ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Унылая, бесснежная и в декабре, молдавская степь развертывалась впереди.

Решаясь на штурм Измаила, Суворов поставил на карту всю свою военную карьеру. Неудача штурма могла бы стать закатом звезды Суворова. Теперь она горела ярко, высоко поднявшись над горизонтом.

От фельдмаршала Потемкина Суворов получил в Измаиле очень любезное поздравительное письмо, но в нем за дружескими любезностями сквозили досада и неприязнь. Потемкин завидовал и не умел скрыть зависть свою. Встреча с Потемкиным не сулила доброго, хотя Суворов знал, что фельдмаршал готовит ему торжественную встречу.

Ближе к Яссам местность сделалась веселее, холмы круче, появились леса. Суворов ехал в тяжком полузабытьи. Было далеко за полдень. По расчету времени выходило, что скоро покажутся белые церкви старинных ясских монастырей с зелеными кровлями и золочеными куполами, как бы измятыми рукой времени, и красные черепичные крыши домов. Столица молдавских господарей приближалась. На колдобине тряхнуло. Суворов очнулся от забытья и крикнул ямщику:

— Стой! Колесо сломалось!

Ямщик осадил коней. Суворов выпрыгнул из повозки, и ямщик слез с козел. Подъехал на своей паре Дубасов.

— Ах ты, бездельник! — встретил подошедшего Дубасова Суворов, указывая на правое заднее колесо своей повозки. — Говорил я тебе, что надо починить повозку! Видишь, колесо развалилось.

Ямщик смотрел то на колесо, то на Суворова в тупом недоумении: колесо-то целехонько!..

— Экое диво какое — ведь было совсем здоровое колесо и в черепья рассыпалось! — сказал Дубасов, ничуть не удивляясь. — И ехать-то осталось двадцать верст. Есть ли у тебя, друг, топор?

— Как топору не быть! — ответил ямщик.

— Поди-ка, друг, в лес, выбери там дубок вершка на два да сруби, — распорядился Дубасов, — придется замест колеса слегу подвязать.

— Да колесо-то ведь цело!

— А ты, друг, тверез ли? — спросил ямщика Суворов. — Ступай и делай, что велят.

Ямщик достал из передка топор, пошел в лес и срубил дубок. Колесо сняли и вместо него к оси подвязали слегу.

— Вот морока, — дивился ямщик.

Подняв колесо, он крепко постукал им по земле: «Колесо-то ведь цело!»

Дубасов отнял колесо у ямщика и положил в свою тележку. Суворов молча забрался в повозку и велел ехать тише. Слега чертила по земле; позади шажком тащилась тележка Дубасова. Суворов заснул.

В Яссы въехали ночью. На заставе Суворова не узнали. Он велел ехать не во дворец Потемкина, а к старому своему приятелю, майору Непейсыну, у которого всегда останавливался, приезжая в Яссы. Непейсын служил в Яссах полицмейстером. Он встретил Суворова радушно и рассказал ему, как торжественно готовились встречать днем измаильского героя. Потемкин заблаговременно послал к заставе свою золотую карету. От заставы до дворца стояли махальные, чтобы в тот же момент, как Суворов подъедет к заставе, просигналить Потемкину. По ракете грянули бы пушки и зазвонили бы на всех церквах колокола.

— Ах, ах! — жалел Суворов. — Какие почести упустил! Надо было, как на грех, колесу сломаться! Да на чем же я завтра к фельдмаршалу поеду? Скажи, друг, сделай милость, цела ли у тебя твоя колымага?

— А что ей делается? — ответил майор Непейсын. — Стояла и стоит в каретнике. Брал ее у меня архиерей для визита к его светлости, а больше в нее и не запрягали. Сам я иначе как на дрожках не езжу.

— Окажи, друг, услугу: одолжи мне на завтра твою карету.

Майор усмехнулся и ответил:

— Да бери, Александр Васильевич! Не на трех же колесах тебе к фельдмаршалу ехать.

Утром ко дворцу, где до вступления русской армии жил паша, наместник султана, подкатила, дребезжа, старинная облупленная колымага, запряженная парой тощих кляч. На козлах сидел в плаще с широким капюшоном и в широкой черной шляпе кучер с длинным бичом в руке. На запятках, держась за ремни, стоял в каком-то долгополом архалуке Дубасов. Суворов притаился в глубине колымаги.

Потемкин поднялся с постели раньше обычного, и от этого дурное настроение его усилилось. Повторять вчерашнюю церемонию встречи Потемкин не хотел: неужто ждать подряд несколько дней, ставить у дворца почетный караул, а бомбардирам держать круглые сутки горящие фитили для пушечного салюта? Потемкин изменил привычному бухарскому халату и сразу оделся в мундир.

Увидав в окно колымагу майора Непейсына, адъютант доложил Потемкину:

— Ваша светлость, к нам, кажется, опять архиерей!

Лицо Потемкина изобразило брюзгливую досаду:

— До чего это некстати!

Однако он вышел в сени встречать преосвященного владыку и остановился на верху лестницы.

Суворов, смеясь, с резвостью мальчика прыгая через три ступеньки, взбежал по лестнице. Фельдмаршал и Суворов обнялись и расцеловались, для чего Потемкину пришлось нагнуться.

— Чем я могу наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич? — спросил Потемкин, выпрямляясь.

Суворов ответил:

— Ничем, князь. Я не купец и не торговаться приехал…

Потемкин побледнел и молча двинулся в зал. Суворов последовал за ним и подал строевой рапорт. Потемкин принял рапорт небрежно. Ни тот, ни другой не произнесли более ни слова. Молча походили взад и вперед по залу. Суворов откланялся. Потемкин едва ответил на его поклон. Они разошлись. Суворов вернулся в дом майора Непейсына, велел надеть на ось своей повозки четвертое колесо и отправился дальше. Он ехал в Петербург, уверенный, что получит фельдмаршальский жезл.

Падение Измаила произвело огромное впечатление в Турции. Перед русской армией лежал открытым путь на Балканы. Из придунайских городов турки начали разбегаться. В потрясенном Стамбуле вспыхнуло народное восстание. Штурм Измаила обеспечил России выгодный мир.

В Петербурге ликовали. Екатерина в письме к Потемкину, рискуя задеть его самолюбие, говорила, что «почитает измаильскую эскаладу города и крепости за дело, едва ли где в истории бывшее…». Царица спрашивала у Потемкина совета, как и чем наградить Суворова. Курьер с ответом Потемкина обскакал Суворова на дороге в Петербург.

Екатерина приняла измаильского героя, когда он к ней явился, с холодной лаской и объявила ему за взятие Измаила чин подполковника Преображенского полка. Эту награду за подвиг, беспримерный в истории, можно было счесть за издевку. Хотя полковником Преображенского полка числилась сама императрица, но подполковников Преображенских считалось уже целый десяток, в том числе и фельдмаршал Потемкин. Награды по армии за штурм Измаила всех удивили своей скупостью. Враги Суворова радовались; доброжелатели сетовали на несправедливость; в армии негодовали. Прохор Дубасов гневался на самого Суворова, считая его виноватым в неожиданном повороте счастья. Если посетители спрашивали: «Дома ли граф?», Дубасов отвечал: «Графа нет, а подполковник дома!» Попреки и грубость Прошки наконец надоели Суворову, и он отослал его в далекую деревню.

Вслед за Суворовым в столицу явился и фельдмаршал Потемкин, оставив армию на попечение князя Репнина.

В честь Потемкина готовился великолепный праздник. Суворов незадолго до этого торжества получил повеление Екатерины отправиться на границу Финляндии для осмотра крепостей. Он сел в почтовую кибитку и покинул Петербург.

В Таврическом дворце, купленном Екатериной у Потемкина за полмиллиона, а теперь вновь ему подаренном, праздновали измаильскую победу. Великолепием и пышностью праздник затмил все, что видели в столице раньше. Потемкина чествовали как победителя. Екатерина подарила ему фельдмаршальский мундир, затканный бриллиантами, в двести тысяч рублей.

Праздники сменились буднями.

Екатерина охладела к своему любимцу. Потемкин погрузился в хандру, но не ехал к армии, куда его старалась сбыть Екатерина. Тем временем Репнин разбил турок за Дунаем и подписал мир, вырвав у Потемкина славу окончания войны.

Жизнь Потемкина склонялась к закату. Он вернулся к армии, некоторое время томился в безделье, потом заболел, выехал в Яссы. По дороге туда он умер в степи. Узнав о смерти Потемкина, Суворов написал: «Се человек, се образ мирских сует — беги от них мудрый».