Глава VII
По возвращении в Смоляниново хозяйство свое нашел я в полном порядке, а вскоре и жатва началась. Урожай выдался славный. Мельница завертела, замахала крыльями в полную силу.
Звероватый Тимоня оказался большим тружеником, дело свое знал. О муке его вскоре слава пошла по всей округе, и потянулись крестьянские возы к мельнице. Тимоня ходил по мельнице, обсыпанный мукою с головы до ног. На мельницу никого не пускал, помогал ему все тот же приблудившийся подросток. В общем-то неплохим работником Тимоня оказался – с характером, правда.
Дал прибыль и гончар. Вначале его изделия шли в трактир на постоялом дворе, тем более что постояльцы посуду глиняную колотили непрерывно. Потом излишки Андрей стал возить на торг. У одного из смердов талант открылся – горшки расписывать. Я не возражал – расписная посуда на торгу уходила влет.
Медленно, но деньги потекли в мой кошель.
Я был доволен и горд собой. Взял деревню-развалюху и за год довел ее до ума. Люди ходили в опрятной одежде, а не в рванье, были сыты, на улице звучал детский смех. К вновь прибывшим холопам перебрались их семьи, население деревни увеличилось изрядно, и я снова стал подумывать – не поставить ли мне церковь, пусть и небольшую.
И решил я, пока осень не наступила, съездить в Нижний, навестить друга, купца Ивана Крякутного. Чай, домина там у меня остался, за прошедшее время Иван по-всякому продать его должен был. С другом винца попьем, деньги получу – на новую церковь хватит.
Я посоветовался с Еленой – она побаивалась, но мне удалось убедить ее, что гроза миновала и князь меня более не ищет.
– Недолго задержусь – туда и обратно, заводных коней с собой возьму да Федьку-занозу.
Через месяц и вернусь.
Мы с Федором за день собрались, я расцеловал жену и Василия, и мы в начале августа, после яблочного Спаса, выехали.
Погода благоприятствовала: было сухо, дороги утоптаны, ехать тепло – благодать. Скромные пожитки – на заводных конях, в переметных сумах, еду не брали, ночевали и ели на постоялых дворах.
Мы добрались до Москвы, где я решил зайти в Разрядный приказ за жалованьем. К моей радости, имя мое в разрядных книгах было, и я получил деньги за два боевых похода. Жалованье боярам причиталось только за службу государю в походах, на заставах, равно за ранения и увечья.
Вышел я из приказа повеселевший, пояс приятно оттягивал полный серебра кошель. И надо же было случиться – нос к носу столкнулся с князем Овчиной-Телепневым.
– Ба, кого видят мои глаза! Никак – знакомец старый? А то я все гадаю – причудилось мне лицо знакомое? Не ты ли лицо прятал, когда на Смоленск государь походом ходил?
– Здравствуй, князь. Не обознался ты – я то был.
– Чего же не подошел?
– Зол ты отчего-то на меня, княже.
– Было, было, да быльем поросло. Ты чего здесь?
– Жалованье получал.
Князь отошел на два шага, внимательно меня оглядел, придвинулся.
– Одежа на тебе боярская. Объяснись.
– Я ведь сиротой себя считал, если ты еще помнишь, князь.
– А то как же.
– Отец мой нашелся на Вологодчине, и документы о боярстве моем есть.
– Гляди-ка! – удивился князь. – Мне теперь с тобой не зазорно за одним столом мед-пиво пить. Зайдешь?
– Дела, князь, спешу. Ты уж прости.
– Ладно, ступай, – поджал губы князь.
Я поспешил к коновязи, где меня ждал с лошадьми Федька-заноза.
– Едем! С недругом давешним повстречался, лучше с глаз долой убраться.
Мы выехали из Москвы, не задержавшись ни на один день. И вновь потянулся пыльный тракт. Но любой дороге приходит конец, и через неделю с хвостиком показался Нижний.
В душе моей одновременно боролись несколько чувств – радость от свидания с городом, где я познакомился с Еленой, предвкушение встречи со старым другом, опасение попасть в руки алчного наместника. Как-то все пройдет? Не придется ли уносить ноги? Из Москвы-то вот пришлось убираться.
Мы проехали посады, показалась городская стена. Ворота были открыты, а поскольку повозки с грузом для торговли у меня не было, мы полным ходом их миновали.
Я ехал по улицам и узнавал их. Много чувств всколыхнул в груди Нижний, слишком тесно я был связан с этим городом.
Вот и улица, где живет Иван. Мы подъехали к воротам, спрыгнули с лошадей. Я постучал в ворота. Калитка немного приоткрылась.
– Чего надоть?
– Хозяина.
– Почивает, не велел беспокоить.
– Нет, холоп, побеспокой и скажи – старый знакомец Юрий пожаловал.
Слуга исчез. Вскоре хлопнула дверь в доме, раздался какой-то грохот – не иначе, ведро опрокинули, распахнулась калитка, и мне навстречу кинулся Иван. Мы обнялись и расцеловались. Я немного отстранился, осмотрел купца. Сколько мы не виделись? Года полтора, а поседел Иван, морщин добавилось.
– Что ты меня разглядываешь, ровно девку на выданье? Думаешь – сам помолодел? Пошли в дом, радость у меня сегодня.
Бросил выглянувшему из калитки слуге:
– Ворота отвори, коней прими, устрой в конюшню – чего стоишь столбом?
Мы пошли в дом. Традиция встречать гостя с корцом сбитня сегодня была нарушена, но я не остался в обиде. Купец искренне радовался нашей встрече – это чувствовалось, чем я был доволен. В глубине души я переживал за Ивана – не отразится ли на нем наша дружба и мой побег из города.
Мы уселись за столом, забегала дворня, накрывая угощение. На шум со второго этажа спустилась Лукерья, узнала меня и всплеснула руками:
– Юрий, глазам своим не верю! Наконец-то сподобился заехать к нам. Уж сколько Иван о тебе упоминал – не подаешь, мол, весточку. Переживал – не поймали ли тогда тебя княжьи слуги да не сгинул ли где на дороге. А ты живой! Постой – платье боярское на тебе!
– Стой, погоди, Лукерья! Накормить-напоить человека с дороги надо, потом уж расспрашивать. Поди-ко лучше, распорядись насчет баньки – обмыться людям с дороги надо.
Лукерья вышла. Купец вопросительно глянул на Федьку-занозу.
– Федя, погуляй пока, мне с хозяином переговорить надо.
Федька беспрекословно вышел, прикрыл дверь, и мы остались одни.
– Ну, вкратце расскажи – где ты и как? И почему платье на тебе боярское?
– Живу с семьей в Вологде, дом купил. Если ты помнишь, паренька я здесь подобрал – Васятку, у меня приемным сыном живет. Нашел по записям родителей своих, кои боярами оказались. Так и стал боярином по праву рождения. Деревню с землею купил, обустроил, два раза в походах боевых побывал под рукою государя.
– Э, парень. Теперь я первым шапку пред тобой при встрече ломать должон. – Крякутный окинул взглядом стол. – Да и встречать боярина в доме надобно по-иному.
– Успокойся, Иван. Как был я тебе другом, так и остался. Давай без церемоний. Считай, что для тебя ничего не изменилось. Расскажи лучше, продал ли мой дом да что с паромами? Все ведь в спешке бросил.
– А как же, обо всем позаботился. Дом продал – не торопясь, с выгодой. А паромы?
Иван хитро улыбнулся.
– Паромами сам владею, выгодное это дело. За полтора года отдам тебе деньги за аренду, а завтра уж ты мне их продашь, и ударим по рукам. Согласен?
– Молодец, я в тебе никогда не сомневался. Есть у тебя хватка, Иван, коли где деньгами пахнет – ты своего не упустишь.
– На том стоим. Ну, где там слуги? Пировать сейчас будем, все дела – завтра.
За стол уселись мы с Иваном, Лукерья да Федька-заноза. Боевые холопы часто сиживали за одним столом с боярином, чего не удостаивались холопы от земли. И то – жизнью рискуем вместе в сече, как хлеб совместно не преломить?
Выпили немного, закусили слегка и отправились в баню. Кто ж перед баней брюхо набивает до отвала? Боже, как здорово вымыться после долгого пути! Одно дело – по воде на ушкуе плыть, другое – верхом на лошади пыль глотать. Везде, сущая пыль была везде – в волосах, в носу, а одежду надо было просто стирать.
Первоначально с нас с Федором стекали потоки грязной воды. Обмывшись, мы попарились, потом смыли соленый пот. В предбаннике уже лежала чистая одежда, а нашу прислуга унесла.
И только после бани пир пошел горой. Пока мы мылись, кухарки наварили и нажарили мяса и рыбы. Стол ломился от яств. Даже у меня, уже перекусившего перед баней, потекли слюнки. Свиной студень с хреном, куры жареные и вареные, окорок свиной, стерлядь на пару, небольшой поросенок, жаренный на вертеле, квашеная капуста и моченые яблоки, лучок зеленый, огурцы и редиска, пироги с визигой, расстегаи с кашей, пряженцы с луком и яйцом. А уж выпивки – вина мальвазия, петерсемена, фряжское, рейнское, пиво домашнее. Поистине расстарался Иван, за таким столом не боярину – князю сидеть не стыдно было бы.
Ох и оторвались мы. Встали из-за стола сами не все. Федьку слуги на руках отнесли в людскую. Ивану и мне помогли, поддержали под локотки.
– Устал я что-то, отдохну, – заплетающимся языком едва произнес Иван и уронил голову на грудь.
Проснулся я поздним утром. Голова была тяжелая, в затылке ломило, язык распух и был сух, что твоя наждачная бумага. Я скосил глаза – позаботились, рядом с постелью стоял запотевший жбан с клюквенным морсом. Приподнявшись на локте, я осушил литровую емкость. Немного полегчало. Это же сколько мы выпили, если после такой закуски похмелье было столь жестоким?
Немного отпустило голову. Я встал, оделся, по старой памяти нашел туалет – выпитое настойчиво просилось наружу. Снизу, с первого этажа, раздавался голос Ивана.
Я спустился в трапезную. Я бы обязательно посмеялся над купцом, коли сам чувствовал бы себя хорошо. Лоб перетянут полотенцем, под глазами мешки. Трясущимися руками пытается удержать кружку. На столе – огуречный рассол, квашеная капуста, квас. Можно сказать – весь домашний арсенал от похмелья.
Иван слабо кивнул в ответ на мое приветствие.
– Садись. Тоже болеешь? Поправишься.
Я налил здоровенную кружку кваса, с наслаждением выпил. Во рту хоть сушить перестало.
– Нет, здоровье уже не позволяет столько пить. Ты не помнишь, чем вчера все закончилось?
– Да ничего не случилось. Пир закончился, все разошлись по комнатам – отдыхать.
– Отдыхать? Пожалуй, пойду отдохну. Ты не против, если делами мы займемся попозже?
– Ради бога, время позволяет.
Встретились мы вновь после полудня, за обедом. Ничего особо не ели – похлебали горячего, наваристого супчику. Все сидели с помятыми лицами.
– Так, делу – время, потехе – час. Пошли ко мне в кабинет.
Иван решительно поднялся, затопал по лестнице. В кабинете он залез в сундук, вытащил мешочек с монетами.
– Это за дом. Сейчас посчитаю, сколько я тебе за аренду паромов должон.
Иван долго черкал писалом по дощечке.
– Ого – изрядно выходит. Однако отдавать надо.
Иван достал приличного размера мешок серебра, отсчитал деньги, ссыпал их в маленький мешочек, протянул мне.
– Все, мы в расчете.
– Обмывать будем? – пошутил я. И чуть не пожалел о сказанном.
Иван схватился за голову, замычал.
– Нет, не сегодня, слышать о выпивке не могу – ажио тошнит.
К вечеру Иван, я и Федор отошли, скромно попили чаю с баранками.
Следующим днем я с Федькой обошел пешком город. Было интересно посмотреть – не изменилось ли чего? По возвращении домой, в Вологду, Лена точно будет расспрашивать о родном для нее городе. За время моего отсутствия город не изменился, знакомых я не встретил, а специально заходить в кремль не стал.
Дабы не обременять хозяина, мы стали собираться в обратную дорогу. Осень на носу – хорошо, если сухая будет, а если дожди зарядят? На иных дорогах кони по брюхо в грязь уходят. Поэтому следующим днем мы и выехали, тепло попрощавшись с Иваном.
Ехали мы не спеша – то на рысях, то шагом, давая коням отдохнуть, все же путь предстоял дальний, однако к вечеру тридцать верст проехали. Так и пошло – днем ехали, а к вечеру заворачивали на постоялый двор.
Недалеко от Владимира в уже надвигающихся сумерках на перекрестке дорог свернули на вовремя подвернувшийся постоялый двор. В воротах столкнулись с другими постояльцами, ехавшими допрежь навстречу. Кони сшиблись.
– Куда прешь, скотина! – заорал всадник и огрел Федьку плетью. Я в ответ не замедлил пустить в ход свою плеть, отстегав нахала, – бить чужого холопа не позволено никому, только хозяин мог наказать слугу. Неписаные правила однозначно расценивали сей поступок незнакомца как оскорбление хозяина.
Ко мне подъехал на коне вальяжного вида молодец с едва пробившейся бородкой.
– Ты кто таков будешь? Я – боярских детей, Алексей Анкудинов, – гордо заявил всадник.
– Я – Георгий Михайлов, боярин вологодский. Извиниться за своего холопа не желаешь?
Добрый молодец слегка сник, но гордыня не позволяла признать неправоту.
– Он конем моего холопа сшиб.
– Не лги, я видел, тем более – твой холоп поднял руку на моего.
– Извини, – процедил молодец сквозь зубы и въехал во двор.
Прислуга приняла от нас коней, мы занесли вещи в комнату и спустились в трапезную. Народу было немного – степенные купцы за столом, за другим – люд явно мастерового вида. В углу уже сидел молодой нахал с тремя своими слугами. Мы с Федькой уселись подальше от них. Ссоры мне ни к чему, но обиды спускать я не намерен.
Мы заказали еду, а пока половой принес нам кувшин пива и карасей, жаренных в сметане. В углу сразу же заказали несколько кувшинов вина. Ему только вина и не хватало – и так заносчив и задирчив сверх меры.
Слуга принес нам гречневой каши, жареную курицу, все поставил на стол и опрометью бросился за пряженцами с квасом. Сидевший на краю скамьи один из слуг боярского сына подставил ногу, и половой упал, разбив лицо. Трактирщик неодобрительно покачал головой, но пенять гостям не стал.
Голоса за этим столом звучали все громче. Сидевшие по соседству мастеровые, явно почуяв сгущавшуюся атмосферу агрессии, быстро расплатились и ушли. Федька тоже было дернулся уйти, но я приказал:
– Сиди и ешь спокойно, я боярин, а не смерд.
Сидевшие за столом молодые нахалы стали осмеивать купцов. Пожилой купец возмутился:
– Ты бы уважал мои седины, недоросль.
– Как ты меня назвал, пень трухлявый? – привстал из-за стола боярский сын.
Мне надоело смотреть на выходки пьяной компании. Почему постояльцы должны терпеть поношения? Из оружия у меня были только нож на поясе да кистень в рукаве. С боевым оружием приходить в общественное место было не принято.
Я встал, подошел к столу забияк.
– Сам извинишься перед купцом или тебя принудить?
– Да кто ты таков? Боярин из худородных, что…
Он не успел договорить. Себя поносить я и раньше не позволял. Я резко выбросил вперед ребро ладони и ударил его в шею. Нахал обмяк, осел на лавку. Холопы его вскочили, схватились за ножи. Я бросил кистень в ближайшего ко мне холопа, угодив ему в локтевой сустав. Холоп взвыл от боли, уронив нож. Со мной рядом возник Федор с ножом в руке. Нас было двое против двоих оставшихся холопов, но за мной – перевес. Я – боярин, пусть и не знатного рода, а он – всего лишь холоп. В любом суде мое слово весомее будет. Да и позиция для драки у них проигрышная – они сидят на лавках за столом, из-за которого еще выбраться надо, я же – на ногах.
Холопы задвинули ножи в ножны.
– Так, берете своего недоросля и все – вон с постоялого двора, не то рассержусь, тогда пожалеете. Хозяин! Сколько они задолжали за еду?
– Две полушки.
Я указал на холопа:
– Отдай деньги!
Он кивнул на боярского сына:
– У него деньги.
– Так возьми.
Холоп открыл поясной кошель, отсчитал хозяину деньги.
– Выводи своих коней, забирай хозяина и катитесь отсюда, куда хотите, чтоб духу вашего здесь не было.
Холопы молча поднялись, подхватили под руки молодого боярина и вывели его из трактира.
Мы уселись за стол, доели и допили. А как же? Нам завтра в седло, чай – не дома, кушать надо. Мы расплатились с трактирщиком.
– Господин хороший! Поостерегся бы ты. Знаю я эту публику. Мстить будут.
– Подавятся – не таким рога обламывал.
Трактирщик лишь пожал плечами – мол, я предупредил, мое дело маленькое.
Купцы тоже встали из-за стола, подошли, поблагодарили.
Мы отлично выспались, поели щей с пирогами, творожных ватрушек с парным молоком, сели в седла и выехали со двора. Уже проскакали версты две-три, как Федька предупредил:
– Боярин, не иначе – впереди засада, вчерашние забияки мстить собрались.
– С чего решил?
– Смотри сам – впереди, за поворотом, птицы над лесом летают. С чего бы? Кто-то вспугнул.
– Приготовься, коли с оружием они – руби сразу, не жди, когда они нападут.
И точно – только мы проехали поворот, как увидели посреди дороги стоящего коня и на нем – боярского сына. Он оглаживал рукой обнаженную саблю, лежавшую поперек седла. Холопов рядом с ним не было.
– Федька, холопы наверняка в лесу – сзади нападать будут, присмотри.
Когда мы сблизились, противник мой тронул коня и стал разгонять его. Сабля в его руке была наготове для удара.
Я выхватил обе сабли, провернул в руках. Увидев перед собой обоерукого, противник мой как-то замешкался, но расстояние было уже столь мало, что уйти в сторону или просто остановиться он не успевал. Недоросль взмахнул саблей и остался без руки. Убивать я его не стал, пожалел – русский все-таки, но руку с саблей отсек, чтобы всю жизнь помнил урок.
Конь со всадником промчался мимо, я резко остановил свою лошадь, развернулся и бросился вдогон. Как там Федька? А он уже бился с обступившими его холопами. Туго ему приходилось – одному против троих.
Я мигом подлетел и сбоку полоснул саблей по груди одного холопа, левой рукой уколол в живот другого. Оставшийся в одиночестве против двоих противников холоп бросил саблю на землю, поднял руки.
– Не виноват я – хозяин велел.
– Собери все оружие, отдай ему, – кивнул я на Федьку.
Холоп соскочил на землю, подобрал свою саблю, оружие убитых и все отдал Федьке.
– Иди – вон там, на дороге, подбери саблю хозяина, принеси! – распорядился я.
Холоп послушно побежал по дороге, вернулся с серым лицом.
– Там…
– Говори яснее.
– Сабля на дороге с рукой лежит.
– Это рука хозяина твоего; мне она не нужна, а саблю неси.
– Боюсь я, – замялся холоп.
– А со спины, ровно тать лесной, нападать не боялся? Сгинь с дороги, предупреждал вас вчера, чтобы на глаза более не попадались. Срубить бы тебе башку, да видак нужен, коли хозяин твой жаловаться начнет.
Мы тронули коней, доехали до сабли молодого боярина. Она и впрямь лежала в пыли, а рукоять ее сжимала кисть отрубленной по локоть руки.
– Федька, подними. Сабля вроде неплохая, только дураку досталась. Не дело оружию в пыли лежать.
Федька спрыгнул, прижал ногой обрубок, выдернул из пальцев саблю.
– Эх, жаль, что ножен нету.
– Ты что, хозяина догнать хочешь да ножны попросить? Съезди, я подожду, думаю – он сильно возражать не будет.
Я засмеялся. Федька обмотал саблю тряпьем и сунул все четыре сабли в переметную суму. Мы поехали дальше.
Когда мы еще только выезжали с постоялого двора, нечто подобное я предполагал. Обычно такие людишки злопамятны, коварны и стараются напакостить, особенно когда имеют численное превосходство. Достоинство, вишь ли, у них выросло, только мозги сильно отстали. За нападение на дороге я мог убить всех, и ни один суд меня бы не осудил, да перестраховался – оставил недоумка в живых, да еще и с видаком в придачу.
Дальше мы ехали спокойно, и вскоре впереди показалась Москва.
– Ну что, Федька, давай переночуем в столице, глядишь – завтра утром на торгу и ножны подобрать сможем. Продавать сабли не хочу, привезу трофеи, думка есть – еще людей набрать.
– Ты хозяин справный, боярин, почему бы и не набрать, – деликатно ответил Федя.
В саму Москву мы не въехали – все ведущие в город дороги оказались запружены телегами с товаром. К вечеру все старались успеть попасть в город. Пробка была, как на Садовом кольце в наше время в час пик.
– Боярин, а может – ну ее, эту Москву? Мы же верхом, махнем напрямки – по полям да перелескам, выберемся на Ярославский или Тверской тракт, там и заночуем.
И действительно – что мы в Москве не видели?
Я решительно съехал с дороги. Федор – за мной. Дышится в полях хорошо – не то что на дороге: пыль столбом стоит, вдохнуть полной грудью невозможно, сразу кашель забивает.
Часа через два, перейдя вброд пару речушек, мы выехали на широкую, укатанную дорогу.
– По-моему, тракт на Ярославль, – неуверенно сказал Федька.
– Давай доберемся до постоялого двора, переночуем – там и узнаем.
Вскоре на перекрестке дорог показался постоялый двор.
Сытно поужинав и узнав про дорогу, мы улеглись спать. Мне показалось, что спал я всего ничего и проснулся оттого, что меня тормошит Федька.
– Боярин, боярин, просыпайся.
– Чего баламутишь – за окном еще темно. Дай поспать.
– Неладно что-то, боярин. Лошади копытами стучали, потом ровно вскрикнул кто-то.
– Тебе не примнилось?
Федька перекрестился, хоть и было темно.
– Так, обуваемся, одеваемся, вещи оставляем в комнате, опоясывайся саблей.
Мы обулись-оделись. Я перепоясался поясом с саблей, заткнул за пояс пистолет. Подошел к двери, прислушался. Тихо. Да нет, в коридоре послышались осторожные шаги, причем – двух человек, невнятный шепот. Я достал пистолет, отошел немного от двери. Федька, глядя на меня, медленно вытащил саблю. Нельзя ее в тишине быстро из ножен тащить – зашелестит, ночью этот звук четко слышен.
От сильного удара дверь соскочила с деревянных петель и рухнула в комнату. В проеме возникла темная фигура, слегка подсвеченная тусклым светом масляного светильника, что висел в коридоре на стене.
Я приподнял пистолет и выстрелил. В тесной комнате среди полной тишины громыхнуло так, что заложило уши. Непрошеный гость еще падал, как Федька ужом скользнул в дверной проем, и тут же раздался чей-то вскрик.
Я выхватил саблю и выпрыгнул в коридор. Федька стоял с окровавленной саблей, а на полу валялся убитый. Я схватил труп нападавшего за волосы, поднял голову: похоже – татарин или ногаец, кто их разберет, да и свет тусклый. Мне вот что было подозрительно. Пистолетный выстрел был громкий, на такой звук уж точно хозяин прибежал бы сам или прислал бы слугу, а тут – никого. И двери соседних номеров закрыты, никто не выглянул даже.
– Федька, неладно что-то. Вниз, в трапезную, спускаться рискованно – давай через окно во двор выберемся, разузнаем.
Я вернулся в комнату, распахнул створки слюдяного оконца. Маловато оконце – только протиснуться.
Я вылез из окна, встал на выступающий край бревна, затем схватился за него руками, повис в воздухе и спрыгнул во двор. Земля оказалась близко.
– Федька! – Я махнул рукой.
Громко говорить нельзя – я шипел, как гусь. Вот и Федька приземлился рядом.
– Идем вдоль стены.
Мы прижались к стене избы, осторожно ступая, направились к выходу. Со стороны конюшни показались две тени, тянущие за собой на поводу по две лошади. Не наших ли лошадей крадут?
Я обернулся к Федьке:
– Нападаем – только молча. Ближний – твой!
Мы скользнули до угла, таким же тенями, как и конокрады, выскочили им наперерез. Я в три прыжка оказался напротив противника и саблей ударил его по шее. Такой же чавкающий звук раздался рядом.
– Готово, боярин.
– Бери лошадей, надо их в конюшню вернуть.
Мы завели лошадей в конюшню и вернулись во двор. За ноги оттащили убитых в темный угол. Я всмотрелся в лицо убитого – узкие глаза, усы свисают до подбородка. Тоже татарин. Как они здесь оказались? Если бы война началась, нападение татарское, мы бы знали. Только вчера были под Москвой, и никто словом не обмолвился. Да и войск, суеты среди населения не наблюдалось – уж я бы заметил. Главный вопрос: сколько их? И что им надо?
– Федька, давай – заходи с главного входа. Надо поглядеть, почему обслуги и постояльцев не видно.
Федька опрометью метнулся к двери, приоткрыл ее, прислушался и проник в трактир. Я стоял за углом, в тени дома. Никого нигде не было видно. Может, это залетная шайка татарская? Почему они так далеко зашли, почему тактика странная? Обычно они налетали с визгом и шумом, окружали усадьбу – скрываться, тихушничать и не думали. Наоборот – напугать, подавить моральный дух, сломить сопротивление жителей, захватив при этом пленных, – вот их любимая тактика.
Из дома вынырнул Федька.
– Боярин, в доме – никого.
– Как – никого, куда же они делись?
– Ой, извини, не так сказал. Живых никого, все убиты. Кровищи везде полно. И слуги, и постояльцы убиты. Похоже – во сне зарезаны.
Час от часу не легче. Какие-то татары странные. А может, и не татары это вовсе? Так же выглядят те же ногаи, башкиры и некоторые другие степные народы.
– Федя, залезь на крышу конюшни и посмотри, что за забором делается. Не нравится мне эта тишина. Или они только вчетвером напали?
– Сделаю, боярин.
Федька исчез и минут через пятнадцать появился рядом со мной.
– Перед воротами веревку поперек дороги натянули, двоих сам видел. Может, и еще кто есть, так темно, не видно ничего.
Так я и предполагал. Не могут они без пакостей мирно жить.
– Федя, давай так. Ты снова лезешь справа, со стороны конюшни, я – слева, от подклетей. Заходим им сзади, по моему сигналу нападаем и рубим.
– Каков сигнал?
– Крякну уточкой.
– И стрелу в бок получишь. Ты что, боярин, какая уточка ночью крякает? Тогда уж филином ухни – самая что ни на есть ночная птица.
Я признался, что не умею. Федька вызвался крикнуть филином сам. На том и порешили.
Я полез на подклети для продуктов слева от постоялого двора, Федька полез на крышу конюшни. Я перелез через крышу, повис на руках, спрыгнул на землю. Прижался к забору, двинулся в сторону ворот. До смутно мелькающих теней было метров семь-восемь.
Я медленно стал вытаскивать саблю, потом передумал, взял в руку кистень. Надо оглушить и попытаться взять пленного. Убить, напав сзади, – просто, но важнее выяснить – кто такие и сколько их. Ну почему не подает сигнал Федька?
Что-то ухнуло поодаль – наверное, это и есть крик филина. Я лично никогда не слышал крика этой ночной птицы.
Я выскочил из-за угла забора, в три прыжка оказался за спиной противника и метнул в него грузик кистеня. Послышался тупой звук удара, и враг упал. Я расстегнул на нем пояс, перевернул его на живот и связал ремнем руки. Так спокойнее.
Из темноты возник Федька.
– Ты как, барин?
– Пленного вяжу.
– А я своего прирезал, – с гордостью сообщил холоп.
– Бери татарина за ноги, поволокли в избу – допросим.
Я взял пленника за руки, Федька – за ноги, и мы потащили его в избу. Там бросили на пол, как куль.
– Федор, запри дверь.
Федор громыхнул запорами. Так оно надежнее.
На столе стоял кувшин с недопитым постояльцами квасом. Я вылил его на лицо пленника. Татарин – или кто он там был – завертел головой, открыл глаза.
– Ты кто такой?
Татарин попробовал пошевелить руками. Я пнул его в живот.
– Оглох? Думаешь – я церемониться с тобой буду? После того как твои дружки всех постояльцев и прислугу перерезали?
Татарин завертел по сторонам головой. Интересно, что он хотел увидеть – убитую прислугу?
Я вытащил нож, вонзил его в плечо пленнику. Татарин взвизгнул, затем тонко завыл.
– Заткнись, не то обстругаю, как Буратино.
Вмешался Федька.
– Как кого обстругаешь?
– Ты лучше за окнами поглядывай, не ровен час – еще гости пожалуют.
– Сколько вас было? – Я пнул пленника.
– Десяток, – процедил сквозь зубы татарин.
Оп-па! Шестерых мы с Федькой положили, значит, четверо еще где-то пакостничают.
– Где они?
– В соседней деревне, до утра сюда подойдут.
– Кто вы такие, как здесь оказались?
– Из улуса мурзы Ахмеда.
– Казанского ханства?
Татарин кивнул.
По большому счету, я узнал, что хотел. Время не терпит, вскоре должны заявиться остальные. Теперь понятно, зачем пришли – пограбить. Да ведь как нагло – Москва совсем рядом, в часе езды на лошади. Меня это поразило.
– Деньги искали? Пленных хотели захватить?
– Как получится, урус.
– Кроме вашего десятка, еще татары есть поблизости?
Татарин отвернулся. Ну – ты сам выбрал свою дорогу. Я вонзил ему нож в грудь.
– Федь, слышал – еще четверо должны подъехать. На коне бы их встретить – так темно и неизвестно, с какой стороны заявятся. Что думаешь?
– О мушкете думаю. Зря не взяли.
– Сам об этом подумал. Вот что. Я пойду пистолет заряжу, а ты пошарь в комнате хозяина.
Федька вскинулся:
– Я не тать.
– Не деньги искать тебя прошу. Не может быть, чтобы хозяин для защиты ничего не имел. Может, пистолет найдешь или самострел.
– А, понял.
– Оружие ищи. Ножи, сабли брать не надо – у нас у самих этого добра навалом.
Я поднялся наверх. Двери в комнаты постояльцев были распахнуты, кое-где сорваны с петель. Заходить я туда не стал – зрелище не из приятных. Молодец, Федька, упредил татар, иначе и нам лежать бы с перерезанными глотками.
Я зарядил пистолет, повесил на пояс вторую саблю. Перевернул убитого татарина. Нет, пистолета у него не было – пара кривых ножей да сабля. Я поколебался, но снял с его пояса ножи и подвесил себе. На худой конец – метнуть в противника можно; не жалко – чужие.
Спустившись по ступенькам вниз, я увидел Федьку. Вид у него был чрезвычайно довольный.
– Гляди, боярин.
Холоп поднял со стола арбалет, называемый на Руси «самострелом».
– Отлично! А болты к нему есть?
– Аж три штуки нашел.
– Три штуки мало.
Федька пожал плечами – сколько было, не на осаду же хозяин рассчитывал.
– Пользоваться умеешь?
– Обижаешь, боярин.
Федька умело потянул рычаг взвода, называемый за свою форму «козьей ножкой», наложил болт.
– Вот что, Федя, думаю – в избе обороняться будем. Окна небольшие, быстро в них не пролезть, да и мы дремать не станем. Наше дело – до утра живыми остаться и по возможности супостата побить. Эко обнаглели, на исконно русской земле разбойничают.
Федор приложил палец к губам:
– Тс-с!..
Я задул светильник. Не то мы были бы видны, как на сцене.
Послышался стук копыт, и во двор въехали конные. Не ошибиться бы в темноте. А ну как припозднившиеся путники приехали? А мы их живота лишим?
Сомнения развеялись сразу, когда один из верховых заорал.
– Талгат! Юсуп! Где вы?
– Стреляй, – прошипел я Федьке.
Холоп ударом руки распахнул створку окна и нажал спуск. Болт с пяти метров вошел татарину в грудь весь, по оперение. Я выстрелил тоже. Трапезную заволокло дымом. Снаружи послышались крики.
Федька своего точно поразил. Думаю, я тоже не промахнулся – дистанция невелика. Правда, в темноте и за дымом не разглядишь.
На улице тенькнула тетива, Федька отшатнулся от окна.
– Пригнись, боярин, он мне чуть ухо стрелой не оторвал.
В мое окно тоже угодила стрела. Я осторожно приподнял голову над подоконником. Во дворе – никого, но это не значит, что татары ушли.
– Федька, заряжай арбалет, думаю – они сзади, в избу пробраться хотят. Да стол переверни, прикройся им со стороны лестницы. Я – на второй этаж, гляну там.
Я опрометью кинулся наверх, в нашу комнату. Зарядил пистолет, сунул его за пояс. Так надежнее. Осторожно выглянул из окна. Никого, только смутно сереют сараи.
О! Треск какой-то из противоположной комнаты. Никак – гость незваный через окно лезет?
Я улегся на пол, прячась за дверным косяком, достал пистолет, направил его на дверь. Дверь тихо стала отворяться. На пороге возник вислоусый татарин.
– Сдохни, собака!
Я спустил курок. Грянул выстрел. Враг схватился за грудь, упал, ноги его в конвульсиях засучили по полу. После свинцовой пули в тридцать граммов в грудь он не жилец – можно и не проверять.
Снизу заорал Федька, и я рванул по коридору к лестнице. Но холоп уже бежал мне навстречу. Что за ерунда? Проем лестницы, ведущей вниз, осветился неровным светом.
– Беда, боярин, факел в трапезную зашвырнули.
Дальше можно было не объяснять. Полы деревянные, пропитаны жиром от дичи – вспыхнули мгновенно.
– Суки, живьем хотят нас из избы выкурить. Ты что, боярин, еще одного замочил? – вскричал Федька, обнаружив новый труп.
– Ага, через окно влез. А ты своего убил?
– Нет, там он не один – еще человека три. Соврал, значит, татарин.
Времени у нас немного – как, впрочем, и у татар. Изба скоро полыхнет вся. Татары подождут немного, когда мы сами из нее выползем, дабы свершить месть, а потом уйдут. Пожар ведь будет виден издалека. Конечно, пожар – еще не повод для тревоги: избы горели часто, но побоятся вороги у горящей избы задерживаться.
Дым валил по лестнице вверх – видимо, разбитые окна второго этажа создавали тягу.
– Самострел захватил?
– Взял, да только в нем – последний болт.
– Собирай вещи, надо выбираться из избы.
Федька забрал из комнаты свою переметную суму, затем я положил в свою суму три тяжелых мешочка с деньгами. Не след оставлять деньги в горящей избе.
Дым становился гуще, начало щипать глаза. Как бы изба, бывшая для нас защитой, не стала ловушкой, а может быть, и погребальным костром.
– Вот что, Федя. Давай подловим татар на живца.
– Это как?
– Ты с самострелом спрячься здесь, у разбитого окна. Я отойду на три комнаты, разобью окно. Татары шум услышат, ринутся посмотреть. Тут уж ты не промахнись.
– Однако, боярин… Татарва стреляет метко – даже в темноте и на голос.
– Ты можешь предложить что-нибудь другое?
– Тогда поберегись, боярин. Удачи!
Я пробежал по коридору, заскочил в комнату, полную едкого дыма, обернул руку полой ферязи и локтем ударил в окно. Затрещали, ломаясь, переплеты, посыпалась слюда. Я отпрянул от окна. Вовремя! В окно ударила стрела, едва не задев меня и впившись в стену. Следом раздался щелчок самострела, и татарин во дворе повалился наземь. Татарин был ранен, скорее всего – тяжело, встать не мог, только стонал. К нему метнулась тень. Не иначе как сотоварищ раненого вытащить хочет.
Я прицелился, с трудом поймав на мушку центр спины, спустил курок. Окно заволокло дымом. Я перебежал в комнату Федьки, осторожно выглянул в окно. На земле темнели два тела.
– Ну что, Федя, теперь можно выбираться, вроде всех побили.
Федя выбрался из окна на выступ бревна, я передал ему его переметную суму, затем – свою и выбрался сам.
Спрыгнули. Тишина, только в избе огонь трещит, да окна красным светятся.
– Федор, беги к лошадям, седлай. Только будь осторожен.
Я же побежал вокруг постоялого двора, сжимая в руке саблю. Конечно, с пистолетом было бы удобнее, но он разряжен и заткнут за пояс.
Нигде никакого движения. И только я выбежал из-за угла, как прятавшийся там татарин нанес удар саблей поперек моего живота. Я ощутил сильный удар, боль и на рефлексе вонзил свою саблю ему под подбородок. Провернул, выдернул. Татарин рухнул мне под ноги. Твою мать! Федьку предупреждал, а сам так глупо попал под удар.
Я огляделся, вокруг – только трупы. Этот-то откуда взялся?
Я придвинулся к окну – от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне – лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир – даже мышцы живота не задеты.
Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришелся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришелся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя – к чему тогда возить лишнюю тяжесть?
От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из-за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то – не сгорать же безвинным животинам?
Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул переметные сумы. Увидев меня, всполошился:
– Как же это, боярин? Где зацепило?
– Недобиток один за углом был, вот и достал.
– В седле удержишься? Уходить отсюда надо.
Только мы сели в седла, как пламя с ревом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло паленым, начали трещать волосы на голове.
– Ходу!
Мы вынеслись со двора – лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.
Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке неразличим.
– Боярин, дай рану перевяжу.
Федька соскочил с лошади, порылся в переметной суме.
– Снимай рубаху.
Я скинул рубаху, вытер ею живот – все равно порезана, да и в крови вся. Забросил ее в кусты. Федька посыпал на рану размельченного мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не дает ранам гноиться.
– Как себя чувствуешь, боярин?
– Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.
Мы поднялись в седла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнется в темноте. И так повезло нам – Федька врага вовремя услышал, опять же – татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе – они помогли. Ведь хреновая ситуация была.
Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот – в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.
Тронулись дальше.
Впереди показался постоялый двор.
– Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.
– Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду – невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!
Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свернутую рубаху. Я надел. М-да, одно достоинство – что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем – там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.
Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село – большое, на церкви – звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно – физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенес обе переметные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял еще одну. Места много не займет – пусть лежит.
Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.
– Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?
– Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.
Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвертый день мы въезжали в Вологду.
– Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.
– Нешто мы не понимаем?
Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По-быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.
– Ну, какие новости? – спросил я Лену.
– В городе – никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал – не вернулся ли ты.
– Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.
– Сказала уже.
Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.
– Лен, я бы с Федором сходил – оба с дороги, обмыться надо.
– Воды много, после нас помоется.
Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.
– Где это тебя?
– На постоялом дворе, случайно.
Лена заглянула мне в глаза.
– Ой, обманываешь ты меня?
– Истину глаголю.
Лена помогла мне обмыться. Я лежал на лавке и блаженно жмурился. Обмыться в бане с дороги – уже полезно и приятно, а уж когда тебя любимая женщина мочалкой трет, вроде невзначай касаясь разных таких мест, так и вовсе хорошо.
Следующим днем я с Федором уже скакал в деревню. Наудачу Андрей оказался здесь, а ведь запросто могли разминуться. Пока Федор обнимался с боевыми холопами, Андрей доложил мне о делах.
– Плотника с семьей взял в холопы. Думаю, ругать не будешь?
– Кто таков?
– Перебежчик из Литвы, с семьею вместе. На торгу подряжался на работу. Взял я их, избу себе ставить разрешил, за одним и мастерство его посмотрим. О доме не уговаривался, пока за прокорм работает.
– И как?
– На избу посмотри – уже заканчивает.
Мы прошли в дальний конец деревни. Изба уже была почти готова, стояла под крышей. Быстро – сколько меня не было? Я наморщил лоб, вспоминая. Да месяца полтора. Из избы вышел кряжистый, бородатый мужик лет сорока. Для мастерового – самое то, опыт уже есть и силы. В самом возрасте мужик. Увидев Андрея, зашагал к нему.
– Здоровьичка вам.
– Ты не мне – вот боярину здоровья желай.
Плотник поклонился – степенно, с достоинством.
– Терентием отец назвал.
– Что, Терентий, не понравилось житье на Литве?
– Притеснял уж больно хозяин прежний.
– За дело небось?
– Как же – за дело… Работу спрашивал, а денег не давал. А у меня – семь ртов, окромя жены. Все кушать хотят.
– Как рядиться будем? Бревна на избу мои брал, земля – моя. Половина от заработка – моя. Устраивает?
– Без обмана? – Мужик смотрел недоверчиво.
Я засмеялся.
– Без обмана, Терентий. Сколько времени надо избу закончить?
– Дня три-четыре.
– Вот и хорошо. Потом к церкви приступишь. Помощники нужны ли?
– Попробую без помощников – сыновья уже большенькие, помогут. В подмастерьях ходят у меня.
– Вот и договорились.
– Молодец, Андрей, думаю – нужного человека сыскал. Сам видишь – строимся постоянно.
– У меня еще задумка есть.
– Поделись.
– Сейчас – подальше отойдем.
– Секрет какой?
– Нет, погоди, боярин.
Мы отошли от деревни метров сто.
– Чего видишь, боярин?
Я огляделся. Сжатое поле, лес, пеньков много от спиленных деревьев.
– Не понял, Андрей, чего я увидеть должен?
– Дык в лесу деревья попилили, целая поляна образовалась.
– К чему клонишь? Говори яснее.
– Самое время пеньки пожечь и выкорчевать – пахотная землица будет. Смерда на нее посадить – все прибыток будет.
Я хлопнул себя по лбу. Вот тупица, приказчик узрел, а до меня сразу не дошло.
– Молодец, спасибо за науку. Человек на примете есть?
– Есть – как не быть, иначе не разговаривал бы. Дозволения жду.
– Ты его получил. А за старания свои, что о деле радеешь, держи рубль сверх жалованья.
Я достал из кошеля рубль и отдал. За рубль корову хорошую дойную купить можно. Молодец, Андрюха, справный из него управляющий получается. На глазах растет, не ошибся я в человеке. Если так и дальше пойдет, надо поднимать ему жалованье, глядишь – рвения добавится, мозгами шевелить активнее будет, мне опять же хорошо. Да и уехать по делам можно будет со спокойной душой. Эвон – плотника нашел, хотя я и не заикался. Думки такие были, но не говорил о том Андрею.
О лесе вырубленном подумал, что мне и в голову не пришло.
Из деревни направился я сразу в храм Святого Николы, к отцу Питириму. Свечки поставить надо было – посулился ведь после схватки с татарами, да и поговорить насчет строительства церкви или часовенки надо.
Поставил я свечи, помолился у иконы.
Из придела вышел отец Питирим, подошел ко мне, осенил крестным знамением.
– Давненько я тебя не видал.
– Сначала в поход на Смоленск ходил, потом уезжал надолго. Только вчера приехал, помолиться пришел да пожертвования сделать.
– Доброе дело.
Я отдал Питириму мешочек с деньгами.
– Посоветоваться хочу.
– Внимательно слушаю, Георгий.
– Небольшую церковь, может быть – часовенку, хочу поставить, чтобы было где помолиться, преклонить колени.
– Благое дело. Бог не оставит твоего рвения. В чем совет хочешь получить?
– Лес есть, плотник есть. Хочу, чтобы звонница была, хотя бы об одном колоколе. Приятно, когда звон малиновый о службе напоминает.
– Похвально! А место видел?
– Нет еще, затем и приехал. Деревня небольшая, и прибыток невелик, потому большую церковь не осилю в строительстве – да и прихожан мало. Укажи место, плотнику распорядись. Скажи, когда посетить деревню сможешь, я возок предоставлю.
– Чего же откладывать? Осень на носу. Давай уговоримся на завтра.
Федор подал с утра к церкви возок и привез Питирима в деревню. Я на лошади их обогнал, прибыл первым.
Питирим осмотрелся, сразу ткнул пальцем:
– Тут Божьему дому самое место, на пригорке. Опять же – для погоста хорошо.
Вот ешкин кот! О кладбище-то я и не подумал. Пока деревня была мала да жителей всего ничего, об этом думать не приходилось. Однако деревня разрасталась, жителей изрядно прибавилось, стало быть, и об этой стороне бытия тоже пришло время задуматься.
Питирим взошел на пригорок, что указал под строительство, топнул ногой.
– Здесь церковь ставить!
– Быть посему.
Я махнул рукой Андрею:
– Терентия зови, пусть с батюшкой обговорит – где, чего и как делать.
Плотник явился быстро, долго разговаривал с Питиримом, оба чертили прутиками по земле. Видимо, решили все вопросы, и Питирим подошел ко мне.
– С колоколом решил ли?
– Нет еще, а где его брать?
– Сложно, колокол заказывать надо. Льют их всего в трех местах, и заказа год ждать надо.
Я мысленно ахнул. Год! А я хотел после завершения постройки отметить это дело перезвоном.
Видя мое приунывшее лицо, Питирим засмеялся.
– Ладно, помогу тебе в твоей беде – есть у меня знакомцы. Ты часовенку ставь, а там глядишь – и колокол готов будет. Весу-то какого заказывать?
Я растерялся. Кто его знает, какой нужен размер и какой будет вес.
Питирим понял меня.
– Мыслю – пудов на пять, небольшой.
– Ага, – обрадовался я.
– Быть посему.
Возок с отцом Питиримом отправился в город, а я занялся деревней. К слову, Терентий так украсил свою избу резьбой искусной, что я долго любовался. Тем концом пришиты руки у человека!
