ГЛАВА 7

Два всадника неторопливо ехали по лесной дороге. И правда, куда торопиться? Ведь это не Санкт-Петербург с его стремительным течением столичной жизни и не Париж с вечным желанием успеть вкусить все запретные плоды и понадкусывать плоды разрешенные. На войне хочется растянуть вдруг выпавшее мирное мгновение до бесконечности, потому что не так уж часто оно случается.

Серая белка, сидящая на ветке у самой обочины, сердито зацокала. То ли на самом деле возмущается появлением непрошеных гостей, то ли требует пошлину. Один из всадников, молодой, но бородатый, рассмеялся и достал из кармана ржаной сухарик;

— Держи, попрошайка!

Зверек выхватил угощение прямо из рук и скрылся в густой кроне. Наверное, решил съесть втихаря, чтобы не делиться с соплеменниками. Или, наоборот, в гнездо детишкам понес?

— Балуете вы их, Денис Васильевич, — покачал головой второй путник, пряча улыбку в роскошные, опускающиеся чуть ли не на грудь усы. — Сейчас весь лес сюда сбежится.

— А не жалко, пан Сигизмунд. — Бородач поискал взглядом следующую потешную мордочку и бросил сухарь в кусты, где сразу же послышалось шуршание. — Все же божьи твари, не какие-то там французы приблудные. Нешто своим сухую корочку пожалеем?

Белки больше не попадались, и некоторое время всадники сохраняли молчание. О чем говорить, когда вокруг такая красота? Начало осени, бабье лето… Еще птички поют вовсю, солнце светит настолько пронзительно и ярко, что окружающая природа кажется чуть нереальной, будто сошедшей с холста гениального живописца. Паутинки летают неторопливо, собираясь на лесных полянах в затейливые хороводы, дятлы стучат где-то вдали, грязные босые ноги с объеденными пальцами из-под елки выглядывают… Тьфу, испортили идиллию!

Нет, определенно у крестьян Смоленской губернии отсутствует чувство прекрасного. Ну убили француза, эка невидаль, так хоть подальше от дороги оттащить можно? Учит, учит их государь Павел Петрович грамоте, культуре и политесу, школы в каждой деревне открывает, да не в коня корм оказывается. Как были пеньки пеньками, оглоблей опоясанные, такими и остались. А ведь человек — это звучит гордо!

Пан Пшемоцкий на покойника внимание не обратил, ну лежит и лежит, мало ли сейчас таких по лесам, а с грустью задумался о своей дальнейшей судьбе. А ехал он на суд, причем добровольно и без всякого принуждения. Слово дал шляхетское, что явится пред светлы очи фельдмаршала Кутузова и предоставит тому все бумаги по делу, включая опросы свидетелей и чистосердечное признание вкупе с раскаянием.

Как же не хочется… Но не явиться нельзя — честью поручился.

Капитан-лейтенант Давыдов отправился в Смоленск по своим делам и пану Сигизмунду приходился попутчиком, а не конвоем. Вдвоем всяко веселее, да и значительно безопаснее. Оружие поляку вернули сразу после клятвы на Библии, так что он не обуза в путешествии, а верный товарищ. А что на суд… В жизни всякое случается, и от тюрьмы да сумы зарекаться не стоит.

— Денис Васильевич, — пан Пшемоцкий прервал раздумья. — А суров ли трибунал у светлейшего князя Кутузова?

— Как и везде, — пожал плечами Давыдов. — Российское правосудие не зависит от географического положения или состава суда, оно просто есть. Поверьте, пан Сигизмунд, и в Смоленске, и на Камчатке вы встретите одинаково беспристрастное разбирательство.

Упоминание о далекой Камчатке ввергло поляка в тоску. Так уж получилось, что в одном из взятых на саблю французских обозов был найден великолепный иллюстрированный атлас мира, и об оной земле там сказано мало приятного. Одно хорошо — не жарко. А ведь как все прекрасно начиналось!

Начиналось и в самом деле неплохо. После заключения соглашения с партизанским отрядом Дениса Давыдова пан Сигизмунд в кои-то веки почувствовал себя человеком. Бедность унизительна, а для потомка славного рода герба Радом она унизительна вдвойне. Жил себе жил, и тут на тебе — война! И появились деньги в пустых доселе карманах, солнце засветило ласковей, небо стало голубее, трава зеленее, паненки сговорчивей… Раньше годовой доход с имения бывал меньше, чем сейчас за неделю боев. Да имения-то того… вошь на аркане и блоха на цепи. Подумывал при оказии сдать экзамен на офицерский чин. И все разом рухнуло.

— А если в штрафной батальон попроситься, Денис Васильевич?

— Не возьмут.

— Это почему же? — возмутился Пшемоцкий.

— Вероисповедание вас подводит.

— Господь сказал: нет ни иудея, ни эллина!

— Правильно сказал, их тоже не берут.

И опять воцарилось молчание. И это правильно — чем больше молчит человек, тем он умнее. Вот в прошлом году в издаваемом Академией наук журнале рассказали об удивительной теории — будто бы мозг человеческий состоит из мельчайших частиц, именуемых клетками, и оные имеют свойство погибать от каждого произнесенного вслух слова. Одна фраза губит от десяти до сорока частиц, лишь при чтении книг они способны восстанавливаться. А написание собственных текстов, лучше сочинение, даже приумножает.

Забавная теория и спорная, однако. Зато очень хорошо объясняет поголовную глупость разных там актерок да певичек. И в какой-то степени поэтов, увлекающихся декламированием новоиспеченных виршей. Да, наука не стоит на месте, господа!

А вот мужик, что несется по дороге навстречу и орет во все горло, последними достижениями научной мысли явно не интересуется.

— Барин, беда! — Крестьянин в окровавленной рубахе опознал в проезжих господах русских людей и решительно преградил путь. — Нельзя туды, барин, французы в деревне лютуют!

— Где? — вскинулся Давыдов. — Сколько их?

Зато пан Пшемоцкий вопросов не задавал.

Он выхватил саблю, пришпорил коня, едва не стоптав мужика, и рванул вперед. Только крикнул, обернувшись на скаку:

— Рыцари о количестве противника не спрашивают, они его уничтожают!

— Куда, чертово отродье? — Денис Васильевич в некотором недоумении посмотрел на удаляющего шляхтича. — Стойте, пан Сигизмунд!

Бесполезно — тот уже скрылся за поворотом лесной дороги, и лишь топот копыт затихал вдали. Запалит скакуна, идиот! Тем более даже не узнал, в какой стороне деревня… Ой, беда с этими шляхтичами — личная храбрость с успехом заменяет дисциплину и мозги. И если второе не слишком вредит военному человеку, то без первого никак нельзя.

— Дорогу покажешь? — Капитан-лейтенант вытащил из-за голенища сапога сложенную карту.

— Не гневайся, барин, мы такими премудростями не владеем. Читать-писать немного умеем, а науки не превзошли.

— Да я для себя… Название какое у деревни?

— Малые Вишенки.

— Красиво звучит. Ага, вот она… Ладно, посмотрим, что у вас там случилось.

— Нельзя туда, француза тьма-тьмущая! — Крестьянин хотел перекреститься в подтверждение слов, но охнул и схватился за правое плечо. — Мильенов пятнадцать, а то и все двадцать.

— Ранен?

— Не, не моя кровь. Из-под вил брызнуло, когда… Ну и потом еще… А Ваську с Евлахой порубали на месте. Лютует супостат!

— А ну-ка поподробнее!

Наверное, со стороны спокойствие Дениса Васильевича могло показаться странным, а то, что он не бросился догонять ускакавшего пана Пшемоцкого, многие и вовсе поставили бы в укор. Но, во-первых, командир партизанского отряда давно отвык нестись черт знает куда без предварительной разведки, а во-вторых, поляк свернул не в ту сторону и сейчас стремительно и отважно удалялся от опасности. Вернется, конечно, осознав ошибку, но пока одному будет гораздо спокойнее.

А назвавшийся Кузьмой Петровым мужик тоже оказался партизаном и рассказал немало интересного. Перед самой войной их деревню эвакуировали с пути наполеоновской армии в Курскую губернию, но мужское население на сходе решило отправиться на заработки. А что еще делать, если посевная давным-давно закончилась, а с уборочной на новом месте жительства справятся и без них? Выданные переселенцам казенные деньги хоть и позволяют сводить концы с концами, но человеческая натура всегда хочет большего. Хочет и находит способы. Отхожим промыслом избрали привычное занятие, коим еще деды с прадедами кормились — то есть кистень в рукав, топор за опояску. Да на большую дорогу караулить жирных перелетных гусей. Но грабить своих есть грех большой и неотмолимый, тем более казаки министра внутренних дел атамана графа Матвея Ивановича Платова могут и намыленную епитимью на шею наложить. Так что решили вернуться к родным пенатам и вежливо попросить французов поделиться с ближними.

Первое время дела шли на редкость удачно — отбившиеся от наполеоновской армии одиночные солдаты и офицеры становились легкой добычей, заодно снабжая партизан ружьями и пистолетами. Два отставных солдата, осевших в деревне после отставки по ранениям в Персидском походе, оказались неплохими наставниками по стрельбе, и скоро жители Малых Вишенок отваживались нападать на более многочисленные вражеские отряды. Порой целую роту из засады обстреливали и одерживали победы, так как французы опасались вступать в бой и всегда отходили, оставляя убитых и раненых.

Удача сопутствовала «народным мстителям» вплоть до вчерашнего вечера, когда на место разграбления очередного обоза неожиданно нагрянули конные егеря. Стремительное бегство мало помогло — в чистом поле от кавалерии много не побегаешь, и до спасительного леса добралось не более двух десятков из пятидесяти с лишним человек. Потом долго кружили, запутывая следы, и вздохнули свободно только сегодня утром, когда вернулись домой. Но, как оказалось, зря радовались. Скорее всего французы захватили пленных, указавших дорогу, и ударили в тот самый момент, когда усталые люди расположились на отдых. Часовых выставили… Только много ли они помогут против картечи?

— Врасплох застали, барин! — жаловался Кузьма. — А у нас даже ружья не заряжены. Кто что похватал, тем и дрался. Евлаха с пистолями выскочил, двоих подбил, да только его сразу в сабли… А Васька с ножом на ихнего офицера — самую малость ногу не отрезал.

— Так сколько же там французов было? — Давыдов как раз закончил пересчитывать патроны и достал из седельной сумки пару гранат. — Только вот про сто миллионов не нужно заливать.

— Неграмотный я в таких вопросах, — смутился крестьянин. — Евлампий что-то про роту говорил.

— Точно?

— Не знаю, но он солдат старый, еще при прошлом царствовании турка воевать ходил.

— Это хорошо, — одобрил Денис Васильевич. — Тогда и ты иди. В смысле, веди, Вергилий!

— Вергилия Семеныча тоже зарубили, — вздохнул Кузьма. — А мы испокон веку Петровы были.

Деревня казалась пустой, и сколько капитан-лейтенант ни наблюдал в мощный морской бинокль, так и не заметил ни одной живой души. Если бы не знал наверняка о занявших Малые Вишенки французах, то без опаски бы туда въехал. Хорошо, бляжьи души, затаились… Кого-то ждут? Возможно, но вот только кого? Партизанский отряд они уничтожили. Так какой смысл в засаде? Часовых тоже не видно. На чердаках попрятались? Странно и непонятно все это.

Неприятеля выдают мелкие приметы, неопытному человеку ничего не говорящие. Вот мухи кружат над конскими «яблоками» — судя по запаху, очень свежими. А вон там лиса просунула морду сквозь дырку в заборе, но боится пробежать через залитый кровью двор к лежащему в тени сарая телу. Волнуется рыжая и опасается. Наверное, тоже слышит переступающих с ноги на ногу лошадей. Звук еле уловимый, скорее всего копыта обмотаны тряпками, но зверю достаточно.

У Дениса Васильевича тоже обострены все чувства, кроме, пожалуй, самосохранения. Осторожность и осмотрительность есть, а вот этого нет.

— Кузьма, а ну-ка посмотри на крайнюю избу.

Партизан с опаской взял невиданное доселе устройство и поднес к глазам. Испуганно отпрянул, помянул нечистого, покрутил головой и вновь приник к биноклю.

— Это Мирона-мельника дом, барин.

— Да мне без разницы чей. Ничего подозрительного не заметил?

— Даже и не знаю. — Кузьма запустил пятерню в лохматую бороду и зачем-то ее подергал. — Разве что ставни открыты.

— Угу, и стекол в окошке нет.

— Там был пузырь натянут. Жаден Мирон без меры, какое уж там стекло.

— Ладно, разберемся, — решил Давыдов. — Во всем и со всеми разберемся. Жди меня здесь. Понял?

— Как не понять-то, барин? Знамо дело, ты в разведку идешь, а я прикрывать остаюсь. Ружье оставишь?

— Бабу тебе еще не найти?

— Бабу? — Кузьма на несколько мгновений задумался. — Оно бы хорошо, но нельзя.

— Это почему же?

— Пока Отечество в опасности… Мы на сходе постановили, в смысле, женщин… Только опосля войны.

Серьезный и ответственный человек, однако. И как Денису Васильевичу не претила мысль оказаться перед французами практически безоружным, немного посомневался и отдал партизану винтовку. Себе оставил лишь пару семизарядных пистолетов, две гранаты, кортик на поясе, ножи за голенищами обоих сапог, казацкую шашку, и все. Разве что еще несколько сигнальных ракет в карманах.

— Кулибинкой пользоваться умеешь?

— Держал один раз в руках.

— Значит, разберешься. — Капитан-лейтенант показал порядок зарядки оружия и предупредил: — Гильзы потом обязательно собери.

Денису Васильевичу за время службы в Императорском Пароходном флоте довелось не только ходить по надраенной палубе, но и изрядно поползать на брюхе. Специфика речных канонерок, так сказать… Земноводные! А что делать, если большинство целей располагаются на суше вне пределов досягаемости пушек, и порой, кроме как десантом, их не достать? Да уж и в Персидском походе обдирал мундир о горячие камни. И в «Дунайском недоразумении» пришлось грязь месить — хватало приключений. Было что вспомнить и было с чем сравнивать.

Неоспоримое преимущество Смоленской губернии перед южными землями — никаких тебе скорпионов, тарантулов, ядовитых змей. Разве что гадюки по болотам встречаются, но до них далеко, и можно ползать по огородам без опасений столкнуться с какой-нибудь гадиной. Кроме французов, разумеется. Вот их здесь полно.

Засаду Давыдов почувствовал по запаху, хотя два с лишним месяца походной жизни никак не способствуют чуткости обоняния. Но когда вонь немытых тел перемешивается с едким амбре конского пота, то результат ощущается за пятьдесят шагов по ветру и за десять против него. И одолевает нестерпимое желание чихнуть.

— Извините, Денис Васильевич, я опоздал. — Виноватый шепот за спиной заставил капитан-лейтенанта перекатиться на бок, и выхваченный из кобуры пистолет уперся точно в лоб неслышно подобравшемуся Пшемоцкому. — Не стреляйте…

— Какого черта, пан Сигизмунд?

Поляк выглядел смущенным, даже усы обвисли более обычного и показывали глубокое раскаяние. Непривычно было видеть поляка, признающего собственную ошибку. Скорее голубоглазого и белокурого арапа встретишь, чем… хм…

— Заблудился немного, — пояснил Пшемоцкий. — Хорошо еще опять того крестьянина встретил, вот он и показал.

— А где ваша винтовка?

— Тоже Кузьме отдал. А что, не нужно было?

— Ладно, обойдемся.

— Как скажете. — Пан Сигизмунд выказывал явное желание во всем следовать примеру Дениса Давыдова.

— Вон к тому сараю незаметно подобраться сможете?

— Конечно.

— Тогда вперед. Врываемся в дом по моему сигналу.

— Какому?

— Красную ракету пущу. Все понятно?

— Не извольте беспокоиться, Денис Васильевич, в наилучшем виде сделаю. — Шляхтич погладил рукоять фамильной сабли, перекрестился и полез в заросли крапивы.

Капитан-лейтенант проводил взглядом пана Сигизмунда и с облегчением вздохнул. Он вовсе не собирался устраивать в избе грандиозную битву, и поляк с его манерой решать дела лобовой атакой мог только помешать. Пусть пока посидит в резерве, дожидаясь условленного сигнала, а там ситуация покажет. Хоть вроде и начал исправляться, но не притворяется ли? Черного кобеля не отмоешь добела, так что лучше сделать все самому.

Но, увы, желания очень часто вступают в противоречие с действительностью. Вот и сейчас… Дом у мельника добротный, на каменном фундаменте, высоко приподнятый над землей. В общем, картинка, а не дом. Но окошки подпола настолько маленькие, что попытка пролезть в одно из них закончилась плачевно — голова пролезла, плечи тоже, но гранаты и сигнальные ракеты в карманах не позволили протащить все остальное. Денис Васильевич попробовал вылезти обратно, только и это не получилось.

«Да что же за напасть такая? — Денис Васильевич нащупал бочку с прокисшей прошлогодней капустой и постарался оттолкнуться. Бесполезно. — А если подтянуться?»

И это не принесло результата. И что делать, висеть тут неделю в ожидании похудения до такой степени, что начнут спадать штаны? Штаны?! А ведь это идея! Капитан-лейтенант уже не обращал внимания на едва слышный скрип половиц над головой, на ободранные о раму пальцы… Поскорее освободиться из чертовой ловушки. Пока не стало слишком поздно. Ремень… Какая сволочь придумала ремень?

Дальнейшие события произошли одновременно — падение лицом в кислую капусту и появление наверху светлого прямоугольника открывшегося люка. Видимо, кто-то, привлеченный подозрительным шумом из-под пола, решил проверить его источник. Хорошо еще, что отчаянный скрип несмазанных петель заглушил плеск давно перебродившего рассола, а привыкшие к свету глаза не смогли разглядеть в полутьме белеющее исподнее попавшего в затруднительное положение Давыдова.

— Чем так воняет, Рене? — Вопрос, заданный вполголоса на французском языке, предназначался любопытствующему. — До чего же гадко!

— Это не вонь, Луи, это запах! — с неожиданным энтузиазмом ответил французский егерь. — Нам несказанно повезло!

— Каким образом? — невидимый Луи воспринял известие с долей скептицизма.

— Так пахнет русская брага. Да тут целая бочка! С нее, наверное, только что крышку сорвало.

— Что такое брага?

— Хлебное вино.

— Да? — Безразличный тон мгновенно поменялся на заинтересованный. — Ее можно пить?

— Ее нужно пить.

— Подожди, я принесу тебе кувшин. Два кувшина.

Денис Васильевич воспользовался тем, что француз высунулся из люка, и откатился в самый темный угол, едва успев натянуть спадающие штаны. И опять этот чертов ремень… Ага, застегнул.

Исстрадавшийся без выпивки мусью радостно мурлыкал под нос незатейливую песенку и спускался по рассохшимся ступенькам спиной вперед. Лучший момент вряд ли представится… Да и зачем ждать? Неслышно сделать два шага вперед, и… Но француз вдруг резко развернулся, и капитан-лейтенант едва успел присесть, пропуская над головой тяжелый кувшин. Как только почувствовал, собака? Наверное, не зря говорят, будто опытный солдат способен ощущать недобрый взгляд. Черт побери, в следующий раз придется глядеть с любовью.

— С-с-волочь, — выдохнул свистящим шепотом Давыдов и, не вставая с колен, ткнул вторым ножом, зажатым в левой руке. И сразу же рванул вперед, заглушить возможный стон. — Сдохни, тварь!

Неожиданно вскипевшая ярость Дениса Васильевича чуть было не прорвалась наружу злым звериным рычанием. Откуда только и взялось — он подхватил упавшего навзничь француза с удивившей его самого силой и, протащив к стоявшей у окошка бочке, сунул того головой в капусту. Егерь, несмотря на тяжелую рану, энергично сопротивлялся, но через несколько минут дергаться перестал.

— Рене, ты долго еще там? — В подполе потемнело, а склонившаяся над люком физиономия с удивлением произнесла: — Что ты творишь, свинья? Хлещешь прямо из бочки, вместо того чтобы позаботиться о товарищах? Возьми третий кувшин. Господин лейтенант тоже хочет попробовать русского хлебного вина, а то на чердаке пыльно и жарко. Слышишь меня, придурок?

Рене по понятной причине не отвечал, и это привело Луи в бешенство. Недолго думая, он попросту спрыгнул вниз, благо высота ненамного превышала человеческий рост, и решительно схватил приятеля за плечо.

— Ах… — только и успел сказать он, когда нож вошел в спину между третьим и четвертым ребрами.

Пан Пшемоцкий сверлил взглядом привязанного к лавке французского лейтенанта, но сие занятие не мешало внимать рассуждениям капитан-лейтенанта Давыдова. Более того, он слушал командира с большим почтением, так как человек, в рукопашной схватке уничтоживший двоих и пленивший третьего противника, достоин уважения.

Кузьма, устроившийся с винтовкой у окна, интереса к словам Дениса Васильевича не проявлял, но время от времени косился на небрежно брошенный рядом со столом кошелек с вышитым шелком дворянским вензелем. Тощий, по правде сказать, кошелечек, но все же…

— Обратите внимание, пан Сигизмунд, на этот, извиняюсь за выражение, образец офицера так называемой «Великой армии» Наполеона Бонапарта. Грязен, небрит, голоден, завшивлен… Что еще? Убийца мирного населения. Кузьма, ты же мирное население, не так ли?

— Так оно и есть, ваше благородие, — согласился партизан, наконец-то разобравшийся в правильном титуловании капитан-лейтенанта. — Разве кто-то не верит?

— Он, — Давыдов показал на лейтенанта, изо всех сил пытавшегося выплюнуть сделанный из его же шарфа кляп. — Сомневается мусью.

— Можно я его стукну?

— Мы его еще не допросили.

— А после допроса? — Кузьма вытащил из-за пояса топор и ногтем опробовал остроту заточки. — Ой, а чего это с ним?

Француз замычал, дернулся несколько раз и затих.

— Сомлел, — вздохнул Давыдов и укоризненным тоном произнес: — Ты бы рожу попроще сделал, а то люди пугаются.

— Так не специально же, ваше благородие!

— И тем не менее… Вообще отвернись.

Для приведения пленника в чувство подошел все тот же капустный рассол, так как иных жидкостей в избе попросту не нашлось. Два кувшина, выплеснутых в лицо, и сильные похлопывания по щекам способствовали выведению лейтенанта из беспамятства. А чтобы не заорал, изобретательный пан Сигизмунд предложил надеть французу на голову обыкновенный глиняный горшок — пусть речь станет труднее разобрать, зато хорошо заглушит возможный крик.

Так и сделали. И первое, с чего начал избавленный от кляпа лейтенант, так это с предъявления претензий:

— Вы не имеете права обращаться подобным образом с офицером и дворянином!

На пана Пшемоцкого и Кузьму Петрова, не владеющих, французским языком, эмоциональное высказывание впечатление не произвело, но Денис Давыдов нахмурился:

— Я не вижу перед собой дворянина.

— Но позвольте…

— Не позволю! Благородное сословие во Франции истребили во время этой вашей революции. — Последнее слово Денис Васильевич произнес с нескрываемым отвращением. — Так что учтите — законы Российской империи чрезвычайно строги к самозванцам. Традиции…

— Мои родители успели бежать в Англию.

— Вот как? — воодушевился капитан-лейтенант. — Это же полностью меняет дело! Ну что же вы сразу не уточнили такой важный момент?

— Не успел, — прогудел из-под горшка француз. — Но как это повлияет на мою судьбу?

— Судьбу? О какой судьбе можно говорить, если по указу Его Императорского Величества любой англичанин, вступивший на русскую землю, подлежит незамедлительному повешению? Так что успокойтесь, пытки вам не грозят, а веревка довольно милосердна и не принесет лишних страданий. Мыла только нет, уж извините.

Но что-то в интонациях Дениса Васильевича прозвучало такое, что обнадежило лейтенанта и дало пищу к размышлению и новым вопросам:

— Есть иные варианты?

— Сколько угодно, сударь. Во-первых, мы вас повесим.

— Не подходит.

— Согласен. Во втором случае вы будете расстреляны после допроса с пристрастием как военный преступник. Нет, не перебивайте… Еще я могу отдать вас в руки этого крестьянина.

— А живым остаться нельзя?

— Ну почему же? В жизни есть место не только подвигу, но и чуду. Если расскажете о диспозиции и ближайших планах вашей армии… то кто знает, как оно повернется?

— Все расскажу. Спрашивайте, месье!