ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Иркутск,
24 декабря 1991 года
— Ты уж нас не путай, дружище…
— И как же он сверзился?
— Мяу!
— Затылком здорово приложился!
— Я эту водосточную трубу завтра сам выломаю…
— Комендант тебя взгреет за порчу имущества!
— Мяу-мяу!
Пробуждение шло медленно — раскаленное солнце пустыни стояло перед глазами, блеск светила жег через плотно закрытые веки. Тело было ватным, но каким-то другим — не высушенной плотью мумии, а живым, наполненным спящей силой.
«Бог ты мой!!! Никак это я! И голоса знакомые! Точно — это же Хворище и Лысый, мля буду! И затылок болит, ударили, что ли?»
Петра обуяло лихорадочное возбуждение. Почувствовал волну тепла, которое стала обволакивать его тело, разливаясь по жилам жизненной силой, — словно пересохший ручей наполнялся студеной прозрачной водой, утоляющей жажду измотанной плоти.
Он слышал узнаваемые с прошлого голоса и был не в силах поверить услышанному. Но речь шла именно о нем!
«Так я полез на водосточную трубу и сверзился с нее! Это я помню… Так, это общага, точно — что я, Лысого с Хворищем не узнаю! А как же император, я же им был! Может, это сон? Ну до чего противно мяукает кошка — откуда они ее взяли?! Да закройте ей пасть колбасой, не видите, тварь голодная, а у меня в сумке две палки копченой имелось!»
— Брысь!
— Мявк!
— Не пинай, Вова, дай ей колбаски, что Федорыч принес!
«Точно, мои студиозы — голодные, раз меня по отчеству называют. Ох, парни, с меня должок за вашу выдержку. На улицу сбегали, занесли да икру мечут, не знают, что делать. Интересно, где они кошку нашли да еще в комнату принесли?»
Что-то мягкое и теплое, совсем не тяжелое, запрыгнуло к нему на грудь и заурчало, принеся этим неслыханное удовольствие.
«Кошка!» — догадался Петр.
Мурлыканье словно проникало в каждую клеточку его тела, принося с собою блаженство. Таких ощущений ему испытывать еще не доводилось — и неожиданно руки сами дернулись, настолько ему захотелось погладить это ласковое создание.
— Очнулся! Слава тебе господи!
— Надо же — придется оставить хвостатую! Тварь божья, и благодарность имеет!
«С каких это пор парни православными стали?! Да еще так выражаться начали — раньше совсем по-иному говорили?»
Но мысли тут же ушли из головы — Петр медленно открыл веки, и в глаза тут же ударил яркий электрический свет, какой с керосиновой лампой никак не спутаешь.
«Так это только был сон! — с разочарованием вздохнул Петр. — Только какой-то большой, затянувшийся и красочный. Словно жизнь прожил. Кому сказать — не поверит!»
— Ну ты и напугал нас, урядник! Полез за кошкой на трубу и упал…
— Хотели уже в «спасительницу» звонить!
Мутными глазами он видел, как на него уставились до боли знакомые физиономии — вытянутая от радости Хворища и развеселая, с плутоватыми глазами, Лысого. Вот только одежда у них была того…
Такой никогда в стенных шкафах на «плечиках» у них не висело — косоворотки-вышиванки!
— Ух ты…
Петр, присев на кровати коснулся затылка и невольно застонал от боли — чуть выше затылка, ближе к самой макушке, торчала большая шишка, которую нечаянно сдавил пальцами. Но перед глазами немного прояснилось, и он обомлел — такого быть просто не могло!
Что там за косоворотки?!
Хворище и Лысый были те же молодые парни, только более холеные и с ясными глазами. Да и запахом табака от них не несло, и застарелого перегара не чувствовалось. И белая кошка, пушистая, с небольшими коричневыми и желтыми пятнами, самая настоящая, мурлыкала, пристроившись на коленях, не собираясь прыгнуть на пол.
Комната оказалась совершенно иной — чистенькая, с половиками и на два окна. Стояли только три кровати, широкие, удобные и мягкие.
У входа — прихожая, рядом — приоткрытая дверь, внутри он заметил унитаз и край ванной. В левом углу комнаты расположилась маленькая кухня с холодильником, плиткой и столом со шкафчиком.
Напротив — массивный письменный стол с лампой под абажуром, этажерка с книгами, а на стене пришпилена политическая карта мира и толстый отрывной календарь.
— Ух ты…
Петр, словно ошпаренный кипятком, живо соскочил с кровати и замер, почувствовав, что в его одежде что-то не так. Плечи чуть давили желтые погоны с двумя красными лычками, воротник гимнастерки расстегнут, на ногах шаровары с желтыми лампасами.
На груди чуть слышно звякнуло. Опустив взгляд, он увидел серебряный крест на георгиевской ленте, за ним — две бронзовых медали, одна на владимирской, другая на анненской колодке.
«Так вот почему он меня урядником назвал!» Петр прикусил от волнения губу и, взяв в пальцы крест, чуть повернул его, рассмотрев четырехзначный номер «знака отличия».
«Так, пяти тысяч еще не выдано! Либо Россия не воевала все эти годы, и „Вечный мир“ действительно не нарушен, либо мои потомки чрезвычайно скупы на эти солдатские награды. Скорее всего первое, и я как-то ухватил этот крест. Но за что?»
— Все налюбоваться не можешь?
Взгляд Лысого пылал завистью, но доброй, отнюдь не злой. И самым искренним восхищением, с каким любой ребенок смотрит на авторитетного и боготворимого для него человека.
— Всего семь кавалеров за кампанию против кабульского Ахмедшаха появилось — первые за последние полвека. Не воевали давно, а тут у соседей заваруха началась… Да быстро кончилась, как казаки вошли!
«И здесь Афганистан! Какое совпадение… Прав я — не воюют давно, вот и не награждают!» — Петр усмехнулся, взгляд упал на календарь: 24 декабря 1991 года. А под датой чуть мелкими цифрами и буквами шла интересная надпись: «По григорианскому стилю 6 января 1992 года».
— Надо же, день в день, час в час! — тихо пробормотал Петр и с изменившимся лицом бросился к карте так, что парни отскочили от него в стороны, совершенно растерявшись. — Твою мать!
Ругательство вырвалось непроизвольно — это был не его мир, что он оставил 6 января 1992 года. Всю площадь СССР заполонял красный цвет, перекинувшийся на Северную Америку, где окрасил почти всю западную половину континента, спустившись до Калифорнийского залива. Через все пламенеющее пространство на двух полушариях шла размашистая надпись: «Российское имперское содружество».
— Ни хрена себе…
— Петр, что с тобой?
Голос Лысого чуточку дрожал, и Петр бросил ему через плечо, не повернувшись, настолько его внимание поглотила карта:
— Кошку накорми!
Оранжевый цвет захлестнул всю Латинскую Америку, от мыса Горн до севера Мексики, небольшой кусочек Африки и весь Пиренейский полуостров. Надпись соответствующая имелась: «Испанское королевское содружество», все объясняющая.
Балканы алели, словно отблеск России захлестнул их своим цветом, да и такая же самая расцветка окрасила здоровый кусок Палестины и остров Кипр — «Византийское имперское содружество» впечатляло своими размерами и, судя по раскраске, явно тяготело к северному могущественному соседу, как и пылкие испанцы с латиноамериканцами.
Франция желтела цыпленком, ее цвет охватывал не только историческую Галлию, но и Северную Италию. Такая же расцветка охватывала Квебек и всю среднюю часть Северной Америки — Луизиану.
В центре Европы расплывалось большое коричневое пятно, располосованное по краям большими кусками с вкраплениями желтых, красных, зеленоватых и розовых полосок. «Священная Римская империя германской нации», судя по всему, пребывала в состоянии самой пошлой раздробленности с определением различных зон влияния ее соседей.
С севера нависал зеленый цвет самых разных оттенков. «Северное содружество» из Швеции, Дании и Пруссии преспокойно сосуществовало рядом с Россией и, судя по всему, находилось с ней в полном союзе, как и испанцы с французами, — само слово «содружество» о многом говорило. Веское такое слово!
«Не растратили наследие, наоборот, значительно прирастили!»
Петра захлестнула гордость за страну, к такому будущему которой он приложил все свои силы. И тут же его взгляд уперся в «Кельтское содружество» из Шотландии, Ирландии и Уэльса. Их несколько игривый розовый цвет перебросился и на противоположный край океана, накрыв пространство южнее «Великих озер» — Северо-Американские Соединенные Штаты.
Враждебные России государства имели слабые синие оттенки. Англия распространила свою голубизну на Среднюю Канаду и Ньюфаундленд, прошлась по южным штатам Северной Америки, что красовались под надписью «Южная Конфедерация Штатов». В синеву запрыгнула и Голландия, утвердившаяся также на небольшом кусочке Южной Африки.
И все — синева присутствовала на всей остальной карте только в виде жалкой пригоршни небрежно рассыпанных кружочков. Зато других «горошин» было многократно больше, они прямо забивали конкурентов, раскинувшись по белым пространствам Африки, Азии и Австралии.
«Крепко англичанам вломили! Ермолов молодец — добился своего, не просто развалил Штаты, но и сделал части враждебными. И мир европейцы не поделили, и Османская империя уцелела, даже Северная Африка за ней осталась. Вот такой расклад мне по душе — многополярное устройство намного лучше противоборства двух сверхдержав и тем паче доминирования на свете одной только Америки!»
Петр пробежался глазами по Африке — многие названия его удивили. Чего стоило одно только «Великое королевство зулусов». В Азии та же петрушка — Китай с Японией до сих пор «закрыты» и вряд ли представляют из себя экспансивных соседей, несущих угрозу соседям. Впрочем, «дележа» Поднебесной не произошло — территория была свободна от разноцветных точек торговых европейских факторий.
— Федорович, так мы летим завтра на Гавайи? Каникулы ведь рождественские начнутся, да и билеты мы сегодня купили. В Гонолулу отдохнем, на бриг «Надежда» посмотрим. В «Орловский музей» сходим…
— Летим, ребята! — Петр улыбнулся и повернулся к однокурсникам: — Денег-то нам хватит?
— А то! — Вова расплылся в улыбке, подняв стоявшую на холодильнике бутылочку из-под кефира, наполненную серебряными монетами, среди которых поблескивали и золотые кружочки. — Не зря со стипендии треть сюда кидали. Мы по десятке, а кое-кто по четвертному — богач ты у нас единственный! И стипендия у тебя повышенная, отличник наш, да за «Георгия» тебе выплачивают щедро.
— А чего ты банку обратно ставишь?
— Так пусть стоит, где стояла. Кто ее красть будет…
От таких безмятежных слов Петра пробил холодный пот. Но, взглянув в ясные глаза Вовы, он понял, что о воровстве здесь речи быть не может — не только в комнате, но и во всем общежитии.
— Ты как, нормально себя чувствуешь, Федорович? — вставший рядом Андрей вопросительно взглянул прямо в глаза и тихо добавил: — Тогда мы в Казанский собор сходим, Рождество ведь. А ты в казачью Спасскую церковь иди, там тебя все ждут давно, волнуются, сам войсковой атаман уже звонил, спрашивал, как твое здоровье.
— Конечно, идем, братцы! — Петр пожал плечами, подошел к окну и стал застегивать воротник, проталкивая пуговицы в узкие петли. На освещенной площадке перед гимназией стоял священник в рясе, к нему подошла женщина. Их фигуры показались Петру смутно знакомыми.
«Что делать? Вот сакраментальный русский вопрос! Ведь я ни хрена не знаю о здешних реалиях, а ведь нужно учиться! Что делать?» — задав себе вопрос, Петр увидел, как священник с женщиной подошли ближе. При ярком свете фонаря он узнал их, не сдержав вскрик. А те помахали ему в ответ и исчезли, словно растворились.
— Что делать? — Петр снова задал себе вопрос и задорно тряхнул головою, на него отвечая: — Будем жить!