У нашей Мэри есть баран.

Собаки он верней.

В грозу, и в бурю, и в туман

Баран бредет за ней.

Американская детская песенка. Слова Сары Джозефы Хейл (1830)17

Какую бы степень эгоизма мы ни предположили в человеке, природе его, очевидно, свойственно участие к тому, что случается с другими, участие, вследствие которого счастье их необходимо для него, даже если бы оно состояло только в удовольствии быть его свидетелем.

Адам Смит. Теория нравственных чувств (1759)

Для овцевода в Вермонте последние недели зимы — это время надежды и беспокойства. Солнце светит сильнее и поднимается выше, но ночи пока еще очень холодные. Несмотря на солнечные дни, северо-западный ветер пробирает до костей даже через теплую парку. Серп пасхальной луны обещает, что весна скоро наступит, но пока льет свой серебряный свет на замерзшие пастбища. И в такие ясные ночи вы можете увидеть призрачные силуэты. Они выходят из леса и собираются в воющий, лающий и визжащий хоровод, сжимая круг все теснее. Это сезон окота у овец, а койоты после голодных зимних месяцев голодны.

В эти холодные недели убывающей луны опасность нападения койотов — лишь одна из причин для беспокойства, которая заставляет мою дочь проводить с овцами много ночей. Хелен завела свое стадо из 60 исландских овец за несколько лет до рождения ее собственной дочери. Врен, которая родилась в феврале, провела свою первую весну, выглядывая из-под парки матери и оказавшись в самом центре событий — рождения и кормления ягнят. С тех пор каждую весну — сейчас Врен пять — она всюду следует за Хелен по ферме, возится с новорожденными, впитывает привычки их матерей и иногда получает тычок головой от овцы, которая принимает ее за чужого ягненка.

Овцы и их жизнь очаровывают Врен. Завершив все дела на ферме и оказавшись дома, в тепле, Врен, после того как все поужинают, обязательно требует рассказать ей на ночь «еще что-нибудь про овечек». Больше всего Врен любит истории про Рассет, старую овцу с выщербленными рогами и тускло-медной шерстью. Рассет ворует детей: ее материнский инстинкт настолько силен, что каждый год, прежде чем родить собственных ягнят, она пытается увести чужих от их матерей. Первое время после того, как Рассет появилась в стаде, Хелен ничего не знала о ее трюках. И однажды утром, когда она обнаружила Рассет с новорожденным беленьким барашком и Шай, другую молодую мать, с такой же беленькой овечкой, то решила, что обе овцы принесли потомство в одну ночь.

Исландские овцы — сильные существа. Они в течение 14 веков приспосабливались к спартанским условиям исландских холмов, и новорожденные ягнята начинают сосать материнское молоко почти сразу же после появления на свет. А овцы-матери постоянно «переговариваются» с ними и очень быстро учатся различать своих детенышей по запаху и голосу. Таким образом, связь между овцой и ее ягненком возникает практически сразу же после рождения. Казалось, что у Рассет и Шай все происходит именно так: оба ягненка прекрасно ели и держались рядом со своими матерями. Хелен решила, что у них все идет как положено.

Итак, как гласит любимая история Врен, все было в порядке, пока через четыре дня Рассет не родила собственных ягнят-близнецов. Новорожденные малыши, появившиеся на свет в особенно холодную ночь, очень нуждались в молоке. Но приемный белый барашек Рассет был уже намного больше и сильнее новорожденных и пил очень много молока. К тому времени, когда Хелен пришла, как обычно, навестить овец, через час или около того после рождения близнецов, они уже так замерзли и ослабли, что не могли сосать. Она забрала их в дом, устроила в коробке рядом с печкой и стала выкармливать через трубку, давая молоко каждый час на протяжении оставшейся ночи. Один ягненок выжил, второй нет. Выжившей оказалась девочка, которую назвали Руби, — первый ягненок, выкормленный на ферме искусственно. Она неделю прожила на кухне, постоянно крутясь вокруг Врен, которая тогда как раз училась ходить.

«Рассказывай дальше, — всегда просит Врен в этом месте и после паузы строго добавляет: — Нельзя красть чужих детей». И ее мать продолжает рассказывать. После этого Хелен поняла, чем занимается Рассет, и следующие два года все было нормально. А затем, когда все подумали, что Рассет отказалась от своих привычек, она неожиданно вновь взялась за старое. Молодая овечка по имени Джуно в первый раз принесла близнецов, и, не успела она понять, что случилось, Рассет убедила одного из ягнят, что это она его мать. Но обмануть Хелен ей уже не удалось — она отделила Рассет от других овец, однако вернуть детеныша матери оказалось не так-то просто.

Когда у Рассет отобрали чужого ягненка, она очень расстроилась и начала биться о стену бокса, куда ее поместили. А Джуно, неопытная молодая мать, не хотела больше кормить ягненка, который пах чужой овцой. Тогда Хелен все-таки решила отдать бедного брошенного малыша Рассет, понадеявшись, что, если у нее появятся свои ягнята, она сможет выкормить их всех. Так, к счастью, и произошло.

Врен удовлетворенно вздыхает. «Но эта Рассет плохая, — замечает она, подводя мораль истории. — Малышам нужны их настоящие мамы, если придут злые волки». Для Врен истории об овцах — это основанные на реальных событиях рассказы-предупреждения (чем-то похожим двести лет назад были для детей сказки братьев Гримм), потому что маленькие беззащитные ягнята действительно могут попасть в зубы койотам. Наверное, поэтому Врен, демонстрируя то ли зарождающийся материнский инстинкт, то ли собственную тревогу, всегда берет меня за руку, когда мы с ней отправляемся по весне к овцам, чтобы проверить, все ли ягнята знают своих мам, и убедиться, что никто не плачет и не потерялся. Врен, как настоящий пастушок, прекрасно понимает важность эмоциональных привязанностей и общественного порядка.

Когда Врен исполнилось три года, Руби, овечка, в спасении и воспитании которой Врен принимала участие, родила собственного малыша. К удивлению родителей, девочка была в отчаянии. Хелен не могла понять, что случилось, пока Врен сквозь рыдания не объяснила, что Руби была ее «младшей сестричкой», а теперь у нее свой ребенок и все уже никогда не будет как прежде. Это был острый момент для развивающихся в душе маленькой девочки чувств любви и потери. Но расстройство Врен показывает нам, насколько мы даже в столь нежном возрасте приспособлены к сложному социальному устройству нашего мира.

Быстрое возникновение привязанности между ягненком и его матерью в последние дни холодной вермонтской зимы объясняется свойственным млекопитающим инстинктом, необходимым для выживания в ожидании солнечных и веселых весенних дней. Эта связь формируется фактически мгновенно под влиянием запаха и тепла материнского тела, так как без нее ягненок наверняка погибнет в течение нескольких часов. У человека также присутствует эта инстинктивная, свойственная всем млекопитающим привязанность между родителями и младенцем, «записанная» в филетической памяти нашего вида. Большое количество проведенных научных исследований помогло нам понять, что связи, которые наблюдала Врен в овечьем стаде, управляются теми же самыми биохимическими реакциями в нейронах, которые свойственны и человеку. Между овцой и ее ягненком существует привязанность, подобная той, что существует между Хелен и Врен. Это и есть химия любви.

Далее я покажу, что тот же самый волшебный эликсир управляет развитием доверия и социальных связей, необходимых для воспитания характера и построения общества. Вопреки образам, внушаемым нам рекламными агентствами Мэдисон-авеню, в здоровом обществе самореализация основана не только на шопинге и личных интересах, но также на сотрудничестве и заботе о ближних. Действительно, уникальная способность к заботе и взаимному доверию — краеугольный камень эволюции общественного поведения, свойственного нашему виду, а также нашего индивидуального развития. В наших собственных интересах — добиваться всемерного укрепления таких связей путем лучшего понимания других людей. То, как мы с раннего детства справляемся с переживаниями любви и потерь, формирует интуитивное самоосознание, которое управляет нашим поведением в обществе, когда мы становимся взрослыми. В свою очередь, коллективное выражение таких социальных чувств обеспечивает стабильность наших культурных институтов, наполняет смыслом истории, которыми мы делимся, сочиняя литературные, музыкальные произведения, ставя спектакли и рисуя картины, и поддерживает социальные связи, дающие нам многие из самых ценных наград в жизни.

В этой главе мы рассмотрим, как плетется эта интерактивная социальная сеть в нашем раннем детстве, а в следующей поговорим о том, почему и как в школьном возрасте она формирует схемы, на которых строится обучение и развитие характера. Для нашего общего благополучия необходимо понимать и подкреплять здоровый процесс взросления, поэтому темы двух глав прочно связаны между собой. Но, кроме того, мы должны найти ответ на фундаментальный вопрос: обладаем ли мы коллективной и политической волей, необходимой для осознания и стимулирования самоконтроля ради обеспечения устойчивого будущего человечества?

Я начну с сексуальных связей. Что может рассказать нам наука об эликсире любви? Интересно, что человек относится к тем 3–5% млекопитающих, которым свойственна моногамия, идет ли речь об отдельных связях или выборе партнера на всю жизнь. Из всех изученных видов, которые формируют стабильные пары, разделяющие ответственность за воспитание потомства, более всех известны степные полевки Microtus ochrogaster — мелкие грызуны, обитающие в североамериканской прерии. Так же как и люди, эти существа обладают сложной социальной организацией, и благодаря им нам удалось многое узнать о генетических и биохимических основах формирования привязанности. Для полового поведения этого вида полевок характерна истинная верность; как правило, они выбирают одного партнера на всю жизнь. В то же время их родственники, горные полевки, совершенно неразборчивы в своих связях.

Интересно, чем же объясняются такие значительные различия в социальном поведении? Этот вопрос долгое время занимал Ларри Янга, нейрофизиолога и профессора психиатрии из Университета Эмори. Во время своей учебы в аспирантуре в Техасе Янг изучал молекулярные механизмы, лежащие в основе различий в сексуальном поведении пресмыкающихся, а затем, перейдя работать в Эмори, начал сотрудничать с Томасом Инселом, который в настоящее время руководит Национальным институтом психического здоровья в Вашингтоне. Взяв за основу революционные исследования Инсела, доктор Янг обнаружил ряд интересных различий между горными и степными полевками. Если говорить коротко, суммируя результаты многолетних исследований, у верных степных полевок, в отличие от их неразборчивых горных родственников, гораздо больше окситоциновых и вазопрессиновых рецепторов в тех отделах мозга, которые играют самую существенную роль в процессах вознаграждения и подкрепления. Окситоцин и вазопрессин — это как раз те гормоны, от наличия которых зависит формирование привязанности.

Эти «гормоны любви» высвобождаются при сексуальном контакте у степных полевок. Параллельно происходит повышение уровня дофамина в прилежащем ядре мозга, которое, как вы помните, является центром удовольствия и входит в состав базальных ганглиев, где формируются привычки. Иными словами, в мозге степной полевки центры вознаграждения полового поведения и формирования привязанности оказываются тесно связаны друг с другом. После первых интенсивных сексуальных контактов, которые могут продолжаться по несколько часов, моногамия закрепляется в виде условно-рефлекторной привычки, которая при повторе соответствующего поведения вызывает у степных полевок приятные ощущения. Говоря человеческим языком, грызуны «влюбляются» друг в друга. Однако, если химически блокировать «рецепторы любви» у степных полевок, как это делал доктор Янг в своих экспериментах, окситоцин и вазопрессин не смогут прикрепиться к своим рецепторам; в этом случае связь между партнерами не формируется и поведение степных полевок становится точно таким же, как у горных.

Так, может быть, воровство Рассет, которое так огорчило мою внучку, объясняется извращенной комбинацией химии «рецепторов любви» и вознаграждения? Такое действительно возможно. Нам известно, что окситоцин играет важную роль в формировании привязанности между матерью-овцой и ягненком и что в этом процессе также участвует запах (о чем вам скажет любой фермер-овцевод). Очевидно, что именно по этой причине Джуно не желала принимать своего ягненка, которого Хелен ей вернула. После того как он сосал молоко у Рассет, он пах «неправильно». Запах играет важную роль не только для степных полевок и овец, но и для нас. Существует множество доказательств того, что возникновение привязанности у человека, в том числе между ребенком и отцом, тесно связано с запахом. Кроме того, известно, что у разных людей существуют различные вариации гена вазопрессина, что помогает объяснить, почему одни из нас более постоянны в отношениях, чем другие. Также нет ничего удивительного в привязанности Врен к ягненку, которого она помогала растить: у детей уже в возрасте 18 месяцев проявляется забота об окружающих и стремление утешить того, кто плачет или просто чем-то огорчен.

Такое сочетание биологических особенностей и способности к взаимной заботе — филетическая память, изначально возникшая в суровых условиях выживания и затем отточенная благодаря опыту получения вознаграждений и наказаний, — позволило людям создать наиболее сложный общественный порядок на этой планете. Эволюционно этому способствовало то, что ребенок неизбежно приковывает внимание окружающих, точно так же, как и резвящийся на лугу ягненок. Даже Чарльза Дарвина, который был очень застенчивым и необщительным человеком, восхищали детские улыбки и лепет. В 1872 г. вышла его книга «Выражение эмоций у человека и животных», не столь известная, как «Происхождение видов», но не менее значительная для любого, кто интересуется социальной коммуникацией. Всем нам приходилось такое видеть: взрослый человек склоняется над детской кроваткой и начинает строить гримасы и сюсюкать. Хотя младенцы совершенно беспомощны на вид, на самом деле они обладают исключительной способностью влиять на поведение окружающих.

Сара Хрди, профессор антропологии Калифорнийского университета в Дэвисе, в своей книге «Матери и прочие: эволюционное происхождение взаимопонимания» (Mothers and Others: The Evolutionary Origins of Mutual Understanding) пишет о том, что именно эта способность младенцев заинтересовывать других людей, а не только своих матерей отличает нас от крупных человекообразных обезьян и является основой нашего уникального дара общения. Ссылаясь на исследования центральноафриканских племен, до сих пор живущих собирательством, она указывает, что до появления городов дети проводили больше половины времени с людьми, которые не были их биологическими родителями. Профессор Хрди уверена, что именно из-за того, что человеческий детеныш так долго остается уязвимым, у нас и выработалась уникальная способность к сотрудничеству. Наш социальный успех берет начало в стратегии «кооперативного воспитания», при которой ответственность за заботу о детях несут все члены племени, просто потому, что это необходимо.

В древности наши предки жили преимущественно изолированными группами, члены которых были связаны между собой той или иной степенью родства. В трудные времена выживание больше зависело от сотрудничества и здоровых отношений в группе, чем от чьих-то индивидуальных достижений в битвах или на охоте. Мирные взаимодействия с другими людьми служили общему благу, повышая шансы каждого члена группы на выживание и способствуя успешному воспитанию детей. Альтернативой такой взаимовыручке была голодная смерть. Таким образом, работающая мать — это вовсе не современное изобретение: известно, что при необходимости отцы могли становиться няньками на всех этапах развития человечества.

На ранних этапах этого развития основными проблемами были поиск места для жилья и недостаток пищи. Хрди предполагает, что в охотничье-собирательских обществах, как у нашего собственного вида, Homo sapiens, так и у существовавших ранее Homo erectus, агрессия во взаимоотношениях между группами была достаточно редким явлением. Отчасти это объяснялось тем, что до недавнего времени нас на Земле было довольно мало. Homo erectus пришли из Африки много сотен тысяч лет назад — известно, что этот вид просуществовал примерно 1,6 млн лет, прежде чем исчезнуть с лица Земли, — и тем не менее археологических свидетельств их существования крайне мало. Поэтому, считает профессор Хрди, малочисленным племенам не нужно было враждовать друг с другом, если вместо этого можно было просто откочевать на несколько километров и спокойно охотиться там.

Это предположение поддерживается обширными исследованиями Полли Висснер, известного культурного антрополога, которая работала в различных племенах бушменов пустыни Калахари на протяжении более 30 лет. Бушмены, которых также иногда называют сан, — это аборигенное население Южной Африки; они жили в одном и том же полупустынном регионе в течение примерно 80 000 лет. Профессор Висснер сообщает, что культурной нормой, способствующей поддержанию широкой сети родственных отношений между бушменами, является практика дарения, рассказывания историй и посещений. Эта социальная технология по своим функциям сходна с экономикой даров, которую сформировали богатые династии бронзового века, о чем я рассказывал ранее. Борьба между родственниками ради обеспечения выживания встречается гораздо реже, чем борьба за сексуальных партнеров, однако во многих группах система социальных договоренностей о браках практически свела на нет даже это поведение, так как члены группы понимают, что соперничество отнимает у людей энергию, а ее разумнее потратить на охоту и собирательство, обеспечивающие существование группы в целом.

Таким образом, необходимость поддерживать стабильный общественный порядок, по всей видимости, связана с большой уязвимостью человеческих детей. Дарение создает долго сохраняющиеся связи и сеть социального партнерства, которая помогает более эффективно растить детей. Из этих связей возникает склонность к взаимному доверию, и первый человек, которому начинают доверять, — это мать. Такая коллективная забота на протяжении поколений закрепилась в культурном сознании, то есть в понятиях здравого смысла, подсказывающих нам, что любые трудные времена легче переживать вместе. Как пишет профессор Висснер, безопасность группы увеличивается, когда «ответственность за благополучие каждого ложится на плечи остальных».

Но что же поддерживает социальные связи в нашем обществе изобилия? Можно ли сказать, что сегодня, когда каждый из нас поглощен самим собой, мы больше не живем в небольших экономических группах и повседневные проблемы и способы их решения преломляются через линзу коммерции, социальные чувства начинают разрушаться? Как я уже говорил, изобилие определенно оказывает влияние на наши инстинктивные стремления и способствует близорукому потаканию себе. Однако в моменты катастроф — например, когда случается землетрясение или ураган либо после трагедий массовых убийств — совершенно незнакомые люди приходят на помощь пострадавшим. Когда в 2004 г. на Индию обрушилось мощное цунами, в наилучшем положении оказались не те, кто был богаче других, а те, кто имел больше всего социальных связей в своих общинах. Получается, что взаимная забота остается коллективным свойством человечества.

Одним из проявлений этого врожденного свойства служит чувство справедливости, которое, как вы, возможно, помните, Адам Смит считал одной из важнейших добродетелей. Эту склонность к справедливости можно продемонстрировать, обратившись к результатам изобретательных научных экспериментов, например игры «Ультиматум», придуманной немецким экономистом Вернером Гютом. Двух участников просят разделить между собой определенную сумму денег или что-нибудь другое, например кусочек торта. Один из игроков, предлагающий, делает предложение отвечающему, который сидит в другой комнате и может либо согласиться на предложенное разделение, либо отвергнуть его. Однако, согласно правилам игры, роль отвечающего не совсем пассивна: если он отвергает вариант предлагающего, то оба игрока не получают ничего. Этот эксперимент неоднократно проводился с участием людей, принадлежавших к разным культурам, и результаты были одинаковыми: практически никто не соглашается получить долю меньше чем 20%. Но что интересно, такие предложения также встречаются нечасто: обычно предлагающий согласен отдать отвечающему 40 или 50%.

Многие исследователи считают, что, помимо родственных связей, поддерживать гармонию и доверие в больших группах позволяет это уникальное человеческое чувство справедливости — совместно со способностью мозга следить за разнообразными сложными взаимодействиями между людьми. По сути, именно чувство, что к другим надо относиться так же, как мы хотим, чтобы они относились к нам, скрепляет общество и отличает нас от других живых существ. Взаимное отторжение и ощущение, что к кому-то относятся плохо, воспринимается как болезненное. В этом контексте переживания Врен, связанные с тем, что Рассет «крадет» чужих ягнят, отражают появление у ребенка этого чувства заботы о других.

С точки зрения поведенческой нейрофизиологии такие «отзеркаленные» чувства, с помощью которых регистрируются честные и нечестные поступки окружающих, — это поведенческие реакции, подобные тем, что я описывал ранее, интуитивные привычки, построенные на опыте, который, в свою очередь, управляется филетическими шаблонами. Как показали мои коллеги из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Наоми Эйзенбергер и Мэтт Либерман, такие привычки помогают нам интерпретировать сложное социальное устройство мира и формировать реакции на него. Более того, из работ этих и других ученых становится ясно, что, отслеживая эмоциональные взлеты и падения при социальных взаимодействиях, мозг пользуется теми же самыми нейрохимическими реакциями, которые кодируют физическую боль и удовольствие.

Это объясняет, как отмечал Адам Смит в «Теории нравственных чувств», почему мы чувствуем боль человека, вздернутого на дыбу. У каждого найдутся примеры из личного опыта. Вот, скажем, случай из современной жизни: недавно моя подруга рассказала мне, как ее мужа, который страдает хроническим заболеванием и имеет протез бедренного сустава, без всякой необходимости и очень бесцеремонно обыскали в аэропорту после того, как металлоискатель отреагировал на его протез. «Меня взбесила несправедливость происходящего, — вспоминала она. — Его боль была моей болью».

Физический и эмоциональный опыт человека тесно сплетены между собой. Нейронные сети вознаграждения, в которых записывается физическое наслаждение от еды и секса, — медиальная орбитальная фронтальная кора, миндалина и богатое дофамином прилежащее ядро — также записывают эмоциональное наслаждение от социальных взаимоотношений и симпатии со стороны окружающих. И наоборот, физическая боль регистрируется в задней части поясной извилины, в островке и структурах в глубине древнего среднего мозга, а эмоциональные переживания, вызванные социальным неприятием (их измеряют в лабораториях с помощью компьютерных методов), не только регистрируются в тех же самых структурах мозга, но и приводят к возникновению воспалительного иммунного ответа. Получается, что мозговые схемы, связанные с социальными и физическими переживаниями боли и удовольствия, действительно тесно связаны.

Любовные гормоны привязанности и эмоциональной регуляции, которые, как мы видели, так важны для выживания новорожденных, значимы и во взрослой жизни, потому что управляют социальными нейронными сетями. Если при игре в «Ультиматум» ввести предлагающему окситоцин в форме назального спрея, частота щедрых предложений увеличивается на 80%; если же отвечающий сидит на диете с низким содержанием триптофана, что уменьшает уровень серотонина в головном мозге, он менее склонен принимать несправедливые предложения. Таким образом, функционирование привычно запрограммированных нейронных сетей головного мозга модулируется действием связанных с эмоциями химических агентов, в результате чего наше поведение может подстраиваться под изменяющиеся социальные и физические условия. И то и другое служит опорой нашего выживания: разум и тело действительно едины. Однако если избегание физической боли происходит в основном инстинктивно (ребенку достаточно одного раза, чтобы больше не прикасаться к горячей плите), то способность «влезать в чужую шкуру» и соответственно модулировать свои эмоции приобретается по мере созревания мозга и накопления практического опыта социальных взаимодействий. В широком смысле эта способность называется эмпатией и играет критическую роль в развитии хорошо настроенного мозга.

Способность разума к сочувственному пониманию, необходимая для доверия и построения социальных связей, развивается медленно, на основании привязанностей, которые возникают еще в младенчестве. Такие ценные качества, как честность, терпение и сострадание, не появляются сразу полностью сформированными, а строятся постепенно, фиксируясь в мозге с помощью памяти, осмысления и привычки. Позвольте мне снова проиллюстрировать это на примере детского жизненного опыта моей внучки Врен. Для нее семья и экономическая среда совпадают, что в наши времена случается не так уж часто. Ферма «Нолл» в Фейстоне (штат Вермонт), где она живет с родителями и старшей сестрой, — это не просто ферма, а место работы Центра за здоровое общество, организации, которая занимается именно тем, что и предполагает ее название.

Летом, когда в Центре проводятся семинары и мастер-классы, он полон людьми с самыми разными мнениями и идеями, представителями различных культур и выходцами из разных мест. Для Врен это время интенсивного и разнообразного общения. Как следствие, в своем социальном развитии она постоянно решает проблему поиска персонального смысла в хитросплетениях ее опыта — поиска, требующего интегрировать эмоциональную вовлеченность и рациональный анализ усвоенных уроков. Такая интеграция эмоций и разума занимает центральное место в развитии нейронных сетей и настройки мозга, необходимых для взросления, и это нелегкий процесс.

Врен — маленькая хрупкая девочка, почти что эльф, с короткими каштановыми волосами и блестящими карими глазами. Однако, как и во всех здоровых детях, в этой крохе масса энергии и неутолимого любопытства. Жизнь с животными, родителями и сестрой на пять лет старше дает этому любопытству прекрасную пищу. Особенно хорошо Врен разбирается в том, что происходит на ферме и какие обязанности должен выполнять фермер. Помню, как однажды вечером в конце лета мы с ней занимались обычными вечерними делами: кормили кур, собирали яйца, проверяли, надежно ли заперты овцы, и срывали на огороде овощи к ужину. Врен с самого начала дала мне понять, что я выполняю роль ее помощника. Я получил точнейшие инструкции не только о том, как вести себя с животными, но также о порядке выполнения дел. Все это сопровождалось непрерывным потоком слов, жестов и мимики, которые не оставляли никаких неясностей по поводу ее намерений и моего участия в деле. Поэтому, когда какие-то мои действия не соответствовали ожиданиям внучки, мне вежливо напоминали, где мое место.

Возможно, по моим рассказам у вас сложилось впечатление, что Врен слишком много берет на себя и слишком много о себе воображает. На самом деле рассмотрение ее поведения в контексте нормального развития ребенка помогает продемонстрировать, как благодаря совместной работе мышления и эмпатии начинает сплетаться сеть привычек. Совместная работа — поведение, сочетающееся с заботой об окружающих, — в значительной степени зависит от интуитивного согласия с общими целями, особенно в трудные времена. Именно в такие периоды отщепенцы и нонконформисты усложняют жизнь общества, поэтому гораздо лучше формировать поведение, поощряя сотрудничество, до того, как наступит кризис. Например, бушмены учат детей делиться полученной пищей и предлагать ее половину кому-то другому; еще одна традиция — дарить товарищам свои бусы. Однако для формирования социального поведения личного примера недостаточно — используются еще и мягкие, но настойчивые замечания.

Врен, определенно подвергавшейся такому мягкому воздействию, результаты которого кодируются интуитивно, было интересно испробовать свои умения на практике во время нашей совместной работы на ферме. Я был для нее новичком, которого нужно обучить. Врен узнала основные элементы ухода за курами и овцами не только через чьи-то инструкции, но и из собственных наблюдений и бессознательного усвоения привычек — стандартного поведения, навыки которого ей очень хотелось передать мне. На практическом уровне она считала необходимым ясно обозначить свои желания и научить меня важным фермерским делам, но в процессе этого она также оттачивала свое мастерство. В своем поведении Врен начинала использовать привычку к самоконтролю, функцию созревающей латеральной префронтальной коры.

Чтобы способность к самоконтролю формировалась правильно, обучение в детском возрасте должно опираться на стабильные эмоциональные связи, возникшие еще в младенчестве. Как известно всем внимательным родителям, маленькие дети очень рано начинают ясно выражать свои желания. Врожденная способность к передаче основных эмоций с помощью лицевых мышц — сигналы страха, радости, боли и неудовольствия — проявляется уже в первые недели жизни. Аналогичным образом младенцы могут прочитывать эмоции окружающих. Значительная часть головного мозга человека, в особенности фронтальная кора и височно-теменная область, занята распознаванием лиц и интерпретацией отражающихся на них эмоций, что быстро усваивают молодые родители, развлекая своих малышей смешными гримасами.

Чарльз Дарвин, экспериментируя со своим маленьким сыном, обратил внимание на то, что у ребенка появлялось печальное выражение лица, когда горничная делала вид, что плачет, несмотря на то что он был слишком мал для сознательной реакции. Дарвин заключил, что такое эмоциональное поведение должно быть врожденным, унаследованным от предков инстинктом выживания. Настройка общения начинается у новорожденного практически сразу же. Мать, интерпретируя запрограммированную мимику младенца как улыбку, начинает улыбаться в ответ. В мозге у ребенка активируется филетическая нейронная программа, которая воспринимает приятные ощущения, связанные с материнской заботой, как вознаграждение, и схема, повторяясь, закрепляется. Этот интерактивный контур положительного подкрепления в рамках формирующейся тесной связи между родителем и ребенком способствует развитию сложного социального поведения на более позднем этапе.

Лица зачаровывают не только детей, но и взрослых. Способность прочитывать выражение лиц окружающих необходима для социальных взаимодействий на протяжении всей жизни. Именно глядя на лица, мы воспринимаем заботу близких или расслабляемся среди дружеских улыбок. Чтение эмоций по лицам — довербальный универсальный способ человеческого общения. Эта способность встроена в нас очень прочно и глубоко, что недавно было подтверждено уникальным исследованием израильских ученых, которые сравнивали выражения лиц у слепых людей и зрячих членов их семей. Оказалось, что даже у слепых от рождения печаль и радость отражаются на лицах так же, как у их зрячих родственников. Эмоции, инстинктивно выражаемые с помощью мимических лицевых мышц, — это первичный человеческий язык.

На основе этих эмоциональных сигналов головной мозг человека также настраивается на окружающий социум путем наблюдений и копирования. Мы бессознательно уясняем и повторяем поведение других людей, постепенно учась понимать их намерения, представлять себя на их месте и, по ассоциации, испытывать те же эмоции, что и они, как проницательно описал Адам Смит еще двести лет назад. Сейчас нам уже известно, что за такое имитационное поведение в мозге отвечает структура, метко названная зеркальными нейронами. Их изучение, вероятно, позволит нам лучше понять механизмы развития моторных привычек и даже то, как маленькие дети совершенствуют способности к социальной коммуникации.

Зеркальные нейроны были открыты случайно в 1996 г. командой итальянских ученых под руководством Джакомо Риццолатти, которая изучала, как мозг инициирует движение. Проводя эксперименты на обезьянах, они заметили, что у одной из них произошло возбуждение нейронов, когда она увидела, как присутствующий в комнате аспирант собирается есть мороженое. При этом сама обезьяна не двигалась. Подобная активность нейронов наблюдалась у обезьян и раньше, и всегда это было связано с присутствием какой-нибудь еды — орешков, изюма и т.д. Несмотря на то что само животное не участвовало в поедании пищи, стоило ему услышать или увидеть, как кто-то ест, нейроны, находящиеся поблизости от моторной области коры, сразу же возбуждались.

Вскоре с помощью различных техник получения изображений мозга подобные же системы зеркальных нейронов были обнаружены в различных областях коры у человека. По всей видимости, они принимают участие в разных процессах — от молчаливого копирования действий других людей до интуитивного понимания. Помимо областей мозга, ответственных за восприятие и движение, группы зеркальных нейронов были найдены в тех участках коры, которые связаны со способностью понимать чужие эмоции и намерения (в височной и задней теменной долях), а также в островке, который играет важную роль в субъективном восприятии внутреннего состояния организма и боли.

Марко Якобони, профессор неврологии из Института неврологии и поведения человека имени Дж. и Т. Семел при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, считает, что именно кора островка помогает модулировать инстинктивные сигналы древнего рептильного мозга, обеспечивая эмпатическое понимание. Чем же отличается эмпатия от простого сочувствия? Если разделить эмпатию на элементы, то ее можно охарактеризовать как способность чувствовать эмоциональное состояние другого человека и представлять себя в его положении и таким образом фактически воссоздавать чужой опыт в собственном разуме, при этом продолжая отделять себя от другого как автономную личность.

Исследования доктора Якобони с коллегами, проведенные с использованием фМРТ, показали: у испытуемых, которых просили сымитировать выражение эмоций на лицах других людей или просто понаблюдать за ними, кровоснабжение островка было намного выше во время имитации, чем во время простого наблюдения. Это позволяет предположить, что островок действительно принимает активное участие в процессе понимания чужих эмоций. Эта гипотеза также подтверждается тем, что при неврологических поражениях островка у пациентов ухудшается восприятие эмоциональных сигналов и нарушается эмпатическое понимание.

Однако за пределами научных лабораторий нас продолжает интересовать очень важный вопрос: какое поведение в повседневной жизни порождают эти «зеркальные» механизмы мозга? Профессор Риццолатти предположил, что они «обеспечивают прямое понимание действий и эмоций окружающих, без <необходимости> участия когнитивных структур более высокого порядка». Иными словами, возвращаясь к моему разговору с Хоакином Фустером, зеркальные системы мозга, действуя совместно с циклом «восприятие — действие», повышают способность к быстрому рефлекторному принятию решений на основании интуитивных привычек. Это помогает объяснить в числе прочего исключительную эффективность приобретенных привычек. Системы зеркальных нейронов мозга не только настраивают физические навыки, необходимые, к примеру, для игры в теннис, но и помогают нам интуитивно и эффективно существовать в социуме.

Социальная способность распознавать намерения окружающих при помощи такой мыслительной гимнастики получила в психологии громкое название «теория разума». Считается, что приобретение разумом способности функционировать в очень сложной социальной сети взаимодействий — это важная ступень эволюции, отличающая наше социальное поведение от поведения других приматов. Наблюдая за поведением других людей и воспроизводя то, что мы видим, мы добиваемся лучшего понимания чужих мыслей и чувств. При этом мы изначально признаем, что другие люди также обладают разумом (отсюда и название «теория разума») и что их разум столь же уникален и отличается от нашего. Действительно, такая способность к эмпатии в своем наивысшем проявлении часто считается мудростью. Но самое интересное — и трагичное — состоит в том, что у некоторых детей эта фундаментальная способность к социальному пониманию не развивается как положено.

Я, конечно же, говорю об аутизме. Это отклонение в развитии, при котором, в частности, страдает понимание эмоций, проявляемых другими людьми. Некоторые аутичные дети бывают настолько подавлены сложностью социальных отношений, что, будучи предоставлены сами себе, полностью переключаются на неодушевленные предметы и ритуальное поведение. Мирелла Дапретто, специалист в области психологии развития, провела эксперимент: детей с легкой степенью аутизма просили сымитировать выражения лиц на фотографиях. Исследование показало, что у испытуемых аутистов зеркальные нейроны мозга остаются менее активными, чем у тех, чье социальное поведение развивается нормально.

Трудности, с которыми сталкиваются аутисты в школе и на рабочем месте, подчеркивают крайнюю важность социума в формировании нас как личностей. Человеческая индивидуальность начинает складываться с самого рождения, однако это длительный процесс, протекающий далеко не линейно. Как пишет в своей книге «Следы пятницы: Как общество формирует человеческий разум» (Friday's Footprint: How Society Shapes the Human Mind) психиатр Лесли Бразерс, хотя нам нравится думать, что наш мозг, подобно хорошему журналисту, стремящемуся дать объективную оценку ситуации, выполняет функции самописца, безразлично фиксируя все, что мы переживаем, на самом деле такая упрощенная метафора далека от истины, когда дело касается развития и настройки личности. В процессе постоянного взаимодействия с окружающими ребенок приобретает социальные мыслительные привычки, формирующие организацию мозга, и в конечном итоге с помощью разума совершенствует устную и письменную речь; этот процесс в сочетании с эмоциональным пониманием создает тот сплав биологической основы, опыта и воображения, которым является уникальная личность каждого.

Пятилетняя Врен, пытающаяся разобраться в себе и в своем мире, создает собственную «теорию разума». В этом возрасте взаимодействие между привязанностями раннего детства и осваиваемым культурным опытом активно формирует самосознание. Таким образом, Врен медленно движется через фантазию от конкретного к абстрактному. У нее начинается развитие психологических инструментов и привычек, которые понадобятся ей для того, чтобы разобраться во всех «почему» и «как» окружающего мира. В своих играх с воображением, привлекая сестру, родителей и всех, кто этого пожелает, она проверяет в действии свое понимание мира: как это — быть фермером, поваром или мамой. Ящик становится столом, угол амбара — домом, палка от метлы — лошадью, а садовый сарай с инструментами превращается в форт, откуда вместе с верным товарищем собакой можно осуществлять вылазки в таинственные заросли ежевики, которые еще не подрезали по весне. С помощью таких интерактивных игр Врен, как и все дети, развивает абстрактное мышление, накапливая персональный опыт, имеющий для нее уникальное значение и отделенный от реальных объектов окружающего мира.

Игра — это процесс многократного перебора. Точно так же как мы учимся ездить на велосипеде или ловить мяч, координируя моторные системы, ответственные за движения конечностей и глаз, в творческих играх мы стараемся интегрировать нейронные сети в эмоционально-мыслительный цикл «восприятие — действие». Каждое поколение познает эти истины заново, пока они не наполняются личным смыслом и в виде привычек не встраиваются в характер, формируя общие нормы этического поведения, связывающие нас как общество. Врен сейчас находится в самом начале этого пути, потому что для достижения гармонии и социальной зрелости, которая служит признаком взрослого человека, требуется лет десять, а то и двадцать. Это отчасти объясняется тем, что системы эмоций и поощрения древнего мозга включаются на гораздо более ранней стадии развития, чем фронтальная кора, которой для эффективного функционирования и объективного принятия решений требуется миелинизация нервных путей.

В этом отношении подростковый возраст — особенно сложное время. Однако мы часто забываем о том, что значительная часть особенностей поведения, проявляющихся в этот бурный период, закладывается на более раннем этапе. В том, как проходит подростковый период, огромную роль играют привязанности и привычки, сформировавшиеся в «спокойные» годы, в возрасте примерно от 6 до 12 лет, и сложившиеся тогда же отношения со сверстниками. Вместе с расцветающей сексуальностью подростка начинают особо волновать взаимоотношения в группе сверстников, его место в обществе; эти переживания, будучи направленными в нужное русло, полезны для воспитания характера. В это время быстро возрастает склонность к рискованному поведению, особенно в компании товарищей, что иногда может иметь трагические последствия.

Именно в этот период постоянное руководство родителей и положительное влияние окружающей среды приобретают особенно важное значение. Прочные семейные узы смягчают такое поведение. Мой коллега Эндрю Фулиньи и его сотрудники в серии экспериментов с использованием фМРТ показали, что значимость родственных отношений положительно влияет на подростков, снижая склонность к рискованному поведению. В исследовании участвовали 48 подростков; ученые измеряли их уровень самоконтроля, а также оценивали их склонность к риску с помощью психологической игры BART (Balloon Analogue Risk Task). Результаты этой игры хорошо коррелируют со склонностью подростков к рискованному поведению в реальной жизни, например к курению или беспорядочным половым контактам. Каждому участнику игры предлагается ряд возможностей для того, чтобы надуть виртуальный воздушный шар: чем большего размера он будет, тем больше денег может получить участник. Однако, если надуть шар слишком сильно, он лопнет, и все деньги будут потеряны. Подростки с прочными семейными связями, особенно те, кто активно участвовал в выполнении домашних обязанностей и других семейных делах (что служит неформальной мерой эмпатии), продемонстрировали лучшую способность к самоограничению при надувании шара. С таким самоограничением оказалась связана сниженная активность центров вознаграждения мозга и, наоборот, повышенная активность дорсолатеральной префронтальной коры, которая, как вы помните, служит «тормозной системой» мозга и основным регулятором эмоционального поведения. Эти исследования позволяют предположить, что адекватное социальное поведение и самоконтроль в своем развитии тесно связаны с эмпатией и близкими отношениями в семье.

Канадский деятель образования и социальный работник Мэри Гордон, признавая важность укрепления социальных связей, считает, что прививать детям навыки эмпатии можно в школах. Гордон продемонстрировала инновационную программу, в которой могли участвовать дети с трехлетнего возраста. Каждый класс или группа детей «усыновляет» ребенка (предпочтительно, чтобы в момент запуска программы малышу было около полугода), и мать или отец вместе с обученным инструктором приходит с ним в класс раз в месяц на протяжении всего учебного года. Во время стандартного визита ученики собираются вокруг малыша, наблюдают за его поведением, задают родителю вопросы, строят предположения о темпераменте ребенка, о том, в каком настроении он находится, что означают издаваемые им звуки и т.д. Дети, наблюдая на протяжении учебного года за общением матери (или отца) с развивающимся малышом, начинают с помощью своего эмпатического чувства не только осознавать смысл его поведения, но и лучше разбираться в поведении собственных братьев и сестер, других членов семьи и товарищей.

Эта программа, получившая название «Корни эмпатии» (Roots of Empathy), была внедрена в 1980-х гг. в семейном центре в Торонто, а к настоящему времени охватила более 68 000 детей по всей Канаде. Мэри Гордон говорит, что программа основана на «мудрости младенцев» и ее цель состоит в развитии морального воображения детей — уникальной человеческой способности к сопереживанию и к адекватной реакции на поведение других людей в обществе. Хотя мы, жители развитых стран, считаем, что сильнее всего на развитие эмпатического чувства у детей влияют родители и ближайшие родственники, овладение этими навыками во многом зависит от того, испытывал ли ребенок их на себе со стороны других людей. К несчастью, из-за разрушения структуры семьи в XXI в. найти такую устойчивость человеческих взаимоотношений все труднее. С этим и пытается справиться Мэри Гордон. И действительно, программа «Корни эмпатии» помогает снизить уровень хулиганства и агрессии в школах. Однако цели Мэри Гордон шире: развивая в детях моральное воображение, она надеется укрепить в них самоконтроль и ответственность, служащие основой взаимовыручки и доверия.

Теперь нам понятно, что благодаря раннему формированию привязанностей, способности к моральному воображению и последовательному подходу к воспитанию характера человек предрасположен к созданию крепкого общества, основанного на эмпатии. Но как нашему мозгу удается упорядочивать устанавливаемые нами социальные связи? Как мы не путаемся в мириадах отношений, которые поддерживаем с другими людьми? Что отличает нас от других общественных животных, существующих в больших группах, помимо стремления к сотрудничеству?

Человеческие социальные группы гораздо крупнее по размеру, чем сообщества других приматов, где взаимоотношения поддерживаются преимущественно с помощью взаимного груминга. Но даже в группах обезьян, обладающих достаточно сложной структурой социальных и родственных связей, прослеживать все дружественные и враждебные отношения — очень сложная задача. Способность к этому, по всей видимости, связана с размерами головного мозга. Профессор Робин Данбар, директор Института когнитивной и эволюционной антропологии при Оксфордском университете, считает, что развитие коры приматов было обусловлено сложными расчетами, необходимыми для существования в общественных группах. И наоборот, размеры группы в конечном итоге определяются степенью развития новой коры (неокортекса). Свой тезис Данбар подкрепляет выкладками, согласно которым неокортикальный индекс — отношение размеров новой коры к общему размеру головного мозга — обладает высокой степенью корреляции со средним размером групп у 36 различных видов приматов.

Профессор Данбар утверждает, что размеры функциональной группы в человеческом обществе точно так же, как и у остальных приматов, связаны с объемом коры. Конечно, человеческие сообщества слишком крупны, чтобы поддерживаться с помощью взаимного груминга. Данбар даже не поленился рассчитать, что для того, чтобы человеческое общество держалось на поиске друг у друга вшей и колючек, нам нужно будет уделять этому 42% всего времени, когда мы не спим. Но если отставить эти не слишком серьезные расчеты в сторону, рассуждения Данбара действительно помогают нам разобраться в естественном социальном порядке человеческих отношений.

У Homo sapiens объем новой коры составляет примерно 1000 см3, а всего мозга — примерно 1250 см3, и неокортикальный индекс оказывается на 50% выше, чем у любого вида человекообразных обезьян. Исходя из этого, Данбар заключает, что в человеческом обществе размер стабильной группы должен составлять максимум 150 особей. Это число, которое теперь называют «числом Данбара», соответствует численности многих сообществ, зафиксированных в ранней истории человечества. Так, в неолитической деревне в Месопотамии около 8000 лет назад проживало 20–25 семей, что как раз и составляет около 150 человек. Из Книги Судного дня — первой переписи населения, проведенной в Англии XI в. по приказу Вильгельма Завоевателя, — известно, что в деревнях Англии и Уэльса в среднем проживало 150–180 человек. Аналогичным образом на протяжении всей военной истории основная боевая единица в профессиональной армии имела численность, примерно соответствующую числу Данбара. В Римской империи центурион командовал сотней человек, и в наше время положение дел практически не изменилось.

Такая боевая единица должна была действовать слаженно, так же как жители древнего поселения или бушмены пустыни Калахари, совместно противостоящие тяжелым условиям среды. Но что же происходит в современных демократических обществах, где в каждом городе проживает много тысяч людей, а города, в свою очередь, объединены в государства, население которых исчисляется миллионами? Как поддерживается стабильность в таких огромных образованиях? Само собой, в данном случае необходимы законы и правоохранительная система, однако есть еще два фактора, помогающие объяснить эту головоломку. Первый — это значимость микроструктуры и самоорганизации человеческих социальных отношений, а второй — роль языка.

Данбар вычислил количественный предел группы с осмысленными отношениями, однако он никогда не утверждал, как считают некоторые, что такие группы одинаковы по своей структуре. Ученый просто предположил, что из-за ограниченной способности нашего мозга к обработке информации мы не можем эффективно организовать отношения, а тем более поддерживать расширенные связи с более широким кругом людей, чем указанное число друзей и знакомых. Несмотря на то что современные технологии способствуют расширению коммуникаций, нет никаких доказательств того, что они улучшают нашу способность поддерживать осмысленные взаимоотношения с бóльшим числом людей.

Что же такое осмысленные взаимоотношения? Последние исследования в области социологии подтверждают соображения здравого смысла: у большинства людей есть несколько очень близких друзей, но при этом мы получаем удовольствие от общения с более широким кругом товарищей и знакомых. Если хотите, можете представить свои социальные связи в виде концентрических кругов с вами в середине. Самый внутренний круг — возможно, в нем всего пять или шесть человек — состоит из тех, кому вы можете доверить практически все и к кому вы обращаетесь в самые тяжелые моменты, в том числе из близких родственников. За пределами этого круга располагается группа из 15–20 друзей; вы поддерживаете с ними частые контакты, разделяете их взгляды на жизнь, и вы близки с ними настолько, что их болезнь или смерть вызовет у вас глубокие переживания. В следующем круге обычно находится около 50 человек (позже я объясню, почему количество людей в каждом круге увеличивается примерно в три раза), с которыми мы не теряем контакт, но видимся нерегулярно. Таким образом, среднестатистическая социальная сеть расширяется в виде ряда иерархических подгрупп, в которых близость, значимость и доверие уменьшаются с уменьшением времени, потраченного на общение.

Получается, что чем шире социальные связи, тем слабее привязанность между отдельными людьми. Количество близких взаимодействий для человека лимитируется как временем, так и интеллектуальными усилиями, необходимыми для их поддержания. Конечно, некоторым людям игра с социальными связями удается лучше, чем другим: в качестве мастера коммуникации на ум тотчас же приходит Билл Клинтон, а если обратиться к более давней истории — Уинстон Черчилль и Бен Франклин. Да, индивидуальные особенности, вероятно заложенные от рождения, действительно существуют. К примеру, с помощью фМРТ-исследований удалось показать, что вентральная часть медиальной фронтальной коры играет решающую роль в социальных умениях, что в очередной раз подтверждает гипотезу профессора Данбара о том, что именно новая кора определила превосходство человека в социальных коммуникациях. Но, помимо навыков общения, Клинтон, Франклин и Черчилль обладали исключительными вербальными возможностями. Именно речь, дополняющая ум и эмпатическое понимание, крайне важна для нашего успеха в обществе.

Мы не знаем, когда появилась человеческая речь, потому что она не оставляет никаких физических следов (подобных следам использования инструментов или огня), которые могли бы обнаружить археологи. Однако очевидно, что люди умеют говорить, а наши ближайшие родственники, шимпанзе, обладают лишь очень ограниченной способностью к вербальной коммуникации, хотя и у них, вероятно, есть собственная примитивная «теория разума». При этом наш геном на 98% совпадает с геномом шимпанзе. Так где же кроется разница? Эволюция — это весьма консервативный процесс. Хорошо работающие участки генетического кода — шаблоны, кодирующие особенности строения и функций, удачно приспособленные к условиям окружающей среды, — остаются одними и теми же у разных видов. Только при изменении кода в результате мутации или рекомбинации и подтверждении пользы этих трансформаций в ходе естественного отбора возникают эволюционные изменения.

Первое свидетельство в пользу того, что речь появилась в результате случайной мутации, которая не возникла у шимпанзе, ученые получили благодаря одной лондонской семье. В трех поколениях этой семьи (в научной литературе ее стали обозначать как «семья КЕ») почти половина членов страдали от дефектов речи. При этом их проблемы заключались не только в произношении слов и составлении предложений, но и в контроле над точными движениями мимических мышц и рта, необходимыми для артикуляции, то есть для образования звуков, на которых основан человеческий язык. В 2001 г. нейрогенетик Саймон Фишер вместе с коллегами из Лондона и Оксфорда обнаружили, что у страдающих речевыми нарушениями членов этой семьи ген FOXP2, находящийся в седьмой хромосоме, несет структурные повреждения, нарушающие его регуляторную роль в развитии нервной и мышечной систем, связанных с нормальной речью.

FOXP2 — это один из «главных» генов (такие гены сохраняют постоянство в ходе эволюции и играют важную роль в управлении основными жизненными функциями). Структура этого гена у дрожжей, мышей, собак и высших приматов практически одинакова. Однако у человека этот ген отличается от гена других приматов двумя парами оснований, и это незначительное отличие оказалось столь ценным, что быстро распространилось по всей популяции наших предков, способствуя развитию речи. Интересно, что у неандертальцев, наших близких родственников, с которыми предки Homo sapiens эволюционно разошлись примерно 300 000–400 000 лет назад и которые вымерли примерно 30 000 лет назад, также, по всей видимости, имелась эта мутация.

Однако у шимпанзе, от предков которых предки человека отделились 5–7 млн лет назад, такой мутации нет. Небольшие изменения в человеческом гене FOXP2 обусловили изменения в активности целого каскада других генов, которые участвуют в мозговом контроле двигательных функций и формировании лица, черепа, хрящевой и соединительной ткани. Человеческий ген FOXP2 направляет активность других генов, ответственных не только за функционирование самого головного мозга, но и за осуществление контроля над мышцами рта, голосовыми связками и дыхательной системой, что необходимо для формирования звуков речи. Следовательно, хотя ген FOXP2 как таковой нельзя считать «геном речи», при распространении в человеческой популяции 10–40 000 лет назад он, по-видимому, способствовал ее развитию.

Это удачное изменение невероятно улучшило нашу социальную адаптацию, так как способствовало общению и увеличению размеров групп и стимулировало рост коры, создав положительную обратную связь, давшую Homo sapiens уникальные эволюционные преимущества. Разговор оказался не только эффективным и информативным средством общения, но и развлечением. Он помогает нам при выполнении различных задач и в разнообразных социальных ситуациях. А особенно мы любим поговорить друг о друге. Мы называем этот новый вариант груминга сплетнями, и это не только главная составляющая Facebook, ток-шоу и желтой прессы, но и фактор, поддерживающий наши повседневные социальные взаимодействия. Профессор менеджмента Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете Эрик Фостер, проводивший обширные исследования слухов и сплетен, заключил, что темы, касающиеся всех присутствующих и отсутствующих людей, являются главными в разговорах примерно две трети всего времени, при этом — что, возможно, вас удивит — «нет никаких эмпирических доказательств того, что женщины сплетничают больше, чем мужчины».

Как известно всем родителям, когда дети начинают говорить, они начинают спрашивать. С раннего возраста дети задают множество вопросов — к четвертому году жизни это множество исчисляется сотнями вопросов в день. Сплетничанье у взрослых можно рассматривать как продолжение этой стадии развития, когда ребенок начинает представлять себе события, свидетелем которых никогда не был, и людей, с которыми никогда не встречался. Через такое представление у нас постепенно формируется набор внутренних «карт», поддерживающих нашу уникальную сеть общения. В детстве это необходимое упражнение для развивающегося ума (сродни настройке привычных моторных навыков с помощью физических игр); оно помогает ребенку интуитивно установить существующий в мире порядок и научиться отделять факты от вымысла, что необходимо для дальнейшего формального обучения и грамотности.

Для пятилетнего ребенка, такого как Врен, вопросы означают раннюю стадию формирования стабильной группы привязанностей, которая во взрослом возрасте становится основой постоянных и реальных социальных взаимодействий. Развитие такой воображаемой фиксированной системы взаимоотношений, как считает культурный антрополог Морис Блох, является основой человеческой культуры. Хотя в реальной жизни повседневные взаимодействия могут быть очень подвижны и непостоянны, мы строим устойчивую культурную систему — политическую, законодательную, нравственную и социальную — именно благодаря этим представлениям. Эту способность представлять себе будущее стабильной социальной структуры, в которую включены как отдельные люди, так и организации, мы называем доверием. Доверие — это нечто, свойственное лишь человеку. Если рассматривать это понятие во всей его сложности, начинается доверие с привязанности между матерью и младенцем, обретает смысл через эмпатию и становится эффективным благодаря интуитивному пониманию.

Но формирующееся доверие очень хрупко. Давайте рассмотрим вехи эмоционального и интеллектуального развития пятилетнего ребенка, которые я кратко обрисовал на примере Врен. В течение короткого промежутка — начиная с надежности материнской любви, через тревожную неоднозначность общения с новыми людьми, смену привязанностей и начало контактов со сверстниками — разум ребенка усваивает бессознательную эффективность привычек, медленно формируя самосознание и начиная все более активно пользоваться воображением и языком. В идеальном мире эти достижения сплетают тонкую сеть, поддерживающую в ребенке способность доверять людям. Эта сеть доверия в ее коллективном выражении является основой человеческого общества.

Эту сеть очень легко разорвать. Мать в депрессии, сложности в отношениях между родителями, заброшенность, серьезная травма, бедность или, наоборот, избыточные соблазны изобилия — все эти проблемы могут не только нарушить ход раннего развития, но и оставить на всю жизнь в разуме человека неизгладимые следы, осложняющие процесс школьного обучения и в дальнейшем приводящие к тревожным состояниям, депрессии и саморазрушительному поведению. Все это известно уже не одно десятилетие, однако до недавнего времени не признавалось, что такие неблагоприятные внешние социальные условия могут очень сильно влиять на базовые внутренние биологические процессы, в том числе на экспрессию генов, формирующую наше поведение.

Урок заключается в том, что наша судьба определяется отнюдь не только генетическими инструкциями, заложенными в каждом из нас, но и взаимодействием этих инструкций с семьей, культурой и личным опытом, что оказывает мощнейшее влияние на то, как мы мыслим и чувствуем и какой будет наша взрослая жизнь. Если вернуться к моей аналогии с хорошо темперированным клавиром Баха, этот интерактивный процесс можно представить как первые шаги к самонастройке нашего мозга и как начало личного путешествия длиною в жизнь. Однако для каждого из нас в нынешние безумные времена главная проблема заключается в том, что нужные качества характера оказывается очень трудно развить в условиях потребительской культуры, которая практически не способна их поддерживать. При этом то, насколько умело мы сможем осуществлять самонастройку, очень важно не только для личной стойкости, но и для общественной политики — для формирования выбора, который мы делаем, культурных институтов, которые мы продвигаем, городов, которые мы строим, пищи, которую мы едим, уважения, с которым мы относимся к окружающей среде. И — возможно, это самое главное — для того, чему и как мы будем учить следующее поколение детей.

Вот об этом мы теперь и поговорим.