Глава тридцатая
Опять отец целый день пропадает в интернате. Даже обедать не пришел. Гарик, я и Аленка ели уху, сваренную из щуки и окуней, пойманных Гариком. Отцовская тарелка стояла на столе. И ложка положена. А отца нет.
— Безобразие, — сказала Аленка, — он совсем отбился от дома…
— Я не буду с ним разговаривать, — сказал я.
— Второй день не обедает дома… Для кого я варю?
— Для нас, — сказал я.
Гарик ел уху и помалкивал. Уха получилась вкусная, наваристая. Костей в щуке мало, не то что в окуне и плотве.
— Хороша уха, — похвалил Гарик. Аленка расцвела от удовольствия и тут же предложила еще тарелку. Гарик был сыт, но, чтобы не обидеть Аленку, протянул тарелку.
В это время отворилась дверь и в комнату вошли отец и Сорока. Мы не слышали, как они причалили.
— Как раз к обеду, — сказал отец и повернулся к Сороке: — Садись к столу.
Президент не стал ломаться. Взял табуретку и сел рядом со мной. Аленка достала из буфета еще тарелку, налила ухи.
— Сколько километров до райцентра? — спросил отец.
— Около тридцати…
— Антена должна быть высотой метров пятнадцать, не меньше.
— Я знаю.
— Как вы ее установите на острове?
— Я вам покажу чертеж, — ответил Сорока.
— Помолчали бы за столом, — сказала Аленка.
Я заметил, что Сорока не ест. Оказывается, Аленка забыла ему ложку положить.
Гарик доел уху и, сказав Аленке «спасибо», поднялся из-за стола.
— А второе? — спросила Аленка.
— Я ведь две тарелки съел, — сказал Гарик. — Пощади.
Он забрал с подоконника спиннинговую катушку и вышел из комнаты.
Я видел, как он прошел мимо окон и уселся на пень. Катушка стала барахлить, вот Гарик и решил ее отремонтировать.
Сорока с невозмутимым видом хлебал деревянной ложкой уху. Когда он нагибает голову к тарелке, видна выбритая макушка и красноватый шрам. Крепко хватил его дубинкой Свищ! Такой удар и быка свалит.
— Вы что, по аршину проглотили? — спросил отец.
Мы молчали.
— Я расцениваю это как бойкот.
— Правильно, — сказала Аленка.
— Это все из-за вас, — взглянул отец на Сороку. Но тот думал о другом. Положив ложку, он сказал:
— Мы сделаем усилители… Детали и материал будут.
— Это другое дело, — ответил отец. — А то получается мартышкин труд…
— Мы вам не мешаем? — спросила Аленка.
— Хватит дуться, — сказал отец.
— Как поживает Кеша? — спросил я.
— Лапу где-то поранил… Всю ночь скулил. Я утром огромную занозу вытащил.
Аленка достала из буфета несколько кусков сахару и протянула Сороке:
— Угости его.
Президент взял сахар, подержал на ладони и отдал Аленке.
— Сама угостишь…
— Когда? — живо спросила она.
— Вот заживет лапа… — сказал Президент.
— Показывай свой чертеж, — сказал отец, отодвигая тарелки.
Аленка убрала со стола, и они склонились над смятым тетрадным листом, который Сорока достал из кармана. Мне хотелось поговорить с Президентом, я обещал Феде спросить насчет лодки, но сейчас толковать с ним бесполезно. Какую-то антенну начертил. И отец втянулся в это дело. Глядит на чертеж, улыбается.
— Послушай, Сорока, — сказал отец, — кончишь школу — поступай в наш институт. В станкостроительный.
Сорока молчит. Аленка смотрит на него.
— У меня другие планы, — наконец отвечает Сорока.
— Какие, если не секрет?
— Я не скажу, — говорит Сорока.
— У тебя способности к технике.
— А если мы установим три усилителя? — спрашивает Сорока.
— Тебе не нравится специальность инженера-станкостроителя?
— Нравится.
— Будешь изобретать новые электронные станки…
— Вас тоже уговорили стать инженером? — спросил Сорока, посмотрев отцу в глаза.
— Я сам выбрал эту профессию… — смутился отец. — И еще ни разу не пожалел.
— Я тоже сам выбрал, — сказал Сорока.
Отец встал и прошелся по комнате. Это признак взволнованности.
— Профессию я сам выбрал, это верно… Но и советами старших не пренебрегал.
— Я не хотел вас обидеть, — сказал Президент.
— Не в этом дело…
Сорока поднялся.
— Я завтра приду.
Он хотел взять чертеж, но отец сказал:
— Оставь.
Сорока переступил порог, посмотрел на Аленку:
— За уху спасибо…
И ушел.
Отец снова прошелся по комнате, взял со стола лист.
— За это сочинение, — сказал он, — я бы с чистой совестью поставил студенту наивысший балл… Он, паршивец, даже не понимает, что сделал…
— У него свои планы, — сказала Аленка.
— Характер — ого-го! — улыбнулся отец. — Из этого парня выйдет толк. Я бы, не задумываясь, взял его в институт.
— Папа, ты никогда не пожалел, что стал инженером? — спросила Аленка.
— Что еще за новости?
— А кто говорил, что в тебе пропадает археолог?
— Одно другому не мешает, — сказал отец. — Академик Павлов писал: «Лучший отдых — это смена форм труда».
— Академик прав, — сказала Аленка. — В порядке отдыха сложи из кирпичей летнюю печь. Мне надоело тут у плиты жариться…
— Мужчин полный дом…
— А что толку? — сказала Аленка.
— Ты просила меня ножи наточить? — спросил я.
— Совсем затупились…
— Так вот, сама будешь точить, — сказал я.
— Дети, не ссорьтесь!
— А тебя, папа, я очень прошу приходить обедать вовремя… Здесь нет газовой плиты, чтобы подогревать.
— Я пошел печь сооружать, — сказал отец.
Аленка сердито гремела тарелками и ложками. И чего разозлилась, спрашивается? Все ей не так да не этак. А может быть, из-за Сороки? Не обращает никакого внимания. И на остров не пригласил. «Отдашь, — говорит, сахар, когда у медвежонка лапа заживет». А когда она заживет? И вообще при чем тут лапа?