Разборки на высоком уровне
Ночь с 27 на 28 березня 1637 года от Р.Х.
Наказной гетман чувствовал себя крысой, загнанной в угол. Ко всем прошлым бедам и странностям добавилось новое, не поймешь какое действо. С полудня в его отряд стали прибывать колдуны и старшина. Как из Сечи, так и реестровые. И известные всей Украине, и неведомые, в том числе и гетману, из-за их молодости. Даже не представляясь наказному гетману, все отправлялись в шатер к Васюринскому. Что, безусловно, являлось грубейшим нарушением казацких обычаев. Но идти к шатру старого ворога Пилип не спешил. Он понимал проигрышность для себя публичного выяснения отношений с Васюринским. Наказной гетман – не базарная баба, чтоб с криком и руганью добиваться отчета от знаменитого полковника. Но что делать, если полковник этот ведет себя невероятно нагло?
«Эх, повесить бы его, а еще лучше поганую его шкуру с живого содрать. И черт с ним, с риском быть казненным за это. Так не пойдут казаки на бой со своими. Колдовскими своими проделками заплел он мозги дурачью. Вот и получается по обычаям, я его каким способом захочу, таким и казнить могу. Да вот право-то имею, а возможности, пока по крайней мере, у меня нет. Но с чего это так он разошелся? Ранее куда опасливее себя вел. Что такого с ним стряслось, или какую он весть получил? Ради чего все к нему съезжаются?»
Матьяш давно бы явился туда и сам, да мешало ему одно «но». Один из джур, посланных утром на убийство Васюринского, исчез.
«Хорошо, если валяется где мертвый, невелика потеря. Гораздо хуже, если он с перепугу от колдовских выходок (Боже милостивый, почему у нас до сих пор инквизиции нет?!!) сбежал свет за очи. Потом это может очень плохо аукнуться. Мерзавец знает слишком много. Но если эта колдовская братия его захватила живым… тогда совсем плохо. Уж не для суда ли надо мной они съезжаются? Ох нечистый меня попутал с иезуитами связываться! Если про это казаки вызнают, лютой смерти предадут. А с другой стороны, с чего это я должен верить в Господа нашего Иисуса Христа именно так, как велят насквозь продажные греки из Стамбула, послушно выполняющие волю нехристя и врага всех христиан? Ватикан, по крайней мере, ни от какого государя, даже христианского, не зависит, а в иезуитах служат люди сплошь умные да ученые. Не враги же они сами себе, душу неправильной верой губить? И в продвижении вверх, к богатству и славе, они сильно могут помочь. Чего там, уже помогли. Но узнай казаки, что их угощал я за иезуитские денежки… Эх!.. Рвануть, что ли, прямо сейчас, пока возможность есть, под защиту ясновельможного пана Иеремии Вишневецкого?»
Пилип со всего размаха в сердцах швырнул серебряный кубок на землю. Из-за волнения и расстройства доброе токайское вино уксусом показалось.
«Защитить-то Ярема защитит, да только, кем я при нем буду? В лучшем случае полковником придворного войска. Ни тебе уважения, ни богатой добычи. К лизанию ясновельможной задницы придется привыкать. Нет, погожу. Может, через гетманство у казаков сам в ясновельможные выйду».
Гнев на старого врага и страх – казакам и кошевых гетманов случалось казнить, не то что наказных – душили Матьяша. Удивительное дело, но гости к проклятому колдуну продолжали прибывать и после заката солнца. Без ОЧЕНЬ серьезных причин на такое решались редко. Слишком велик риск переломать ноги лошадей из-за темноты.
«Ради пустячного дела столько людей рисковать жизнью не стали бы».
Наказной гетман не вытерпел и пошел разбираться, чувствуя, что дальнейшую неопределенность ему не вынести. Разорвет тягостная неизвестность его сердце изнутри, будто подложенная негодяем Васюринским мина.
Он подошел к шатру характерника в момент, когда Иван и Аркадий встречали Остряницу, прискакавшего уже ночью, в сопровождении всего одного джуры. Поздоровавшись с прибывшим полковником, очень авторитетным на Сечи и близким к кошевому атаману Буту (Павлюку), Пилип с хорошо слышимой в голосе обидой обратился к Васюринскому:
– И как это понимать? Ты приглашаешь к себе гостей, а мне неизвестно, что затевается в моем собственном войске. Не по обычаям поступаешь, Иван, не по-людски.
– Ох правда твоя, Пилип! Прости по старой дружбе, – беззастенчиво врать в глаза наказной куренной умел не хуже любых политиков во все времена. – Собственно, дело-то нечаянно возникло, все насквозь колдовское, вот я тебя и не беспокоил. Знаю, ты к колдовским делам никогда отношения не имел, не интересовался ими. Или я не прав?
– Какие бы то ни было дела в моем войске творились, я должен о них знать!
И, обернувшись к Острянице, спросил его:
– Пане Яков, никогда не слышал, чтоб и вы к колдовским делам причастны были. Я вообще думал, что вы с Павлюком еще из Крыма не вернулись.
Васюринский не дал Острянице и рта раскрыть.
– Спешу доложить тебе как наказному гетману, что мы с Аркадием, здесь, невдалеке, величайший клад открыли. Поболе сокровищницы султана или там шаха. Да вот беда, заклят он. Страшно заклят. Надо на кургане, где он хранится, великие жертвы принести. Трех невинных дев, трех младенцев и, вот досада, трех воинских начальников, согласных пойти на жертву собственной жизнью добровольно. Сам понимаешь, оставлять такое сокровище в земле не хочется. Не дай Бог кто выкопает. Кликнули клич, добровольцы и стали приезжать. Слушай, друг, а действительно, ты ведь сейчас мой командир. Имеешь полное право на часть клада. Поедешь с нами?
Васюринский, в порыве якобы дружеских чувств, приобнял наказного атамана, как железными клещами вцепившись в его плечо. От его вроде бы дружеской, а по виду совсем волчьей улыбки у Пилипа пошли мурашки по коже и стало сбоить сердце.
– Ну что молчишь? Уж поверь, там я тебя не забуду. Соглашайся, дружище. Кстати, я возьму с собой, для охраны раскопанных сокровищ, сотню казаков. Ты не возражаешь?
Говоря все это самым что ни на есть дружелюбным тоном, характерник подмигнул ошарашенному Якову Острянице. В вести, из-за которой он, бросив все, прискакал, ни о каких кладах не говорилось.
Возражать гетман не стал. Главное он узнал – причиной приезда запорожской старшины был не суд над ним, а что-то другое. И к дьяволу этих колдунов и всех, кто с ними! О подробностях их делишек можно узнать и немного погодя. Ему захотелось – нет, возжаждалось! – побыстрее покинуть эту компанию. Голос характерника звучал ОЧЕНЬ многообещающе и искренне, но Матьяша такое неожиданно щедрое предложение от давнего недруга не вдохновило. Скорее насторожило и… чего уж там, испугало. Нетрудно было догадаться, зачем проклятому колдуну на раскопках клада старый враг. В заклятые клады Пилип не верил. Ну… почти не верил. А в способности характерника приносить жертвы не сомневался ни единого мига. С трудом высвободившись из лап Васюринского, Матьяш решительно отказался от щедрых посулов и поспешил откланяться. Появилась у него опаска, что проклятый колдун его может как-то охмурить, потащить с собой. Известно, зачем…
«Есть там клад или нет и совсем не было, а прирежет он меня с таким же удовольствием, с каким бы выпустил из него кишки я сам. Так что пусть они свои делишки проворачивают, а я быстренько все про это вызнаю и свою пользу извлеку».
