то адъютанта, не то снабженца — продолжал мотаться по городам южной Франции и собирать обозы для снабжения армии. Занятие это ему не очень нравилось, и 28 августа он даже написал министру Бушотту с просьбой о назначении старшим лейтенантом в Рейнскую армию. Учитывая, что к тому моменту — как мы помним — Наполеон уже больше года как был произведен в капитаны, можно оценить, насколько его достала эта интендантская деятельность.
Бушотт в переводе отказал, рекомендовав применить свои силы на месте, и обратил внимание комиссаров Конвента на жаждущего настоящего дела офицера. Но пока это письмо шло в Ниццу, случилось, так сказать, два случая, которые и определили дальнейшую судьбу нашего фигуранта.
Во-первых, восстал, наконец, Тулон.
Во-вторых, в первой же стычке республиканских войск с мятежниками в армии Карто — а именно он направлен был на усмирение — был тяжело ранен начальник артиллерии. И 26 сентября капитан Бонапарт был назначен на его место.
С восстанием в Тулоне вышло вообще как-то наперекосяк. Тулонцы в этом смысле оказались большими тормозами в сравнении с остальными южными городами. Непонятно почему. Когда выступили Марсель, Ним, Экс и другие города — тулонцы отчего-то к ним не присоединились. Хотя недовольство там было не меньшее. Когда остальных мятежников в течение лета одного за другим помножили на ноль — Тулон тоже никак не реагировал. Правда, приехавших в город комиссаров Бейля и Бове, собиравшихся довести до народа только что принятую Конституцию (которой все так жаждали!), в тюрьму посадили без всяких лишних разговоров. А последовавшие туда с аналогичной миссией Баррас и Фрерон с трудом унесли ноги. Но восстания еще не было!
В июле на рейд тулонской гавани явились англичане. И вовсю принялись предлагать горожанам свою помощь в борьбе с Парижем. Но тулонцы от предложения отказались.
И только в августе, когда всех остальных уже передавили, ни с того ни с сего вдруг впустили гордых бриттов в город, заделавшись, по сути, роялистами. То есть — если раньше разборки имели все признаки внутрипарламентского конфликта (одна партия против другой), то тут действия тулонцев однозначно уже подпадали под определение «контрреволюция». Спрашивается — какая муха их укусила?
Наиболее, пожалуй, интересное заключается в том, что в Тулоне расположена самая крупная военно-морская база Франции на Средиземном море и бритты именно туда и лезли. И просто так взять этот город англичане в других обстоятельствах не могли — одни береговые укрепления чего стоят… Но… Из двух командующих тулонской эскадрой адмиралов какую-то активность проявил только младший — контр-адмирал Сен-Жюльен де Шамбон. Он вполне решительно приказал готовиться к сражению и даже вывел в море флагман тулонского флота — линкор «Торговля Марселя» (блин, что за название?), по многим оценкам, лучший линейный корабль мира. Однако из остальных восемнадцати боевых кораблей к флагману присоединились сначала пять, потом еще семь. Причем сделано это было после долгих митингов экипажей и совещаний офицеров и уговоров их всех со стороны адмирала… Знакомая картина, верно? А когда уж они увидели, что к англичанам присоединился еще и испанский флот и против них выдвигается эскадра в тридцать с лишним вымпелов, то растеряли и те остатки «патриотизма», что у них еще имелись. Экипажи отказались сражаться. Революционные моряки промитинговали свою базу… Тоже, в общем, знакомо… Де Шамбону с горсткой оставшихся верными Республике людей удалось высадиться на берег и отправиться на соединение с Карто, но даже уничтожить флагманский линкор ему не дали: жаждали передать англичанам матчасть в полной сохранности… Ну, передали.
Вся эта бодяга тянулась до конца августа. Когда уже и Карто подошел и с ходу попытался взять город штурмом, но был отбит. Как раз в этой-то стычке и получил рану его артиллерийский офицер, на замену которому и прислали Наполеона.
Самое смешное, что «армия» Карто имела численность порядка шести тысяч человек и смехотворную артиллерию калибра четыре и восемь фунтов — чисто полевые пушки. Что, кстати, весьма конкретно говорит о том, с каким сопротивлением ему пришлось сталкиваться до сих пор — при подавлении мятежа в других городах. Кроме того, сам Карто был довольно своеобразным командующим… Во-первых, он был художник. В генералы его произвел революционный Конвент совершенно неизвестно за какие заслуги. Во-вторых, он отличался исключительной личной храбростью. И в-третьих, абсолютно ничего не смыслил в военном деле. Что, в общем, тоже характеризует противостоявших ему до той поры мятежников. Но здесь-то он столкнулся не с вооруженной толпой. А с настоящей армией. Четыре тысячи испанского десанта, две тысячи английских морских пехотинцев и полторы тысячи из числа тулонского гарнизона. Не считая всяких национальных гвардейцев… Да и губернатором города был назначен англичанин — генерал Гудалль, знакомый с военными действиями не понаслышке. В общем, республиканцы уперлись в хорошо организованную оборону. С фортами, прикрывающими город со всех сторон, и с флотом, беспрепятственно подвозящим все необходимое с моря. Пришлось начинать осаду. К чему республиканская армия оказалась абсолютно не готова. Правда, вскорости на подмогу подошла дивизия генерала Лапойпа — тоже численностью в шесть тысяч, но Лапойп не вошел в подчинение к Карто, а предпочел действовать самостоятельно, осаждая город с другой от Карто стороны. Стратеги… В общем, как было сказано в более позднее время: разгул демократии…
Собственно, с этим и столкнулся Бонапарт, появившись под Тулоном в начале октября. Из своего артиллерийского хозяйства он обнаружил только тринадцать разношерстных орудий, из которых лишь два были пригодными для осады мортирами, плохо обученных канониров и практически никакого артиллерийского парка. И в дополнение — полное непонимание со стороны командующего: на кой черт нам эти пушки? Карто предполагал взять город, просто лично возглавив штурмовую колонну. Личным примером, так сказать, воодушевить. Правда, так и не взял почему-то…
К счастью для Наполеона, вместе с ним под Тулон прибыл и упоминавшийся уже неоднократно Саличетти — назначенный «смотрящим от Конвента». Поэтому у нашего героя имелась крыша для того, чтобы действовать вопреки воле командующего. Чем он и не замедлил воспользоваться. Развернув бешеную деятельность, уже к середине ноября он имел осадный парк из пятидесяти трех орудий.
«Я послал, — написал он 14 октября военному министру Бушотту, — в Лион, в Бриансон и в Гренобль интеллигентного офицера, которого выписал из итальянской армии, чтобы раздобыть из этих городов все, что может принести нам какую-либо пользу.
Я испросил у итальянской армии разрешения прислать орудия, ненужные для защиты Антиба и Монако… Я достал в Марселе сотню лошадей.
Я выписал от Мартига восемь бронзовых пушек…
Я устроил парк, в котором изготовляется порох, шанцевые корзины, плетеные заграждения и фашины.
Я потребовал лошадей из всех департаментов, из всех округов и ото всех военных комиссаров от Ниццы до Баланса и Монпелье.
Я получаю из Марселя ежедневно по пяти тысяч мешков с землею и надеюсь, что скоро у меня будет нужное количество их…
Я принял меры к восстановлению литейного завода в Арденнах и надеюсь, что через неделю у меня будут уже картечь и ядра, а через недели две — и мортиры.
Я устроил оружейные мастерские, в которых исправляется оружие…
Гражданин министр! Вы не откажетесь признать хотя бы долю моих заслуг, если узнаете, что я один руковожу как осадным парком, так и военными действиями и арсеналом. Среди рабочих у меня нет ни одного даже унтер-офицера. В моем распоряжении всего пятьдесят канониров, среди которых много рекрутов».
И все это — буквально на пустом месте!
По отзывам свидетелей, он проявлял просто-таки нечеловеческую работоспособность — постоянно находился на позициях, руководил работами, а если требовалось все же отдохнуть, то просто ложился там, где был, прямо на землю, завернувшись в один только плащ, и засыпал на короткое время.
Но мало того! Он не просто занимался укомплектованием артиллерийского парка, а одновременно разрабатывал и план взятия города.
В том же письме от 14 октября Бушотту он изложил свои соображения:
«Гражданин министр, план взятия Тулона, который я представил генералам и комиссарам Конвента, единственно, по моему мнению, возможный. Если бы он с самого начала был приведен в исполнение, мы бы, вероятно, были теперь уже в Тулоне…
Выгнать врага из порта — первая цель всякой планомерной осады. Может быть, эта операция даст нам Тулон. Я коснусь обеих гипотез.
Чтобы овладеть гаванью, нужно взять прежде всего форт Эгилетт.
Овладев этим пунктом, необходимо бомбардировать Тулон из восьми или десяти мортир. Мы господствуем над возвышенностью Арен, не превышающей девятисот туазов, и можем подвинуться еще на восемьсот туазов, не переходя реки Нев. Одновременно с этим мы выдвинем две батареи против форта Мальбускэ и одну против Артиг. Тогда, быть может, враг, сочтя свое положение в гавани потерянным, будет бояться с минуты на минуту попасть в наши руки и решит отступить.
Как вы видите, план этот чрезвычайно гипотетичен. Он был бы хорош месяц назад, когда неприятель не получал еще подкрепления. В настоящее время возможно, что, даже если флот будет принужден выйти из гавани, гарнизон выдержит продолжительную осаду.
Тогда обе батареи, которые мы направим против Мальбускэ, будут подкреплены еще третьей. Мортиры, бомбардирующие три дня Тулон, должны будут обратиться против Мальбускэ, чтобы разрушить его укрепления. Форт не окажет и сорока восьми часов сопротивления, ничто не будет нам больше препятствовать подвинуться к самым стенам Тулона.
Мы будем штурмовать с той стороны, где находятся рвы и вал арсенала. Тем самым, под прикрытием батарей на Мальбускэ и на возвышенности Арен, мы вступим во вторую линию.
В этом движении нам будет много препятствовать форт Артиг, но четыре мортиры и шесть орудий, которые при начале штурма поднимутся туда, откроют жаркий огонь…»
Если кратко, то ключом к городу был форт Эгилетт, позволявший полностью контролировать гавань. И тем самым сделать блокаду полной и заодно запереть в гавани вражеский флот (на что англичане и их союзники никак пойти не могли, а их уход почти автоматически вел к бегству наиболее рьяных мятежников и капитуляции французского гарнизона, в общем не особенно-то желавшего стоять не на жизнь, а на смерть в межпартийных разборках). Тонкость заключалась в том, что сделать это было не так просто. Эгилетт прикрывался изначально меньшим по размеру фортом Мальбускэ (или Мальбруске по другому варианту), да плюс к тому англичане уже после высадки возвели перед ним дополнительное укрепление, названное «форт Мюльграв» (по имени одного из участвовавших в деле английских генералов) или еще более характерно: «Малый Гибралтар». И это не считая фортов, расположенных по соседству. Причем все форты могли при необходимости прикрывать друг друга огнем. То есть — такая хорошо эшелонированная оборона.
Бонапарт немедленно начал контрбатарейную борьбу. Выстроив против вражеских свои укрепления и расположив в них все имевшиеся пушки (пока собирал со всех концов новые). При этом в лагере осаждающих сложилась совсем уже анекдотическая ситуация: Карто, Лапойп и Бонапарт действовали фактически каждый сам по себе — в лучшем случае ставя остальных в известность. Лапойп несколько раз ходил на штурм со своей стороны с переменным успехом, Карто пробовал взять Эгилетт, как и хотел, — героическим ударом колонной пехоты (с понятными результатами и даже хуже того: последовала английская контратака, которую удалось отбить только благодаря помощи Наполеона), Бонапарт наращивал мощь артиллерии. При этом все жаловались друг на друга комиссарам и Конвенту. Итог этого «троецарствия» был тоже закономерным — самый никчемный из полководцев был отстранен. Им оказался Карто (что, пожалуй, неудивительно). Но на смену ему прислали, что называется, хрен, который был предыдущей редьки не слаще. Некоего Доппэ. До революции сначала врача, затем литератора. А после революции — внезапно, тоже неизвестно за что, скорей всего, типично «гонорис кауза» — генерала. Доппэ полностью оправдал свою характеристику: буквально сразу по прибытии попытался захватить соседствующий с Эгилеттом форт Балагье (что тоже давало возможность выйти к Эгилетту), но в самый ответственный момент штурма ни с того ни с сего приказавший трубить отход. Раненный в лоб Бонапарт (а вообще за время осады его ранило несколько раз) в бешенстве прискакал к командующему и заорал: «Мы чуть не взяли Тулон! Какой мазила велел трубить отступление?!» Чем дело и закончилось. После чего среди солдат начал циркулировать вопрос: «Неужели нами всегда будут командовать живописцы и доктора?»
Но, судя по всему, недовольны на этот раз оказались не только солдаты. Доппэ сняли, а вместо него прислали генерала Дюгомье — настоящего военного, еще дореволюционной службы, — а с ним заодно прибыл Жан дю Тейль, взявший на себя командование артиллерией (Наполеон был назначен его помощником), также доставлены были новые подкрепления и предметы снабжения. Дело стало походить на нормальную осаду. План Бонапарта, рассмотренный Дюгомье, был полностью одобрен и принят к исполнению. Наполеон увеличил количество батарей против Мальсбукэ и Мюльграва и повел обстрел с такой интенсивностью, что первого декабря англичане решились на вылазку, чтобы избавиться от вражеских пушек. Это нападение было французами отбито с большим для англичан уроном. Причем командовавший контратакой английский генерал О'Гара (кстати, к тому времени назначенный губернатором Тулона) попал в плен. И Дюгомье, и Саличетти, и — что, пожалуй, куда более важно — комиссар Конвента Огюстен Робеспьер, прибывший из Парижа, — на все лады расхваливали капитана Бонапарта, отлично себя проявившего в этом деле.
Но до решительного штурма было еще далеко. Только 14 декабря французы начали артподготовку, длившуюся три дня — до семнадцатого. Затем, наконец, начался штурм. Вот здесь-то и отличился Бонапарт. Атака продвигалась тяжело. Англичане сопротивлялись упорно. В какой-то момент, по свидетельству очевидцев, Дюгомье вскричал в отчаянии: «Я погиб!» — но именно тут подоспела резервная колонна, которую привел Наполеон, совершенно самостоятельно сумевший оценить ситуацию и без приказа двинувший резерв в дело. Форт Мюльграв — «Малый Гибралтар» — был взят, а Мальсбукэ подавлен. Дюгомье и Бонапарт, оба раненые, поддерживая друг друга, посмотрели на Тулон, и Бонапарт сказал: «Завтра мы будем ночевать в городе!»
Так и оказалось. Гарнизоны Эгилетта и Балагье, оставшись без защиты перед французами, покинули форты еще в момент взятия Мюльграва. А к утру побежали защитники всех остальных позиций (правда, к этому времени генерал Лапойп со своей стороны тоже пошел на штурм и взял один из фортов на другой стороне города, что тоже сказалось — справедливости ради надо отметить). Паника и дезорганизация были такими, что отступающие не смогли даже толком уничтожить бросаемое военное имущество — только некоторые суда были взорваны да подожжен арсенал (без особых последствий). А заодно союзники (а кроме англичан и испанцев к тому времени в их число входили заявившиеся позже неаполитанцы и пьемонтцы, ну, помните: королевство Пьемонт-Сардиния?) при отходе взяли на борт множество гражданских беженцев и… высадили их на безжизненных островках у входа в тулонскую гавань. Этак по-джентльменски…
18 декабря республиканская армия вошла в Тулон. И начала зачищать город от «контрреволюционных элементов». Из песни слов не выкинешь. Депутат Фуше (уж не будущий ли министр полиции?), будучи одним из комиссаров Конвента в те дни в Тулоне, писал 23-го в Париж Колло-де-Эбруа: «Мы можем отпраздновать победу только одним способом. Сегодня вечером двести тринадцать бунтовщиков перешли в лучший мир… Прощай, мой друг, слезы радости застилают мне глаза — они наводняют всю мою душу». Характерное письмо. Можно не комментировать. Правда, по сообщениям информаторов, Бонапарт и его артиллеристы в этом участия не принимали — они держали под обстрелом последние уходящие из гавани корабли интервентов и спасали от пожара Арсенал. Но, тем не менее, комиссары в донесениях к Конвенту оценивают деятельность Наполеона в самых превосходных степенях, невзирая на некоторую аполитичность, так сказать…
Дюгомье тоже писал в эти дни: «Огонь наших батарей, руководимых величайшим талантом, возвестил неприятелю гибель». А ведь не политик какой — боевой генерал.
Да и непосредственный начальник Наполеона — Жан дю Тейль — 19 декабря в письме к военному министру сообщил: «Мне не хватает слов, чтобы описать тебе заслуги Бонапарта: множество знаний, высокая степень интеллигентности и бесконечное мужество — вот, хотя слабое, представление об исключительных способностях этого редкого офицера. От тебя, министр, зависит использовать их на славу Республики».
22 декабря Бонапарту было присвоено звание бригадного генерала.
Что забавно — он получил это звание, прослужив восемь лет, из которых половину провел частично в длительном отпуске, а частично — вообще в самовольной отлучке. Недурная карьера для двадцатичетырехлетнего выходца из захолустной южной провинции…
Пожалуй, стоит отметить еще один момент, характеризующий нашего фигуранта… Во время начала контрбатарейной борьбы одна из устроенных им батарей была настолько сильно обстреливаема противником, что орудийная прислуга с нее бежала, а сам храбрейший воин Карто решил запретить вести с нее огонь. Так что сделал Бонапарт? Он нарисовал табличку: «Батарея бесстрашных» — и установил столб с этой табличкой на той самой батарее. Затея себя оправдала: под такое знамя со всего осадного лагеря собрались самые безбашенные добровольцы, и батарея после этого сделалась среди солдат тулонской армии знаменитой…
Запись третья.
Ну-с, имеем новую порцию информации из Европы. Прогресс кораблестроения делает свое дело.
Что же нам пишут?
Получив генеральское звание и не дожидаясь подтверждения этого из Парижа (последовавшего только в феврале), Бонапарт испросил длительный отпуск по состоянию здоровья и семейным обстоятельствам. Что, в общем, вполне можно понять после тулонского напряга и по ситуации с его семьей. Но вместо отпуска ему дали новое назначение.
Как-то даже не оригинально…
26 декабря комиссары Конвента — тоже не дожидаясь подтверждения о присвоении звания — поручили ему произвести наивозможно быструю ревизию побережья от устья Роны до Ниццы. При этом он должен был сформировать несколько отрядов морской артиллерии и учредить, кроме того, суд для устранения господствовавших в армии злоупотреблений. Помимо этого ему было поручено поставить пламенные печи повсюду, где только он признает нужным. Он должен был, наконец, осмотреть еще форты Св. Николая и Сен-Жана в Марселе и привести их в состояние, годное к обороне, усилив на них артиллерию.
Да… Буквально иллюстрация к тезису о том, что инициатива должна быть наказуема. Хотел быть генералом? На — получи!.. Но, по крайней мере, с семьей в Марселе он повидаться смог. Поскольку уже 28 декабря осматривал там вышеназванные укрепления.
А по результатам осмотра написал отчет, который едва не вышел ему боком. Корреспондент Падре как-то ухитрился получить копию с этого документа. Вот выдержка из этого письма, говорящая о главном:
«Форт Св. Николая не мог бы держаться даже и четверти часа. Три вала, которые окружают его со стороны города, разрушены, и доступ к нему открыт со всех сторон.
Необходимо, однако, во что бы то ни стало укрепить этот форт. Для этой цели нужно восстановить хотя бы одну из трех стен.
Я приказал поставить вблизи форта орудия таким образом, чтобы они господствовали над городом…»
Суть в том, что марсельцам страшно не понравились направленные на них пушки. Население (как помним, после только-только подавленного восстания) увидело в этом угрозу себе, любимому, и марсельский депутат Грэнэ поставил в Конвенте на обсуждение вопрос о правомочности этих действий и потребовал вызвать в Париж Бонапарта для оправдания, а также заодно и его начальника дивизионного генерала Лапойпа. И Конвент это требование удовлетворил!
Да, инициатива таки действительно бывает наказуема, что заставляет лишний раз задуматься о причинах известного подхода к делу: «А оно тебе надо?» Так что не ждите наград, если вздумается совершать подвиги, вместо того может очень нехило прилететь по башке…
Но в данном случае фигуранту повезло. Присутствовавшие поблизости от него комиссары Саличетти и Робеспьер-младший попросту посоветовали ему никуда не ехать. Что он и сделал. Ограничившись подробным письмом. Это письмо по странному стечению обстоятельств помогло полностью отмазаться от депутатов уже генералу Лапойпу, который в Париж как раз поехал. Для Бонапарта же все это осталось без последствий.
Хотя, возможно, причиной тому было то, что порученную ему организацию береговых батарей он к тому моменту произвел, причем самым блестящим образом. Полностью обезопасив прибрежный каботаж от английских крейсеров. Ни много ни мало…
Нет, все-таки эти революционные эпохи «бури и натиска» — это что-то с чем-то!..
А уже в апреле Бонапарт получил приказ от Огюстена Робеспьера и временного командующего итальянской армией генерала Дюммербиона прибыть в армию в качестве не только начальника артиллерии (коим он был назначен еще 7 января), но и генерал-инспектора. В связи с началом кампании 1794 года… Не хило так…
Задача, по словам информатора Падре, была достаточно скромна. Пока что не вторжение в Италию, а только обеспечение безопасности снабжения Ниццы — где располагались основные силы французов — от сардинской крепости (ну помним же — Пьемонт-Сардиния?) Онеглия, расположенной на полпути между Ниццей и Генуей — откуда и шли транспорты с продовольствием — и регулярно осуществлявшей перехват обозов силами своего гарнизона. Для операции выделили две тысячи человек, командиром всего этого «экспедиционного корпуса» был назначен Массена (ну хоть одна знакомая фамилия! Уже тогда был генералом). Однако, по уверениям информатора, план всей операции разработал не кто иной, как Бонапарт! Следовавший за этим войском совместно с Робеспьером и Саличетти в качестве их личного советника. Трудно сказать — так ли это. Но, памятуя об особенностях «революционных времен», и отрицать полностью тоже нельзя. Так что черт его знает…
Во всяком случае, Онеглию французы взяли вообще без боя, маневром: пьемонтцы оставили крепость, побоявшись оказаться в мышеловке. Что дало Массене возможность двинуться дальше и в результате захватить еще Саорджио, защищавший один из проходов через Альпы — Коль-ди-Тенда. А захват прохода открывал свободную дорогу уже в Италию!.. Что-то таки похоже на то, что за этим и в самом деле мог стоять Наполеон…
К сожалению, у «корпуса» Массены было для такого действия до смешного мало людей. Поэтому на том все и застопорилось. Бонапарт же, по сведениям информатора, вернулся после этого в штаб-квартиру Дюммербиона в Ницце. Где разработал — тут уже точно он, не предположительно будем иметь это в виду — по открывшимся новым возможностям свежий план действий уже для объединенных итальянской и альпийской армий. Принятый всеми генералами обоих штабов (альпийского и итальянского) без возражений. План этот, однако, требовалось утвердить в Париже. Для чего туда в начале июля с этим самым планом выехал лично Робеспьер (Огюстен).
И на этом месте информация опять заканчивается. Как всегда!..
Запись четвертая.
Все-таки последние новости этого года успели добраться до нас под конец навигации (ну, потом еще до Западного побережья на лошадиной тяге — вот только сейчас и пришли).
И новости, вроде совпадающие с тем, что у Тарле написано.
Наполеона таки посадили.
Причем ситуация получается и впрямь почти на тему «А оно тебе надо?»
Пока Огюстен Робеспьер утрясал в Париже вопрос о походе в Италию по разработанному Бонапартом плану, самого Бонапарта — чтоб, видимо, не застоялся без дела — по приказу одного из комиссаров при итальянской армии, Рикора, отправили производить разведку обстановки в Генуе, с которой в тот момент сильно ухудшились отношения, а поскольку через Геную шло все снабжение итальянской армии, то следовало по этому поводу что-то предпринять. Вот на рекогносцировку по поводу этого самого «что-то» и послали Наполеона.
Надо сказать, он с задачей справился. В компании с братом Луи, адъютантом Жюно и приятелем по Тулону Мармоном он за две недели выполнил поручение и по какому-то странному совпадению вернулся в штаб-квартиру в Ницце аккурат 27 июля. 9 термидора по республиканскому календарю.
Понятное дело — в тот момент никто в итальянской армии еще не знал, что произошло в Париже. Но уже 6 августа информация дошла до Ниццы. И тут-то все и приключилось.
Без каких-либо предисловий комиссары Альбит, Саличетти и Лапорт объявили генерала Бонапарта «подозрительным элементом». Накатав в Комитет общественного спасения вот такую телегу (информаторы Падре смогли добыть только часть документа):
«План похода встретил даже сочувствие; он должен был остаться в тайне, но его необходимо было привести в исполнение. Теперь, однако, план этот стал известен итальянской армии! Наши враги узнали про него… Короче говоря, вы должны знать, что Бонапарт и Рикор сами признались Саличетти, что будут осаждать Кунею лишь для видимости; комиссары же при альпийской армии не должны знать ничего об этом.
Из этого мы заключаем, что нас обманули интриганы и льстецы, что вашего постановления не только не хотели исполнить, но даже, наоборот, хотели оставить в бездействии армию в восемьдесят тысяч человек. Помимо этого мы заметили, что они же старались уготовить альпийской армии поражение и затмить ее славу лаврами, завоеванными ее же отвагою. Ввиду этого они хотели занять проход Мон-Сенис и малый Сан-Бернар, который генерал Дюма снабдил недостаточным количеством войска. Нас же они намеревались заманить в Демонт, чтобы потом оставить нас там. Таков был, товарищи-граждане, ставший теперь известным план младшего Робеспьера и Рикора; он совпадает вполне со всеми движениями неприятеля. Бонапарт был их сторонником. Он составил им план, который мы должны были осуществить. Анонимное письмо из Генуи известило нас, что для подкупа одного из генералов был отправлен миллион. „Будьте настороже“, — говорили нам. Является Саличетти и заявляет нам, что Бонапарт по поручению Рикора отправился в Геную. Что делать этому генералу за границей? Все наше подозрение падает на него!»
Дюма, кстати, похоже — тот самый: отец Александра Дюма-отца. Тоже историческая личность…
Впрочем, речь сейчас не о нем, а о нашем фигуранте. Одновременно с отправленным в Комитет письмом его авторы, не дожидаясь ответа, подписали постановление об исключении со службы генерала Бонапарта, главнокомандующему итальянской армией было приказано отправить его в Париж под верной охраной, предварительно, однако, конфисковав все его бумаги. Но с отправкой в Париж что-то застопорилось, и 10 августа жандармский генерал Вьевен и адъютант Арена «всего лишь» заключили Бонапарта в форт Каре, близ Антиба. До выяснения, видимо…
Комиссар Рикор, не дожидаясь дальнейшего развития событий, забрал семью и сбежал.
Причина таких действий господ комиссаров совершенно прозрачна. Они все были якобинцами. И робеспьеристами. И после падения Робеспьера с целью спасения собственных шкур немедленно принялись искать козлов отпущения. Альбит, Саличетти и Лапорт просто успели раньше того же Рикора. А Бонапартом его лепший кореш Саличетти явно решил пожертвовать как пешкой. Ну, как говаривал монах Варлам у Пушкина: «Когда до петли-то доходит!..» Собственно, точно также перед тем Саличетти, как мы помним, топил «корсиканского сепаратиста Паоли» — только бы не отвечать за провал экспедиции на Сардинию (к организации которой сам же он руку и приложил…). Дело, в общем, житейское. Насквозь понятное… Вот только теперь не ясно, как быть: брать ли Саличетти в разработку как возможную фигуру влияния на Наполеона или нет? После такой-то козьей морды?
Впрочем, Саличетти же и выпустил затем фигуранта из-под ареста, подписав 20 августа вместе с Альбитом соответствующее постановление, как нынче бы сформулировали: «За недостаточностью улик». Иными словами, в бумагах Наполеона не было найдено ничего его компрометирующего.
Вообще, в действиях всех участников этого спектакля ощущается заметный оттенок несуразности и растерянности. Сам фигурант в описываемый период, сидючи под замком, написал в свое оправдание следующее:
«Вы лишили меня моего звания, арестовали и возвели на меня обвинения.
Я заклеймен, не будучи осужденным, или, вернее, осужден, не будучи даже допрошен!
В революционном государстве есть два класса: подозрительные и патриоты.
Взвести подозрение на патриота — значит вынести ему приговор, лишающий его самого ценного, чем он обладает: доверия и уважения! К какому классу меня причисляют? Разве с начала революции я не оставался всегда неизменно верен ее принципам?
Разве я не всегда боролся либо с внутренними врагами, либо в качестве солдата с чужеземными?
Я служил под Тулоном и стяжал частичку тех лавров, которые выпали на долю итальянской армии при взятии Саорджио, Онеглии и Танаро.
При раскрытии заговора Робеспьера я держался как человек, привыкший следовать твердым принципам.
За мною нельзя оспаривать звания патриота…
На меня взвели подозрение и конфисковали мои бумаги!..
Невиновный, патриотичный, заклейменный, я все не хочу роптать на комитет, какие бы меры ни принимал он против меня.
Если трое людей заявят, что я совершил преступление, я не возражу ни слова судье, который осудит меня.
Саличетти, ты знаешь меня! Разве в течение пяти лет ты замечал что-нибудь в моем поведении сомнительного для дела революции? Альбитт, ты не знаешь меня! Тебе не могли привести ни одного доказательства моей вины. Ты не выслушал меня, но ты знаешь, как умеют сеять люди клевету. Неужели же должен быть я поставлен на одну ступень с врагами Отечества? Неужели же патриоты должны потерять генерала, который не без пользы служил Республике? Неужели же комиссары Конвента должны побудить правительство к несправедливости и неполитичным поступкам?
Услышьте меня! Снимите с меня давящее бремя и верните мне почет патриота!
Если же клеветники захотят моей жизни, — я мало дорожу ею, я так часто готов был ею пожертвовать! Лишь мысль, что я мог быть все же полезен Отечеству, заставляет меня мужественно нести тяжелое бремя!»
Не сказать, что большой убедительности оправдание.
Одно примечательно, пожалуй: никого Бонапарт в этом письме не подставляет вместо себя. А ведь мог бы — того же Рикора. Сообразил ведь он вымазать сажей Паоли после бегства с Корсики? Или тут и впрямь считал себя полностью невиновным? Одним словом, какая-то бестолковость во всех этих событиях чувствуется.
Но так или иначе, а из-под ареста нашего героя выпустили.
И вот здесь — опять! — информация от агентов Падре прерывается.
P.S.: Хорошо, хоть Котенок нашлась…
