Полковник Русской императорской армии Юзеф Романович Довбор-Мусницкий приехал в Санкт-Петербург на третий день после получения вызова из канцелярии Генштаба. По прибытии, едва переодевшись в парадный мундир, он, согласно предписанию, явился в здание Генерального штаба на Дворцовой площади к полковнику контрразведки Самойло.

Судя по оказанному радушному приему, Александр Александрович был искренне рад столь оперативно прибывшему офицеру.

После того как Довбор-Мусницкий по всей форме доложил о прибытии, хозяин кабинета с дружеской улыбкою на лице вышел из-за рабочего стола, протягивая ладонь для рукопожатия:

– Приветствую вас в наших палестинах, Юзеф Романович! Рад видеть вас так скоро! Не ожидал: до места вашей службы в штабе Иркутского округа от Петербурга все же далековато!

– Спасибо господам авиаторам! Отправляли грузопассажирского «Микулу Селяниновича» до Москвы, я и подсел попутчиком. А уж оттуда – поездом…

– Беседа у нас будет серьезной и долгой, так что прошу: располагайтесь поудобнее. Сейчас нам сюда чаек с ромом принесут, так что будем общаться со всем возможным комфортом. Полагаю, вы понимаете, что оторваны от повседневной службы не просто так?

– Разумеется. Это очевидно.

– В таком случае ознакомьтесь с приказом Его Императорского Высочества, подтверждающим мои полномочия и абсолютную, подчеркиваю: а-б-с-о-л-ю-т-н-у-ю секретность поручаемой вам операции.

С этими словами полковник Самойло передвинул по столу раскрытый бювар для бумаг, в котором лежал лист плотной бумаги с тисненным золотом текстом у верхнего края: «Собственный Е.I. Высочества Регента при Государе Императоре Алексее II Николаевиче Кабинете». Ниже аккуратным почерком Великого Князя было начертано:

«Полковнику Довбор-Мусницкому.

Повелеваю распоряжения предъявителя сего, касаемые до тайной операции «Белый орел», исполнять как мои собственные. Содержание распоряжений хранить в совершеннейшем секрете.

Николай»

– Итак, Юзеф Романович, прежде всего ответьте: любите ли вы Польшу, землю своих предков?

– Странный вопрос. Как можно человеку не любить свою родину? Но увы, от былой Польши мало что осталось: язык польский остался, народ польский остался, а вот единой Польши, увы, уж нет…

– А дух? Остался ли польский дух, стремление к борьбе?

– Да, я уверен: дух Костюшко и героев тридцатого года еще живет. И вся польская молодежь, услышав шелест бело-красных знамен, готова взяться за саблю! И готова погибнуть в неравной борьбе: маленькая Польша не способна одержать верх над объединенными силами трех могучих империй… Увы, но Россия, которой я присягнул на верную службу, самая могучая из них, и мне, как и тысячам поляков, на русской службе состоящим, с болью в душе пришлось бы делать выбор меж двумя бесчестьями: сражаться ли против своего Отечества или же нарушить крестоцелование… И, господин полковник, сложно сейчас сказать, какой выбор будет сделан…

– Смело сказано, Юзеф Романович! По всем полученным отзывам, отваги и способностей у вас не отнять!

А скажите, если бы сложилась ситуация, при которой не пришлось бы присягу нарушать, но и против своих драться?

– Как я понимаю, господин полковник, речь идет не о чисто умозрительной ситуации?

– Верно. Но для того, чтобы она перешла из разряда умозрительных в разряд практических, необходимо стороннее вмешательство людей. И одним из этих людей должны стать вы…

– Что мне необходимо сделать для этого?

– Всего-то ничего… Создать и возглавить Войско польское…

– Создание польской армии в России может привести к всплеску сепаратистских настроений, которые, вполне вероятно, перерастут в очередное восстание, которое вновь захлебнется кровью. Моя честь дворянина не позволяет…

– Те-те-те! Не так быстро! Прежде всего, отчего вы решили, что речь идет о Российской империи? Напротив, рассматривается вопрос о передаче самостоятельному польскому государству бывших Коронных земель, ныне принадлежащих империи по всему левобережью Вислы за исключением Варшавы и окрестностей. Думаю, полякам не стоит сильно переживать: ведь у польского государства есть более древняя, изначальная столица – славный Краков.

– О каком самостоятельном польском государстве может идти речь? Какая-то несуразица, честное слово!

– О том самом, возрождению которого вы, полковник, будете всемерно способствовать. А мы в этом окажем посильное содействие. Согласны?

– Да! Но, Богом клянусь, с каждой минутой мой разум все меньше что-то понимает!

Ведь из ваших слов следует, что либо Россия исторгает из себя польские земли для создания государства, либо начинает войну против Австро-Венгрии или Германии с целью освобождения польских земель там. Конечно, в свете происходящих в Венгрии событий надежда на успех имеется… Однако если русские солдаты пересекут границу, то неминуемо возникнет война со всем Тройственным союзом. Допустим, Италия далековато от наших границ, но причинить неприятности действиями своего флота на адриатическом театре и попытаться установить блокаду Проливов, контроль над которыми достигнут в прошедшем году таким напряжением сил! Да и драться напрямую одновременно против Германии и Австрии будет весьма тяжело…

– Вот потому-то Его Высочество и поручил военной контрразведке Генштаба подготовить операцию «Белый орел». Воплощать же ее в жизнь предназначено вам, господин полковник. Кстати, через трое суток, когда вы вернетесь в полк, в тамошней канцелярии уже будет лежать приказ о присвоении вам чина генерал-майора. Приказ сей уже подписан, но датирован чуть более поздним числом… Рад, что могу первым поздравить вас с этим событием.

– Благодарю! Но ценз пребывания в полковничьем чине мною еще не выслужен!..

– Его Высочество регент осведомлен об этом. Однако тут вопрос политический: одно дело, если возрождение Польши возглавит малоизвестный обществу отставной полковник, и совсем иное – генерал, притом не выбранный бунтующей чернью из сапожников, дантистов или поручиков, как то обыкновенно бывает при всякого рода, прости господи, революциях, а самый настоящий генерал русской службы!

– Ну, ваше высокоблагородие, если память мне не изменяет, история как-то уже выдвинула такого генерала из поручиков на императорский трон Франции…

– Верно, но это исключение лишь подтверждает правило. Тем более, что если Николай Николаевич решил, что сего требует гранд полити`к, то нам как офицерам следует отдать под козырек и исполнять приказы.

– Однако вы сказали «отставной полковник»?! Я должен буду подать в отставку?

– Только для виду, Юзеф Романович, только для виду. Ведь нужен же достоверный повод, чтобы вы могли оставить часть и возглавили повстанческое движение…

– И тем более, как я понимаю, необходимо не дать повода некоторым державам обвинить Российскую империю во вмешательстве…

Полковник Самойло улыбнулся:

– Вы умный человек, Юзеф Романович. Однако к делу. Прежде всего вам необходимо будет возглавить первый повстанческий отряд, который уже проходит подготовку под Кельцами. В его составе – как отставные военные различных чинов, так и всякого рода польские радикалы-«неподлежники». Начальник Варшавского контрразведывательного отдела ротмистр Батюшин получил указание на первых порах помочь отряду получить оружие под видом захвата одного из приграничных складов. Очень прошу вас, постарайтесь воздержаться от жертв из числа охраны!

Затем вашему отряду предстоит перейти границу для развертывания партизанской войны. Ваш пример сподвигнет поляков, находящихся под германо-австрийским гнетом, на восстание, а добытое оружие не даст врагу подавить его. Как только повстанцам удастся занять и удержать любой приграничный город, через границу пойдут подкрепления, оружие, боеприпасы, деньги и снаряжение.

Его Высочество регент уже собственноручно подготовил обращение к полякам по случаю провозглашения автономии бывших Коронных земель Речи Посполитой с правом вхождения их под руку нового польского монарха, который, без сомнения, будет коронован в Кракове.

– А кто будет этим монархом?

– Этот вопрос пусть решит новый польский Сейм. Нам бы очень хотелось, чтобы им стал тот, кто первый поднимет меч освобождения. Кстати, Юзеф Романович, соизвольте ознакомиться с проектом этого обращения. Разумеется, пока оно строго секретно, но от вас зависит, как скоро обращение станет оглашено…

С этими словами Самойло подошел к несгораемому шкафу, после недолгих манипуляций с дверцей достав оттуда засургученный пакет толстой синей бумаги.

– Прошу вас!

За всю свою жизнь Юзеф Довбор-Мусницкий не мог и подумать, что когда-нибудь ему будет суждено своими глазами читать подобные строки:

Поляки, пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться.

Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ея. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения ея с великой Россией. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино. Да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении.

Одного ждет от вас Россия: такого же уважения к правам тех национальностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет к вам великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разившей врага при Грюнвальде.

Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста, символа страдания и воскресения народов.

Казик Рокоссовский был хлопцем упрямым и настойчивым, несмотря на свой юный возраст. Поставив перед собой какую-нибудь цель, он упорно стремился к ней всеми доступными способами. Сейчас очередная цель была достигнута, и Казик наслаждался часами спокойствия в ожидании той минуты, когда на крыльцо усадьбы, звеня серебром шпор, выйдет командир и негромко скомандует «Седлай». Вскинется к солнцу фанфара сигналиста, взлетят над фольварком звенящие такты – и засуетятся, мгновенно забыв об отдыхе, бойцы у коней, а чуть позже затрепещет на ветру прапор в руке знаменщика, Гжегож Котовский в своих великолепных алых галифе и малиновой рогатувке выедет в голову отряда, и пестрый шквадрон вновь двинется за ним. Двинется, не спрашивая, куда ведет их любимый командир: к новому ли бою или к радостной встрече в очередной освобожденной от германца деревне.

А пока не прозвучал приказ, можно и отдохнуть, благо долгим был путь к сегодняшнему дню. За плечами Казимежа осталось много тягот и опасностей. Остался позади переход через тайный контрабандистский брод на реке, разделившей Польшу на землю славянскую и землю германскую, когда главной заботой Рокоссовского было уберечь от воды потертый «велодог» и затвердевший в камень кусок черствого хлеба с запрятанной запиской-удостоверением от подпольного рабочего комитета варшавских трикотажников. Остались недели блужданий от хутора к хутору, без дорог по лесам в поисках партизан. Осталась драка с полицейским, решившим задержать подозрительно оборванного высокого парня в крайне нетипичной для германских территорий черной сатиновой косоворотке под потертым пиджаком. Осталась радость, когда наконец на лесной просеке его остановил оклик на польском и из-за кустов подошли двое вооруженных в штатском платье, на шапках у которых выделялись бело-красные ленточки и вырезанные из консервных банок, уже успевшие подернуться точками ржавчины орлы без корон. Радостным воспоминанием осталась и встреча с Гжегошем Котовским. Знаменитый в Российской империи атаман, заметки о похождениях и подвигах которого маленькому Казику читал когда-то из газет отец, Ксаверий Юзефович, человек, раздававший отнятое у помещиков и ростовциков беднякам и неоднократно убегавший из тюрьмы и с каторги, и при встрече оправдал ожидания Рокоссовского, давно создавшего мысленный образ благородного разбойника, после очередного побега перебравшегося в начинающую закипать германскую часть Польши и поднявшего знамя не столько национального, под которым выступали повстанцы и Довбор-Мусницкого, и Минкевича, сколько национально-революционного восстания. В известной своими рабочими и повстанческими традициями Силезии Котовскому довольно скоро удалось создать первый партизанский отряд – «Шквадрон Косиньежски».

Одетый в живописную черную куртку-доломан германского гусара, алые галифе, обутый в матово сияющие сапоги со звенящими серебряными монетками шпорами, Котовский на полторы головы возвышался над большинством партизан-«косиньеров». Также отличавшийся почти двухметровым ростом Рокоссовский с первых мгновений почувствовал, что вызвал симпатию у этого богатыря. Когда же Котовский ознакомился с запиской подпольного социалистического комитета с просьбой «принять товарища Казимежа в отряд борцов за нашу вольность и вашу», то совсем подобрел.

– Да, «товарищ Казимеж», это ж надо, куда тебя занесло: из самой Варшавы аж почти до бреславльских земель! Без малого треть Польши протопал – и все, небось, ножками?

– Не все. Верст с двенадцать с хлопами на телегах проехал, – широко улыбнулся в ответ Казик.

– Да, двенадцать верст – это сильно! Я вот, помню, тоже как-то ножками потопал: от Нерчинских рудников до Читы, когда с каторги ушел. А сколько тебе годов? По росту вроде парень, а на лицо – совсем молодой вьюнош. Сознавайся, как на исповеди!

– Ну… Это… Шестнадцать…

– Будет?

– Будет. В декабре точно будет.

– Э, брат, до декабря еще дожить надо. А чтоб дожить, нам как следует подраться придется: вон сколько вокруг немецкого воронья! Ты хоть стрелять-то умеешь?

– Стрелял… Из револьвера. Два раза барабан расстрелял.

– И попал?

– Попал. В сарай.

– Орел! Ну прямо Соколиный Глаз!

– А вы не смейтесь, бо ударю.

– Меня?

– А то кого же!

– А ну-ка, покажи силу, вот кулак мой – разожми!

Несмотря на неплохо развитые в каменотесной мастерской у дяди и на чулочной фабрике руки, разогнуть крепко сжатые в кулак пальцы командира Рокоссовскому не удалось, несмотря на натужное пыхтение в течение пяти минут.

– Ну что, орел, не осилил? А почему? А потому, что гимнастику делать надо каждый день в зной и мороз, в тюрьме и на воле. А кисть руки постоянно упражнять: сжал-разжал кулак, сжал-разжал. Зато потом от твоей сабли германские уланы раздваиваться начнут: ноги в седле, а туловище – на земле. Так-то!

Ну, да ладно. Надо подумать, как к тебя к делу пристроить. Станислав Станиславович! Подойди-ка! – позвал командир одного из чистивших лошадей «косиньеров».

– Вот, знакомьтесь. Это – товарищ Казимеж Рокоссовский, варшавянин. А это – Станислав Пестковский, командир отрядного резерва, где мы учим новоприбывших верховой езде, обращению с оружием и прочим военным азам. Прошу, как говорится, любить и жаловать! А ты, Станислав, прими этого орла под свое крыло, выдай оружие посерьезнее его пятизарядной сморкалки и в первом же немецком имении реквизируй парню коня с седлом и сбруей. Да не забудь – пятую часть цены лошади хозяевам марками выдай, а на остальное расписку. А то знаю я вас!

– Зачем обижаешь, командир…

– Не обижаю, а шутю! Ну, ступайте!

С тех пор прошло десять дней, а главное – две стычки с германскими солдатами, расквартированными с начала восстания по многим крупным фольваркам немецких поселенцев. Во дворе именно такого фольварка и сидел Казимир, пытаясь втолковать пленному солдату, что никто того расстреливать не намерен. Благо солдат попался из местных и по-польски худо-бедно, но понимал.

– Ну сам посуди, Никиш, зачем нам тебя убивать? Ты ни в кого не стрелял, сам оружие бросил, руки поднял, когда мы ночью ворвались. Здешних поляков-батраков не обижал, имущество их не трогал.

– А как же лейтенант Фельгибель? – кивнул немец на торчащие из-за угла коровника скрюченные ноги в лакированных офицерских сапогах.

– А что лейтенант? Во-первых, его просто лошадь стоптала, когда он с люгером своим по двору метался. А во-вторых, сам подумай, кто он, а кто ты.

– Оба немцы…

– Только и того, что немцы. А так, ты – сын рабочего, я – тоже рабочий, командир наш агрономом был, большинство наших – простые крестьяне. А Фельгибель твой – из потомственных дворян, все его предки над твоими предками пановали, их трудом себе богатства добывали. Вот, скажем, если бы сюда, в Польшу, такие вот рыцари-дворяне не полезли – разве не могли бы простые поляки с трудящимися немцами в мире жить?

– Могли бы. Мы бы, как и прежде, у себя жили, а вы, поляки – у себя. Рабочему человеку много не надо: дом, да работа, да семья хорошая.

– Вот! Верно понял!

– Но ведь сейчас поляки убивают немцев – и здесь, и в Остеррейхе?

– Не все и не везде. Вот если бы, к примеру, сюда пришли отряды Минкевича, то верно – скорее всего всех немцев в фольварке перебили б и пожгли здесь все. Бандиты настоящие! Жолнежи Довбор-Мусницкого – те дисциплину понимают, недаром их воевода – настоящий генерал, держит в кулаке. Но и они бы, вероятно, после освобождения Польши всех немцев повысылали. А мы, «косиньеры», говорим – нет вражды между трудящимися Польши, на каком бы языке они ни говорили! Вместе должны мы бороться с разжиревшими на нашем поте и нашей крови пауками-фабрикантами и помещиками! Но для этого следует возродить единую Польшу, разорванную жадными до чужих земель монархами.

– Говорите – монархи жадные. А как же без кайзера жить можно? Нельзя. Вот я слышал, что в Остеррейхе повстанцы открыто говорят – хотим круля!

– Это ты про довборчиков слышал. Довбор-Мусницкий – генерал царский, к самодержавию привык и сам хочет в Кракове короноваться. И знамена у них, как красный крест с белыми углами между лучей, а в центре – коронованный орел Ягеллонов. У минкевчиков – просто флаги двуцветные. А у нас, «косиньеров», прапор красный, а в центре – орлица Пястов – без короны, но со скрещенными косой и молотом в лапах. Это значит, что возрожденная Польша должна опираться на братский союз крестьян и рабочих.

– Не понимаю. «Пястов» – что такое? И как можно: герб – и без короны?

– Ну ты темный, как совесть тирана! Пяст – это был первый польский князь, кениг – по-вашему. Между прочим – сперва простым крестьянином был, землю пахал и колеса на продажу делал. А короны нам не надо – новая Польша должна стать республикой!

– Это как Швейцария?

– Посмотрим. Может, будет как Швейцария, может быть – как Североамериканские Штаты, может – еще как-нибудь. Но что Польша будет свободной – это точно!