Глава 11
Санкт-Петербург. Михайловский замок. 24 декабря 1802 г.
Вот незаметно и Рождественский сочельник подошел. Так не успеешь оглянуться, а вся жизнь куда-то… вроде была, и нет ее. Работа, работа, и еще раз работа – как проклятый, ей-богу! Даже сегодня, когда все приличные люди идут в церковь, а потом садятся у елки за праздничным столом, я склонился над картой, и всю ночь в окошке не погаснет свет. Трубку завести себе, что ли?
Стоп-стоп-стоп, не в ту сторону вас потянуло, дорогой Павел Петрович. Не будет никаких бдений до утра – скоро распахнется дверь, и рассерженная Мария Федоровна с порога заявит, что семейный праздник есть дело святое, что дети ожидают очередного чуда и единственный раз в году можно позабыть о государственных заботах. Кажется, императрица заучила эту речь наизусть, потому как, выслушивая ее каждую неделю, не нахожу отличий от первоначального текста. Но супруга права – на делах не свет клином сошелся, а усталой душе требуется отдых.
Все равно виновники персидского переполоха застряли в Нижнем Новгороде и раньше Крещенья в Петербурге не появятся, а об остальных мелких новостях доложит Бенкендорф. Или решит рабочим порядком, спихнув на канцлера. Да, точно, пусть канцлер и отдувается, а я не намерен как раб на галерах без выходных ишачить. Разве подвести краткие итоги уходящего года? Пожалуй…
Вроде год получился относительно спокойным и мирным. Послал бы Господь пару таких лет, и мы окончательно встанем на ноги. Нет, богато жить пока не получится, но люди вздохнут чуточку свободнее. Парадокс – закручиваю гайки туго-натуго, а дышать становится легче. Может, это из-за того, что под удар попадают дармоеды и захребетники? Не слышал хоть об одном разорившемся в результате моих реформ промышленнике или купце. Торговцев щепетильным товаром, вроде модных табакерок и перьев страуса, во внимание не принимаем – они сами виноваты. Новая экономическая политика подразумевает постепенный отказ от импортных товаров, и кельнская вода не входит в список жизненно необходимых предметов. Мыться нужно чаще, господа!
Ладно, поехали дальше, на очереди крепостное право. Настоящий большевик и на царском троне останется настоящим большевиком, поэтому по мере скромных сил стараюсь с ним бороться. Не с троном, разумеется, а с крепостным правом. Недавно по России прокатилась эпидемия самоубийств – лишенные средств к существованию бездельники стрелялись из пистолетов, вешались, топились, травились ядами… Идиоты, да в армии возможность прилично умереть предлагается за весьма достойное жалованье. Что бы не послужить? Нет, не хотят.
Избавившись таким образом от дураков, сельское хозяйство значительно оздоровилось и испытало некоторый подъем. Какой именно, сам не скажу, так как в сем вопросе ни уха ни рыла, но Мишка Варзин опытным крестьянским взглядом видит неплохие перспективы и дает хороший прогноз на пару ближайших лет.
Армия. Тут тоже все сдвинулось с мертвой точки и движется в нужном направлении. Несколько полков и одна дивизия обмундированы и вооружены по новому образцу, и если достанет средств, то дойдет очередь и до остальных. Тут многое завязано на Кулибина и его программу индустриализации, им самим называемой механизацией промышленности. А уж денег жрет детище Ивана Петровича… бездонная бочка! Плюс расходы на фабрично-заводские училища. Пока обходимся привлечением к военному производству грамотных солдат под руководством офицеров – тут еще свежи предания о Петре Великом, не гнушавшемся топор в руки взять и у токарного станка постоять, так что не ропщут. Два дня, подавая пример, я сам отработал на клепке орудийных лафетов. Ничего, не переломился.
Проведенная силами МГБ операция «Синяя тревога» принесла в клювике двести шестнадцать смертных приговоров, около десяти тысяч работников на казенные стройки. И внушительную сумму в сто восемьдесят два миллиона рублей золотом. После продажи конфискованного имущества она должна удвоиться, как минимум. И никаких угрызений совести не наблюдаю – сон хороший и на аппетит не жалуюсь. Лес рубят – щепки летят. Или я это уже говорил?
* * *
Звон колокольчика – дежурный офицер в приемной дважды дергает за шнурок, извещая о приходе императрицы. Вообще-то она обычно появляется через свои покои, благо есть общая дверь, но сегодня все торжественно, празднично и официально.
– Павел, семейный праздник есть дело святое…
– Дорогая, – перебиваю патетический монолог в самом начале, – я уже иду.
– Все давно собрались и ждут только тебя.
Мария Федоровна слегка ошибается, говоря о всех. Ждет она сама и наши младшие – Николай с Михаилом. Остальные почитают себя достаточно взрослыми и самостоятельными, улизнув встречать Рождество со сверстниками.
– Павел, не пререкайся!
Со стороны наверняка смотрится забавно – конвоируемый супругой император идет впереди. А та бдительно сторожит, справедливо опасаясь, что всегда найдется сволочь с известиями о срочных и неотложных делах.
Пришли. Свечи на елке горят, накрытый стол, но детей трое. Откуда лишний?
– Дорогой, – Мария Федоровна немного смущена. – Я подумала, что в Рождественскую ночь мы просто обязаны накормить голодного сиротку. Вышла на улицу и…
Угу… если под улицей подразумевается внутренний двор Михайловского замка, а под оголодавшим сиротинушкой сержант в мундире гусарского полка особого назначения, то все правильно.
– Устав забыл, отрок?
– Третьего Особого Гусарского полку сержант Нечихаев!
– Сиди уж. Помню я тебя, чай, сам награду вручал. Но о дисциплине помни.
– Так точно, Ваше Императорское Величество! – орет Нечихаев, вызвав восхищенные взгляды Кольки и Мишки.
– Оглушил, вояка бравый. В наказание получишь самую большую ложку. Мороженое любишь?
– Люблю, государь, только не пробовал ни разу, – признался сержант.
– В таком случае обрати внимание вон на то ведерко, обложенное льдом. Ну что, в атаку, господа гусары?
– Ура!
К великой радости детворы, официальная часть ужина оказалась скомкана и позабыта. Они не замечали сердитых взглядов матери – отец, в кои-то веки разрешивший начать со сладкого, в данный момент был куда как главнее.
Вкусив хлеба насущного, народ возжаждал зрелищ:
– Папенька, расскажи сказку!
– Про Колобка!
Хм… вот про Колобка не буду. Вообще эта сказка ходила в нескольких вариантах, отличавшихся лишь размерами разрушений, причиненных главным героем проклятой Англии. А вот версия для взрослых, напечатанная тайно неизвестным дельцом, разнилась существенно. Там Лондон сгорел в адском пламени, а беднягу короля использовали содомским способом его же подданные. Срамота, одним словом… Я даже от гонорара отказался, оставив на память десяток авторских экземпляров.
– А песню хотите?
– Хотим! А какую?
– Про елочку.
– Страшную? – уточнил младший сын.
– Елочки страшными не бывают.
– А песенка страшная?
– Добрая.
– Тогда можно.
Незатейливую мелодию Мария Федоровна заучила неделю назад, а слова я хорошо помнил:
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зеленая была.
Метель ей пела песенки:
– Спи, елочка, бай-бай!
Мороз снежком укутывал:
– Смотри, не замерзай.
А теперь пойдет чистая импровизация.
Но в лес пробрались злобные
Английские стрелки.
Оставили от елочек
Лишь щепки да пеньки.
В детских глазах испуг. Переживают, и это правильно.
Но на защиту елочек
Поднялся весь народ
И подлым англичанишкам
Дал полный укорот.
Чу! В чаще ружья кашляют
И пушечки палят,
Проклятых англичанишек
Чихвостят егеря.
Вот вороги развешаны
На веточках висят,
А елочку зеленую
К нам в дом принес солдат.
И елочка нарядная
На праздник к нам пришла
И много-много радости
Детишкам принесла.
Смолк рояль, и в зале наступила тишина. Цесаревич Николай, с уважением посмотрев на зеленую лесную красавицу, негромко произнес:
– Так вот ты какая, оказывается.
Мария Федоровна, не слышавшая слов песни до сего момента, с подозрением прищурилась:
– Павел, это твое сочинение?
– Душа моя, ну как ты могла такое подумать? Песня народная, и я совершенно не притязаю на чужую славу. Своей хватает, однако.
– Точно-точно?
– Да чтоб прямо на этом месте провалиться!
Императрица посмотрела под ноги, словно ожидая немедленного исполнения обещания. Никто не проваливался.
– Но против опубликования в газетах возражать не будешь?
Супруга в ненависти ко всему английскому порою переступает грань разумного и готова говорить об этом даже сегодня ночью.
– Да сколько угодно, пусть печатают.
Удовлетворенно кивает. Кажется, она стала русской более меня самого. Однако и у этого есть свои плюсы – введенные Марией Федоровной в моду старинные фасоны благородно сказались на облике и благонравии высшего света. Почему столь странное сочетание? Все объясняется просто – выглядевшие в немецких или французских платьях страшными толстухами, в новом наряде женщины превращались в сдобных особ, а сарафан лишь подчеркивал приятную дородность фигуры. Метаморфозы… Известные безудержной блудливостью дамы приобретали вид невинных дев, и подступиться к таким с недвусмысленными предложениями стало чревато расцарапанной в кровь мордой. Примеров тому немало.
* * *
Где-то через час, заполненный игрой в фанты, томной итальянской арией в исполнении императрицы и показательной рубкой свечей с канделябров сержантом Нечихаевым, Мария Федоровна спохватилась:
– Боже мой, детям давно пора спать!
Пожалуй, я поторопился с определением степени русскости. Нет пока в ней должной широты души и слишком глубоко въелась немецкая любовь к излишнему порядку. Глядя на погрустневшие мальчишечьи лица, решительно возразил:
– Команды «отбой» сегодня не будет!
– Ура! – В интонациях все равно чувствуется неуверенность. – Ура?
– Гип-гип ура! Хочу кататься на коньках!
– Павел! – возмущается супруга.
– Царь я или не царь? – Хорошее настроение захлестывает с головой, и тянет подурачиться. – Ну, что молчим?
– Царь! – подтверждает Николай.
– Царь-батюшка, – соглашается с ним Михаил.
– Императорское Величество! – поправляет обоих Нечихаев.
– Вот! – победно смотрю на Марию Федоровну. – А потому самодержавной монаршей властью объявляю сегодняшнюю ночь волшебной, с исполнением заветных желаний.
– Ура! – опять кричат дети.
Глаза императрицы вспыхивают загадочными многообещающими огоньками, и спешу поправиться:
– А кое для кого все заветное откладывается на утро!
– И утром я найду под елкой настоящий пистолет?
– И шпагу?
Кажется, сыновья восприняли обещание перенести часть волшебства на потом слишком буквально. Ладно не попросили чего-то несбыточного – оружие в нынешнее время для детей не игрушка, а часть жизни, причем немаловажная. Не забыть бы только спрятать подальше расписных деревянных лошадок на колесиках… обидятся.
– Все на каток! Где мои царские коньки?
* * *
Появление императорской семьи на льду Фонтанки вызвало некоторый интерес, переходящий в нездоровое оживление. Зачем? Не люблю суеты и с удовольствием остался бы инкогнито. Но нет, постоянно забываю о двух взводах охраны, которые и мешают сохранить тайну.
Так, а это что? Пустое, сделаем вид, что не заметили полуштоф, выпавший из-под полы енотовой шубы прилично одетого господина. Водка вовсе не под запретом, как уверяют некоторые недобросовестные недоброжелатели, просто очищенная с казенных заводов отнесена к предметам роскоши и облагается чудовищным налогом. Этот тип или на самом деле богат, или получил взятку бутылкой. Пусть его… в такую ночь мелкие грехи прощаются.
Коньки мы принесли с собой – удивительно, но они нашлись в кладовых Михайловского замка, причем и не искали долго. Попросил, и принесли. Поначалу боялся ступать на лед. Сколько не катался? Но оказалось не так страшно, как думалось. На велосипеде точно так – один раз научился, и на всю оставшуюся жизнь. Кто говорит, будто велосипеды еще не изобретены? Неправда ваша, прошлым летом видел нечто подобное не то в Ярославле, не то в Рыбинске. Сам на громадное деревянное чудовище залезать не стал, но люди ездили без трагических последствий.
Фонтанка освещена горящими в больших железных жаровнях кострами, а на чугунной ограде набережной неизвестный эстетствующий благодетель развесил разноцветные фонарики. И все это сверху украшено крупными звездами неожиданно ясной ночи.
– Лови! – Игриво шлепаю императрицу по… хм… будем считать, что безадресно шлепаю, и бросаюсь прочь. – Догоняй!
Дети с визгом возглавляют погоню, но Мария Федоровна на провокацию не поддается – чуть поддерживая рукой длинный подол, она катится неторопливо, как и подобает царственной особе. Это я, в бекеше с мерлушковой выпушкой и сбитой набекрень мохнатой папахе, больше похож не на императора, а на сбежавшего от строгого присмотра семинариста. В неверном свете возраст точно не разглядеть, а росточком не вышел, чего уж скрывать.
А где мои загонщики, отстали? Ну, правильно, куда им угнаться за опытным конькобежцем. Но вместо них откуда-то слева выныривают две подозрительные личности. Ой, зарвался ты, твое бестолковое величество, покушение не впрок пошло? Сейчас сунут нож под ребра…
– Сударь, не желаете ли выпить с приличными людьми? – Личности пьяны до изумления и покушаются лишь на мою трезвость.
– Водку?
– Как можно? – удивляется первый, удерживающий себя на коньках с помощью роскошной трости с набалдашником из слоновой кости. – На честные капиталы водку пить зазорно, а воровать совесть не позволяет.
Второй если и потрезвее, то самую малость. Он заговорщицки подмигивает:
– Мы с братом на заводике нефть перегоняем для нужд военного ведомства, а уж сообразить сделать из дешевого лафиту что-то более-менее приличное… Вам, сударь, это любой аптекарский ученик изготовит, а уж нам, образованным промышленникам, сам Бог велел.
– Не поминайте всуе.
– Да, вы правы, – согласился первый и достал из кармана запростецкого овчинного тулупчика бутылку. – Позвольте представиться – Модест Иванович Кручинин. А это мой брат – Амнеподист Петрович Вершинин.
– А-а-а…
– Мы двоюродные, – успокоил нефтезаводчик. – С кем имеем честь?
– Романов, – в свою очередь, пришлось представиться мне. – Павел Петрович. Я, так сказать, по государственной части…
– Вот как? – восхитился Модест Иванович. – И государя-императора тоже так зовут.
За спиной захрустел лед под коньками – кто-то на большой скорости остановился с разворотом, обдав нас веером брызнувшей снежной пыли, и очень знакомый голос произнес:
– Боюсь вас огорчить, господа, но это и есть Его Императорское Величество.
Странная тишина, нарушенная стуком выпавшего из рук штофа. Я повернулся к подъехавшему так неожиданно Бенкендорфу:
– Александр Христофорович, вам не стыдно перед людьми за испорченный праздник?
Этого не спутаешь ни с кем – небрежно наброшенная на плечи шинель не скрывает ни мундира с орденами, ни пистолетов в поясных кобурах.
– Я им сочувствую, государь. Прикажете арестовать для полноты картины?
– Зачем? – смерил разом протрезвевших братьев оценивающим взглядом. – Лучше пригласите их ко мне для беседы. Ну, скажем так, послезавтра. Господ образованных промышленников устроит такая дата?
– Не нужно приглашать, Ваше Императорское Величество, мы сами придем, – за обоих ответил Амнеподист Петрович. По всему видно, что от падения на колени его удерживают лишь опасения более не подняться. – Прямо с утра и придем!
– К обеду. – Надо поправить, а то и в самом деле припрутся ни свет ни заря. – И доложитесь у дежурного офицера. А теперь не смею больше задерживать, господа!
– Придут? – с сомнением спросил Александр Христофорович, глядя в спину удаляющимся нефтепромышленникам.
– Думаю, явятся обязательно. Знаете, мне они показались вполне приличными и честными людьми.
– Каспийские промыслы? – догадался Бенкендорф.
– Именно. Сейчас, когда наши южные границы несколько… хм… отодвинулись, настала самая пора вплотную заняться разработками. Промышленность растет, и крайне нерегулярные поставки нефти не обеспечивают… не обеспечивают… вообще ничего не обеспечивают!
Бум! Что-то стремительное, мягкое и мелкое ткнулось в поясницу. Еще один удар, и в то же самое место. Они тормозить когда-нибудь научатся?
– Там Кутузов! – сообщил запыхавшийся Николай.
– Михайло Илларионович! – подтвердил Михаил.
Сержант Нечихаев, умеющий останавливаться самостоятельно, опять поправил обоих:
– Его Высокопревосходительство фельдмаршал Голенищев-Кутузов испрашивают незамедлительной аудиенции.
– Он разве не в Париже?
– Никак нет, Ваше Императорское Величество, сидит в возке на набережной.
Принесла нелегкая… Что за срочные дела образовались, требующие покинуть Францию и явиться в Санкт-Петербург? Война с Бонапартом? Да пошел он к черту! Пусть втроем идут – сам Наполеон, Мишка Варзин и Михаил Илларионович. Последние двумя разумами, но в одном лице, но все равно – к чертям собачьим! В Рождественскую ночь хочется почувствовать себя человеком, а не императором!
* * *
Фельдмаршал прорвался ко мне ближе к вечеру, на традиционном балу, даваемом скорее из обязанности, чем для собственного удовольствия. Я скрывался в курительной комнате от назойливых поклонниц, требовавших исполнения новых песен или стихов, вот там Мишка и подловил, начав с упреков. Точно Варзин, потому что Михаил Илларионович Кутузов не обращается к царю на «ты» и по имени.
– Паша, имей совесть, а? Тут ночей не спишь, делая по сотне с лишним верст в сутки, а он принимать не желает и рожу воротит. Это друг называется? Не ожидал, честное слово.
– А на каторгу не хочешь за оскорбление величества?
– Нет, не хочу.
– Тогда в морду. Ты бы еще в спальню ко мне приперся. Дружба дружбой, но столь далеко она не простирается.
Михаил Илларионович улыбнулся каким-то своим мыслям, но далее продолжил предельно серьезно:
– Наполеон собирается в Россию.
– Он очумел? Кто же кроме нас с тобой зимой воюет? Какими силами?
– В одиночку.
– Не понял…
– В гости напрашивается, по душам поговорить хочет.
– А ты?
– А что я? В Москву пригласил.
– В Москву? Шутник… жестокий шутник, однако. Жаль, этой шутки оценить некому.
– Но ты-то оценил?
– Ладно, пусть приезжает. Надеюсь, ключи от города на подушечке не обещал?
Документ
«В российской историографии красной нитью проходит определение политики Ирана и Турции на Кавказе как колониальной и подчеркивается негативная роль этой политики для всего региона. В свою очередь, раскрывается прогрессивная роль России в судьбах народов Кавказа.
Зарубежная историография представляет в своей основе иные отзывы по поводу проводимой Россией восточной политики в конце XVIII – нач. ХIХ в. и о той роли, которую сыграла Россия в судьбах народов Кавказа в последующем.
Иранская историография, оставляя в тени политику Каджаров, на первый план выдвигает трактовку политики России на Кавказе как экспансионистской. Более того, иранские исследователи, такие, как Али Акбар Бина, Бамдад Мехди, Гасели Абу-л-Фазл и др., считали, что Россия на Кавказе посягнула на территорию Ирана, выступив против их вассалов. Вступление Ирана в войну с Россией трактуется как война за объединение иранских земель в Закавказье.
Этой же позиции придерживаются и представители английской историографии. Среди них: С. Керзон, Р. Ватсон, П. Сайке, М. Аткин, А. Ламбтон и др. Политика Англии в отношении Ирана здесь трактуется как покровительственная и миролюбивая. Политика же в регионе Кавказа со стороны России представлена захватнической, а присоединение Грузии – политическим вызовом России Ирану. По мнению М. Аткина, русская экспансия на Кавказе была результатом скорее случая, чем реализацией намеченного Россией стратегического плана. Жертвами же оказались среди соперничающих держав (России, Ирана, Англии, Франции) жители пограничной полосы, которые пытались найти некоторый баланс между нереальностью сохранения независимости и необходимостью бороться с могущественными внешними силами.
Таким образом, в работах иностранных авторов представлены иные позиции и оценки восточной политики России, событий, происходивших на Кавказе, и влияние (в основном рассматривающееся как позитивное) собственных стран (в частности, Ирана, Англии и Франции) на военно-политические процессы в этом регионе. Однако для всестороннего освещения изучаемых нами вопросов зарубежные исследования имеют свое немаловажное научное значение.
Нурдуева С. Г. «Осеняя русско-иранская война 1802 года». Издательство Манташева в Баку, 1924 год».
