ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам, задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:

— Боярин просит Александра Васильевича Суворова-сына к себе.

Все замерли.

— Не бойся! Не бойся! Иди! — шепнула хозяйка Александру.

— А я вовсе и не боюсь! — ответил Александр и смело пошел за дворецким, не взглянув на мать.

— Растревожил ты боярина! Всю ночь спать не будет, — сказал Потапыч, погладив мальчика по голове.

Дворецкий провел Александра через темный, холодный зал, где гулко отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра вперед, плотно затворив за ним дверь.

Боярин сидел на прежнем месте в своей качалке. Пелагея Петровна возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя — она готовила хозяину постель.

Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала большая книга. Боярин молча указал Александру на низенькую скамейку у своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало беспокойно.

— Пелагея, ставни закрывать! — приказал боярин.

— Слушаю, государь!

И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.

— Амень! — хором ответило со двора несколько голосов.

Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни, загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно больше стука и грома. То же делалось во всем доме — грохот доносился со всех сторон.

Пелагея заложила чеками просунутые внутрь болты. Стало тихо. Вошел дворецкий и ввел старосту с бирками в руке; с ним вместе вошли выборный караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на большом кольце.

Дворецкий поклонился боярину и, обратясь к выборному, начал говорить:

— Слушайте приказ боярский: смотрите всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, ребята, помните накрепко!

— Слышим! — во всю глотку гаркнул выборный.

— Слышим! — глухо отозвалось со двора.

Выборный с низким поклоном подал боярину колотушку и поцеловал ему руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к старосте и прочитал ему наставление:

— Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали, глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в ту пору к господину приходили и все бы его боярской милости доносили и помнили бы накрепко!

Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него кольцо с ключами, Пелагея Петровна.

Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с книгой, и, пожелав боярину сладко почивать, удалилась.

Настала великая тишина… Александр сидел у ног Головина, пока длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже шесть преступлений.

Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:

— Кота видел или соврал?

— Нет, не видел. Соврал.

— Зачем? Лги только в крайности, ради жизни спасения…

Головин помолчал и еще спросил:

— Чего за столом рассмеялся?

— У боярыни зайчики в глазах прыгали… Такие веселые!

— Бойся женских глаз, отрок. Почему одной каши спросил?

— А я поросенка не люблю: он на ребенка похож.

— Так. «Будь умерен в пище и питии». Это хорошо. Человек выше сытости…

— Коли нечего есть, так и каши запросишь…

— Ты спросил: «Кто все это съест?» Они! — Головин повел рукой вокруг. — Нынче ради тебя и матери, почитай, две сотни людей сыты.

Рука Головина все тяжелее давила на голову Александра. Он пытался и не мог выпрямиться. Боярин придавил голову Суворова почти к коленям:

— А за то, что невежей был, вот тебе!

Александр больно стукнулся носом о свою коленку. Из носа брызнула кровь. Он вырвался из-под руки Головина и закричал.

— Ох, батюшка, — всполошился старик, — да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал… Прости ты мне, окаянному!

Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.

Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.

Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный стук средь грохота, гама и звона со двора.

Александр увидел, что убежать нет возможности. Он подошел к Головину. Боярин лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.

Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру.

Осторожно Александр открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, из нее много ему рассказывал отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Книга Квинта Курция о делах содеянных Александра Великого, царя Македонского, переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечтана в Москве в 1711 году в декабре месяце.

Боярин, пробужденный от забытья радостным восклицанием Суворова, ласково положил ему руку на плечо и спросил:

— Здорово я тебе нос разбил?

— Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!

— Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди…

Дрожащей рукой Головин открыл двадцать первую страницу и начал читать вслух:

— «…Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе, и Александра ни во что вменяя, в бочке живяше: удивлялся же ему Александр при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: «Требую, да того от меня не отъимеши, чего мне дать не можеше». Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: «Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был». И, паки обратясь к Диогену, Александр вопросил: «Неужто не могу ничего тебе дати?» Диоген ответствовал тако: «Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце…»

Положив руку на страницу, Головин спросил:

— А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?

Александр живо ответил:

— Диоген не мог стать Александром, сударь!

— Ну, а тот?

— Быв Александром Великим, стать Диогеном — нищим! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре!

Головин засмеялся:

— Да, милый, такого не бывало… Вот слушай еще! — Головин перевернул несколько страниц.

— Давайте я буду читать, — сказал Александр, — а вы слушайте.

Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.

— Читай дальше! — приказывал боярин.

Александр читал все тише и тише. Головин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей, Александр закрыл книгу, улегся на пышной постели из сена, приготовленной для боярина. Свеча мигнула и погасла. Громко храпел хозяин. Должно быть, заснула и стража на дворе: стук и гром больше не повторялись. Заснул и Александр.