ГЛАВА 18
— Помилуйте, зачем же вам пушки? Если я не ошибаюсь, вы командуете гусарами, а не артиллеристами. Не так ли?
Генерал-майор Борчугов насупился и грозно поглядел на сидящего в вольной позе полковника Бенкендорфа, задавшего щекотливый вопрос. Гвардеец молод, но уже наглец! Да каков наглец! Именно его люди самым хамским образом увели у ахтырцев из-под носа три вражеские батареи, втихомолку вырезав вражеских часовых. Можно сказать, из рук вырвали вещественное доказательство победы. Будто бы без них не справились… И что теперь государю предъявлять, пленных? Так ведь их нет почти, а знамя английского полка сгорело в пожаре вместе с контр-адмиралом Артуром Филлипом.
— Александр Христофорович, но хоть на половину орудий я могу рассчитывать?
— Четыре штуки отдам.
— Побойтесь Бога! Шесть…
— Куда вам столько? Впрочем, если произвести обмен на ружья в той же пропорции… Они все равно не кавалерийского образца. Согласны?
— Хм… — Генерал задумался. Казна платит за каждое добытое в бою ружье по полтора рубля, а неповрежденные пушки идут по две сотни. Что-то здесь неладно — полковник предлагает сделку в ущерб себе? Темнит Александр Христофорович, ой темнит!
— Ну так что же, Иван Андреевич? — продолжал настаивать Бенкендорф.
И Борчугов сдался. Он не надеялся получить с хитрого гвардейца даже поломанной шпаги и спорил исключительно на всякий случай. А вот поди же…
— Согласен!
Скрипнула дверь — почему-то в крестьянских избах они всегда скрипучие, и явившийся гусар доложил:
— Еще семнадцать рыл привели, Ваше превосходительство.
— Неужели подполковник Бердяга сам не решит этот вопрос? — скривился Иван Андреевич. — Господи, ну как же надоели!
Есть отчего быть недовольну — толком не спавши, а тут еще крестьяне то и дело приводят пойманных англичан. Откуда столько набралось? И каждый непременно хочет получить причитающуюся награду из генеральских рук. Офицер — полтина, унтер — гривенник, простой солдат — алтын. Оружие оплачивалось отдельно, но тоже недорого. Мизерность сумм местные жители компенсировали тем, что пленных волокли в одном исподнем, а самые жадные — без оного.
— Ладно, сейчас иду.
Во дворе генеральскому взору предстала удивительная картина — Иван Дмитриевич колотился лбом в стену сарая и что-то неразборчиво причитал. Неужели опять пьян? Такого за подполковником давно не наблюдалось, как раз с государева указа о разжаловании из полковников.
— Что с вами?
— Лучше не спрашивайте, Иван Андреевич!
— И все же я требую объяснений!
Бердяга на мгновение отвлекся, истерически заржал, вытер текущие по лицу слезы и вернулся к прежнему занятию. Правда, в промежутках между ударами постарался пояснить:
— Они! Жулики! Прохиндеи! Прохвосты! Ой, помру со смеху!
— Помереть мы все успеем, — философски заметил вышедший вслед за генералом Бенкендорф. — А вот повеселиться можем и опоздать.
Но Борчугову объяснения уже не требовались, он с интересом рассматривал стоящих посреди двора пленников. Высокий, заросший бородой до самых глаз мужик с помощью дубины попытался придать своим подопечным какое-то подобие строя, но, увидев тщетность усилий, махнул рукой.
— Извольте, значитца, принять, Ваше превосходительство! Первостатейный товар, ахвицеры все до единого!
— Вот как? И давно ли поймал?
— Нонеча утром. Как огурчики с грядки — свеженькие!
— Да? — Иван Андреевич выдернул из жиденькой толпы худосочного мужичонку и обратился к Бенкендорфу: — Как вы думаете, господин полковник, такое в английской армии часто встречается?
— Веянья моды порой бывают столь причудливы…
— Помилуйте, Александр Христофорович, какая мода может заставить англичанина отрастить пейсы?
— А вдруг это маскирующийся шпион?
— Кто шпион? Я шпион? — неожиданно заговорил пленный. — Вы таки можете спросить любого, и этот любой за несколько копеек подтвердит — Исаак никогда не был шпионом! Если хотите знать, я с детства терпеть не могу англичан! Или Ваше превосходительство желает, чтобы я их любил? Исаак всегда готов сделать приятное хорошему человеку. Пуркуа бы не па, как говорил дядя Соломон, и надо признаться, что он таки прав.
— Молчать! — Борчугов решительно пресек словесный… хм… поток. — Каким образом ты здесь оказался?
Но тут вмешался бородатый крестьянин, до этого молча бледнеющий лицом. Он упал на колени и попытался обнять генеральские сапоги:
— Не велите казнить, Ваша Сиятельная Светлость! Бес попутал! — Кривой волосатый палец указал на скромно стоящего Исаака: — Вот этот бес!
Обвиняемый возмутился:
— Ай, не смеши меня, Федор. Как тебе не стыдно обвинять человека, за малую толику согласившегося помочь твоим голодным детям? Будущим детям, но тем не менее…
— Половинную долю ты называешь малой?
— Жадность — грех!
— Уж не ты ли меня грехам учить будешь?
Бабах! Это Бенкендорф выстрелил из пистолета поверх голов.
— А ну, обоим заткнуться и говорить по очереди!
Результатом вмешательства полковника стала некоторая ясность происходящего. Да что там ясность, целый заговор открылся! Оказалось, что присутствующий здесь некий Исаак вместе с крестьянином Федором Косым решил поставить ловлю разбежавшихся из деревни Воронино английских солдат на широкую ногу. Чуть ли не на промышленную основу, так сказать. Но супостаты быстро закончились — немногим удалось избегнуть гусарских сабель, и дело захирело, едва начавшись. Но если остался спрос, то пытливый ум всегда изобретет способ и найдет достойное предложение!
Нашли… Из семидесяти двух приведенных предприимчивой парочкой пленников половина оказалась не понимающими русского языка чухонцами, остальные — немцы и французы. Среди последних шесть парикмахеров, четыре гувернера из ближайших поместий, учитель танцев, управляющий имением князя Шаховского, а также булочник, собиравшийся посетить родственников в Митаве, но перехваченный на почтовой станции.
— Они еще персидского купца предлагали, — подполковник Бердяга наконец-то справился с веселой истерикой. — А у того бородища до пупа и в красный цвет покрашена!
— Повешу мерзавцев! — рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведет рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. — Веревки несите!
— Подождите, Иван Андреевич! — Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. — Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?
— Что здесь непонятного?
— Но как же? — Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. — Посмотрите на их честные лица!
— Рожи…
— Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казенном обмундировании и вооружении?
— Вы считаете…
— Несомненно.
— А они…
Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:
— Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску веревки. На память, так сказать… Не так ли, господа штраф-баталлионцы?
Федор с Исааком одновременно кивнули — большей синхронности и перед зеркалом не добиться.
Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:
— Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.
— Есть такое, а что?
— Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…
— Забрать англичан?
— Да!
— А сами? Государь ясно дал понять — любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!
— Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.
— После того, как весь полк был уничтожен?
— Ну и что? Не вижу разницы.
Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:
— А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите — есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.
— Где?
— Хотя бы у него! — полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. — Его отца так и не нашли?
— Нашли… — буркнул Борчугов и отвернулся. — Только ему не сказали… изрублен страшно.
— А вы говорите.
— Да, говорю! — произнес генерал с вызовом в голосе. — То, что у мальчика погибли родители, ровным счетом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!
— Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию, господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!
— Я бы попросил, господин полковник…
Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:
— Павел Петрович прав — высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.
Вечер следующего дня
Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его превосходительство, а не происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку:
— Привыкай, Миша…
— К чему привыкать-то, Иван Андреевич? — воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.
— Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке в худшую сторону. — Борчугов потянулся к штофу. — А привыкать нужно к тому, что завтра он станет еще хуже.
Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был еще два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил — до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных — полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Федора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.
Не-е-е… что-то чудит Его превосходительство! Жить стало лучше, жить стало веселей. А что англичашек повесили, так туда им, ворам, и дорога! Мамку убили, отчима убили, бабку Евстолию убили… Спаси, Господи, государя Павла Петровича!
— Не понимаешь ты меня, Миша, — продолжал Иван Андреевич. — Тебе война кажется игрой… Да, так оно и было… выигранные битвы, выигранные кампании… Мы шли в бой, как на парад! Развернутые знамена, барабанная дробь, флейты, ровные ряды, яркие мундиры! А что видим сейчас?
— Что? — Минька опять ничего не понял, но на всякий случай решил поддержать беседу.
— А сейчас приходим к тому, что любая война превращается в бойню. Все в ней подчинено единственной цели — убить противника. Нет, не противника — врага. Уже нет никаких правил, никаких приличий… Да чего объяснять, сам когда-нибудь поймешь. Ладно, хватит о грустном. Давай, Миша, выпьем!
— Я же не пью, Иван Андреевич.
— Это правильно, — одобрил Борчугов и попытался встать. — Эх, ноги не держат.
— Ложились бы почивать, Ваше превосходительство.
— Вечным сном? — генерал захихикал и погрозил пальцем: — Уж не читаешь ли мои мысли? Ты колдун?
— Я?
— Ты! Докажи, что не так!
— Вот истинный крест!
— Не-е-е, такие доказательства не считаются. Водки мне еще принеси.
— Это я мигом, Иван Андреевич.
— Мигом не нужно. И это… Миша… ты не торопись…
Выскочившего из избы Миньку перехватил карауливший у крыльца подполковник Бердяга:
— Гусар Нечихаев!
— Я, Ваше высокоблагородие!
— Поди сюда. — Иван Дмитриевич указал мальчишке на лежавшее у хлева бревно. — Присаживайся, разговор есть.
Внутри у Миньки все похолодело — точно так отчим отзывал в сторону для разговора, а потом отослал подальше от опасности. Неужели и сейчас?
— Я никуда из полка не уйду!
— Тебя разве кто гонит? — удивился Бердяга. — Иван Андреевич за водкой послал?
— Ага! Только не сказал, в котором месте ее взять.
— Сейчас найдем, не переживай. Только вот что, гусар Нечихаев… ты бы пистолеты у него забрал, а?
— У кого?
— Ну не у меня же!
— А-а-а, понятно. А зачем?
— Ну, мало ли что. У нас вон почти все офицеры рапорта об отставке написали, а если еще без командира останемся…
— Как это об отставке?
— Да вот так! Приказ, мол, выполнили, а далее дворянская честь не дозволяет!
— А вы, Иван Дмитриевич?
Бердяга улыбнулся:
— А я, Миша, из казаков родом, у нас честь в службе царю и Отечеству, а не в лыцарских доблестях. От лукавого они. Так пистолеты заберешь?
— Заберу!
Часом позже
— Пфе, господа! — Корнет Сысоев демонстративно швырнул саблю на стол. — Я не знаю, чем руководствовался Иван Андреевич, отдавая столь бесчеловечный приказ, но отныне не желаю более служить в опозорившем себя полку! Вот так!
— Браво, Митенька! — Рядом с первой саблей грохнулась еще одна. — Мы офицеры, а не палачи!
— Потише, господа, — подполковник Бердяга кивнул в сторону печки. — Своими воплями вы разбудите ребенка.
Предупреждение запоздало — сдвинулась занавеска, и показалось заспанное детское лицо. Дашка оглядела собравшихся офицеров и строго спросила:
— А де мамка?
— Она скоро вернется, — натянуто улыбнулся Иван Дмитриевич. — Ты поспи еще немного, и мама придет.
Девочка сморщила нос:
— Не пидет — глисяне мамку вбили. И тятьку вбили. И бабуску вбили. А де Мися? Тозе вбили?
— Здесь он! — Бердяга обрадовался поводу сменить тему разговора. — Миша сейчас придет.
— Мися пидет! — согласилась Дашка. — Он глисян плогонит?
— Обязательно прогонит. Их непременно нужно прогнать.
— Глисяне плохие… Мися глисян вбьет?
— Ну, конечно же.
— А вы?
Тишина… чей-то вздох, напоминающий стон… Почему-то очень больно смотреть в требовательные глаза ребенка.
Шепот:
— Господин подполковник.
— Слушаю вас, корнет.
— Порвите, пожалуйста, мое прошение об отставке… — и уже во весь голос: — Мы их прогоним! Веришь? Обязательно прогоним! И еще будем вальсировать на твоей свадьбе!
Разве можно верить гусарам, когда они что-то обещают девушкам? Обманул и этот — штаб-ротмистр Ахтырского гусарского полка Дмитрий Сысоев погиб в безумной рубке под Прагой ровно через пять лет. Иван Дмитриевич тоже не выполнил данного Дашке слова — генерал-лейтенант Бердяга убит австрийской пулей при штурме Вены в тот же год.
А свадьба… свадьба была! И старый фельдмаршал Борчугов танцевал обещанный вальс, поскрипывая протезом, а потом пил цимлянское, роняя слезы в бокал. Героям можно плакать! Тем более от счастья, тем более в день, когда идет под венец приемная дочь!
Документ 19
ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ Всемилостівҍйше соизволилъ пожаловать:
Георгиевское Оружіе: Полковникамъ: пҍхотныхъ полковъ: Виленскаго, Казиміру Кампраду за то, что въ бою 31-го августа и 1-го сентября 1801 года у д. Великія Козюльки, временно командуя, въ чинҍ подполковника, названнымъ полкомъ и находясь въ передовыхъ окопахъ, подъ огнемъ противника, безъ ближайшихъ помощниковъ, лично руководилъ дҍйствіями полка и, исполняя постановленную задачу, атаковалъ и занялъ дер. Великія Козюльки, взялъ въ плҍнъ 526 англічан и захватить 4-хъ орудійную непріятельскую батарею. Арзамасскаго Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Михаила Павловіча, Даніилу Бекъ-Пирумову за то, что въ ночь съ 31-го августа на 1 сентября 1801 года, будучи начальникомъ боевой части, въ составҍ баталіона пҍхотнаго Арзамасскаго полка и — дружины, получивъ задачу атаковать сильно укрҍпленныя позіціи южнҍе и сҍвернҍе дороги Копорье-Воронино, своимъ мужествомъ, беззаветной храбростью и разумнымъ командованіемъ, подъ губительнымъ ружейнымъ, и въ упоръ артилерійскимъ огнемъ, довелъ атаку баталіона и дружины до удара холоднымъ оружіемъ, выбилъ врага изъ укрҍпленія надъ с. Боботово, закрҍпилъ захваченный важный участокъ позиціи за собой, чҍмъ обезпечілъ успҍхъ сосҍднимъ частямъ, при чемъ ротами были захвачены два тяжелыхъ орудія, стрҍлявшихъ въ упоръ и защищаемыхъ шведской пехотой.
