В августе 1775 года Суворов, находясь в армии, получил одно за другим два известия из Москвы: первое — радостное, что у него родилась дочь, названная при крещении Наталией; второе — печальное: умер в Рождествене его отец.

Получив отпуск для принятия наследства, Суворов приехал в Москву, где находилась в то время императрица Екатерина. Она приняла его ласково и предложила Суворову командование Петербургской дивизией, что требовало от него переезда в Петербург. Пост, предложенный Суворову, был очень почетным — после командира гвардейской дивизии командир Петербургской дивизии является в военном окружении царицы самым приближенным к ней лицом.

Но Суворов отказался принять предложенный ему пост, объяснив, что ему нужен по крайней мере год, чтобы привести в порядок дела наследства. Екатерина не настаивала на своем предложении и согласилась дать Суворову просимый отпуск.

Отказ Суворова удивил и рассердил Варвару Ивановну и послужил причиной их первой и очень серьезной ссоры. Она, не обинуясь, назвала отказ от почетного назначения «непроходимой тупостью».

— Вам угодно, — быстро говорила она, — всю жизнь быть в роли поддужного у разных рысаков вроде Румянцева или Репнина? Вы хотите, чтобы я в Москве закисла и сделалась «тетёхой» вроде вашей «птичницы» Прасковьи Тимофеевны? Кстати сказать, ваши попугаи-неразлучники сдохли — чего-то не то съели, а может быть, Пелагея им нарочно чего подсыпала… Нет, сударь, довольно мне вас встречать и провожать, а между тем, всем на смех, слыть «соломенной вдовой»!..

Если говорить кавалерийским языком, Варвара Ивановна «закинулась» и «понесла», торопясь разом выпалить все, что накипело в сердце…

Онемев от изумления, Суворов слушал жену. И в самом деле, ведь не прошло еще двух лет со дня их свадьбы, а жена его три раза провожала и три раза встречала. И за эти неполные три года Варвара Ивановна стала совсем другой.

Суворов хладнокровно выдержал первый налет семейного противника, подобно тому как войска его выдерживали бешеные налеты турецких спагов. Он спокойно начал представлять свои резоны:

— Отец умер…

— Дай ему бог царствие небесное! — вставила Варвара Ивановна с явной издевкой. — Но ты же сам теперь отец! — добавила она так быстро, что нельзя было сказать: «Не перебивай».

— Что же мне, бросить наследство, запустить хозяйство или профинтить, пустить на ветер?

— Ты теперь стал богаче, чем сам считаешь! — загадочно ответила жена.

Суворов развел в недоумении руками и посмотрел вокруг, оглядывая множество ненужных ему вещей. Их и в день свадьбы было уже много, а за время отлучек мужа Варвара Ивановна еще кое-что прикупила. Вот, например, год тому назад не было той великолепной горки с зеркальными стеклами кругом. В горке, меж фарфора и серебра, Суворов увидел и кубок Венеры Флорентийской и другие свадебные подарки. Среди них сидела и кукла — подарок старухи Олсуфьевой; она, деревянно вытянув из-под белых панталончиков ноги в розовых чулках и красных полусапожках, смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, а к правой ее руке привязана узкой ленточкой извлеченная из футляра «родовая прозоровская» плетка; рукоятка ее, оправленная в золото и самоцветы, явно показывала, что нагайка неприменима ни при верховой езде, ни для чего иного, а только чтобы «учить»… «Символ», — вспомнил он брошенное Прасковьей Тимофеевной словечко, когда они к ней последней приехали с визитом… Кукла напомнила ему о Наташе — вот неотразимый довод, чтобы покорить мать…

— А ты бы поехала со мной в Петербург?..

— Не думала бы ни минуты! — загораясь надеждой, живо отозвалась жена…

— Да как же зимой, в морозы маленькую везти…

— А! «Маленькую»! — жестко, почти злобно проговорила жена. — А обо мне ты не подумал…

Суворов умолк.

Он почувствовал, что терпит поражение в серьезной схватке с сильным противником, и кинулся за советом и помощью к Прасковье Тимофеевне. После женитьбы он виделся с нею всякий раз, когда приезжал в Москву, но лишь теперь разглядел, что Головина за короткое время сильно «сдала», — перед ним была дряхлеющая старуха.

— Жаловаться приехал? Вот то-то, — говорила старая «птичница», усадив гостя после приветствий, объятий и поцелуев в кресла. — Без матери рос, а покойный Василий Иванович, не тем будь помянут, мало тобой занимался. Не мудрено, что нашу сестру не понимаешь.

— Мне некогда было заниматься женщинами.

Головина рассмеялась, лицо ее помолодело.

— Ну, вот теперь, милый, займешься. Одну поймешь — и всех поймешь…

— А попугаи сдохли, — некстати брякнул Суворов.

«Птичница» махнула рукой:

— Я-то, старая дура, подарила «неразлучников», а он, наш милый, прямо чуть не из-под венца убежал в армию!..

— У меня был краткий отпуск. Я и так просрочил целый месяц.

— Еще бы не просрочить!.. А куклу видел?

— Это вы придумали, Прасковья Тимофеевна?

— Ан нет. Сама она, сама. Я даже пеняла ей. И с тех пор меж нами ровно кошка пробежала. Показаться ей на глаза не смею. А по Наташеньке скучаю. Дочка вся в тебя.

— Как будто так.

— Не «как будто так», — рассердилась Прасковья Тимофеевна, — а вылитая ты! Перо в перо!.. Да! Не пришлось Василию Ивановичу внучку понянчить!..

Суворов молчал.

— Эх, Саша, сердце у тебя нежное, только ты на нем солдатской лямкой мозоли натер.

— Она меня не любит! — неожиданно для самого себя воскликнул Суворов.

Поездка Суворова по имениям отца откладывалась со дня на день. Не то чтобы он откладывал ее нарочно, но и не торопился. Да и хлопоты по утверждению за ним наследства отца задерживали. Дело, само по себе простое и ясное, из-за канцелярской волокиты обращалось в сложное и запутанное: приходилось ходить по нескольку раз в одно и то же место, доказывать очевидное и несомненное. У Суворова не было искусства в подобного рода делах; того, чем владел Василий Иванович в совершенстве, не хватало сменившему его сыну. Суворов мог бы ускорить дело незначительными подачками мелкой канцелярской сошке, но это было ему противно. Он мог бы обратиться к помощи влиятельных друзей покойного отца или пустить в ход свои новые связи, приобретенные женитьбой на княжне Прозоровской, но этого-то он избегал больше всего. Пойти и поклониться тестю сначала мешала Суворову застенчивая гордость. А старик Прозоровский, сбыв с рук дочь и подарив зятю нагайку, уехал осенью в подмосковную и предался любимому занятию — псовой охоте. Скакать по полям на коне старик уже не мог, охота, по бедности, у него была плохая, он все же ездил в поле на бегунках, кричал, увидя зайца, и приказывал кучеру гнать дрожки по кочкам, заходясь в охотничьем азарте. На замерзших кочках вспаханного пара ему и «выбило душу». Однажды старого князя привезли с охоты домой без памяти; теперь он лежал в усадьбе, разбитый параличом, и медленно поправлялся.

Варвара Ивановна отнеслась к несчастью отца безучастно — она вся погрузилась в заботы о «маленькой». После разговора с Головиной Суворов старался открыто выражать свою нежность к ребенку. Сидя за бумагами, счетами и планами, он часто забывал про свои дела, прислушиваясь к тому, что делалось в спальной. Варвара Ивановна возилась с дочерью, все время с ней разговаривая.

А в горке со свадебными подарками сидела кукла с исступленно глупым ясным взглядом неподвижных глаз и «родовой прозоровской» плеткой в руке…

Суворов с циркулем в руке прислушивается. Затем начинает прикидывать по плану своего имения в Костюше (во Владимирском наместничестве), нельзя ли там уничтожить чересполосицу, выкупив у соседа землю, клином вошедшую в суворовские пашни. Надо бы съездить туда, посмотреть своими глазами, какие там угодья. Зеленые барашки на плане означают лес или луга с кустами; синие черточки — болото; а может, это заболоченный луг и можно его осушить?..