ДЕНЬ ВТОРОЙ
28 июня 1804 года
Булонь
— Да что же это такое?!
Колокольный звон оглушал, словно кузнечным молотом били прямо в душу, — Петр только раскачивался на ногах, абсолютно беспомощный, зажав ладонями уши и накрепко закрыв глаза веками. Но такая защита оказалась совсем ненадежной. Звук все равно вибрировал в мозгу, давя на затылок и виски неимоверной болью, а в глазах то и дело разрывались огненные вспышки, отдающие ослепительным светом чудовищной электросварки, от которой ум за разум заходил.
— Да пропади ты пропадом!
Петр простонал, не в силах сдерживать чудовищную боль, проклиная свое бессилие. И словно колдовское заклинание, его отчаянный выкрик достиг нужного результата — звон резко оборвался, будто пономарь повис на биле, цепко держа веревку и упираясь ногами, а свет померк, погрузив мозг в темноту: неведомый спаситель повернул рубильник, отключив электричество.
— Ух ты…
Выдох непроизвольно вырвался из груди, принеся собою умиротворенность и спокойствие, словно у несчастного страдальца забрали неимоверный труд, — наверное, такое же облегчение испытал Геракл, когда с его плеч сняли небесный свод.
— Ба! Опять, на том же самом месте!
Восклицание вырвалось из груди само по себе, стоило Петру разомкнуть веки. Он не ослеп, как боялся, и не оглох, а потому радостное щебетание птичек, порхающих с ветки на ветку, гудение шмелей, стрекот кузнечиков вливались в уши сладкой музыкой. А глаза видели ту самую церковь, которая вот уже несколько раз была в его снах.
Сияющие свежей побелкой кирпичные стены, блистающая золотом маковка купола, увенчанная православным крестом, — святой храм каким-то чудесным образом очистил его душу, принеся спокойствие и умиротворенность. Сразу же захотелось упасть на мягкую зеленую траву, чтобы видеть плывущие по голубому небу белые облака, прищуривая глаза от нестерпимого золотистого блеска.
— Боже, как хорошо!
Петр был счастлив, его сейчас ничто не тревожило, душа умилостивилась. И, может быть, впервые за долгие годы он обрел то безмятежное спокойствие, о котором мечтал всю жизнь. Но в подсознании словно засела маленькая заноза, которая не позволяла ему окунуться в радостную купель бытия, и эта самая игла с каждым разом все больнее давила, покалывала, безжалостно на чав терзать душу. Петр непроизвольно дернулся, поняв причину беспокойства.
Звон?!
Колокола не били всенощную, как всегда происходило во снах, будто дали монашеский обет молчания и ничем не хотели нарушать опустившуюся на землю тишину.
— Нет, так дело не пойдет! — удивленно пробормотал Петр. — Это выходит за рамки сценария…
Император поднялся и осмотрелся еще раз. Чудную деревенскую пастораль ничто не нарушало, не было вокруг ни людей, ни скотины, ни птиц, как Петр ни присматривался.
— Да что же это такое? Ничего не вижу, зато все слышу. Чудеса, да и только!
В полной задумчивости Петр прошелся по мягкой траве, уже настороженно поглядывая по сторонам, хотя привычного беспокойства внутри не имелось. И тут его пронзила одна мысль, о которой он как-то в эти секунды запамятовал: «А где же мой добрый дедушка, мать его за ногу?! Ведь у этой церкви у меня с ним постоянно „стрелка“ забита, всякие „базары“ терли! Хорошо, что больше не дерется и меня не поучает… Ох, грехи мои тяжкие, как же я сочувствую его бедным подданным, что имели такого царя, не к ночи буде он помянут!»
Петр повертел головой — но ни долговязого царя, ни его расфуфыренного, преданного как пес, но вороватого Алексашки Меньшикова не наблюдалось. Это обстоятельство сразу же озадачило.
— Не понял! — воскликнул он. — Выходит, этой сладкой парочке на Божий свет появляться нельзя?! Либо ночью шастают, либо в сумерках приходят, на закате. Грехов, видно, много, но не все тяжкие, раз хоть на край солнца им дают полюбоваться!
Петр ущипнул себя за ногу, больно, как гусь своим клювом, но чудный сон продолжался. Так же ярко светило солнце, зеленела кругом травушка-муравушка, а из рощи слышалась перекличка птичьих голосов: птахи лесные то ли перебранивались меж собой, то ли, совсем наоборот, изнывали от внезапно навалившегося счастья.
— Ладненько, пойду куда-нибудь, осмотрю окрестности, раз проснуться мне не дают! А так прогулку совершу, может быть, чего нового в здешних пенатах и увижу…
Приняв решение, Петр бодренько пошагал по траве, по привычке положив левую руку на бедро, как бы придерживая шпагу, которой, понятное дело, у него сейчас не было.
Отдал он стальной клинок шведского короля Карла XII своему внуку, о чем порой искренне жалел. Но раз обещал, то сделал, хотя пупырчатая жаба частенько давила на душу, топорищ свои бородавчатые лапки в алчных приступах.
Дорога оказалась легкой, шагай себе по ней да шагай, любуйся пейзажем, словно сошедшим с полотен известных русских живописцев, слушай пение лесных обитателей. Прикушенная зубами зеленая травинка несла в себе легкий запах полыни, чуть горьковатой, но приятной, слегка будоражащей плоть и кровь.
Запах юности, кто ж из нас не ощущал его и не печалился спустя долгие годы, когда тоска с силой давила на сердце. Ведь прожитые годы, как та полынь — пока не ляжет снег, горечь витает в воздухе, но тем самым давая жизнь. А уж белое покрывало, словно саван, душит живое, но потом дает надежду на будущее возрождение, которого все с нетерпением ожидают, чтобы снова вдохнуть горечи жизни…
— Так и есть! — пробормотал Петр, а его ноги сами делали шаг за шагом, словно отмеряя не пройденные сажени пути, а прожитые им годы. Он шел, не зная куда, но упрямо стремился к какой-то неведомой цели, заветной и желанной, но недостижимой…
Дувр
— Цитадель наша, ваше превосходительство!
Выскочивший из темноты морской пехотинец радостно прокричал долгожданное известие и снова канул в черную мглу. Странно, но сопротивления гарнизон небольшого портового городка совершенно не оказал, да и в проливе, как это ни удивительно, русские галеры не встретили патрульных фрегатов или бригов.
Такое вопиющее пренебрежение службой несколько озадачило контр-адмирала Максимова, но не могло его не обрадовать. Теперь он надеялся, что высадка штурмовых групп по всему юго-восточному побережью Англии, от Гастингса до Дувра, прошла успешно.
— Казармы взяты, ваше превосходительство! — очередной посыльный вынырнул из темноты.
— Солдаты сдались?
— Мы их вырезали, господин адмирал!
Теперь голос был иной, уверенный в себе: говорил кто-то из офицеров, причем явно знакомый, и Максимов уточнил:
— Всех, мичман?
— Да там их немного было, господин адмирал, на раз-два в ножи всех взяли. Никто и не пикнул…
— Вы уж осторожней, Викентий Петрович, «языки» нужны!
— Слушаюсь, ваше превосходительство! В замке наверняка кого-то взяли, я мигом!
Адмирал хмыкнул. Он постоянно хвалил мичмана Гончарова за исполнительность, но уж больно потомок татарских беев презрительно относился к пленным, не считая их за людей, постоянно твердя, что настоящий воин должен драться до последнего вздоха.
Хотя, по большому счету, именно сейчас Максимов не хотел связывать себе руки пленными в столь ответственный момент. В первом броске на южное побережье шло всего полсотни галер, на каждую из которых гребцами и командой погрузились три сотни морских пехотинцев. Прорваться, судя по всему, удалось практически без потерь. Теперь следовало любой ценой удержать захваченные гавани и дождаться прибытия главных сил десанта.
— Зажечь брандеры, обозначить вход!
Контр-адмирал отдал команду, нисколько не сомневаясь, что она будет выполнена.
Действительно, не прошло и пяти минут, как слева и справа от входа в гавань вспыхнули два ярких огня — то подожгли две галеры, набитые горючими веществами под завязку: смолой, селитрой, нефтью. Теперь огонь этих импровизированных маяков хорошо послужит многим другим кораблям союзного флота…
Гибралтар
— Русский флот проследовал в Кадис, сэр…
Голос флаг-офицера дрожал от еле сдерживаемого возбуждения — наконец произошло то, что все англичане, от флагмана до юнги, ожидали в лихорадочном нетерпении.
Адмирал Коллингвуд, первый барон Катберт, чуть улыбнулся долгожданному известию. Старый моряк прекрасно понимал, что идущих на всех парах кораблей московитов не догнать его парусным линкорам. Но как только они свяжут себя по ногам огромным скопищем французских и испанских судов, то все их преимущества превратятся в недостатки.
Они станут похожими на скаковую лошадь, к ногам которой привязали чугунное ядро!
В голове адмирала был давно разработан план будущей баталии — дождаться, пока весь союзный флот соберется в Кадисе, и прихлопнуть там его разом. Он лишь тихо спросил, уточняя:
— Каков состав эскадры?
— Девять «коптилок», сэр! И еще десять поменьше, фрегат, корветы или бриги, сэр!
— Отлично, Генри, просто отлично!
Взмахом руки Коллингвуд отпустил флаг-офицера восвояси и подошел к окну. Через стекло были хорошо видны маленькие пятнышки костров осадившего Гибралтар русско-испанского отряда.
«Слишком далеко, чтобы принимать их в расчет! На такой дистанции вражеская артиллерия для нас абсолютно безвредна!»
— Ну что же, — негромко произнес адмирал, обращаясь к самому себе, — завтра выйдем в море, и эти бестии узнают на собственной шкуре, кто настоящий хозяин!
Предстоящего боя Коллингвуд совершенно не опасался, несмотря на то что имел вдвое меньше кораблей, чем союзники. Он не без основания считал, что по своей выучке английские команды наголову превосходят своих оппонентов. Да и паровые машины, стоявшие на русских линкорах, не давали большого преимущества — лишь в случае бегства догнать их было чрезвычайно затруднительно. Так что завтра его эскадра выйдет в море и через день перехватит объединившихся врагов, устроив им показательный урок.
— Они разделят судьбу «Непобедимой эскадры»! — уверенно произнес адмирал.
В голосе слышалась непоколебимая убежденность — лавры Дрейка и Хоукинса жаждали получить многие адмиралы и капитаны Королевского флота, но этот фарт выпал ему!
Коллингвуд снова подошел к окну, пристально всмотрелся в темноту и тут же увидел вдали яркую вспышку, будто выстрелили из пушки. Он захотел отвернуться, но краем глаза случайно заметил, как всего в каком-то кабельтове от кормы его флагманской «Виктории» взлетел из воды большой белый султан.
— Дьявол их разбери!!!
Удивление буквально поразило Коллингвуда — адмирал оцепенел на добрую минуту. Он был опытным моряком, и калибр упавшего ядра оценил не менее чем в сорок фунтов. Такое попадание могло стать фатальным для любого английского корабля, укрывшегося в Гибралтарской бухте. И словно в подтверждение опасения вдали вспыхнули уже два огонька, и еще пара смертельно опасных всплесков появилась на темно-синей глади.
— Откуда у русских столь дальнобойные пушки?! — вскричал адмирал, с пронзительной отчетливостью понимая, что план придется немедленно корректировать.
Он не хотел допускать потери ни одного линкора своей не столь многочисленной эскадры, так что уходить из Гибралтара нужно было перед рассветом, как можно быстрее, пока русские комендоры не пристрелялись по его линкорам, что могли превратиться в неподвижные мишени.
— Годдэм! Мне нужно выходить немедленно! Дьявол подери московитские пушки, это сатанинское порождение!
Дувр
Галера ходко шла по чуть светлой дорожке лунного света, весла размеренно опускались в воду, и на едином выдохе здоровенные парни в зеленых мундирах тянули их на себя.
— Ой-хо!
Этот вскрик продолжался сотни раз, и Денису Давыдову казалось, что он будет повторяться до бесконечности. Молодой гусар только вертел головой по сторонам, искоса бросая взгляд на уверенно стоявшего на небольшом возвышении князя Багратиона.
Вот на кого он хотел походить сейчас — решительного генерала, не испытывавшего ни капли страха перед морской стихией. А ведь ветер свистел, большие волны каждый раз, как казалось молодому офицеру, поднимали большую галеру, словно пушинку. А в голове уже рождались стихи, в которых будет повествоваться, как, преодолев свирепую бурю и шторм, русские солдаты отважно переправились через огромное море.
— Удивительно тихая стоит погода, поручик! Посейдон нам весьма благоприятствует!
Давыдов стремительно обернулся и с нескрываемым высокомерием обладателя шикарного гусарского ментика, отороченного мехом, посмотрел на одетого в зеленый мешковатый мундир флотского офицера со звездами капитан-лейтенанта на погонах.
— А долго ли нам еще плыть?
Вопрос вырвался непроизвольно. Морское путешествие кавалериста порядком утомило.
— Пролив неширок, поручик, идти всего двадцать миль. Море спокойное, о лучших условиях и мечтать не приходилось. Да вон он, берег, через пять минут пристанем.
Денис впился взглядом в ночную тьму, которая уже была не черным покрывалом, непроницаемым для взора, а темно-серой вуалью пожилой модницы, через которую он разглядел смутную длинную полосу будто вырастающей из воды крепостной стены. Неожиданно прибрежная полоса осветилась двумя кострами, а стоявший с ним моряк чуть ли не подпрыгнул на месте и ликующе выкрикнул:
— Брандеры горят! Наши взяли Дувр!
Поручик продолжал гадать, как произойдет высадка. Ведь по плану князя и его штаб должен был перевозить специальный пароход, но уже перед самым отплытием на нем сломалась машина, и тогда генерал Багратион решил отправиться с первой волной десанта, составленного исключительно из одних моряков.
Денис не разделял уверенности князя и, как всякий армеец, с некоторым пренебрежением посматривал на матросов, коих считал малопригодными к сухопутной войне: ибо одно дело грести веслом, для этого большого ума и выучки не нужно, а другое — орудовать саблей на фланкировке. А потому на ружья, сложенные под лавками, на которых сидели гребцы, он посматривал с сочувствием — негоже такое великолепное оружие передавать в руки едва обученных военному делу мужиков.
— Охма!
Толчок оказался внезапным, и если бы не сноровка в кавалерийской езде, когда лошадь может остановиться перед барьером, то поручик не удержался бы на ногах и проломил собственной головой дощатую перегородку. Но и без помощи не обошлось — моряк цепко подхватил его под локоть, и Денис чудом удержал равновесие.
— Полундра! Вперед, братишки!
Звонкий крик, пронесшийся над палубой, привел в движение всех моряков — гребцы отшвыривали весла, вооружались винтовками, перекидывая через плечо патронташи, и мгновенно бросались к открытым портам на носу, с которых уже были скинуты в воду длинные сходни.
— Ни хрена себе…
Вот тут поручика проняло — не прошло каких-то двух минут, как галера опустела, и лишь из воды да с берега доносился отборный флотский мат. На носу стояли немного растерявшиеся штабные офицеры и сохранявший полное спокойствие грузинский князь.
Справа и слева на прибрежный накат, словно гигантские киты, выползали, одна за другой, следующие галеры, с которых с затейливой руганью на устах скатывались сотни матросов.
— Господа! Высадка началась… — Голос князя Багратиона чуть дрожал от возбуждения: — Прошу пожаловать на берег!
Булонь
На голубой глади узкой речушки, почти у самого берега, качался на тихой волне вытянутый баркас. Приглядевшись к нему, порядком удивленный Петр узнал видимый им неоднократно в военно-историческом музее на Васильевском острове легендарный бот.
— Так ведь это «дедушка» русского флота! Ты смотри, самого Петра Алексеевича любимый бот!
Сапоги с чавканьем вошли в ил, теплая вода полилась за голенище, на что Петр не обратил никакого внимания. Сделав несколько шагов, он уцепился за борт и рывком перебросил ногу. Усевшись на банке, император с улыбкой осмотрел, бот — мачта была убрана, но все остальное находилось в полном порядке: хоть сейчас отправляйся в плавание, только весла вставляй в уключины да сажай за них гребцов.
А еще на суденышке было четыре маленьких, почти игрушечных пушки. Петр склонился над одной, тщательно осмотрел, даже сунул два пальца в дуло. К его удивлению, орудие оказалось заряженным.
«Пальнуть, что ли?» — сам себе задал вопрос император, в котором словно проснулась озорная юность, где часто использовались самодельные «поджиги» и самопалы. Хлопнув себя по карману, он с немалым удовлетворением извлек оттуда коробку папирос и коробок спичек.
— Опа-на! Так у меня еще и табачок есть?! — обрадовался Петр и раскрыл коробку. Внутри царила девственная пустота, без единой даже крошки зелья. Император негромко выругался: — Да уж, не покурить мне! Ну, хоть стрельну!
Ожидая очередную подлость судьбы, Петр осторожно тряхнул коробком и с удовлетворением в душе услышал перестук деревянных палочек. Он извлек одну, чиркнул о дорожку, в его руках заплясал маленький огонек. Недолго думая, Петр поднес язычок пламени к засыпанному пороховыми зернышками запальному отверстию.
Бух!!!
Пушечка оглушительно рявкнула, дернулась назад, чуть ли не отдавив кисть незадачливому канониру. В метрах двухстах на воде взметнулся небольшой белый султанчик.
— Хорошо пошла, и далеко! — искренне восхитился Петр.
Пальцы, держащие коробок, испытывали невообразимый зуд, и он решил продолжить канонаду. Три пушечки раз за разом выплюнули маленькие ядра, изрыгнув дым и пламя, что окончательно привело Петра в возбужденное состояние.
— Если бы у меня в детстве были бы такие вот игрушки, — вслух резюмировал свои мысли император, — я бы тоже полководцем стал и дурью бы не маялся!
— Понравилось, внук мой?
Знакомый голос за спиной раздался настолько неожиданно, что Петр подпрыгнул на отполированной многими матросскими задами полке: обернулся… так и есть: добрый дедушка Петр Алексеевич, в потрепанном Преображенском мундире и ржавых от старости башмаках с большими латунными пряжками, взирал на него с непонятной и неприятной улыбкой, от которой топорщились кошачьи усики.
«Прямо котяра, который не знает, что ему сейчас сделать — либо сосиску украсть, либо стол пометить!» — с небольшой ноткой раздражительности подумал Петр и посмотрел на верного сподвижника первого российского императора.
Ментиков, как всегда, был вальяжен, принаряжен и краснолиц. Видно, успел «полудержавный властелин» приложиться к изрядной толике спиртного и теперь пребывал в игривом настроении.
— В морские баталии твой внук играет, мин херц!
Голос Алексашки оказался в меру глумлив, но взгляд, который он при этом бросил на Петра, был опаслив. Видно, опасался баловень судьбы возможного наказания.
— Ты говори, да не заговаривайся! — резанул Петр Алексеевич. — Он на море поболее твоего хаживал!
— А я что, в баталиях морских не участвовал?! — искренне возмутился Меншиков. — Мы же с тобой, мин херц, в устье Невы шняву «Астрель» и бот «Гедан» на шпагу взяли! Кавалерию Андрея Первозванного получили, за викторию неслыханную!
— Неслыханную! — хмыкнул Петр Алексеевич. — Взяли две малых лоханки и гордимся?! Внук мой уже десятки аглицких кораблей пожег и потопил! Вот где победы неслыханные!
— А мы тоже побеждали их, да как! — воскликнул Меншиков, оскалившись белоснежными зубами в недоброй улыбке. — Вспомни, мин херц, как мы усадьбу ихнего адмирала Бенбоу начисто разгромили! Вот это виктория была чудесная!
Усы Петра Алексеевича выгнулись, и царь жизнерадостно засмеялся, вспоминая юношескую проделку. Меншиков откровенно ржал, скаля зубы, заулыбался и сам Петр — эту историю он хорошо знал.
Во время пребывания «великого посольства» за границей — Россия тогда готовилась к войне со Швецией — царь решил завязать контакты с европейскими монархами для поддержки в будущем: посетил Англию.
Правителю московитов, которого в Лондоне все общество посчитало диковатым, отвели целую усадьбу, попросив прославленного адмирала на время съехать, дабы не стеснять царя и полсотни сопровождающих его в поездке «потешных» и слуг.
После отъезда московского владыки флотоводец вернулся в родные пенаты, и от увиденного там его волосы встали дыбом. Роскошное прежде поместье выглядело так, будто вслед за батыевой ордой здесь побывало все Мамаево воинство вкупе с крымскими татарами, запорожскими и донскими казаками.
Каменный двухэтажный особняк существенно пострадал, московиты умудрились снести даже флигель. Все внутри было загажено, облевано и испоганено, везде были груды стекла — то русские развлекались стрельбой из пистолетов по бутылкам.
Гобелены пущены на портянки, обои изорваны, а там, где уцелели, покрыты рисунками с похабным содержанием и таинственными руническими надписями, видимо, на татарском языке, прочитать которые не удалось даже лучшим переводчикам с Уайт-холла, хотя дипломаты в один голос клялись, что странные изречения написаны именно на кириллице.
Но еще большие разрушения были нанесены парку и приусадебным строениям. Кусты вырублены, вытоптаны, прекрасные дорожки превращены в забитые мусором канавы, деревья изрезаны саблями, птичник превращен в руины, а в уборную даже заходить было страшно. Видимо, потому для исправления надобностей русские предпочитали «ходить» исключительно в цветущий парк.
Да и соседи поведали немало интересного о странных московских забавах. Русские добрались до садовых тачек и тележек и с хохотом на них катались, причем, к великому удивлению добропорядочных джентльменов, в качестве ямщика в этих диковатых упряжках выступал лично московский царь, подбадривающий своих подданных кнутом.
Взбешенный адмирал со всех ног кинулся в правительство, требуя наказать виновных самым строгим образом. Лишь после долгих уговоров, с выплатой немалого вознаграждения на покрытие убытков, дипломатический конфликт удалось замять…
— Да, Алексашка, хорошо погуляли! — Петр Алексеевич весело хмыкнул: — И даже ничего не украли!
— Так ты сам, мин херц, приказал на воротах любого, кто покусится на имущество, немедля повесить. — Алексашка закрутил головой, видно, терзала его какая-то потаенная мысль. — А там труба зрительная была, зело удивительная! Уж я к ней и так и этак, но нельзя… А потому приказал всем зашить карманы, дабы с пьяных глаз от греха уберечь!
Первый российский император и его вернейший сподвижник переглянулись, и смех грянул с новой силой…
Портсмут
— Ваш кофе, сэр!
Вестовой внес поднос с дымящимся кофейником, и запах свежих обжаренных зерен окутал адмиральский салон. Вообще-то сэр Джон Джервис любил встречать утро чашкой доброго чая с ромом, но в последнее время предпочитал именно кофе: этот напиток очень бодрил престарелого адмирала, и от него кровь быстрее лилась в жилах, будто вернулась давно забытая молодость.
Лорд сморщил нос, потянув приятный запах, и остался доволен — повар постарался как надо.
Побудку на кораблях еще не объявляли, хотя утро уже начало вступать в свои права, и даже извечный спутник — туман — уже отошел от берегов, рассеявшись серой пеленой по каналу.
Адмирал прикоснулся губами к чашке, вдыхая ноздрями ароматный запах, но мысли старого моряка давно занимали лишь дела, не оставляя места наслаждению. Он посмотрел в раскрытое окно, вдыхая уже не аромат кофе, а соленую свежесть моря, и с гордостью взглянул на лес мачт, вырастающий прямо из синей глади.
Эскадра пролива была полностью готова к бою, и достаточно было его приказа, как две дюжины мощных линкоров через какой-то час могли выйти в Ла-Манш и всей мощью орудийных бортов смести любого наглеца, осмелившегося поставить свой сапог на английскую землю. А те почти две тысячи пушек, что находились на палубах его мощных кораблей, могли стать весомым доводом в поддержку любых притязаний Британской короны.
Джон Джервис, граф Сент-Вицент, прибыл на свой флагманский «Орион» поздним вечером, даже ночью, и только сейчас собрался отдохнуть. Адмиралу сон положен в любое время, и старик собирался часок подремать в кресле на морской прохладе.
Сделав глоток кофе, старик устало посмотрел в окно и вздрогнул — по синей глади шел черный дым. Глаза сами впились в море и тут же нашли врага, ненавидимого всем сердцем.
Пять угловатых коробок без мачт, но с высокими черными трубами, изрыгающими дым, шли в строю пеленга уступами прямо на его линкоры. За ними тянулись две небольшие кильватерные колонны из вытянутых, с хищным силуэтом таких же «коптилок», тоже лишенных привычных для моряка парусов.
Эти совершенно не вызвали тревоги — слишком несерьезными они показались на первый взгляд. Необычные, но яхты, а вместо парусов паровые машины.
Но вот угловатые русские броненосцы были совсем иным делом, тут адмирал нисколько не обольщался — информации хватало с избытком: с таким врагом его линкорам лучше не встречаться, стоя на якоре.
— Проклятье!!!
Чашка выпала из рук старого моряка, черный кофе растекся по палубе большой кляксой. А наверху уже надрывались горны, трубя тревогу, да свистели боцманские дудки.
— Чертовы «коптилки»! — с угрозой пробормотал адмирал и, забыв про почтенный возраст, словно вернулась лейтенантская молодость, с необыкновенным проворством выскочил из салона…
Лондон
Утро обещало быть добрым. Туман над Темзой понемногу рассеялся, и лишь сизая пленка продолжала держаться у самых берегов.
Премьер-министр Уильям Питт впервые со дня шотландского мятежа выспался, а потому чувствовал себя довольно хорошо. Правда, немного побаливала грудь, покалывало сердце, но это он списывал на волнение предшествующих недель. Слишком тяжела ноша главы кабинета Его Величества, не всякий ее вынесет.
Питт приготовился позвонить в колокольчик, вызвать камердинера, но дверь сама неожиданно раскрылась. От такого ужасного моветона, как говорят извечные враги французы, у Питта не дрогнула ни единая мышца на лице, он только холодно осведомился, сохраняя свойственную островитянам обычную невозмутимость:
— В чем дело, Джон?
— Гонец из Дувра, сэр, с чрезвычайно важным сообщением!
— Пусть войдет.
Уильям запахнул плотнее халат и встал возле стола — в настежь раскрытую дверь вошел запыленный драгун в форме Ирландского драгунского полка, вытянулся, громко отрапортовав:
— Сержант Уилкшир, сэр, от коменданта Дувра!
— Что мне хочет сообщить полковник Паркинсон?
— Он убит, сэр! Цитадель и город захвачены русскими!
— Что-о-о?!
Невозмутимость мгновенно слетела с лица Питта-младшего, и тут же в сердце сильно кольнуло. Он машинально схватился за грудь, чувствуя бешеное биение сердца. Можно было бы посчитать это известие неуместным розыгрышем, но вид гонца в пропыленном мундире с окровавленным лицом не говорил о склонности матерого сержанта к шуткам.
— Это что, набег? — тихо спросил премьер-министр.
— Не могу знать, сэр! Но гавань забита их кораблями, а в море наблюдалось множество парусов и дым, сэр, везде черный дым. Это их дьявольские «коптилки»!
Сержант сглотнул, было видно, что ему тяжело говорить, и Питт показал ему рукою на графин с лимонной водой. Бравый вояка, нисколько не чинясь, будто у него в обыкновении каждый день пить на глазах главы кабинета, налил полный бокал и в три глотка осушил.
Питт приготовился задать вопрос, как в дверях снова показался вечно невозмутимый секретарь.
— В чем дело, Джон?
— Сообщение из Гастингса и Фолкстоуна, сэр! Порты заняты французами, на море много их кораблей, до нескольких сотен, сэр!
Ошеломленный известием, премьер-министр без сил опустился на диван. Какой там набег, это самое настоящее вторжение!
— Проклятый московитский пес! — сдавленно прорычал Питт. — Ты снова нас обманул!
Утро перестало радовать, черная злоба начала одолевать душу — он уже понял, что все слухи о предстоящем в июле десанте на Остров являлись подлым обманом — русские начали высадку намного раньше. И коварство царя оказалось безграничным — как он мог так подло напасть, ведь настоящие джентльмены ночью не воюют!
— Джон! Пригласите ко мне генерала Уэлсли. Надеюсь, что он еще не выехал из Лондона!
Булонь
Смех оборвался неожиданно, словно чересчур наигранным, фальшивым насквозь оказался.
— Братом меня называл аглицкий король, яхту мне подарил! Любезностями осыпал! Тьфу!
Лицо Петра Алексеевича скривилось от омерзения, царь даже сплюнул от избытка переполнявших его чувств.
— Сучий потрох! Свеям всю войну помогал, а как мы их бить начали, то флот свой на Балтику послал, запугать нас захотел. Стервь! Ты уж бей их, внук, крепко бей! Чтоб на века зареклись на Россию гадюками шипеть, вырви им клыки ядовитые!
— Все сделаем, ваше императорское величество, — спокойно ответил Петр. — Твое желание полностью совпадает с моим, а возможности сейчас имеются нехилые! Да и время упускать нельзя… А то они через год кораблей новых понастроят, вот тогда мы с ними не справимся.
— Так воюй, внук! — Петр Алексеевич положил на плечо императора широкую ладонь, от тяжести которой у Петра чуть подкосились в коленях ноги. — В море иди, там бой будет, а не с метрессками французскими на берегу прохлаждайся.
— Да какие метресски?! — фальшиво удивился Петр, пытаясь спрятать охватившее его смущение. — Я уже и забыл, когда этим делом промышлял, стариком совсем стал…
— Ври больше! — с нехорошим смешком отрезал Петр Алексеевич. — У меня в Лондоне актриска одна была, в метресски мои тоже записаться хотела. И не просто так, а подавай ей пятьсот рублей!
— Сколько-сколько?!
Петр был ошеломлен. Он хорошо знал, что его дед был скуповатый, а заявленная сумма прямо-таки оглушала своей абсолютной нереальностью. Более фунта золота заплатить за постельные услуги даже для него было непосильной задачей.
Да и за что платить столько?!
— И что ты ей ответил?
— Сказал, что за половину этой суммы мне любой генерал душой и телом ревностно служить будет. Жизнь отдаст, не поморщившись! Она свою дырку похотливую вдвое дороже ценит! Тьфу!!! Ни рубля не дал, и ты не давай, внук! Тварям этим, потаскушкам дешевым, даром что с графскими титулами!
— Так я… ничего и не даю… — чувствуя некоторое смущение, пробормотал побагровевший от стыда Петр. После случая на болоте он неожиданно почувствовал страстное влечение к противоположному полу, видимо, сама плоть воспротивилась долгому воздержанию.
Вот и грешил тайкам, в основном в своих Гостилицах, где ни единая душа не проговорилась — верность там блюли лично ему, а потому молчали наглухо. Да и знатных особ в тех владениях не могло быть по определению, хотя ощутимой разницы между ними и горничными с поварихами Петр как-то не замечал. Ночью все бабы на одну плоть и отличий между ними совсем не чувствуется.
— Ну-ну… — осуждающе покачал головой Петр Алексеевич и неожиданным, резким движением сорвал с головы Меншикова парик: — Вот тебе бабьи волосья, жми их крепко!
От свирепого рыка императора Петр машинально сжал в кулаке роскошную прядь и рванул что было сил. Волосы неожиданно застонали человеческим голосом, и он в диком ужасе заорал:
— А-а-а!!
И проснулся, чувствуя, как его обжигает чье-то тело — мягкое, словно подогретое тесто.
— Что с вами, сир? Вы мне сделали больно!
— Ты зачем здесь?!
Сон схлынул, Петр буквально вытаращился на склонившееся над ним женское лицо, с удивлением отметив, что зачем-то намотал на свой кулак рыжий локон.
— Так вы сами сказали, сир, что вам постель греть нужно… Вот я и пришла сюда, но вы уже уснули.
— Да-а? — с трудом протянул император, припоминая события вчерашнего вечера. Что-то подобное он говорил, вроде про холодную старческую кровь в жилах. Но Петр никак не ожидал, что французы примут эти слова близко к сердцу и настолько оперативно ответят.
Горячее женское тело обжигало, и Петр, освободив пальцы от локона, сжал в ладонях податливое тело. Женщина застонала так протяжно и призывно, что он помимо воли почувствовал острое желание. Но оттого, что головной мозг почти перестал работать из-за отлива крови в иное место, язык задал совсем неуместный вопрос:
— Мы с вами знакомы, сударыня?
— Меня зовут Луиза… сир… Ах… маркиза… ах!
«Растешь, братец, раньше были прачки, а теперь твой статус поднялся, до маркиз добрался! Кому сказать — не поверят!»
Мысли потекли уже плавно, как равнинная река, но руки лихорадочно делали свое дело — женщина продолжала стонать, приводя Петра в еще большее исступление.
«Ну, дедушка, ну, провидец! Надо только с казной поосторожнее, а то в копеечку забавы эти влетят. Надеюсь, что Гош не применит супротив меня бактериологического оружия, какое Като когда-то предлагала, а то французы такие затейники!»
Великий Новгород
— Я никогда не думала, что у нас такая великая страна! Все едем, а конца и края нет!
Мария прижалась к Николаю, крепко взяв его под локоть. Тот погладил жену по ладони, искренне восхищаясь непосредственностью, — сам царь Сибирский за эти десять месяцев путешествия от Калифорнии до Петербурга пришел в состояние полного отупения.
И это при том, что весь путь был проделан со скоростью императорских фельдъегерей!
— У нас не просто великая страна, Машенька… — тихо произнес Николай. — Знаешь, что я больше всего осознал за эти месяцы?!
— И что, мой милый?
— Держава наша меняется прямо на глазах. Десять лет назад я был в Иркутске, и город не произвел на меня того ошеломительного впечатления, как три месяца тому назад. Заметь, солнышко, как много людей стало жить в Сибири! А какие заводы построили на Урале?!
— Меня там напугал паровоз, который нас до Перми вез. Прямо дракон какой-то! Дым и пар из железной утробы извергает!
— Я тоже удивился — первый раз такое чудо увидел! И наскоро расчеты произвел… Один такой железный монстр две сотни повозок запросто заменяет, в десять раз быстрее груз доставит. Вот это действительно чудо из чудес, казне экономия!
Николай восхищенно помотал головой и, припомнив свои запоздалые страхи, когда он два дня ожидал взрыва парового котла паровоза, счастливо рассмеялся.
— Ты это о чем, Коля?
— О будущем, Маша, о нашем будущем. За железными дорогами оно да за пароходами… Батюшка умно придумал. Грузы по рекам идут, а на волоках шпалы с рельсами протянуты. Вот только разгрузка и перегрузка путь сильно замедляют, да людей на складах держать много приходится. Хорошо бы железные дороги через все крупные города провести! Даже дотянуть до самого Тихого океана! Вот тогда бы всю нашу страну можно было в единую сеть завязать, крепко-накрепко!
— Тогда бы мы не за месяцы добирались, а за четыре недели, ну семь в худшем случае, от Владивостока до самого Урала. А там за одну седмицу и до Петербурга доехали.
— Эко ты загадала, милая! Это ж сколько денег надо, чтоб такую линию протянуть… На одном телеграфе чуть ли не годовую добычу золота истратили. Нет, не потянет казна такое дело, никак не потянет…
— Так не все ж за один год делается! — Жена мечтательно уставилась в оконное стекло кареты, за которым царил сумрак. — Клади чугунные рельсы потихоньку, по полсотни верст в неделю, глядишь, лет через тридцать и будут тебе дороги…
— Императрица в тебе спит!
— Куда уж! Орлова я по батюшке. И ни мне, ни тебе престола не видать. Да и не нужен он нам, по большому счету!
Мария скривила губу, показав белые жемчужные зубки, — Николай давно понял, что его Машу не прельщают ни богатства земные, ни безграничная власть над людьми.
— А вот нашу столицу, мой милый, я бы с удовольствием посмотрела! Чудно Петра творенье — я картинки много раз листала!
— Вживую увидишь, — Николай усмехнулся. — Еще надоест столица! Батюшка нам под жилье Зимний дворец отвел. Спи, давай, всю ночь ехать будем, так что хоть немного прикорнуть можно. Да и за стеклом темнота, нечего туда заглядывать.
Николай притворно смежил глаза и чуть улыбнулся. Хорошая ему досталась жена — хоть на сто рядов все обговорено, но каждый раз вот такие беседы интерес пробуждают, тем паче в дороге долгой, от которой и с ума сойти можно…
Гибралтар
Бригадный генерал Роланд Хилл, третий баронет своей знатной семьи, стоял на крепостной стене врытого в камень бастиона, совершенно не обращая внимания, как и положено невозмутимому джентльмену с хорошим воспитанием, на свирепую канонаду, что вот уже всю ночь громыхала над Гибралтаром.
«Что у них за осадные пушки? Такое невозможно представить… Они расстреливают нас, а мы ответить им не можем — далеко! Проклятые московиты, они опять применили дьявольщину!»
В обширной крепости, что служила главной базой для Средиземноморской эскадры Коллингвуда, уже семь часов повсюду гремели сильные взрывы, разнося строения в щебенку. Все было серым от каменной крошки, черный дым пожарищ стлался над разрушенными домами, полностью скрывая восходившее солнце.
Генерал за свои тридцать два года никогда не поддавался страху, считая его недостойным чувством для любого военного, а военную карьеру он начал в 1790 году, в 38-м (1-м Стаффордширском тяжелой пехоты) полку, что в Ирландии подавлял очередное выступление вечно мятежных и кровожадных фениев.
Знатное происхождение и высокое общественное положение семьи позволили Хиллу совершить головокружительную карьеру, став капитаном уже в двадцать два года, а в двадцать шесть — подполковником. Спустя еще шесть лет он стал полковником.
Вот только лавры победителя честолюбивому британцу обрести не удалось. Он пережил горечь ретирады из Тулона, который был взят штурмом войсками Гоша, затем последовала неудачная экспедиция на Гаити. Позже Хилл сражался в египетской Александрии с французами, где был ранен и попал в плен.
После обмена связи семьи сыграли свою роль, и молодой полковник, получив долгожданный чин бригадного генерала, оказался на должности коменданта Гибралтара, на весьма ответственном и, как он искренне надеялся, «тихом» посту.
— Прах подери этих русских! Они добрались и сюда… — сквозь зубы пробормотал генерал, сморщив в болезненной гримасе породистое лицо — час назад его контузило взрывом разорвавшейся бомбы. Но то было подарком судьбы, по большому счету, так как стоявших рядом с ним офицеров и солдат разорвало в клочья.
Карибское море
— В здешних водах выслуга офицерам идет быстро, Алексей Петрович. Через десять проведенных в море кампаний можно надеяться получить три больших звезды на погоны.
— Ого! — Ермолов, знакомый с военной службой не понаслышке, не сдержал удивления. Получить чин капитана первого ранга, равнозначный полковнику, было не просто тяжело, а очень тяжело.
Но если в армии за неимением полка под рукою можно было получить командование отдельным батальоном — егерским, гренадерским или саперным, без разницы, а также послужить в Генштабе на соответствующей должности, — то на флоте данный чин весил куда как больше, потому подполковник осторожно поинтересовался:
— Разве здесь есть линейные корабли? Или достаточно соединений из малых судов?
— Суда вообще-то купеческие, господин подполковник, а вот военными могут быть только корабли!
Капитан-лейтенант Чероков усмехнулся, как бы показывая превосходство морского офицера над невзрачным чиновником Министерства иностранных дел, пусть и послужившего сержантом в артиллерии, ибо воинскую выправку, вбитую годами службы, никак не спрятать под скромным сюртуком коллежского асессора.
Невелика птица! Какой-нибудь старший делопроизводитель департамента, которых в столице пруд пруди, погнавшийся в Русскую Америку за высоким окладом, «за ловлей счастья и чинов».
— Нет, милостивый государь, линейных кораблей здесь нет. Даже с корветами и то нехватка происходит. Просто здесь чинопроизводство быстрее, и на один больше от должности дают.
— Так, значит, я в здешних краях смогу в статские советники выйти?! Так это такое… такое…
Ермолов настолько искренне восхитился, просияв лицом, что даже сам поверил в то, что произнес. С новой личиной подполковник уже полностью свыкся и старательно играл навязанную в Генштабе роль.
— Может быть, и выйдете…
Моряк скривил губы и с нескрываемым сарказмом добавил, глядя на сизый нос своего собеседника и чуть бледноватое лицо — последствия перенесенной морской болезни и принятого для ее лечения неумеренного количества горилки с перцем.
— Все может быть… Если от кактусовой водки в первый год службы не помрете!
«Ах ты, татарский мурза, учить меня и этому делу будешь! Ишь, водоплавающий, вся задница в ракушках!» Раздражение вырвалось непроизвольно, но Ермолов сразу же совладал с эмоциями. Выходить из образа было опасно, и офицер с прежним терпением продолжил беседу:
— А она ничего хоть, эта водка-то из кактусов?
— Текила мексиканская? Пить можно! Но в Техасе делают такую дрянь! Другого здесь просто нет, если только ром… Но то на ценителя, лично мне — мерзость изрядная!
— Ничего! Русский человек все выпьет, лишь бы крепко было, — теперь с самым искренним вздохом произнес Алексей Петрович, понимая, что придется ему привыкать к местным реалиям.
Ничего не поделаешь, служба есть служба!
Гибралтар
— Сэр! Флот уходит!
Громкий крик оглушенного взрывом адъютанта больно резанул по ушам — в голове завибрировала боль, но генерал ее стоически терпел. Он только чуть повернулся в сторону:
— Патрик, что за манеры?!
Хилл поморщился — это было высшим признаком его неудовольствия. И молоденький лейтенант из хорошей семьи давних знакомых тут же взял себя в руки, ибо негоже настоящему офицеру и джентльмену метаться перепуганной курицей.
Могучие линкоры Коллингвуда, на которые так надеялся комендант, покрывшись белыми полотнищами парусов, медленно выходили в синее море, выстраиваясь длинной колонной. Лишь в самой гавани два корабля горели погребальными кострами. Русские ядра сыпались частым градом, а потому бухта превратилась в смертельную ловушку.
— Корабли уходят, сэр!
В голосе адъютанта, уже нарочито спокойном, тем не менее просквозил такой отчаянный страх, что Хилл снова поморщился, но заговорил как можно более твердо и решительно:
— В Кадисе наши враги собрали огромный флот. Адмирал идет туда за победой, а затем вернется обратно!
— Я очень надеюсь на это, сэр…
В голосе адъютанта пронеслись прерывистые нотки: юный офицер явно хотел сказать нечто другое.
«И я надеюсь…» — мысленно произнес генерал. После очень долгой паузы он прошептал так тихо, что никто не мог услышать:
— Если флот не вернется, то мы не продержимся и трех дней…
Новый Орлеан
Белые паруса на горизонте не приближались, а вроде, как показалось Алексею Петровичу, даже удалялись. Подполковник бросил искоса взгляд на команду. Матросы хоть и поглядывали на неизвестный корабль, но тревоги не проявляли, хотя короткоствольные пушки готовили к бою, да из железной трубы корвета густо повалил дым. Паровая машина сильно лязгала, и теперь палуба чуть дрожала под ногами.
— Это британцы, Алексей Петрович!
Ермолов обернулся, услышав за спиной спокойный голос капитана: потомок татарского бека, каких насчитывалось очень много в русской истории, причем некоторые из них, такие, как Борис Годунов, ставший Московским царем, являлись истинными патриотами России и привнесли большой вклад в ее становление.
Представители этого типично сухопутного народа, сыны которого заполонили ряды русской кавалерии, особенно в уланских полках, теперь стали служить и на морях, что было очень удивительным делом. Но капитан корвета нравился Ермолову — знающий, опытный офицер чувствовался в каждом его слове и жесте.
— Бегут, мерзавцы!
Чероков презрительно улыбнулся и добавил такую матерную конструкцию, что Алексей Петрович, считавший, что ругань вливается в русского человека с материнским молоком, восхитился.
Таких замысловатых оборотов подполковник не слышал. Тут было все — и поминание предков британцев, и их сомнительные связи с кровосмешением, и оценка коварства островного народца с добавлением сочной экспрессии морской души, покрытой замысловатой вязью прекрасных, истинно татарских узоров, многие из которых Алексей Петрович услышал впервые, хотя рядом с его поместьем жил потомок касимовского мурзы.
— А чего ж они бегут-то?
— Так по ветру сподручнее! Мы даже на полных парах догнать не сможем! Тяжеловат ход у моего «архангела», да и угля потратим много, его у нас и так в ямах почти не осталось. Только у французов бункера заполним, там наша угольная станция есть.
— А если бы их двое было? — посмотрев на горизонт, осторожно спросил Алексей Петрович, показывая рукой на белые пятнышки парусов.
— Тогда бы мы от них убегали! Супротив ветра догнать нас никому невозможно. Машина!
— Ага… — крякнул в ответ Алексей Петрович, чисто русским жестом потирая затылок и собрав поперечные морщинки на широком лбу. Теперь он стал понимать кое-какие азы морской тактики.
«Замысловато воюют, все им учитывать надо! И ветер, и течение, и отливы с приливами, прах бы их всех побрал!»
Ему сейчас очень хотелось ступить на твердую землю и больше никогда не видеть этой бескрайней пронзительной синевы внизу и вверху, что смертельно осточертела за многие дни.
— Я вижу, господин коллежский асессор, — капитан усмехнулся, словно прочитав мысли, пробежавшие по лицу собеседника, — вам очень хочется вступить на «землю обетованную». Посмотрите на север, вон туда, словно темная каемочка расплывается от края до края. Там Новый Орлеан, к вечеру вы получите то, что желаете!
Портсмут
— Вы сами загнали свой флот в ловушку, господа англичане! И теперь узнаете, как лиса давит в сарае кур!
Улыбка на лице контр-адмирала Алексея Самуиловича Грейга не предвещала ничего доброго. Именно он несколько недель назад предложил уничтожить британские линкоры прямо в базах накануне высадки десанта на Остров и тем самым не дать возможности английскому флоту помешать проводке огромной транспортной флотилии.
Как водится на флоте и в армии, принцип — «всякая инициатива наказуема» и «тот, кто предлагает, тот и выполняет», планирование и проведение операции поручили именно ему, и сейчас тридцатилетний адмирал испытывал ликующую радость.
Густой лес высоких мачт, похожих на кладбищенские кресты, заполонил гавань и рейд, постепенно вырастая по мере приближения броненосцев. Здесь находилось никак не меньше четырех десятков кораблей, больше половины которых представляли линкоры.
— Подать красную и зеленую! — негромко приказал Грейг.
На русском флоте флажные сигналы дополнялись пуском сигнальных ракет. Обычные придворные «шутихи» стали самым важным инструментом у сигнальщиков, и об их прежнем качестве все как-то позабыли. И теперь, получив условленный сигнал, русские броненосцы плавно отклонились вправо и начали сближение с английскими линкорами.
На последних царила суета, в суматохе бегали матросы — внезапность нападения русских, да еще в собственной базе, сыграла свою зловещую роль. Но выучка британских команд была отменной — якорные канаты рубились, а кое-где мачты стали укутываться белыми покрывалами парусов.
Вот этого допускать было нельзя!
Поймавший ветер корабль, давший полный ход, угловатому броненосцу никак не догнать, ибо защищенность на них пошла в ущерб мореходности, а в этой части у первых «кабанов» была совсем худая репутация. Усовершенствованные «быки» хоть и были более приличными ходоками, но угнаться за парусником тоже не могли, даже растопив на полную силу котлы и заклепав предохранительные клапана.
— Надеюсь, Лисянский сообразит, что его задача добивать «подранков» и не лезть в драку?! — пробормотал адмирал и тут же выкинул из головы неожиданно возникшее опасение.
Хотя на русском флоте инициатива только поощрялась, но нарушение приказа или диспозиции каралось строго, а за неоправданные потери взыскивали в полной мере.
Но тут Грейг припомнил фамилию командора флотилии новейших больших миноносцев и снова усмехнулся. Замечательная у того была фамилия, как раз для поговорки про лису и курятник, да и моряк опытный, на Тихом океане пять кампаний отслужил.
— Ну что ж, остается только сражаться, а там будет видно, кому благоволят боги войны!
Грейг окончательно изгнал из головы все посторонние мысли, настроившись на смертельную схватку с умелым и опытным врагом, причинившим столько зла его Отчизне.
Мэдстоун
— Грязные ободранные вороньи пугала, вам бы только жирных клопов кормить! Вы — жрущие падаль похотливые свиньи, недостойные совокупляться даже с собаками! — Английский генерал осыпал бранью стоявших навытяжку новобранцев, а те в ответ откровенно ухмылялись, слушая столь замысловатую речь да запоминая эпитеты, которыми их наделяли.
Но такова британская армия — все лучшее идет на флот, а в солдаты рекрутируют всяческие отбросы общества — пьяниц, бродяг, разорившихся ремесленников, мошенников и прочих представителей социального «дна», от которых в обычное время принято держать свои карманы в опаске и не поворачиваться к данным типам спиной.
Попавшим на целый год в рекрутскую казарму новобранцам английские сержанты буквально выбивали из голов всю дурь и делали из собранной швали настоящих солдат, что уже шли в полевые батальоны, где и служили как надо.
— Вот лается, настоящая собака!
Громкие слова прозвучали на гэльском наречии, абсолютно непонятном для многих англичан.
— Не хотел бы я попасть под такую муштру!
— Да, поцелуй герцогини намного приятнее, — отозвался голос на том же языке, — чем этого усатого со словесной проказой!
Дружный смех раздался со всех сторон. Сидящие на земле шотландцы, а их легко было узнать по килтам, жизнерадостно заулыбались, несмотря на унылое состояние, в котором они находились.
Здесь была собрана добрая тысяча горцев, ранее служивших в 42-м Королевском шотландском полку. Гордые расцветкой тартанов «Черной стражи», еще позавчера они сжимали в руках ружья и высокомерно посматривали на британцев.
Однако прошлой ночью свободолюбивых хайлендеров окружили королевские драгуны 1-го полка, у недоумевающих солдат отобрали ружья и, не объясняя причин, всем скопом загнали за ограду, где раньше паслись овцы какого-то местного лендлорда.
И только сегодня горцы узнали, что в Шотландии высадились русские и там началось очередное восстание супротив английских оккупантов. Вот только присоединиться к соотечественникам в этой справедливой войне уже было невозможно. Сейчас им оставалось только скрежетать зубами в полном бессилии да в насмешку петь свои протяжные песни, ибо даже волынки и те отобрали.
— Знал бы позавчера, вскрыл бы брюхо этому усатому! — прошептал с угрозой один из горцев, но на него тут же шикнул сосед:
— Сиди уж, вон он как к своим солдатам относится, а нас вообще за людей не считает. Прикажет — так перебьют нас здесь всех, порежут на куски и не поморщатся!
— Прав Дугал, сейчас нужно помолчать, но лично я впился бы им зубами в глотки…
— С голыми руками против ружей не попрешь! — рассудительно ответил тот, кто добивался поцелуя герцогини. — Так что лучше давайте посмотрим, что будет дальше…
Портсмут
Лорд Сент-Винцент, широко расставив ноги, спокойно стоял на шкафуте, не обращая внимания на разгоравшееся вокруг пламя и клубы черного дыма, вырывающегося из корабельного трюма. Старик был жив, он не получил ни одного ранения, но если бы кто-нибудь заглянул в его глаза, то увидел бы душу мертвого человека.
Джон Джервис видел много сражений, из большинства которых он выходил победителем. Но сейчас, глядя на полыхающие костры, которые раньше были красавцами линкорами, он впервые думал не о бое, а о том чудовищном избиении, что устроили русские броненосцы.
Тихо шевеля губами, он на все лады проклинал высокомерных лордов Адмиралтейства, кои за семь лет, прошедших с константинопольской баталии, не построили ни одного подобного корабля. Да и паровые машины были давно известны, но московиты удосужились поставить их на свои линкоры, а лорды отказались.
— Прах подери! — Ругань сорвалась машинально.
Старый моряк примерил эти обвинения к самому себе. Лгать не было смысла, он давно искал смерти. Но именно Джон Джервис, лорд Сент-Вицент, адмирал флота Его Величества, сам приложил руку к тому побоищу, что учинили его кораблям!
Да-да, он сам яростно протестовал против нововведений, не поверив Паркеру, Нельсону и другим адмиралам и капитанам, видевшим собственными глазами чудовищное оружие русских.
Палуба под ногами качнулась. Горящий «Орион» дал бортовой залп по броненосцу, и в малую секунду, перед тем как все заволокло дымом, моряк увидел, как тяжелые ядра отскакивают от покатых железных плит, что прикрывали батарейный каземат русского корабля.
— Как об стену горох… — прошептал адмирал. Он уже все понял. Та картина, которая сейчас повторится с «Орионом», уже происходила на его глазах много раз. — Нас сейчас будут топить, а мы не успеем перезарядить наши пушки…
Дым рассеялся, и англичане закричали от ужаса. Стремительный, хищный кораблик, густо дымя трубами, выскочил из-за броненосца и устремился на горящий флагман.
Круглые люки на «скулах» уже были открыты — спустя несколько секунд из одного отверстия выскочило «бревно», погрузилось в воду и тут же подвсплыло, за ним потянулся длинный пенистый след.
— Копья Сатаны!!! — в диком ужасе заорали столпившиеся на палубе матросы. Одни пытались стрелять из ружей, стараясь попасть в дьявольское русское изобретение, другие в панике бросались в воду, стараясь отплыть подальше от погибающего корабля.
Лишь старый адмирал спокойно стоял на палубе, бестрепетно взирая на приближавшуюся к нему смерть…
Чатам
Никогда еще в своей жизни адмирал Роберт Кальдер не испытывал столь унизительного чувства стыда. Он потерял в ожесточенном бою сразу четыре линейных корабля, с немалыми трудностями приведя лишь семь поврежденных линкоров в бухту.
Горечь была сильной!
Только вчера адмирал полностью осознал, насколько сильными и опасными врагами являются русские. Он выиграл сражение у датско-шведской эскадры, что по числу вымпелов не уступала его отряду, и уничтожил бы ее полностью, если бы не вмешательство дымящих трубами русских кораблей, которых оказалось не меньше английских. Но даже двукратный перевес не испугал адмирала и его команды, а лишь применение дьявольского оружия русскими, против которого все обычные, наработанные годами приемы оказались бесполезными.
Из сражения при Доггер-банке Кальдер извлек очень важный опыт, за который было заплачено слишком дорогой ценой.
Если раньше линейные корабли сходились на дистанцию в один кабельтов, ибо проломить ядром трехфутовую стену мореного дуба или сосны с более дальней дистанции являлось невозможным, то сейчас такое сближение уже становилось смертельно опасным.
Все четыре корабля его эскадры потопили самодвижущимися минами с обычного в бою близкого расстояния. Потому найти противоядие этому оружию оказалось невозможным.
Оставалось только одно — ни в коем случае не сближаться с русскими паровыми линкорами на ружейный выстрел, дабы уберечь себя от пуска мины, что разламывает взрывом даже очень крепкий корпус.
— Гони! Чтоб дорога горела под колесами!
Адмирал уселся в карету, возничий свистнул кнутом, и упряжка из четырех коней резво рванула вперед. Адмирал же откинулся на подушки и остался наедине со своими мыслями, прямо скажем, невеселыми.
Англии требуется новый флот!
Огромные эскадры плавучих крепостей превратились в никуда не годный хлам, неспособный противостоять новым русским кораблям. Века парусов уходят в прошлое, пар пришел им на замену.
Вот только как об этом скажешь лордам Адмиралтейства? Но и молчать нельзя!
Потому-то карета и мчалась на бешеной скорости в Лондон, где адмирал надеялся встретиться с премьер-министром, с которым в прошлые времена они изволили даже тепло общаться.
Следовало торопиться. Кальдер уже знал, что русские высадили десант на Остров, а потому к утру все его линейные корабли, отремонтированные на скорую руку этой ночью, должны выйти в море и уничтожить десантную флотилию. Любое промедление уже опасно, ведь речь идет о спасении Англии!
Мэдстоун
— Герцогиня Жанна так прекрасна, что я решил вечно служить за один ее поцелуй…
Старый сержант закатил глаза, припоминая тот день, но никто из горцев не засмеялся. Герцог Александр Гордон, граф Хантли, как и его красавица жена, пользовался у хайлендеров уважением — клан Гордонов сто лет назад поддерживал католиков-якобитов, выступая за независимость Шотландии, — потому-то англичане и запретили горцам носить килты. И лишь сравнительно недавно, когда потребовались войска для войны с Францией, Лондон пошел на уступки.
В горах Каледонии мало земли и пастбищ для овец, но много здоровых парней, что готовы воевать хоть против черта, лишь бы иметь возможность помочь семье, а значит, и роду — клану.
Англичане не скупились на оплату наемников, к тому же и сами шотландские лорды, стремясь заполучить воинскую силу, активно проводили вербовку. Жена Гордона даже ездила по ярмаркам в форме полка мужа и каждого записавшегося в полк горца награждала поцелуем…
— А служить пожизненно не страшно, гораздо хуже лишиться ласкового взгляда миледи!
— Это так, я бы сам…
Однако не успел разговор среди хайлендеров угаснуть, как в английском лагере началась нездоровая суета. Солдаты суматошно забегали, появились орудийные упряжки, задули в трубы горнисты.
Вскоре из раздававшихся повсюду криков шотландцы узнали много интересного, и пересуды среди них возобновились с такой горячностью, будто они все стали уроженцами знойной Андалузии.
— Хана любителям пудинга, русские и французы их раздавят, а с севера подойдут наши!
— А я бы не прочь такого дождаться, нам-то хуже не будет!
— Еще чего, опасаться, у нас и у русских один крест — Андреевский! Так что вряд ли в беде нас оставят.
Пересуды умолкли мгновенно, стоило раздастся густому басу уважаемого всеми майора:
— Молчать, парни! Нечего языками здесь трепать. Нам бы только ружья обратно получить, а там посмотрим…
Булонь
— Где же вы так бились?!
Петр смотрел на медленно вползающие в гавань броненосцы. В глаза сразу бросился их чрезвычайно потрепанный вид, стенки казематов были повреждены, на многих железных пластинах виднелись вмятины.
Краска была содрана целыми кусками, превращена в лохмотья, словно по броне отчаянно колотили огромными кувалдами. На одном из кораблей отсутствовала задняя труба, на двух кожуха были в пробоинах.
Приглядевшись, Петр также заметил, что серьезно пострадали только три корабля — флагманский «Тур» и идущие за ним в кильватере «Зубр» и «Бизон». «Як» и «Бык» имели более презентабельный и даже щеголеватый вид, хотя было видно, как на них суетятся матросы, наскоро ремонтируя повреждения.
Тяжело скользя по воде, флагман контр-адмирала Грейга подошел к пристани и зашвартовался.
— Крепко помяли вам, ребята, бока! — в сочувствующем голосе Петра сожаления не слышалось, а лишь одна ликующая радость. Логика проста — если броненосцы пришли в столь «жеванном» виде, то, значит, линейная эскадра адмирала Сент-Вицента оказалась в Портсмуте, как и доложили еще вчера посланные туда для разведки капитаны миноносцев.
Ну а каков итог боя — предстояло узнать, но уже по лихорадочной суете матросов Петр догадался, что урон противнику нанесен не просто большой, а колоссальный.
Да и не могло быть иначе! Ибо даже в той, реальной, истории «Мерримак» творил с деревянными кораблями северян все, что душе только вздумается, пока не напоролся на еще более мощно бронированный «Монитор». А тут было послано пять кораблей, целая эскадра, и все намного более опасные, нежели первый броненосец Конфедерации…
— Ваше императорское величество, в море вырвалось лишь восемь британских линкоров и несколько мелких судов! Остальные нами потоплены в гавани и на рейде либо сожжены или сами выбросились на берег!
— Наши потери?
— Незначительны, государь. Пострадало три десятка нижних чинов, семеро из которых умерли, ранены два офицера.
— Благодарю вас за службу, адмирал!
Петр сграбастал Грейга в свои объятия, порывисто прижал к груди. Честно признаться, он рассчитывал на более скромный результат боя, но действительность превзошла все его ожидания.
— Жалую вас орденом Святого великомученика и победоносца Георгия третьего класса! Вы достойный сын своего отца! Всех отличившихся немедленно представить к наградам. Хотя…
Петр сделал вид, что задумался. Он немного потянул время и лишь потом решительно закончил:
— Наградить всех, кто участвовал в этом бою, особой медалью! Командам выбрать по два нижних чина, наиболее достойных знака отличия ордена Святого Георгия. Остальных старшин и матросов к Александровским медальонам представить немедля!
Петр искоса посмотрел на Грейга, по лицу которого неожиданно расплылись красные пятна. Милости просыпались золотым дождем, а вот адмирал почему-то их застыдился. Сообразив, что к чему, Петр спросил молодого моряка прямо в лоб:
— Алексей Самуилович, а что, все погибшие английские линкоры разбиты огнем только ваших пушек? Командор Лисянский со своих миноносцев пуски торпед не делал?
Лицо Грейга за секунду покрылось багровой краской. Контр-адмирал отвел взгляд в сторону, но потом посмотрел прямо в глаза императора. Горделиво вздернув подбородок, твердо заговорил:
— Произведено четырнадцать пусков торпед, ваше величество, все они достигли цели. Но две торпеды не взорвались, и с миноносцев был произведен повторный пуск. От огня артиллерии моих броненосцев, государь, взорвалось только пять кораблей, еще два выбросились на берег. Остальные добиты именно миноносцами!
Адмирал побагровел еще больше, хотя Петр посчитал, что покраснеть больше невозможно. Было видно, что молодого человека мучает невыносимый, болезненный для самолюбия стыд.
«Вот так тебе и надо, голубчик! Понимаю, что ляпнул в горячке, не остывши от победы, но нельзя же так. Не дело одному себе лавры победителя присваивать, делиться нужно!»
Злые мысли бежали одна за другой, но Петр сохранял невозмутимость. Да и в умысле дурном Грейга не подозревал — тот, как и отец, всегда отличался щепетильной честностью.
— Ваше императорское величество!
Адмирал шагнул вперед, вытянулся, словно новобранец перед маститым боцманом. Горящие болью глаза уставились в Петра так, словно хотели прожечь на нем мундир.
— Государь, я не достоин столь высокой награды! Это был не бой, а избиение, нашим броненосцам ничего не угрожало. Зато миноносцы действовали отважно, их команды понесли куда большие потери, «Пуму» довели до Дюнкерка на буксире. Командор Лисянский весьма достоин своей доблестью быть георгиевским кавалером, как и другие его храбрые офицеры и нижние чины! Прошу вас, ваше императорское величество, принять во внимание мою нижайшую просьбу и удовлетворить сей рапорт!
— Хорошо, я поставлю этот вопрос перед Думой, — покладисто согласился Петр, прекрасно зная, что Совет георгиевских кавалеров всегда шел ему навстречу в таких награждениях. А вот большой белый крест Грейгу следовало оставить — чистейшей воды политическое решение. Теперь молодой адмирал будет считать себя настолько обязанным, из кожи вон вылезет, чтобы исполнить любой приказ. Так что можно было прямо сейчас обратиться к тому с маленькой просьбой…
Дувр
— Силища какая! — восторженно пробормотал молодой гусар, оглядывая забитую баржами, пароходами, галерами и прочими посудинами, коим он даже не мог дать названия, гавань Дувра.
Мимо Дениса строем прошагали морские пехотинцы, чуть раскачиваясь, как свойственно всем «водоплавающим», и он приветственно поднес ладонь к цветной фуражке.
Теперь, после того как он утром увидел, как воюют эти парни, Давыдов стал относиться к ним с большим почтением, хотя по-прежнему считал, что весь цвет русской армии собран в кавалерии, а именно в гусарах. Правда, внутренний голос с некоторой ехидцей напомнил юному поэту про любимое болото кулика, но усилием воли гусар подавил в себе сомнения, картинно положив руку на вычурный эфес сабли.
— Денис, голубчик!
Давыдов сразу бросился на зов князя Багратиона, который стал его кумиром. Еще бы — генерал был увенчан славой, на его шее покоился большой белый крест, какой в русской армии имело всего пять человек, а на весь флот приходился вообще один кавалер.
Быть адъютантом у такого командующего — счастье! И военному делу у него учишься, и некая толика ослепительных лучей капризной «Глории» перепадает. Да и строевые офицеры относятся к такому адъютанту с почтением и симпатией, а не с легким презрением, как ко всем штабным.
— Надо проследить за разгрузкой лошадей, не пешком же нам ходить или на клячах ездить. Подбери коня мне, штабным и себя не забудь! Там еще ахтырские гусары сходить на берег должны, пусть два эскадрона отправляют на аванпосты, а их командира — ко мне!
Багратион улыбнулся — грузинский акцент в речи почти не ощущался, хотя в минуты волнения он иногда прорезывался довольно отчетливо.
Денис знал, как князь любит лихих офицеров, а потому резво, как добрый рысак, на своих двоих, что, конечно, стыдобственно для настоящего кавалериста, бросился к лошади, запрыгнул в седло и помчался в гавань.
В душе царило ликование, он не мог без умиления смотреть на две вещи — на прекрасных коней и хорошеньких девушек, причем приоритеты были расставлены именно в такой последовательности.
Без лошади он чувствовал себя крайне неуютно, а идущая под ним тряской рысью трофейная английская лошадка вызывала у него чувство невыносимого стыда. Молодому офицеру казалось, что над ним все смеются, тыкают в спину пальцем, говорят, что гусар едет на коне невероятной сизо-рыжей масти. Да это разве лошадь?!
Имя ей одр, которому давно пора на живодерню, а потому гусар решил поторопить события, взволнованно бормоча себе под нос:
— Надо успеть первым, а то всех лучших расхватают!
