Глава 6
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО РОЙЯЛ НЭВИ!
Лучшая броня, лучшие пушки, лучшие машины. Да и, в конце концов, большее корыто дольше тонет. А еще британских броненосцев было целых три. Все, что было у русских, — боевой опыт и грозная слава. А еще — вера в пушки, которые не разрывает!
Точно отмеренные заряды, аккуратно выставленное возвышение. Восемь залпов — до накрытия, десять — до попадания.
Вот головной, под вице-адмиральским флагом, запарил и начал отставать. Над «Невским» проносится могучее «Ура!» Значит, осталось два. Один на один, двенадцать нарезных семидюймовок Уэрты против восьми девятидюймовок Армстронга. Правда, действует на обоих кораблях ровно половина артиллерии: шесть и две соответственно. Возвышенное расположение центрального погонного и ретирадного орудий русским почти не мешает. Приноровились.
Но девять армстронговских дюймов в упор — не по слоистой броне «Невского». Зато враг подошел достаточно близко, чтобы попытаться… Над голой — любители парусов морщились: «Крысиный хвост!» — мачтой взлетает сигнал. Пришло время, и из-за надежной защиты железных боков товарища выскочил «Василий Буслаев»… Вычищенное и покрытое лучшей тропической обмазкой днище. Заклепанные клапаны, взбивающие воду в пену винты. Никто не знает, сколько узлов выжал храбрый кораблик на той трети мили, что стала для него мерой доблести…
Полный борт восьмидюймовок — в упор! И еще раз, не столько вдоль, сколько сверху вниз, в горящую руину, на которой выше ватерлинии ничего целого или живого. Но проваливающийся под воду нос бывшего блокадопрорывателя успел коснуться нежного, тонкого железного борта — под бронепоясом.
Таран на хрупкий, истинно гоночный корабль не сумели приспособить даже полубезумные гении с завода Уэрты. Зато пристроили шестовую мину. Триста фунтов пироксилина ушли в небо, вода рванулась провожать. Корабль, оседающий носом. Корабль, заваливающийся на борт. Размен фигур! По шлюпкам на этой войне стрелять пока не принято. Только с «Буслаева» спускать нечего и некому, с британца — некогда. Над волнами недолго держится купол днища с облепившими его людьми. Кончено!
Теперь — один на один. Враг рвется на пистолетный выстрел. Уже можно прочитать гордое название: «Эйджинкорт». Залп… Щепа летит по каземату, но расчеты возвышенных носового и кормового казематов не тронуты. Ответ… Подбили! Отвечает только одно орудие врага… По палубам русского корабля летит: «Вспомним Метаморос!» Тоже ведь стояли против трех. И выстояли!
Начался страшный бой к борту — как в старые, парусные времена. Бомбические орудия батареи «Эйджинкорта» бьют в броню «Невского», словно в дверь стучат. Ногами. С разбега, в прыжке. Громко, страшно — и без единого промятия. Из броневых рубок русского крейсера размеренно стрекочут «кофемолки». На броневую крышу англичанам и носа не высунуть, труба — решето. Потом одна из картечниц перенесла огонь на орудийные порты главного калибра…
Сколько сменилось расчетов у наполовину открытого орудия?
Но «чемоданы» с гремучим порохом — может быть, из того хлопка, за который нейтральные испанцы поставляют Конфедерации английские машины — продолжают лететь, попасть же в идущий борт о борт корабль нетрудно. Броня обоих кораблей решительно проиграла состязание главному калибру, и теперь, как во времена Ушакова и Нельсона, решается — кто первый накидает в противника достаточно железа, чтобы тот сломался и выкинул белый флаг. Или пошел на дно, отстреливаясь до конца.
«Счастливых снарядов» в этом бою не случилось. Русские семидюймовки выбрасывали снаряды чуть реже, чем раз в две минуты, — помогало ручное заряжание, мешали усталость расчетов и потери. Британские восьмидюймовки рявкают чаще — у них шире жерла, но легче снаряды. Единственное орудие главного калибра бьет — сквозь броню и подкладку, прямо по пушкам, механизмам и людям — раз в четыре минуты.
«Эйджинкорт» избитый, горящий, кренящийся — отвернул. Только для того, чтобы «Невского» догнал второй английский броненосец, «Минотавр». На нем — минус котел. На русском крейсере — минус труба и частичное разрушение искусственной вентиляции. И снова — борт о борт, а у этого целы оба больших клыка… Залп. Ответ. Залп. Ответ. Люди из аварийных, пожарных и связных команд становятся к пушкам, заменяя убитых комендоров и подносчиков. Залп. Залп. Вспышка, но не попадание. Разорвало! Сказалась особенность снарядов системы Армстронга с мягкими цинковыми выступами, которые следует аккуратно завинчивать в пушку вдоль нарезов. Мало что долго, так в горячке боя немудрено мягкий выступ немного примять. Кто-то из английских артиллеристов ошибся, и вот результат — у отличного броненосца больше нет главного калибра по обращенному к врагу борту.
Легче не стало. К этому времени в счет шли и бомбические пушки — точно такие, как те, на которые принято списывать успех Нахимова при Синопе. Разрывные снаряды залетали в прорехи броневого борта — здоровенные, что ворота сарая, взрывались огнем и осколками… Гладкие восьмидюймовки сделались вполне эффективны! Они и всадили недостающие до потопления двадцать снарядов в истекающую огнем и паром руину.
К этому времени «Александром Невским» никто не управлял. На месте носовой рубки вознеслась странная скульптура из лохматящихся железных полос. Кормовая была почти цела, но старший помощник Мецишевский командовал только установленной в рубке картечницей. Трубы и телеграф вышли из строя, связная цепочка разорвана. Там, внутри истерзанного корпуса, кто-то еще боролся с огнем, а машина, точно в бою трехлетней давности, упорно тащила плавучий костер в сторону берега, что временного командира вполне устраивало. До своих не дойти — так почему не выброситься на нейтральный, кубинский, берег?
Возможно, выброситься бы и удалось. Но огонь добрался до погребов. Владычица морей одержала трудную победу.
Капитан 2-го ранга Адам Мецишевский пришел в себя, когда его втащили на борт рыбацкой лодки. Испанцы видели бой… и решили немного утереть нос англичанам, избавив нескольких храбрецов от плена. Потом это станет местной легендой, одно суденышко в россказнях превратится в целую флотилию. Русские туристы будут обходить выбеленный солнцем памятник над могилой русских моряков, читать имена. Гиды особо укажут на имя Николая Римского-Корсакова — блестящего офицера, гениального композитора, чья мелодия оборвалась на увертюре. Напомнят, что в составе русского флота всегда будет находиться миноносец или торпедный катер его имени. Они покажут поднятые со дна пушки «Невского», якорь «Буслаева», макет шестовой мины. Это будет. Годы спустя.
А пока капитан Мецишевский жив и не в плену… Не один. Еще — пятнадцать человек. От трех с лишним сотен экипажа!
Англичане отделались легче. У одного из уцелевших кораблей — дыра в котле и разрыв пушки главного калибра, другой — вовсе калека, чинить и чинить. До визита в док годятся разве в плавучие казармы для собственных экипажей и пленных с «Невского». Кстати, в этом вопросе просвещенные мореплаватели весьма щепетильны: спасти поверженного противника — дело чести. Тем более обязательное, что неприятель при этом попадает в плен. И — дополнительная пощечина союзникам: в отличие от французов, англичане не только победили, но и проявили благородство! Спасли русских, теперь можно отправить их в метрополию. Офицеров примет морской лорд и в долгой речи превознесет их мужество, умение и заслуги. Почему? В этой войне было слишком мало морских сражений. А Великобритания не должна выглядеть второстепенным союзником, только и способным выставить на поле боя отлично обученный и оснащенный, но очень небольшой экспедиционный корпус. Кроме того… с русскими идут переговоры. И подобное отношение покажет, что на Даунинг-стрит склонны заключить мир, — а иначе переловят даже лучшие русские крейсера!
Но и это — в грядущем. Теперь Мецишевский, с трудом подбирая редкие испанские слова, засевшие в памяти после рейсов по прорыву блокады, сказал:
— Гавана. Найти… — хорошо, что вспомнил имя поставщика железной руды, — сказать: «Русские, „Невский“, нужно Чарлстон». Получить доллары. Много. Три сотни.
Рыбаку столько не выловить в жизни. Но кубинец деловито уточняет:
— Зеленые спинки? Серые? Синие?
— Золото.
Испанец думает. Неужели мало?
Нет.
— В Гаване северные гринго, — сообщает, — два крейсера. Риск, понимаешь? Пятьсот долларов. Тогда я отвезу вас в Южную Каролину сам. Не Чарлстон, бухта рядом. По рукам? Взял бы дешевле, но если нас поймают, у меня отберут баркас.
Неделю спустя Мецишеский стоял навытяжку и слушал начальственный разнос.
— Ру-усски-е-е-е… — у адмирала Такера местный выговор прорезался. — Понимаю. Национальное. Но вы, мистер Ханли?
— У меня тоже должок, — изобретатель подводной лодки в штатском, но стоит ровно и подбородок с элегантной, хоть и чуточку недоухоженной бородой вздернул высоко, — не к англичанам. От нашего правительства… За аванс по «Айронсайдз» я еще не расплатился.
— Расплатились. Сполна. Янки так боятся ваших лодок, что отнесли линию блокады на двадцать пять миль от порта. Блокада Чарлстона теперь и юридически, и фактически ничтожна. Недаром в Мобайле и Уилмингтоне строят еще по три «Ныряльщика». У вашего оружия есть репутация, мистер Ханли.
Хорэйс Лоусон Ханли аж позеленел:
— Репутация, построенная на лжи, не может вечно приносить дивиденды. Рано или поздно она выйдет боком… Вы, адмирал, как христианин и джентльмен не можете со мной не согласиться. Мне надоело топить только списанные лоханки! Моим парням надоело ходить в море на пустые прогулки! Дайте нам дело. Дайте нам показать, чего стоит подводная лодка. Пожалуйста, сэр!
Командующий эскадрой обороны Чарлстона промолчал. Сделал шаг вбок. Посмотрел в глаза.
— Теперь вы, мистер Мецишевский. Понимаю — корабль, на котором вы долго служили, боевые товарищи… Прочие эмоции. От жены нахватались? Подай ему номер шестьдесят четвертый прямо со стапеля и все четыре подводные лодки! Право, беременные леди поскромней. Персиков там в марте захотят или ананасов маринованных… Вы морской офицер, должны понимать, что мое дело — защищать Чарлстон. А не отдавать значительную часть сил на авантюру…
Спорить с Такером не приходилось. Да, авантюра. Только в изложении Алексеева она казалась пусть и рискованной, но вполне осуществимой. Действительно, что имелось в качестве вводной? Кингстон на Ямайке. В порту, как мухи в патоке, — два лучших английских броненосца. Оба — дышат на ладан. Их и так чинить не один месяц. Но починить можно. И тогда что — здравствуй, «Анаконда»? Та же змеюга, лишь пятнышки другие? А вот если уложить эту парочку на дно, да при этом еще покорежить… Англичане умеют поднимать корабли. Но провозиться им придется достаточно долго. Возможно, достаточно долго, чтобы дождаться, когда на Рейне или Дунае затрещит.
Дальше — начинался обзор наличных сил.
Первыми шли броненосцы. Их в Чарлстоне четыре, и три новых — защищенней и грозней, но, увы, никак не мореходней и не быстрее старой доброй «Чикоры». Все те же пять или шесть узлов… Да и то, что на Юге наловчились хоть какие судовые машины строить — чудо!
Пройти мимо укреплений Кингстона они, быть может, и смогли бы. А вот преодолеть путь от Чарлстона до Ямайки — никак.
Вторыми рассмотрели блокадопрорыватели и крейсеры. Легкие корпуса, мощные — для их размера — машины. Ни большую пушку поставить, ни броню навесить. Воевать могут, но только с купцами. Зато по морю — куда угодно, и быстро.
— Они, — сказал тогда Алексеев, — только оружие нужно другое.
Обдумали ракетные станки. Хорошо, дешево, в Конфедерации делают. По весу — легко. Недостатки: бьют неточно и заряд слабый. То есть поджечь город ими можно. Потопить броненосец — нет.
— Нет, — сказал тогда Мецишевский, — я города не жгу. Что еще? Мины?
Если бы «Эйджинкорт» и «Минотавр» куда-то плавали — да, почему бы и не мины? Конечно, минировать незаблокированный порт против морского права, но всегда можно сказать, что опасный груз попросту перевозился в Галвестон и был смыт с палубы в шторм. Почему около Ямайки? А заблудились… Русские вообще не морская нация…
Вот тогда к двум заговорщикам присоединился третий. Мистер Ханли. Который спокойно сообщил, что он готов утопить все, что плавает. Для чего немедленно переоборудует одну из лодок на старый манер — с людьми, крутящими вал.
— У новых лодок, что на сжатом воздухе, — радиус, — сообщил печально, — а так… Если бы можно было Кингстон подтянуть к Чарлстону! Переместить, так сказать, ближе к центру круга…
Теперь и не вспомнить, кто предложил сделать центр круга — то есть района действия пневматических лодок, подвижным. Идея была безумной… ее честно пытались утопить. Но она всплывала, как пробка!
«Ныряльщик» Ханли, даже усовершенствованный, не намного больше хорошего баркаса. Подвесить все четыре имеющиеся в Чарлстоне штуки на шлюпбалки блокадопрорывателя, подойти к Ямайке. Двадцать пять миль до Кингстона лодка преодолеет за пять часов. Если подойти засветло, удирать придется в утренних сумерках, в самую собачью вахту.
Изобретатель потирал руки. Не терпелось по-настоящему доказать годность своего детища. А кроме того…
— Решайтесь, джентльмены! Кстати, шкура «Нью-Айронсайдз» стоила сто тысяч золотых долларов. Я тут поспрашивал у коммерсантов, во сколько они оценят уши или хвосты «Эйджинкорта» и «Минотавра». Цифры мне понравились.
— При чем тут деньги? — удивились русские, один из которых был еще и поляком.
— При том. Что-то мне подсказывает, что русская казна устала от выходок капитан-лейтенанта Алексеева… Да и капитан 2-го ранга Адам Мецишеский в полтысячи долларов обошелся. Золотых, между прочим!
На это возразить было нечего. По технической стороне вопросов тоже не возникло. Как ни странно, но более сложные лодки на сжатом воздухе пользовались у южных моряков заслуженной любовью и уважением. В отличие от аппаратов на мускульной тяге, они пока не угробили ни одного человека, хотя тонули не реже раза в месяц. Все дело в маленьком клапане, позволяющем выпустить воздух из большого баллона в кабину пилота.
Так что, оказавшись в отказывающемся всплывать аппарате, подводник не паникует. Действия отработаны доброй сотней учений. Сначала — вырвать скобу, освобождающую притороченный к корпусу буй. Так лодку быстрей найдут, и, если самому выйти не получится, достанут раньше, чем у пилота закончится воздух. Потом — поворот рукоятки, шипение, ржавый запах сжатого воздуха. Столбик ртути в манометре внутреннего давления, бегущий вверх. Вот он догоняет столб давления забортного. Все. Карандашом — запись в журнал: «Покидаю лодку…» Взгляд на часы. В журнал — часы с минутами. Саму тетрадь — в кожаный мешок, мешок — под приборную доску. Отвернуть люк — основной, в смотровой башенке, или запасной, что сбоку, если угораздило застрять на дне вверх ногами. Набрать в легкие побольше воздуха, откинуть люк. Вытерпеть встречный поток воды — и всплывать.
Работа пилота подводной лодки перестала быть подвигом, но люди-то в отряд набрались самоубийственно храбрые. Что они получили вместо громкой славы и страшной смерти? Рутину «боевых» выходов с задачей попугать янки смотровой башенкой? Мелкие просьбы портового начальства. «У вас же есть остекленный люк в днище? Гляньте, где „Генерал Ли“ посеял якорь! Премия пятьдесят долларов!» Стоило Ханли намекнуть на поход в глубокие воды да на веселые доллары — строй сделал шаг вперед. А уж как стало известно, что экспедицию поведет кэптэн Алексеев…
Увы, лодок мало. Нужен корабль, который мог бы незаметно проскользнуть к Ямайке. И очень быстро удрать! Блокадопрорыватель! А лучшие корабли этого типа — правительственной постройки. Вот и приходится клянчить у конфедеративного флота новинку. Прямо со стапеля! Увы, Суровому Джеку вожжа под хвост попала.
— …Итак, вы собирались покончить с собой, пусть и способом, который ваша разлюбезная католическая церковь не осудит… Что вы скажете Грейс, кэптэн? Наврете, что вернетесь?
— Правду, сэр. Что ухожу в бой.
— А смысл этого боя? Ну?
Такер задает вопрос Мецишевскому — но отвечает ему Алексеев. Капитанская привычка. Младший по званию привык, что командир — он. Вот и выручает бывшего подчиненного.
— Доказать, что мы и с гибелью «Александра Невского» не прижаты к берегам и портам, сэр. Подобная акция теперь, в свете открывшихся переговоров, может иметь значительный политический вес, сэр!
— Перебиваете старшего по званию, кэптэн? Мальчишка. Ваши эполеты доказывают ваше мужество и ваш талант, но не делают вас старше. Вы говорили о политике… Что ж, открою тайну — ко мне заглядывали из русского посольства. И особо просили, чтобы я помог пережить войну одному молодому человеку, который достаточно погеройствовал. Мол, после войны России пригодятся живые львы, орлы и прочая… геральдическая фауна. Догадываетесь, о ком шла речь? И я полагаю, что посланник имеет куда больше прав определять именно политику страны, чем простой капитан без корабля.
Алексеев тяжело, без наигрыша, вздохнул.
— Не хотелось приводить этот аргумент, — сказал, — но приходится. Я имею определенное право судить о выгоде Российской империи. И, если прижмет, шагать через рекомендации господина посланника.
Шагнул, протянул руку. Блеснуло золото.
Не взятка — маловато одной монетки даже для самого продажного адмирала. Но на этой монете был профиль.
— Николаевский червонец, — пояснил Алексеев. Или принц Евгений? — и я не намерен посылать людей на смерть. Только вести за собой. Кажется, этот образ действий соответствует понятию о чести морского офицера.
Суровый Джек оперся руками о стол, осмотрел исподлобья команду из иноземцев и штатских. Полированный дуб обиженно скрипнул.
— То есть все ваше отнекивание?
— Вам, сэр, понравилось бы, если б вас все считали бастардом? Пусть и высокорожденным? Получать незаслуженные чины и ордена? Или изображать простого офицера, когда — здесь или сейчас — нужен представитель династии?
А Такер-то в стол смотрит, не в глаза «мальчишки»! Наконец признает:
— Нет.
Это адмирал понять может. Легко. Всякий южный джентльмен — немного король, и главы хороших семей истинно по-королевски числятся под номерами. Уэйд Хэмптон Второй, например… Что интересно, эта молодая аристократия сосуществует с демократией, почти не пересекаясь. У джентльменов есть множество других дел, кроме как в выборах участвовать! Война — другое дело.
Адмирал опускается в кресло, притягивает лист бумаги. Ковыряет пером в чернильнице, словно там вместо чернил — желатин. Хотя… кто знает, из чего делают конфедеративные чернила? Пишет. Задумывается. Отодвигает бумагу.
— Если вы без толку свернете башку, это ничего хорошего не даст. Я хотел бы верить, что вы вернетесь, но — не бездоказательно. Итак, кэптэн, вводная: вы на мостике «Невского». Вас перехватывают два «Эйджинкорта». Ваши действия… На размышление — три минуты.
Так нечестно! Алексеев… павшие товарищи… Как можно ставить задачу, подразумевающую, что погибшие со славой — не справились? Но Евгений просит позволения закурить. Извлекает портсигар, нож, спички… Движения неторопливы и точны, словно все мысли посвящены раскуриванию гаванской сигары. Вот дым повалил, словно крейсер на экономический ход вышел. И наконец слова:
— Какой у меня боекомплект?
— Ваш обычный.
— Мой? Отлично. Значит, держусь на дистанции, на которой броня еще держит, как можно дольше. Заряд — двенадцать, возвышение на максимум, снаряд — шрапнель с дистанционной трубкой.
— Что? Шрапнель? На море?
— Угу. У «Эйджинкортов» часть пушек на палубе, сверху не закрыта. А еще у них нет боевых рубок… Когда броня начинает трещать, разворачиваюсь и иду на пистолетный выстрел. Добивать или тонуть — ну и надеяться, что отвернут.
— Безумие… — но бумагу к себе притянул. Небрежно черкнул закорючку. — Номер шестьдесят четвертый — ваш. Не продаю, так что поднимете флаг Конфедерации. Лодки — ваши. Капитан — Мецишевский, старший по званию. Командир флотилии подводных лодок — Ханли. Командует операцией — временный полковник армии КША Алексеев… Временное морское присваивать некогда. Обойдетесь сухопутным!
Дело сделано.
Только теперь придется идти к Грейс. Она ирландка, она поймет. Мужчина должен уходить — в море или на войну. А вот…
— Евгений, а что ты скажешь Берте-«Ла»?
— Ничего… Я ее не видел неделю. А раз наше оружие — лодки, то мне завод Уэрты не понадобится.
— Но кроме завода?
Алексеев останавливается. Медленно, по складам, выговаривает:
— Ни-че-го. Она сказала: «Нет». Я намерен уважать ее решение.
— Даже если выйдешь в адмиралы? Получится — союзники точно тебе лавровый венок на воротник предложат.
— Она ясно ответила, Адам. И количество шитья на рукавах тут ничего не значит.
На переделки — одна ночь. Изменить шлюпбалки, переделать тали, протащить паропроводы от машины к установленным вдоль бортов вместо пушек компрессорам — лодки сжатым воздухом «бункеровать». Палубу подкреплять не приходится — отдачи у компрессора нет. Из гавани исчезли затемно. Зато рассвет встретил стремительное суденышко в открытом океане, одинокое и свободное, гордое свежей надписью на белоснежном борту: «Гаврило Олексич». Это вместо планового «Чикахомини».
И вот — снова буруны за кормой, ветер в лицо, враг — впереди. Снова все ясно и понятно… не то, что на берегу. Даже то, что на берегу. А что неясно — можно спросить. Вот мистер Ханли и спрашивает. Интересно ему…
— Капитан, так вы и правда… сын царя?
Мецишевский делает вид, что сосредоточенно разглядывает волны прямо по курсу. Словно его начавшийся разговор не касается вовсе и ушей у него нет.
— Насколько мне известно, нет. И, по правде говоря, жить с клеймом «цареныша» мне совсем не хочется. Но какой у меня был выбор? Либо — спустить врагу смерть товарищей, позволить затянуть удавку на шее союзника… и пустить слухи, что меня берегут. Либо — сыграть на головы с сильнейшим противником — но свою игру… и пустить слухи, что мое влияние слишком велико для простого капитан-лейтенанта. И что должен выбрать человек чести?
Ответом стало рукопожатие:
— Мне нравится ваш подход, сэр! Впрочем, иначе меня бы здесь не было…
Уходит — в сотый раз проверять рукотворных рыб, инструктировать пилотов. В последний момент один из американцев все-таки заболел осторожностью, и его заменил русский доброволец. Изобретатель ему уделяет тройное внимание — но разве оно заменит полсотни настоящих погружений?
А на мостике начинается новый спор славян между собою. Командующий соединением сложил руки на груди — жест спокойствия, — но пальцы молотят по предплечьям… Нервы.
— И все-таки зря ты с нами пошел. Что будет с Грейс, если ты не вернешься?
— Не зря. Я неплохо помню свои чувства после… того письма. Общество мистера Ханли — не лучший вариант для мужчины, который сомневается в собственной правильности. Того и гляди потянет на подвиги. Что теперь — лишнее. Со всех сторон.
Алексеев дотрагивается до звезд на вороте серого сюртука. Мягкий жест, нежный… да он его от мисс ла Уэрты подхватил! Неужели у них все кончено?
— Дело не в подвигах. Дело в том, что я… Думал только о себе. А нужно было — о ней. Нет! Вру, — рука Евгения словно комара на щеке припечатала. — О себе и о ней — вместе. И не в том смысле…
— А в этом: как два человека могут ужиться и остаться каждый — собой. Вот почему меня Грейс отпустила? А потому что знает — ей не нужен муж, который не ушел бы с оружием в зеленые поля моря. Сражаться за себя и друзей. Мы ведь, кажется, не просто сослуживцы и товарищи по Корпусу?
Кивок.
— Ну и как я мог не пойти с тобой? Для чего нужны старшие возрастом друзья? — пожимает плечами Мецишевский. — Быть рядом! Подсказать. Убедиться. Вот за этим я и иду — убедиться, что с Евгением Алексеевым все в порядке. Кстати, если ты дозволишь англичанам нас утопить — то не в порядке. Тогда придется брать за загривок, как котенка, и вытаскивать.
— Адам, вспомни наши походы. Всегда на волоске!
— Так, на волоске. Но ты замечательно умеешь заниматься гимнастикой на волоске и бегать по лезвию. Настолько, что будь ты цирковым артистом, тебя б уволили, не заплатив за пару последних выступлений.
— Вот как? — он не улыбнулся. Наоборот, подпер лоб щепотью. — Неужели ты хочешь сказать, что я бы не рисковал?
— Не хочу. Рисковал бы. Но так, что публика не волновалась бы. Совсем.
Над мостиком — хохот. Заливистый. Громкий. Потому Хорэйс Ханли прерывает инструктаж и сообщает:
— Ну вот, стоит оставить этих вдвоем, как они опять что-то придумывают. И ведь, глядишь, не расскажут… А интересно!
И тоже смеется — заразительно. Серьезным он будет через два дня, в сгущающихся сумерках. Слова будут падать короткие и сухие:
— Погода ясная. Хорошо. Больше шансов отыскать вас в темноте…
Потом над головой ворочается люк, и последний, командирский, «Ныряльщик» уходит в воду, разворачивается на курс — к Кингстону, где прячутся — от непогоды, не от врага — британские броненосцы-подранки. С «Олексича» видят прощальное мигание огонька в иллюминаторе пилотской башенки.
Потом? Ожидание. Хронометр адмирала Лесовского. Там, во тьме, всего двое русских и шестеро южан — но удар наносит именно эскадра Лесовского, и не иначе. Заодно там, во тьме, незримо присутствует элегантный Густав Тутан Борегар. Вначале неугомонный креол невзлюбил русских и переменил мнение лишь после того, как заметил: русский капитан старательно перенимает его манеру поддерживать в подчиненных боевой дух, пытается воспитать в себе чутье своевременности, так помогающее наносить удар в тот момент, когда противник не готов выдержать атаки. Возможно, генерал не заметит кусочков своей манеры в этой операции — хотя бы потому, что в ней так много от других полководцев Юга.
Инженерная подготовка, ставка на технику — штука не только флотская. Роберт Ли победил под Чаттанугой и Ричмондом благодаря железнодорожному маневру, внезапно перебросив целую армию через половину континента. Создание силы из ничего? Поклон Уэйду Хэмптону. Соотношение сил? При таких шансах на суше мало кто полез бы драться. Ну, Шеридан. Ну, Кастер. Но полезть в драку и выиграть — только Каменная Стена.
В лучах масляной лампы медленно ползет по кругу секундная стрелка. Неужели — ничего? И ведь не услышать! Двадцать миль — это далеко. Быть может, там, за горизонтом, ухают главным калибром, прокатываются трескучими молниями винтовочные залпы, частят батальным боем скорострельные пушки. Не слышно! Даже подрыва мин, и то не слышно. Словно мир вернулся в эпоху до изобретения пороха: ты бесшумно выпускаешь стрелу и, затаив биение сердца, ждешь — попадет не попадет. Но видно только тень Голубых гор, закрывающую звезды. И — зарево.
Еще мгновение назад — только слабое отражение света звезд. Теперь — далекие сполохи.
— Ура!!! — русские, американцы… Кричат почти одинаково. Орут, воют и улюлюкают, хотя десятикратно предупреждены. Только такого — не ждали.
— Не орать! — вот Мецишевского точно слышно в Кингстоне. А после его окрика — слышно тишину…
Если во тьме притаились патрульные корветы, чего им стоит растерзать колесный пароход? Тем более что в Кингстон идти нет смысла. Выступить против силы, уничтожившей базу и два поврежденных, но способных стрелять броненосца… Все равно! Поход не был напрасным. Но стрелка начинает описывать другие круги. Обрекающие круги времени расчетного возвращения. Теперь главное — дождаться. А потом еще и уйти от погони. Что нужно кого-то искать и догонять, враг скоро поймет.
Ночь — прохладна и снисходительна. Плеск волны о борт, чуть слышный шум от машины — словно там, внизу, сдерживает дыхание могучий зверь. И — искорка среди волн. Потайной фонарь отвлекается от созерцания заключенного в медную луковицу безвременья, разворачивается к морю. «Мы здесь! Мы ждем! Идите к нам!»
Скрипят тали. Стекает с железной обшивки вода. Люк откинут. Хорэйс Ханли делает несколько жадных вдохов. И…
— Не знаю!
— Чего не знаете, сэр? — бровь Алексеева привычно взлетает кверху, будто собеседник может ее разглядеть.
— Что там происходит, у этих лайми… огонь просто летает в воздухе, как снег в виргинскую метель. Пока буду жить, не забуду… Мы почти дошли, когда впереди грохнуло, и началась стрельба. Но уйти, не пристроив мину? Ну, ткнули что-то куда-то. Хороший был взрыв, но на нас и внимания особого не обратили. Даже обидно! Надо будет спросить у парней… Хотя… Мне было светло, но я ничего не видел. Как только из гавани выбрался. Ну а там по звездам и компасу… Дайте закурить, а?
Пока он говорит, к лодке прикручивают паропроводы. Вокруг фыркает горячий воздух, на носу сняли осколок прежнего шеста и ставят новый. Потом мину. Мина взведена! Все. «Гаврило Олексич» больше не безоружен. Вот очередная волна вновь подмигивает. «Мы здесь! Вы нас ждете?»
Потом звезды закрывает высокая тень, в глаза бьет слепящий луч прожектора, и бомбы с британского корвета рвут в клочья тонкий борт. Разлетается в щепу гребное колесо, в пробоины хлещет вода. Со шлюпбалок падает в темную воду сосискообразное тело «Ныряльщика». А хронометр адмирала Лесовского продолжает отсчитывать секунды, исполняя свою, механическую работу. Останавливаться ему пока рано…
В директорском кабинете заводской конторы завода Уэрты девушка в сером перекладывает бумаги из папки в папку. Происходит странное… и она никак не может понять, что. Казалось, еще несколько дней назад шел нескончаемый поток приказов, инструкций, требований, рекламаций, отчетов… Ничего. Можно открыть симпатичную папку, которую только что приносила мисс секретарь. Пересмотреть входящие. Это приятно. Там письмо из армии генерала Ли — статистика выстрелов. Отлично! Стволы работают без продыха, но разрывов нет. Рекламаций нет. Новыми станками довольны. Патронов с латунными гильзами для новых «кофемолок» хватает. Короба для стреляных гильз — собраны, потеря сырья не превышает пяти процентов.
Сразу видно — масса Роберт — истинный джентльмен. Вежлив и аккуратен!
Вторая бумага… Доклады с побережий. Принято выбросившихся на берег парусников — пять, пароходов — два. Груз взят полностью, с пароходов сняты механизмы. Отлично. Руда и медь теперь идут с конфедеративных рудников, но — третья бумага — «Тредерар Айрон» вновь пустил главные мощности и напоминает о номенклатуре. Значит, цены вырастут. Зато крупнейший металлургический завод Конфедерации отныне обретается в Коламбии, значит, возить пушечные стволы на обжимку-укрепление им будет не так далеко. Что еще? Мистер Мэллори — о чудо! — согласен на прибавку к жалованью рабочих морских заводов. Аж на два доллара в месяц. Хорошо! Тем более, цены перестали лезть вверх. Куба сообщает об открытии новых рудников… Тоже хорошо. А, вот — доклад о формировании маршевых батарей. Все — железнодорожные, лошадей и кавалерии не хватает. Тоже — норма. После закона о негре-солдате специалистов приходится отдавать только на офицерские должности, и из армии возвращается больше умелых людей, чем уходит. О таком и мечтать не приходилось!
Вот именно — все замечательно! Почти неделю. Куда-то подевалась обычная обстановка пожара, совмещенного с наводнением. Привычная, как воздух… нет, как вода! Вот именно: привыкла мисс ла Уэрта, что ее с головой захлестывает, и научилась дышать водой. А теперь, когда вода спала, оказалась выброшенной на берег рыбой.
Ну и что, плевать в потолок? Вчера пробовала — пристроила ноги на стол, старательно расправила юбку, чтобы видно было только каблуки да подошвы, откинула голову… Никакого удовольствия. Значит… Шляпу надвинуть на лоб, трость под локоть — вперед! Сначала склады. Вдруг снова кто-то производит больше или меньше, чем остальные? В игру под названием «совершенствование производства» можно играть вечно, а ей как раз хочется интересного дела.
На складах — все ровно! Ровно дневной запас всего, что завод делает сам. Сырья и привозных комплектующих — месячный. Значит, нужно искать новенькое в цехах. Но и там кипит работа.
— Эти прессы будут усовершенствованы, мисс. Да, именно так, здорово, правда? Вот чертежи…
А мисс лейтенант хлопает глазами. Это вам не размеры печи прикинуть на глазок! Но инженер в звании майора артиллерии ждет от нее понимания. Совета. И что можно сказать?
— Вы начальник цеха, сэр, и я вам полностью доверяю. Даже смотреть не буду… Это ваш маневр! Желаю лишь знать — насколько это поднимет производительность? Насколько мне подтянуть остальных?
Человек, не бледневший под пулями янки, краснеет. Цифру, конечно, называет, но сразу после…
— Мы тут с коллегами посовещались и решили, что сможем сделать это одновременно. Не беспокоя вас попусту.
Руки сами в кулаки сжимаются.
— Я что, уже ничего не решаю? Значит, так: всем явиться ко мне в кабинет через… допустим, два часа. С чертежами и разъяснениями. И моральной готовностью принять маршевую батарею. Ясно?
Когда «мисс Ла» говорит так, любой ответ, кроме — «Да, мисс!», означает даже не маршевую батарею — увольнение с весьма вероятной мобилизацией в пехоту… Прежде бывало всякое, и у чернильницы на директорском столе оказывались взведены оба курка, а ствол разворачивался в сторону посетителя. Но теперь власть девушки в сером неоспорима.
Так что через два часа директорский стол оказывается покрыт простынями чертежей и набросков. Берта, конечно, привыкла читать чертежи — еще когда начинала помогать отцу в поиске полезных патентов. Но это! Да тут половина обозначений непонятны — а легенда подписана неразборчиво и мелко. Между тем пальцы подчиненных бегают по схемам — это туда, это сюда, тут провести транспортер, а тут пневматическую трубу. Здесь пар под давлением, тут горячая вода, тут оборотная, чтобы сэкономить уголь… Что? Где? Глаз не успевает следить. Осадить бы сразу, велеть говорить медленней и обстоятельней — но поздно. Минута растерянности — и теперь вместо простого «говорите четче» выйдет «я дура и ничего не понимаю».
Что делать? Ну… позориться так позориться. Палец тыкает в одну из непоняток.
— Что будет, если здесь — сломается?
Сейчас они ответят «Мисс директор изволила ткнуть в окно». Позор!
Но над чертежом склоняются головы. Слышно:
— Ага, вырастет давление.
— Тут клапан не выбьет?
— Выбьет… — слово, которое приличной леди знать не следует. — К чертям снесет. И пойдет кислота.
— А тут у нас нитрование хлопчатки…
— Ух, — говорит один.
— Ой, — хватается за голову другой.
— Черт побери… — подводит итог третий. — Мисс, вы совершенно правы. Вы позволите нам представить новый вариант — скажем, недели через две? Или нам ждать выходного пособия?
А кто будет производство тянуть?
— Через три недели. Время, как ни странно, терпит, с заказами мы справляемся. Только извольте подготовить документацию… поразборчивей. И в следующий раз любые усовершенствования — через меня.
— Конечно, мисс лейтенант. Мы поняли… Хороший урок!
Знают, какое обращение ей больше нравится… Потянулись к выходу. Вот теперь — можно! Без особого ущерба для репутации «мисс лейтенанта».
— Джентльмены, я вынуждена констатировать, что мне становится тяжело за вами угнаться. Похоже, мне придется попросить у каждого из вас некоторое количество уроков… Директору следует понимать, что делают его люди и машины!
Почему-то они приободрились — хотя только что получили лишнюю работу. Или… им тоже становится скучно?
Берта не узнает, что как только начальники цехов гурьбой покинут кабинет, один из них зло скривился:
— Ну что, радуетесь? Берту-«Ла» запутали… Мисс лейтенант уроков просит! Она же нас пожалела. Знаете, как мы смотрелись? Толпа солидных мужчин и девчонка, которая им линейкой по рукам надавала, как нерадивым детишкам в воскресной школе… Вот и решила поддержать настроение, чтоб вы не скисли.
— А ты, значит, испортил?
— Нет. Она дочь самого Горацио Уэрты, поймите вы! Домашняя, тихая… Сидела, слушала… То, что вы в университетах учили — с пеленок. Вместо гувернантки — тогдашний начальник сверлильного, помните этого парня? Да, шесть патентов! В него и влюбилась. Обычное дело — в учителя. Потом война, батарея. Как мы с ним стояли при втором Манассасе! Там он и остался. Герой! А я…
Хлопнул левой рукой по пустому правому рукаву. И ушел — работать. Совершенно не подозревая, что только что превратил «мисс Ла» из ученицы — в экзаменатора.
А Берта и довольна. Учеба — тоже полезное дело. Итак, немного времени занято с толком. Что еще в хозяйстве нуждается в зорком глазе? Полигон! Уж там всегда интересно.
Увы, брат Дэниэл так не считает.
— Берта, — говорит, — уйди. Опасно!
— С каких это пор мне тут опасно? Я аккуратная, спокойная. В окопчике постою. На время выстрела — пригнусь. Ну ты же знаешь!
— Берта, сегодня, случись чего, окопчик не спасет. Как офицер офицеру приказать не могу, но как брат сестру…
Сгреб в охапку и увел прочь. И, наверное, был прав. Грохотало — куда там давнему «Болотному черту». Вечером брат с удовольствием рассказывал про станок для большой ракеты со шрапнельной головкой, при этом очень напоминал отца. Берта смеялась… Зато ночью — опять бессонница. Душу терзало желание действовать. Тушить пожары, ставить батареи, добывать людей, пускать станки… Увы! Берта вдруг поняла, что на заводе — не нужна. Исчезни, улети с порывом ветра — огорчатся, но продолжат работу, и успешно.
Это было непривычно и чуточку страшно. Захотелось выговориться, возрыдать в плечико. Только — кому? Домашним? Нет, они привыкли, что Берта — сильная, отцовский воз тащит, а надо — горы своротит. Мама опять начнет плакать… Не годится! Раньше были письма к Алексееву. Все проблемы, вываливаясь на бумагу, становились несерьезными и чуточку смешными. Стоп. В городе есть дама, которая в состоянии устранить любое затруднение — пока оно касается людей, а не машин. Люси Холкомб Пикенс! Если она пообещает что-нибудь придумать — неважно, что, значит, придумает. И, что бы она ни изобрела — общество это примет и не подавится. После пляжа — вытащила, а ведь женские языки для будущего девицы пострашней штыков морской пехоты. Стоило обществу заметить, что Берта даже вечером не убирает волосы в прическу… Сколько старых моралисток решили, что никакие заслуги не прикроют уродства — и их дочерям достанется лишний жених? Что ж — они свое получили. Теперь про покалеченное ухо знают все — зато не видит его никто. Вот только чужие женихи ей не нужны.
По счастью, Пикенсы снова в городе.
Уже немного непривычно, подлетев ко крыльцу, направляться не в обеденный зал, где надлежит собираться джентльменам для деловых разговоров, а в чайную комнату — как даме. Впрочем, если бы в обеденном зале шел действительно важный разговор, хозяйку дома следовало бы искать именно там.
Люси Холкомб тоже исключение из правил! Пусть и в другом роде.
Что ж — царский подарок, настоящий русский самовар, исходит теплом. Чай — разумеется, настоящий, китайский. И — обычные для юной девицы слова:
— Миссис Пикенс! Я не знаю, что мне делать и что со мной происходит…
Вот дальше — отличия. Рассказ не сбивчив, напротив — точен и деловит, точно доклад мистеру морскому секретарю. В остальном — обычная история. Но даже в нее Берта ла Уэрта ухитрилась влипнуть необычно. Но раз влипла — значит, она по-прежнему — хорошая южная девочка. И это по-настоящему хорошо. А проблема — не стоит и жестяного цента.
— Все правильно, успокойся, — сказала Люси. — Так и должно быть! Думаешь, жены плантаторов только и крутятся как белки в колесе и для себя ни минутки не выкраивают? Если да, так они плохие хозяйки! Вспомни, чему тебя учили… Так всегда бывает — первые недели, или месяцы, или годы. Или если случается что-то из рук вон.
— Так ведь война…
— Так ты и к войне завод приспособила. Теперь можешь поспать. Вылезти на званый ужин. Вообще пожить для себя и… — Люси осеклась. Улыбнулась. — Чуть не сказала: «И для детей». Обычно я это замужним дамам рассказываю, когда у них дом начинает крутиться сам собой. Или плантация. У тебя целый завод, но ты и с ним управилась. Разве что замуж пока не вышла, но это-то дело уже недолгое.
Берта подняла волосы над искалеченным ухом… но уж Люси Холкомб не проведешь.
— Что ухо! Говорю, отбоя не будет. Заводчики, финансисты, железнодорожные магнаты в очередь встанут. А уж политики… Не всякий сможет разом выиграть выборы — и хорошо управлять городом или штатом. Ты — сумеешь. Так что жди, скоро вокруг станут увиваться проходимцы, предлагающие, часто искренне, и руку, и сердце, и даже мошну. Только ради того, чтобы получить возможность гордо поставить свое имя под твоей, дитя мое, работой. Тебе такой муж нужен?
— Нет.
— Тебе нужен человек, который делал бы то, чего не можешь ты. Чьим именем ты гордилась бы не меньше, чем своим, — и славу которого вы приумножали бы вдвоем, наперегонки и каждый по-своему… Такие бывают. Я нашла — мистера Пикенса. Ты тоже найдешь. Не сомневайся.
Еще много слов — правильных, вставляющих вывихнутую душу на место.
Благодарить… После этой беседы было как-то трудно просто сказать — «спасибо за совет». Подобрать слова Берта не успевает. Потому как пришло время для нового разговора. Куда более серьезного…
— Берта, спасибо.
— Мне-то за что? Это вы меня выручаете… Все время.
— За то, что ты есть. Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало…
Странно, не правда ли? А ведь так и есть. Быть лучшей, вне сравнения, вне соперничества… Это лишало цели. После Петербурга, после губернаторских выборов — о чем было мечтать, чего добиваться? Выборы мистер Пикенс выиграл довольно легко. Раскол и война были не остановлены, но это Люси Холкомб никогда не считала женским делом. Оставалось… уйти. Спрятаться в поместье, растить дочь, вспоминать путь к вершине.
Так было — пока в гавань Чарлстона не влетела, ломая все расчеты, русская эскадра. Пока юная дебютантка не взялась за револьвер и не получила в подарок украшенные звездами петлицы на стоячий воротник.
Сперва Люси была к ней добра, потому что она была неизмеримо, недостижимо ниже. Потом — от радости, что рядом есть непокоренные вершины. Потом… Мисс ла Уэрта не представляет себе, что, заглянув на чай примерно так с месяц назад, могла и яду отведать! А как же… вторая. Вторая, которую Люси Холкомб — не затмить и не догнать. Взлетела в небеса мортирной бомбой… девочка, как тебе будет больно падать! В день, когда на мирном договоре просохнут подписи и Конфедерация будет праздновать День отделения! Для нее, для Берты, тогда осыплются звезды с Южного Креста… но оттого ее жалко!
Она — тоже лицо Юга, но что толку одной стороне монеты ревновать другую? Люси Холкомб — мирный Юг, страна хлопка, плантаций и ферм. Берта ла Уэрта — Юг войны, народ в сером, угольный дым, броня, трубы завода… Она стала такой — тогда, в шестьдесят четвертом. На медном пляже… Стала второй. Всегда второй, ненадолго второй. Потому что мир всегда — первый…
Каблуки Берты простучали вниз, из-за окна донесся перестук пролетки. Миссис Пикенс сделала глоток, только теперь заметив вкус чая… Долгие странствия и прорыв блокады не пошли на пользу напитку. Преувеличенно старательно поставила чашку. Девочку жалко… но что может заменить искореженной душе войну? Разве что море!
Мысль показалась здравой, а на ужине навстречу попался правильный человек… и как раньше не приходил на память!
Снова — свободное время. И хорошо! Тем более, у капитана Портера есть разговор. Серьезный. Он так и говорит:
— Мисс Уэрта, — опять пропустил «ла», негодяй, — я прошу выслушать меня крайне серьезно… Война так или иначе закончится, обе стороны при последнем издыхании, что у нас в Америке, что в Европе. Завод вернут вашей семье, вернутся с броненосцев братья… Я понимаю, вы сейчас видите свое будущее так же, как и до войны — жених-умница, тихое семейное счастье за книгами… Поверьте мне — вы не сможете так жить, вы отравлены мужским миром — нашивками, котировками хлопка… властью! Но вы девушка, вы захотите мужа и детей. В глазах нашего общества это вещи несовместимые. Вы не годитесь в жены доброму южному джентльмену… но есть еще я!
Он перевел дух и продолжил:
— Да, я. Пощечина общественному вкусу, зато не позволил обществу исковеркать собственную жизнь и — скажите только «Да!» — обеспечу и вам счастливую судьбу! Выходите за меня замуж, Берта. Погодите, не отвечайте. Знайте: я никак не стесню вас — ни в делах, ни в чем угодно другом, пока я в море, а вы на берегу. Я предлагаю вам свободу и возможность остаться собой. Ради вас же самой не отвергайте этого предложения!
— Мистер Портер…
— Ради вас — а не Конфедерации! — я готов даже совершать безумные глупости. Я переоборудую корабль в крейсер.
— Поздно.
— Что?
— Вам, Норман, это следовало сделать в начале войны. Или в середине. Или год назад. Но теперь… Знаете, — в ее хитром прищуре скользнуло непривычное, чисто девичье лукавство, — я понимаю деревенский обычай мелких джорджианских плантаций. Там девица на выданье не говорит «да» раньше, чем скажет «нет» трижды, иной раз все тому же джентльмену. Но вам это не грозит. Нет, мистер Портер, я не буду вашей женой. Вы подходите только по одному пункту, который сами и назвали.
Норман кивает. Он не выглядит слишком разочарованным.
— Ждал этого, но попробовать стоило… А два остальных, если не секрет?
— Сущие пустяки. Мой жених должен быть безусловно храбрее меня — это пункт второй. И я должна его любить — это пункт третий.
Спустя неделю газеты заполонили красочные описания ямайского пожара. Материалы перепечатали из британских газет, только проклятия заменили славословиями. Горящий контрабандный хлопок — удар подводных лодок почему-то пришелся по большому транспорту, который, пылая, разнес огонь по всему порту, всему городу, по всей равнине — до самых отрогов Голубых гор. Были еще какие-то взрывы. Броненосцы остались невредимы, но, выходя в море из ставшей негостеприимной бухты, столкнулись. Теперь один ожидает подъема, другой с трудом добрался до Санто-Доминго и интернирован испанскими властями.
Из четырех подводных лодок уничтожено две. Англичане также сообщали, что один из корветов охранения был торпедирован шестовой миной мористее порта, но успел расстрелять похожее на блокадопрорыватель судно, занимавшееся спуском подводных лодок. По крайней мере, у него были разбиты гребные колеса, отмечались пожары. Дальнейшие поиски в этом районе результатов не дали. Правда, кое-кого англичане подняли из воды.
Газеты требовали показательного расстрела военных преступников — поджог города вполне сойдет за бомбардировку, а бомбардировать порт без установления блокады и официального предупреждения — против правил, установленных сильнейшим флотом мира!
Но — залп не прозвучал. Зато перед ост-индскими базами Ройял Нэви начали устраивать заграждения из сетей, пока — простых, рыбацких. И вот — до затаившего дыхание Чарлстона доходит короткий список. В море подобрано пять человек, захвачен один из пилотов подводных лодок. Один — русский… Офицеров нет.
Грейс даже не плачет. Просто тычется в плечо и воет. Тихо, страшно. Словно и не человек вовсе. Пришлось отстранить. Отвесить оплеуху. Потом для равновесия — вторую. Третью — оттого, что первые две хорошо пошли…
— Дура! У них были шлюпки! Они уже раз выплыли на кубинский берег — может быть, на этот раз добрались до Санто-Доминго. Ты их знаешь! Да они по-индейски, из чистой вредности… Чтоб мы тут даром ревели!
— Но ты…
— Я тоже дура! Не могла разобраться, кого люблю…
А потом были дни, уже не пустые. Была Грейс. Была миссис Ханли — вот уже год как неугомонный изобретатель отдал руку и тот кусочек сердца, что не занят подводными лодками. Были жены и женщины матросов. И она повторяла, уже спокойно:
— Они вернутся. Я это знаю. И не поверю в другое, пока не увижу могил.
Говорила — и верила себе. После того как вышел второй срок — запас хода, самого экономического. После того как вышел запас пищи и воды. После того как жены и невесты героев Кингстонского похода надели траур. Она радовалась каждой непонятной вражеской потере. Пропал монитор — значит, потоплен, а не залит через технический люк в дурную погоду. Исчез британский фрегат — это Алексеев, а не проделки Великого Кракена и не дурная погода.
Непонятный взрыв сотряс набитый десятью тысячами тонн северного зерна «Грейт Истерн» — никак не самовозгорание, а шестовая мина с подводной лодки…
Каждый день, с самого утра, Берта Вебер-ла-Уэрта шла в гавань. Короткий вздох: «не сегодня». Потом — ноги несут в контору, где «мисс Ла» работает и учится.
С ней пыталась говорить мать. С ней пыталась говорить Люси Пикенс!
— Берта, не стоит так ждать человека, которому ты сказала «нет».
— Откуда вы знаете? Слухи врут. Я сказала «да»… и второго жениха терять не намерена!
Потом в Гааге был подписан договор, вернулся из Виргинии старший брат… Берта передала снова обратившийся в семейное дело завод в крепкие и надежные руки. В доме хозяйничала старшая невестка… Девушку в сером это не интересовало. Так же, как и мир, вспыхнувший яркими цветами новых нарядов. Она имела право носить звезды — и наряд тоже менять не стала. Только теперь, явившись к причалам с утра, торчала в порту до вечера. За спиной ворчала Эванджелина. Обед — достойный леди и миллионерши, родня акциями не обидела — приносили горячим, на водяной бане. «Военное лицо Юга» упрямо глядело на восток, в сторону моря… Любопытные иностранцы стали стекаться, глазеть на городскую диковинку. Временами к небу взлетали облачка сгорающего магния — но на вспышки фотокамер девушка в сером обращала не больше внимания, чем некогда — на разрывы северных бомб. Фотографии запечатлели прекрасный печальный образ, так и не испорченный старостью — Берта не дожила двух лет до тридцатилетия.
А потом на острове Моррис — дорогую городскую землю практичные американцы пожалели — встал небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
Так — не было.
Потому что так быть — не могло.
Потому что бог все-таки помогает правым!
Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны — для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, — она задержалась в порту чуть позже обычного — до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка — для салютов ее и ставили! — и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
На причале, словно по мановению волшебной палочки, возник оркестр, взревела медь — да, медь, и яркая! — начищенных труб, и над волнами понеслась мелодия «Боже, царя храни» со словами гимна Конфедерации, уже поправленного, звучащего не мольбой о победе, а благодарственным гимном:
Волей Твоей — Правда сильней!
Шли миллионы на нас в смертный бой!
Но флаги пали их!
Орды бежали их!
Чести высокой знак — что мы с Тобой!
Чести высокой знак — что мы с Тобой!
Вот с борта брошены швартовы, подан трап. И Евгений Алексеев — живой, хоть и осунувшийся от трудной боевой работы и половинных рационов, сходит с корабля, как и положено командиру соединения, предпоследним. Улыбается.
— Мисс ла Уэрта? Счастлив вас видеть. Прошу меня простить за былое — четыре месяца назад я был мальчишкой, — сообщил весело, — да и теперь не вполне повзрослел. Но как-то сообразил, что у умной взрослой девушки есть множество интересов, отличных от моих, и понять, как был глуп, комичен и самонадеян. Тем не менее вы нас встречаете… Значит, мое общество вам по-прежнему приятно или хотя бы полезно. Мы, как прежде, друзья?
— Друзья? — переспросила Берта. — Можно и так сказать. Видишь ли, я почти три месяца была твоей вдовой. И кто я получаюсь теперь?
Лейтенант ла Уэрта прищурилась. Хитро-хитро, довольно-довольно. Словно выиграла главное свое сражение. Хотя противник, вот вредина, совершенно не сопротивлялся!
Ни плакать, ни хлопаться в обморок не стала. Только еще разок, тихонько, повторила свое: «Да». В корабельной церкви зашедшего для переоборудования в броненосный крейсер «Осляби».
