Выздоровление
В передней лазарета доктора встретил Варкин.
— Это ты, Варкин? — спросил доктор, взглянув на руку солдата.
— Точно так!
— Здравствуй, Варкин!
— Здравия желаю, товарищ доктор! Честь имею доложить, что в лазарете все обстоит благополучно. Раненых состоит прежнее число — одиннадцать человек. Свободных коек — одна.
Доктор разделся, покурил, вымыл руки и спросил тихонько Лизавету Ивановну:
— Умер кто? Какое было ранение? Почему Варкин говорит — одиннадцать? Ведь один умер?
— Никто не умер, — своим ровным ледяным голосом ответила Лизавета Ивановна.
— Но я слышал своими ушами от Анны Петровны сейчас!
— У вас есть свои глаза.
— Дайте халат.
Войдя в палату, доктор остановился, окинул взглядом койки и сосчитал: верно, двенадцать коек.
Все раненые, кроме одного, лежали на спине, а этот, с забинтованной головой, лежал на боку; он не то спал, не то прикинулся спящим. Доктор пробормотал:
— Однако у барыни-то невроз.
— Что вы сказали? — спросила Лизавета Ивановна.
— Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки… Начнем отсюда.
Лизавета Ивановна откидывала одеяла. Взглянув на табличку в ногах с фамилией и описанием ранения, доктор делал перевязку и переходил к следующей койке.
— Молодцом, молодцом! Поправляйся! — говорил он каждому.
Не тревожа спящих, доктор подошел к солдату с забинтованной головой. Сквозь старый бинт слегка просочилась кровь.
«Общая контузия газами. Рана в голову. Ефрейтор Чириков Степан. № 989. Воинский билет № 2759».
Раненый открыл глаза.
— Здорово, Чириков! Как дела? Как самочувствие? Болит? На что жалуешься?
— Здравия желаю, ваше высокородие, товарищ доктор! Благодаря вашим заботам как будто лучше… — твердо ответил Чириков. — Вроде бы мне можно и вставать…
— А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец… Обопрись на сестру… Ну, попробуй встать… Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.
— Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!
— Ну, а ты, Варкин, что? — спросил доктор.
— Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.
— Мы все в лихорадке. До свидания, братцы…
— Счастливо, ваше высокородие! — ответил Чириков.
Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.
Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.
Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.
— Разыграли как по нотам! — сказал Варкин. — Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?
— Рад стараться, товарищ Варкин!
— Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.
— Покорно благодарим!
С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.
— Комедию ломаете! — говорил он. — А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!
Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:
— Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.
На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.
— Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, — указала Аганька.
— Осторожно! Архип, держи за левый угол! — покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. — А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту…
Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.
— Прекрасная картина! — похвалил Михаил Абрамович. — Это Пикассо?
— По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, — ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. — Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?
— Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, — ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.
Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:
— Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит — у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.
— Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.
— Поверьте мне!
— Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу… Чего тебе? — с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.
— Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют…
Федор Иванович выронил из рук отвертку:
— Меня к коменданту? Зачем?
— Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!
Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.
Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.
