Часть первая. Поворот все вдруг

На набережной Невы в этот торжественный день было по-праздничному многолюдно, радостная толпа торжественно-возбужденно наблюдала за тем, как возле вырубленной во льду крестообразной Иордани разодетый в золотошитые парчовые ризы церковный причт под хоровое пение призывал на воду Божье благословение. Распевно звучал хор, сменявшийся митрополичьей молитвой, стоявшие на невском льду благоговейно крестились… Люди, теснившиеся на набережной, любопытствуя вытягивали шеи, стараясь во всех подробностях разглядеть церемонию. Приблизиться к невской Иордани им не давали два ряда жандармского оцепления и гарцевавшие за жандармскими спинами кавалергарды: в первом ряду молящихся придворных у крестовой проруби, обнажив голову, стоял на молитве Николай Александрович Романов, самодержец всероссийский.

Среди любопытствующего народа на набережной находился артиллерийский офицер лет двадцати семи с потускневшими погонами штабс-капитана на поношенной шинели. Это явно был фронтовой офицер, всем своим видом и поведением отличавшийся от лощеных «моментов» столичной гвардии. Бледный цвет лица и то, как осторожно он ступал на правую ногу, давали основание предполагать, что еще совсем недавно он находился в госпитальной палате, а новенький незатертый анненский темляк на эфесе шашки – что пролитая на просторах далекой Маньчжурии кровь его была по достоинству вознаграждена.

Толпа радостно гудела, зеваки все сильнее напирали на оцепление: каждый стремился стать ближе к торжественной службе. Жандармы сдержанно покрикивали на самых настырных, но негромко, чтобы шум не помешал придворным и причту, да и рукам волю не давали. Тем не менее постепенно, шаг за шагом, зрители медленно приближались к Иордани. Вот седобородый архиерей, продолжая распевно читать канон, поднял распятие, дабы погрузить в освящаемую воду, а все присутствующие военные, включая Государя, облаченного в шинель полковника лейб-гвардии Преображенского полка, вытянулись во фрунт перед ожидаемым салютационным залпом корабельных орудий. И залп грянул!

Но вместо радостного возбуждения его последствиями стали вопли испуга и боли. Одним из орудий расположенных близ биржи батарей был произведен вместо холостого выстрел картечью. Картечные пули попали в помост у Иордани и на набережную, а также в фасад Зимнего дворца, в четырех окнах которого посыпались разбитые стекла. Одна из картечин ударила в шею царя, опрокинув того на спину, вторая разворотила ниже сустава плечо митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония. Ранен был также и один нижний чин петербургской городской полиции, находившийся в оцеплении.

Эта трагедия мгновенно изменила настроение толпы: из состояния благоговения и любопытства она тут же перешла в состояние паники. Так же, как минуту назад люди всячески стремились приблизиться к мосткам у Иордани, так и сейчас почти все зрители с криками метнулись врассыпную от страшного места. Впрочем, бежать кинулись не только зрители, но и многие придворные и духовенство. Лишь немногие, сохранившие самообладание, побежали в обратном направлении, к реке. Одним из таких людей был и наш артиллерийский штабс-капитан. Оттолкнув растерявшихся полицейских, он, придерживая шашку и пригибаясь, как под японским огнем, добежал до лежащего на краю Иордани митрополита Антония и, упав возле него на колени, обеими руками разорвал простреленный рукав архиерейского саккоса, раздирая в кровь пальцы о жесткую златотканую парчу. Сорвав со своей шеи шарф, штабс-капитан с помощью подоспевшего служки со знанием дела стал перевязывать рану.

Рядом на помосте уже хлопотали возле раненого Императора другие. Николай хрипел, кровь толчками фонтанировала из разорванной трахеи. Увы, но ни придворные, ни подбежавший врач уже ничего не могли с этим поделать. Тело самодержавного владыки шестой части земной тверди все больше тяжелело, губы что-то пытались произнести, но из них не раздавалось ни звука. В глазах царя метались ужас и обреченность, с каждой минутой взгляд все больше и больше мутнел, и вот в конце концов застыл…

Белый цвет льда причудливо смешался с кровавым, красным, будто у невской Иордани пали давние двуцветные хоругви польских мятежников приснопамятного восемьсот тридцатого года…

Потом был траур. Было дознание – кто виноват, кто допустил, кто и что в этот момент делал, почему именно так, а не иначе, почему оказался там, а не в ином месте… Карательно-дознавательная машина государева сыска заработала во всю мощь.

– Итак, прошу вас, представьтесь!

– Штабс-капитан Кольцов, Шестнадцатый сибирский полевой дивизион.

– Что вы делаете в Петербурге?

– Находился на излечении в общине святой Татьяны, а по излечении – в краткосрочном отпуску.

– Хорошо, проверим. Где вы проводили отпуск?

– Дома. Родители мои живут на Обводном канале, в доме четырнадцать.

– Как можно догадаться, ваш дивизион находится в воюющей армии. Когда вы должны были вернуться в свою часть?

– Предполагал выехать числа десятого.

– А как вы оказались у места происшествия?

– Как и все. Хотел присутствовать при водосвятии.

– Отчего же вы пришли именно ко дворцу, а не в любой иной храм Петербурга?

…Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – ответ… Первый, второй, третий час прокручиваются стрелки на циферблате тяжелых кабинетных часов… То же самое происходит в десятках других кабинетов, где десятки чиновников опрашивают сотни свидетелей и подозреваемых. Наконец чиновник пододвигает папку с исписанными листами: «Прошу вас, Андрей Викторович, подпишите вот здесь и вот здесь», закрывает ее и, поднявшись, произносит:

– Благодарю вас, господин штабс-капитан. Не смею более задерживать! Вот ваш пропуск…

Российская империя была погружена в траур. На кораблях до половины были приспущены Андреевские флаги. Портреты покойного императора Николая II во всех казенных учреждениях, да и во многих магазинных витринах затянуты черным крепом. Над воротами домов бессильно треплет ветерок траурные ленты у трехцветных флагов. Столица умолкла. Изредка прозвенит по рельсам конка, прошелестит шинами пролетка легкового извозчика, суетливо прошмыгнет по панели пешеход.

Петербург насторожен. Позавчерашняя трагедия у Зимнего дворца испугала власти. Регентом при пятимесячном сыне покойного Императора, Алексее, провозглашен Великий Князь Николай Николаевич, дядя покойного Николая II.

Своим авторитетом и железной волей Великий Князь быстро подавил попытки встать в оппозицию к нему, в первую очередь исходившие от вдовствующей императрицы Александры Федоровны. «Ее Величество для меня – прежде всего немка, и лишь потом – мать наследника!»

Петербург накаляется. С седьмого числа в городе бастуют все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие ведут себя спокойно. Великий Князь Николай Николаевич вчера отдал распоряжение об отмене военного положения в столице: «Мастеровые – не японцы, воевать с ними не годится!»

На заводских окраинах у помещений «Союза фабрично-заводских рабочих» скапливаются толпы манифестантов. Еще три дня назад они собирались идти с петицией о своем бедственном положении к Николаю II. Сегодня же они должны будут молить о снисхождении пятимесячного невенчанного царя Алексея II. Разумеется, сам он сейчас ничем им не мог бы помочь, но, по слухам, оберегавший двоюродного внучатого племянника Николай Николаевич по широкой натуре своей был похож на своего покойного дядьку, Александра III, и потому едва теплившаяся надежда в сердцах русских рабочих разгоралась все жарче. Толпы сжимаются, строятся в колонны, идут, идут, идут… На перекрестках сливаются в одну большую общую колонну. Впереди на расшитых полотенцах несут образа, высоко над рядами плавно в такт шагам шевелятся церковные хоругви. Во главе с несколькими активистами священник Георгий Гапон. Сотни голосов торжественно и печально тянут: «Спаси, Го-о-осподи, лю-у-уди тво-о-оя-а-а…»

По сторонам толпы бегут дети. Полиция не только не препятствовала процессии, но сама без шапок шла вместе с рабочими. Два полицейских офицера, также без шапок, идут впереди колонны, расчищая дорогу и направляя в сторону встречавшиеся экипажи.

У Нарвской заставы цепь солдат по команде подскакавшего полковника разомкнулась и пехотинцы выстроились в две взводные колонны. Винтовки – «К ноге», шапки – «На молитву» сдернуты с голов, покоятся на сгибе руки. Вдоль проспектов центра столицы живыми монументами стоят парные верховые разъезды драгун и казаков. На перекрестках – вооруженные полицейские.

Все медленней движется многотысячная колонна. Затесавшиеся в толпе эсеровские дружинники стискивают потными пальцами в карманах пальто согретые живым теплом рукояти «велодогов» и «браунингов».

В Зимнем дворце Великий Князь Николай Николаевич вызвал к себе министра внутренних дел Святополк-Мирского.

– Павел Дмитриевич, вы с Коковцовым сумели убедительно доказать необходимость отмены режима военного положения в столице. Надеюсь, это решение не окажется ошибочным. Однако, как мне доносят по телефону, рабочая манифестация уже вошла в центр Санкт-Петербурга и направляется ко Дворцовой площади. Однако ранее речь шла только о том, чтобы шествия проходили не далее окраин. Что происходит, потрудитесь объяснить.

– Ваше Императорское Высочество! Рабочие идут к вам, чтобы подать петицию с верноподданническими мольбами о помощи и поддержке! Однако же в их среду затесались смутьяны из разного рода нелегальных кружков, которые и подбивают работников идти далее заранее отведенных для шествия мест.

– И что же это за «смутьяны»?

– Главным образом они принадлежат к организации социал-революционеров, есть и анархисты, и марксисты…

– Бомбист на бомбисте сидит и браунингистом погоняет! Черт знает, что такое! Почему же их заранее не задержали?

– Так ведь, Ваше Императорское Высочество, формально-то не за что! Доказать бомбизм большинства из них пока что не удается, а по одному только подозрению хватать – так ведь сразу и отпускать пришлось бы. От этого полиции толку нет, один лишь позор и поношение…

– Ладно. Черт с ними: после разберетесь. А что за петицию несут манифестанты?

– Так что не могу знать!

– Ну так узнайте! Кто назначен принять у них петицию?

– …

– Та-а-ак… Раз так – то извольте-ка, Павел Дмитриевич, самолично и толпу остановить, и петицию у работников принять, и тотчас мне ее доставить! Думается, много времени это у вас занять не должно: вон, пение уже в моем кабинете слыхать! А от Невского через Дворцовую площадь до дворцового здания не более чем за пять минут скорым шагом дойдете! Ступайте же!

«Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословий, наши жены, и дети, и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук».

«Нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, – в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии».

«…Это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение. Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы: они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения…»

– Ну-с, Павел Дмитриевич, и что вы об этом думаете?

– Работать не желают, вот и мутят воду, Ваше Высочество! Давно пора разогнать смутьянов, а главных заводчиков – в «Кресты» да в Сибирь!

– Разогнать-то – не штука… Да вот будет ли польза от того? Вон, Коковцов третьего дня докладывал, что в мире курс рубля упал, как никогда за все время войны, акции российские только продают и сбыть никто не может – покупателей нет! А каждый удар нагайки в Питере на лондонской или берлинской бирже на пару пунктов наши позиции уронит… Европе только повод дай…

– Так что же делать-то?

– Племянник мой покойный, Николай Александрович, – земля ему пухом – пожалуй, приказал бы за такое разогнать всю толпу, может, и до залпов бы дошло… А сам укрылся бы от всех проблем подальше: в Царском, допустим, или в Петергофе… Так ведь любители «разгонять» тогда все по-своему сделали бы… Не годится это! Придется, пожалуй, мне самому с жалобщиками этими потолковать. Так вы уж, Павел Дмитриевич, окажите любезность: приведите сюда человека три-четыре выборных от них. Только постарайтесь, чтобы среди них какой новый Каракозов не затесался: уж вам-то все браунингисты в лицо известны быть должны, иначе что вы за министр дел внутренних? Врагам внутренним во дворце делать нечего, им бы самое место – напротив, через Неву, в Петропавловке!

– Слушаю-с! Сей же час предоставим выборных!

Спустя десяток-полтора минут в кабинет, занимаемый Регентом Российской империи, дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках и с «иконостасами» из крестов и медалей на груди впустили выборную делегацию от рабочих-манифестантов. Группой из троих празднично, но небогато одетых мужчин предводительствовал худощавый чернобородый священник в коричневой рясе, с накинутой на плечи тяжелой бурой шубой.

Едва войдя в кабинет, выборные закрестились на икону Николая Чудотворца в красном углу, а потом дружно принялись низко кланяться Великому Князю, сидевшему за столом под портретом деда, блаженной памяти императора Николая Первого. Лишь священник, склонившись раз, старался в дальнейшем сохранить независимый вид. Впрочем, нельзя сказать, что делегаты оказались наедине с Регентом: тут же присутствовал адъютант Великого Князя, ротмистр лейб-гвардии Гродненского полка (сам полк квартировал в Варшаве, но Николай Николаевич издавна был известен особой приверженностью к находившимся в царстве Польском Отдельной кавалерийской бригаде и Третьей пехотной дивизии Гвардии). Кроме того, при встрече, естественно, присутствовали министр внутренних дел империи Святополк-Мирский и двое гвардейцев с винтовками. Требования безопасности есть требования безопасности, тут уж ничего не поделаешь!

– Итак, господа народные представители, с вашей петицией на имя Государя я ознакомлен. Всем вам известно, что до достижения Алексея Николаевича совершеннолетия я принужден был возложить на свои плечи заботы по управлению Российской империей в качестве Регента. Прошло лишь три дня с той минуты, когда злодейская рука оборвала жизнь моего племянника, покойного Государя Николая Второго. В эти трагические дни все русские люди, от Великих Князей и до последнего водовоза, в верноподданническом порыве обязаны теснее сплотиться вокруг престола императора Алексея Второго! Что же делаете вы все?

Подстрекаемые недобросовестными людьми, которые воспользовались отменой мною военного положения в столице империи, вы нарушаете порядок и спокойствие в городе, устремляетесь ко дворцу. И ради чего? Неужели же жизнь ваша столь невыносима, что вы решились по доброй воле рискнуть и ею, и свободой своей? Ведь за участие в беспорядках должна следовать кара?

А ты, отче! Отец Георгий Гапон, почто ты отвратился от молений Господу нашему к делам земным? Ты и идущие за тобою требуете отделения Православной церкви от государства Российского, а того не можете понять, что пока святая Русь едина с верою православной – она суть наследница Византии, а через нее и великого Рима. Достойно ли священнику ратовать за подобное?

Ты и идущие за тобою требуете выборов в Учредительное собрание! А зачем оно, что оно должно учреждать? Представители, в нем участвующие, ведь не смогут полезным трудом заниматься: ни за плугом ходить, ни сапоги тачать, ни фабрикой управлять, ни землю Российскую от супостата защищать! А ведь их всех кормить требуется, одевать, крышу над головой тем, кто прибудет из иных губерний, предоставить. Не в один миллион рублей ежемесячно казне такое народное представительство обойдется. А откуда в казну деньги идут? Да с акцизов, а также с налогов, которые приходится с вас же взимать! ВЫ будете платить за то, что сами же и выбрали тех, кто, впустую сотрясая воздух речами, на деле ни за что не отвечают!

В империи Российской от веку повелось, что самодержец сам повелевает всем, но и ответ перед Господом Богом и державой также несет сам. Оттого поднялась Русь от Рюрикова городища в Старой Ладоге до Санкт-Петербурга и выросла от Польши до Камчатки!

Николай Николаевич встал из-за рабочего стола, нависая над рабочими посланцами с высоты своего почти саженного роста.

– Но, Ваше Императорское Высочество, ведь было некогда на Руси народоправство: то же вече Новгородское, да и в Европе ныне не одни самодержцы правят. Французы, к примеру сказать…

– Не то говорите, не то! Вот вы Францию с ее конвентами в пример ставите, а ведомо ли вам, сколько крови невинной там пролито, сколько голов под гильотины попало да в войнах бонапартовых сгинуло? Знаете ли вы, что после всех этих робеспьеров да бонапартов из каждой сотни французов только двое мужиков здоровых оставалось, остальные же либо увечные, либо старики да дети? Мало того, на каждого из них по четверо, а то и шестеро вдов приходилось? Такая вот цена конвентам да бунтам выходит.

Что до Новгорода, то одно скажу: кричал там люд на вече, кто кого переорет. Да только за спинами крикунов тех кто стоял? Да те же бояре новгородские. Даст боярин таким крикунам лепту малую, по ковшу вина хмельного на каждого выставит, вот они и орут на вечевой площади то, что тот боярин пожелает. Иные – другому в угоду орут. А как к согласию не придут, – да и как тут прийти-то? – так за ножики да кистени хватаются и ну душегубствовать да один другого с моста в Волхов сбрасывать! А бояре те только руки потирают. Так что Великий Князь Иоанн Васильевич не зря Новгород под свою руку державную взял да обычаи эти порушил!

А посему – вот вам моя воля: ни собрания Учредительного, ни иной какой говорильни в империи Российской я не допущу. Православие суть едино с самодержавием останется. А вот жалобы ваши на жизнь тяжкую да на фабрикантов с заводчиками удовлетворены будут. На утеснителей трудящегося народа воздействую, кто не захочет уступить по-доброму, принудим силою законов! Отныне в России установлено будет равенство перед законом и равная ответственность: и работник, и фабрикант, и банкир равно будут отвечать за свои прегрешения и равно поощряться за достойные деяния. Будет введено общее и обязательное начальное народное образование всех лиц мужского и женского полу на государственный счет, а буде кто особо отличные успехи окажет, то продолжит и среднее образование за государственный счет же. Кроме того, в ближайшие два года во всех губернских городах будут открыты воспитательные дома для сирот, в которых обучаться будут все те дети, которые ныне принуждены бродяжничать и становиться на путь порока и преступности. По окончании обучения там девочки будут отправляться на медицинские курсы и в швейно-ткацкие училища, мальчики же – в училища политехнические и в военные школы. России нужны не преступники и проститутки, а мастера, медики и солдаты! Просимый вами прямой подоходный налог также будет введен, но не сразу, а постепенно, в течение двух-трех лет, чтобы не обрушить государственный бюджет империи. При всех заводах и фабриках будут учреждены постоянные комиссии, которые совместно с администрацией станут разбирать все претензии рабочих к администрации и наоборот. Кроме того, будет учреждена специальная комиссия, которой будет проведено исследование положения рабочих и установлен нормальный размер заработной платы, ниже которого устанавливать ее запрещается, продолжительности рабочего дня и нормировка сверхурочных работ. Будет введено законодательное ограничение процентов по выкупным платежам для постепенной передачи земли обрабатывающим ее крестьянам. Кроме того, я гарантирую непременное участие представителей рабочих в выработке законопроекта о государственном страховании фабрично-заводских работников. Исполнение заказов военного морского ведомства будет преимущественно идти не за границей, а в России, однако полностью перевести все заказы сюда сразу не удастся: за часть заграничных заказов казной уже уплачено, и немалые суммы. Но предупреждаю, что я – не покойный Государь Николай, и не только пойду навстречу народным чаяниям, но и сам буду строго спрашивать со всех и с каждого.

Россия изменяется? Что ж, благодаря этим изменениям ей будет суждено усилиться, а не ослабнуть! Теперь же, господа представители, ступайте к ожидающим вас и расскажите обо всем, что вы слышали. Предложите всем мирно и по-хорошему вернуться по домам. С завтрашнего дня приказываю всем заводам и фабрикам приступить к работе. О справедливой оплате и улучшении условий труда я позабочусь…

Я вас более не задерживаю. Ступайте!

– Ваше Императорское Высочество, а как же быть с прекращением войны?

– Война – не простуда, сама собою не пройдет. Штука серьезная…

– У аппарата Куропаткин.

– У аппарата Николай.

– Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество!

– Здравствуйте, Алексей Николаевич. Думаю, вы понимаете, что после капитуляции Артура подчиненные вам силы остались единственной преградой против японской армии?

– Так точно, вполне понимаю.

– Согласно донесениям, даже при условии объединения обеих японских армий против вас, у вас все равно будет четырехкратный численный перевес. Также и ранее ваши войска превосходили противника по численности. Однако с самого начала компании все крупные бои вы проигрывали.

– Но, Ваше Высочество, недавний успешный рейд конницы генерала Мищенко…

– Успешный? Вы называете успехом разрушение нескольких линий связи и поджог пары мостов, которые японцы восстановили в течение двух суток? Потери, понесенные казаками в этом, с позволения сказать, «успешном» рейде, вдвое превысили потери «потерпевших поражение» японцев! И потери эти, заметьте, оказались совершенно напрасными, так как основные силы вашей Маньчжурской армии не пошевелились, чтобы использовать даже то кратковременное преимущество, которое дало нарушение коммуникаций противника!

– Но попытка атаковать укрепляющегося противника была бы чревата поражением!

– Вам, Алексей Николаевич, к поражениям не привыкать! Все говорит о том, что, опасаясь поражений, вы утратили всякую веру в победу! Сложилось впечатление, что вы попросту неспособны руководить большими массами войск в современной войне с серьезным противником. И выправить сложившуюся ситуацию можно лишь одним способом. Потрудитесь сдать командование всеми подчиненными войсками командующему 2-й Маньчжурской армией генерал-адъютанту Гриппенбергу и немедленно выехать в столицу.

– Но, Ваше Императорское Высочество!..

– Довольно. Письменный приказ и вы, и Оскар Казимирович получите в течение двух ближайших часов. Конец связи.