Глава 38

Стрельцов во главе с Данилой Пузиковым собирали спешно, чтобы до ледостава успеть добраться реками хотя бы до Волочка. На пути отряда, в Новгороде, так же как и в Пскове, свирепствовала эпидемия, но вроде дальнейшее её распространение удалось остановить с помощью застав. Стрелецкому голове я постарался объяснить идею санитарии, уверяя его, что только методичным выполнением этих обрядов можно уберечься от мора. Уходящим воинам по моему распоряжению, помимо запасов продовольствия, выдали недавно изготовленные двуручные пилы и шанцевый инструмент, необходимый для постройки укреплений.

Все три дня до отъезда Григория Пушкина мы с ним разучивали нехитрый фокус с кубком, наполненным водой. Мне его давным-давно демонстрировал учитель на уроке физики, для наглядного понимания природы атмосферного давления. Когда в первый раз жидкость осталась в посуде и не пролилась из-под холстины на пол, Сулемша оказался потрясён.

– Ты никак воду-то заговорил, – крестясь, произнёс дворянин.

– Слова тут ни при чём. Хоть мольбу твори, хоть хулу, всё едино должно получиться. Стакан токмо нужен изнутри ровный, да с дном широким, – успокоил я дорогобужца. – Ежели кубок из прозрачного стекла найдёшь, так можно, холстинку дёргая, показать, будто вода кипит от ничего. Ты, Григорий, окромя королевича, сие никому не показывай, а то мало ли, засадят тебя в подклети монастырские, пока разберут, в чём дело-то.

Останавливаться лишь на фокусах мне не хотелось. К отправке с Сулемшой в Польшу я надеялся успеть приготовить наглядный демонстратор силы атмосферного давления. Насколько я помнил, в этом опыте присутствовали две полусферы, из которых насосом откачивали часть воздуха. Мне совершенно не приходило на ум, когда этот эксперимент демонстрировали впервые, оставалось лишь надеяться, что Густаву он не знаком. В случае если бы эти фокусы оказались уже известными, я планировал перейти к химическим. На алхимика они, на мой взгляд, подействовать должны были безотказно.

В начале зимы наконец-то удалось приступить к химическим изысканиям. Селитру я очищал растворением в воде, в которую кидал кусочек мыла и взбалтывал для удаления механических примесей. Отцеженный раствор выпаривался, а потом выставлялся на холод. Таким образом удалось получить довольно чистый продукт. Серу перегоняли без доступа воздуха в стеклянной посуде, после пары повторений из минерала успешно удалялись загрязнения.

Полученные компоненты, а также уголь, перетирали, и потом смешивали угличские пушкари. Для облегчения их работы изготовили бегунковый жернов. Для зернения пороха кузнец и заезжий токарь изготовили прообраз мясорубки, в которой винт выточили из дуба, а корпус склепали в виде двух полуцилиндров, свёрнутых из полос железа. Окончательную шлифовку метательной смеси производили во вращающихся, наподобие мешалок для глины, бочках. Первая попытка использовать новый порох чуть не привела к трагедии – снаряжённую им пищаль раздуло в казённике. Явно требовался какой-нибудь прибор для измерения силы новой смеси. Изготовлением деталей воздушного насоса занимались кузнецы-замочники, коих проживало на весь город трое. Им-то я и прибавил головной боли, предложив с помощью пружины и зубчатого колеса переделкой какой-нибудь пищали соорудить измеритель мощности пороха. Получив такое устройство, становилось возможным экспериментировать и с размером зерна, и с пропорциями компонентов.

Уже давно стоило задуматься над введением системы измерительных величин. Одинаково именуемые меры объёма, расстояний и веса отличались в разных местностях. Аршин мог значительно меняться, в зависимости от того, что и где мерить. Особенная беда была с малыми величинами. Для того чтоб получить изделия нужного размера, вместе с заданием посылались размерные эталоны в виде деревянных реек, шнурков с узлами и всяких фигурных форм, именуемых кружалами. Мне давно хотелось иметь хотя бы термометр, но пока не удавалось получить ровную, прозрачную, тонкостенную стеклянную трубочку. Кузнецы определяли температуру металла по его цвету, по скорости воспламенения щепок и испарения плевка. Для химических опытов требовались более точные методы.

За три недели до Рождества из Углича отправлялись в разные стороны санные обозы. В Устюжну Железопольскую уезжали строитель плотин Карп со своими помощниками, двое мастеров-кирпичников да артель нанятых плотников-сицкарей с образцом промывочного стана для руды и набором инструментов от кузнеца Миронова. В Москву и Ярославль отправлялись торговые караваны. Везли они на продажу сукно, уклад в прутах и полосах разных сортов да несколько сот пудов гвоздей. Эти нехитрые скобяные изделия начал массово катать на стане Акинфов. Прокатные валки и вертикальный молот для рубки заготовок и штамповки шляпок удешевили процесс изготовления гвоздей в несколько раз. Я ещё в конце осени принимал семерых возмущённых кузнецов-гвоздоделов Углича. Конфликт с ними удалось уладить путём организации этих челобитчиков в артель да выдачи им беспроцентного кредита на устройство такой же, как у Фёдора, мастерской.

После отправления обозов с товарами я фактически переселился на другой берег Волги, поближе к своим лаборантским палатам. Для работы с химикатами мне требовались помощники, не особо религиозные, которых несложно было уговорить помалкивать об опытах при посещении ими церкви и работать в праздники. Задачу подыскать мне в помощь неболтливых расторопных пареньков поставил Ждану.

– Вот, полюбуйся, привёл свейских полоняников, – дядька притащил с собой двух ребят лет тринадцати уже на следующий день после получения задания. – Лучше всех в работном доме шерсть перебирали, глаз у них зоркий да руки ловкие. Опять же русской речью научились молвить сии юнцы, хоть и молчуны изрядные. Вот токмо в истинную веру переходить не желают.

– Как зовут? – обратился я к одному из парней, на вид постарше и покрепче.

– Юкка Иванайнен, – представился тот.

– Странное прозвище родовое, откуда такое? – поинтересовался я фамилией будущего помощника.

– Деда Иваненом прозывали, – объяснился молодой финн.

– Ясно. Юшкой Ивановым значит, будешь, или Юркой, что то же самое, – мне пришло в голову переименовать подростка.

Тому такая смена имени не сильно понравилась, он нахмурился, но возражать не решился.

– Тебя как кличут? – поинтересовался я у второго.

– Стен Михельсон, отца Михелем звали, – шустро ответил мальчишка.

– Свей? – стоило уточнить его национальность.

– Хами, по-русски народ емь именуемый. Именование эдакое издревле у нас в роду, ещё прадеда им крестили.

– Ладно, теперь Стенькой Михайловым будешь, а повзрослеешь, то и Степаном. – Переведённые имена и фамилии мне запоминались лучше, а то уже от кучи разнонародных прозвищ голова шла кругом, словно тут не Углич, а Вавилон какой-то.

На удивление, мои новоприбранные лаборанты освоились довольно быстро, особого испуга перед бурлящими химикатами они не испытывали. Это имело и не очень приятные последствия – ожоги термические и кислотные происходили ежедневно. Уже к Рождеству парни выглядели так, будто я их три недели огнём пытал. Похоже, именно так считали все окружающие, нашу лабораторную избу местные жители обходили за версту. Я в свою очередь изучил практически все финские чертыхательства и богохульства – «перкеле», «хииси» и «лембя» призывались в нашей химической мастерской ежечасно.

За декабрь мы вполне научились получать различные кислоты в небольших количествах. Первой сжиганием серы изготавливалась серная кислота или, как здесь называли, купоросное масло. Затем воздействием полученной едкой жидкости на соль и селитру получали её соляный и азотный аналог. Получать серную кислоту в более-менее больших количествах не получалось, моя идея со свинцовыми камерами оказалась неуспешной. Видимо, в местном свинце присутствовала куча примесей, и его разъедало. Со дня на день ожидался обоз из Устюжны, с ним должны были прибыть заказанные мной летом чугунные реторты. С этими литыми колбами я надеялся начать очистку металла так, чтобы не терять примеси, среди которых могли оказаться довольно ценные.

В самый канун Рождества Ждан Тучков всё-таки забрал меня в княжеские палаты, моё присутствие на праздничных церемониях являлось обязательным. Юшка и Стенька, довольно скромно отпраздновавшие этот праздник десять дней назад, остались проводить дальнейшие опыты самостоятельно. Им я поручил смешать в очень малых количествах крепкое хлебное вино и аква виту с селитряным маслом и осторожно прокипятить состав. Очень уж мне хотелось получить эфир для анестезии. Помимо этого, кузнец Миронов привёз с городской бойни два воза потрохов скота и заказал моим финским помощникам изготовить для него в чугунках кровяной соли.

Рождественские праздники стали для меня тяжёлым рабочим временем. Находиться днями напролёт на праздничных богослужениях выходило крайне утомительно. Я с нетерпением дожидался окончания первой послерождественской седмицы, после которой торжественные литургии служились уже не каждый день. Однако второй день января принёс новые проблемы.

– Мальцы с того берега прибежали, бают, мол, литвинский наймит в твоих потешных хоромах замертво валяется. Отчего Богу душу отдал, не поймёт никто, может, зельем каким отравили, – ошарашил меня утренней новостью Ждан.

Спешно собравшись, я отправился с дядькой к своей лаборатории. У входа в неё переминался с ноги на ногу немного испуганный Стенька Михайлов.

– Чего топчешься? Покойников не видывал? – грубовато обратился к нему Тучков.

– Видел, токмо уж больно страшно сей вор помер. Пена кровавая изо рта, а ликом – будто преисподнюю увидел, – оправдывался паренёк.

С изрядной опаской мы вошли в помещение. Покойник валялся на полу, перед смертью его явно скручивали судороги. На полу валялся опрокинутый чугунок, из него вытекла сероватая масса.

– Яз сей горшок на ночь томиться в печке оставил, видно, литвин в него любопытствовать полез, – сообщил молодой помощник.

– Чего вы в нём варили? – поинтересовался я у паренька.

– Жёлтую соль пробовали переварить, яко селитру, угля насыпали туда да золы, ещё ржавины железной, маслом травленной, – перечислил мне рецепт адской смеси Михайлов.

Чугунок осторожно вынесли на улицу и вытряхнули его содержимое на землю. Стенька раздробил обухом топора спёкшуюся массу на более мелкие куски, и нашему взору предстала мешанина случайно полученных веществ. В кучке раздробленных комков присутствовала стекловидная серая масса и что-то типа пережжённой земли, раскрашенной в цвета от зелено-чёрного до ярко-синего.

Осторожно, прутиком в вытянутой руке, я поковырял выброшенные из горшка химикаты. Даже на расстоянии полутора метров от них исходил странный горько-пряный запах, который мне был явно знаком по прежней жизни.

– Стенька, ты на улице попробуй одну часть этого зелья водой развести, а другую – крепким хлебным вином. Токмо близко не подходи, поглядим, чего выйдет, – отдал я распоряжение своему юному помощнику.

– Ждан, земляков сего умертвого литвина надо бы опросить, – вспомнилось мне о товарищах незадачливого вора.

– Уже послал людей, должны сыскать, – отрапортовал Тучков.

По возвращении во двор княжеских палат к нам доставили младшего из наёмников-литвинов, именем Иванко, того, которому полтора года назад лечили перелом. Последнего шляхтича из троих разыскать нигде не могли.

– Сказывай, чего с покрученниками своими измысливали, да зачем воровски в княжьи палаты лезли? – зарычал на него удельный казначей.

– Яз ничтоже не ведал, то всё Богданка с Юрком затеяли, – оправдывался перепуганный парень. – Учали они сговариваться, мол, княжич на отшибе зелье варит, из коего злато извлекает. О таковом, де, мы слыхивали в Несвиже, городке князя Криштофа Радзивила, от иезутских братьев.

– Пошто ранее не донёс, изменник? – продолжал допрос Ждан.

– Дак, мнил, языки почешут да перестанут. А сего дня перед рассветом прибёг до меня братанич, Микитка, сам белый, очи вытаращены. Молвил, де, полезли они глянуть, чего у князя за рекой деется, там Богдашка из печки горшок достал да полез в него, мол, в нём злато народится. Из той железной крынки бес выскочил да давай родича нашего давить, тако и задавил до смерти. Микитка коня, от волостителя данного, со двора свёл да и сбёг, куды глаза глядят, – изложил все известные ему сведения литвин.

– Брешешь, – не особо поверил в рассказ дядька. Но тревога от возможности встречи с бесовщиной всё же им овладела, и, повернувшись ко мне, он предложил: – Надо бы протопопа какого позвать, освятить наново избу, от греха подальше.

Тучков начал распоряжаться об организации погони, а я задумался о составе случайно полученного яда. Казалось весьма вероятным, что юные финские химики получили какой-то вариант цианплава, при разложении выделявшего смертельно ядовитые пары. К Стеньке с Юшкой отправили дворового слугу с приказом прибыть к князю, их явно стоило обучить минимальной технике безопасности.

Высланный вдогонку за бежавшим литвином разъезд вернулся ближе к ночи с пустыми руками.

– В тридцати верстах по Ярославской дороге беглец Юшка коня загнал вусмерть. Оттуда он в лес побежал, в бурелом самый. Куды он из чащобы зимой денется, – знамо дело, на корм дикому зверю пойдёт, – доложил о результатах погони поставленный в головах дворянин.

Во второй половине января вернулись наши торговцы. Семён Васькин, ездивший в этот год в Москву, давал нам с Тучковым краткий отчёт:

– Сукно яз сразу скопом отдал гостям суконной сотни. Остатний срок гвозди да уклад расторговывал. Торговлишка шла, дал Бог, здорово.

– Великой ли ценой купцы ткань нашу шерстяную брали? – интересовался рачительный казначей.

– Чуток сбросил от запрошенного. Вот токмо когда сказывал я гостям сим, что по весне сызнова прибуду, да товару поболее привезу, сдалось мне, не обрадовались купчины моим словам.

– Да пусть какие хошь морды воротят, лишь бы деньгу платили, – радовался прибыткам казначей.

Приказчик, направленный в Ярославль, также вернулся с хорошим результатом. Все угличские товары оказались проданы, да куплено немало из потребного для княжеского обихода.

Запустив в начале февраля две перегонные чугунные реторты для очистки свинца, я испытал немалую радость. Извлечение попутных примесей из металлов в условиях конца шестнадцатого века могло принести значительные барыши. Первым делом мы отогнали из нескольких пробных пудов свинца летучие примеси, а именно цинк и сурьму. Наш перегонный аппарат получился достаточно примитивным и не герметичным, от чего изрядная доля извлекаемого испарением металла окислилась. Но и полученный окисел, жирноватый белый порошок, оказался весьма ценным и дорогостоящим продуктом – белилами.

Следующим этапом я применил кустарный, знакомый мне ещё со времен дикого капитализма способ извлечения серебра из свинца. В неочищенное сырьё, расплавленное в ванне, высыпался истолченный в порошок цинк, а всплывавшая пена снималась продырявленным по типу дуршлага черпаком. Путём ряда последовательных операций из двух десятков пудов свинца извлекли более трёх гривенок серебра. Полученный драгоценный металл соответствовал по весу монетам номиналом в девятнадцать рублей с копейками, в то время как угар исходного продукта и стоимость переработки составили бы от силы четыре алтына с пуда. Учитывая продажную стоимость цинковых белил, выходило, что свинец нам достаётся даром.

Как раз когда я пребывал в лёгкой эйфории от нахождения быстрого источника дохода, ко мне пришёл Бакшеев.

– Сынов из десятных грамот не выписывают, да ещё воевода озлился, да за крестьян сбегших недоимки требует сполна внести, а с каких прибытков платить? – сообщил хмурый воин.

– Так они же из служивых не уходят, мы их в Угличе поверстаем, – полученный детьми Афанасия запрет на переезд меня удивил.

– Вот посему им и отказ. Бают, в позапрошлых летах указ вышел, чтоб во владычные или удельные дворяне не писаться до полной отставки. Кто ж её даст-то, безруких да кривых бывало из повёрстанных не выписывали. Пока царю челом не ударишь, в разрядах дьяки не почешутся.

– Серебра тебе дам, выплатят твои сыны подати, – постарался успокоить я рязанца. – Почему ж с дворян требуют то, что крестьяне не доплатили?

– Со стародавних времён так заведено, ещё от прадеда твово, государя Ивана Васильевича. Что вотчинники да поместные перед казной ответ держат за недоимки пашцев, кои за ними жительствуют, – прояснил ситуацию Бакшеев. – Хоть сдаётся мне, не ладно сие. В вотчине над старожильными страдниками волоститель полный господин, восхочет – на иное место свезёт, аль, за ради Христа, на волю отпустит. Помещик же в своих крестьянах не волен, они не ему – земле крепки.

В местных отношениях между государством с одной стороны, дворянскими и церковными землевладельцами со второй и тяглым населением с третьей мне разобраться было крайне непросто. Помимо писаных законов, имелись царские указы, большинство из которых никто сроду не видел, но краем уха что-то о них слыхивал, да всё это накладывалось на сложные традиции и обычаи. В общем, русские поземельные и лично-обязанные отношения завязались в гордиев узел не чета фригийскому.

Как раз в тот момент, когда я размышлял о необходимости хоть как-то систематизировать царские указы, мне доставили один из них, совсем свежий. В этот раз «царь указал и бояре приговорили» к тому, чтобы угличская шерстяная ткань торговалось штуками только в пределах удела, а на остальной территории страны – только оптом и исключительно в руки купцов суконной сотни. Да уж, встревоженные конкуренты, по всей видимости, имели крепкую поддержку в высших эшелонах власти. К сожалению, об условиях, которые мне могли предложить новоявленные скупщики-монополисты, я догадывался, даже их не читая и не слыша. Как минимум меня непременно постараются ограничить в продажной цене и в количестве произведённого сукна. Мануфактура по переработке шерсти, в которую вложили огромное количество усилий, становилась практически ненужной. Конечно, можно было бы бить челом царю Фёдору Ивановичу и просить о помощи боярина Бориса Фёдоровича, но что-то мне подсказывало, что указ этот появился при их участии и совершенно неспроста. Стоило подумать, как обойти это крайне несвоевременное царское постановление.