Сорока не заметил, как за спиной остановилась комсорг Наташа Ольгина. Некоторое время с интересом наблюдала за его работой, потом стала что-то быстро говорить, но в этот самый момент поднявший от двигателя голову Сорока сделал знак водителю, сидевшему в машине, и тот включил мотор. Наташа вынуждена была замолчать.

Закончив регулировку, Сорока выпрямился, отключил провода приборов и захлопнул крышку капота. «Жигули» рывками стали пятиться со стенда. А в дверь уже заглядывали ожидавшие своей очереди автомобилисты.

— Мы должны с тобой сейчас же засесть за составление доклада — до отчетно-выборного собрания осталось каких-то пять дней. Из райкома комсомола уже три раза звонили… Так что заканчивай все дела — и пошли в красный уголок. Я материалы подготовила.

— Ты даешь! — усмехнулся Сорока. — Я сегодня один. Кто же будет работать?

— А Кузьмин?

— С неделю как в отпуске.

— Я договорюсь с Томиным, и тебя кто-нибудь заменит.

Наташа отступила к верстаку, пропуская на стенд очередную машину. Сорока, встав напротив дверей, показывал, как нужно заезжать. Водитель кивал, старательно вертел руль, но его почему-то все время вело в правую сторону. Когда «Москвич» наконец встал на место, Сорока повернулся к Наташе и коротко бросил:

— После смены.

Девушка всплеснула руками и возмущенно затрещала, но Сорока включил рубильник, и рубчатые металлические барабаны, на которых стояли колеса машины, со скрежетом стали вращаться.

— Тормоз! — крикнул Сорока.

Водитель нажал на педаль, и на светящемся табло прибора заметались зеленые пунктирные всплески.

— С тобой разве договоришься! — обиженно сказала Наташа и стремительно выпорхнула из помещения. Однако через секунду в проеме двери снова показалась ее голова. — У нас незаменимых нет!.. — крикнула она. — Буду ждать в красном уголке…

Не успел он обслужить «Москвич», как его позвали к начальнику производства.

«Чертовка, уже пожаловалась! — с досадой подумал он, вытирая ветошью руки. — Почти неделя до собрания, а она горячку порет…»

Однако Тимур Ильич пригласил его в свой светлый, отделанный деревом кабинет совсем для другого разговора. Он сидел на краешке полированного письменного стола и коротко бросал в телефонную трубку:

— Мы лобовые стекла для «Жигулей» не изготавливаем. Мы получаем их со склада, товарищ… А на складе пусто. Конечно, ждем! Вот так, ясно? Все. Пока.

Невысокого роста, с короткой стрижкой, в черном кожаном пиджаке, Томин выглядел молодо, хотя в светлых волосах и достаточно седины. Был он очень подвижным, минуты не мог посидеть спокойно: то встанет из-за стола и пройдется по просторному кабинету, то с бумагами в руках пристроится у окна, то, вот как сейчас, усядется на край стола. Казалось, он боится своего кресла, будто оно болотная кочка, которая может засосать, не отпустить. Да и в кабинете-то Томин старался поменьше бывать: выскакивал в производственный отдел или бухгалтерию, его можно было увидеть в цехах, на территории, где он давал указания мастерам и бригадирам. В узком длинном коридоре его ловили клиенты и просили подписать какие-то накладные, наряды на запчасти. Он выхватывал шариковую ручку, быстро взглядывал на текст и тут же подписывал.

Вскочив со стола, Томин целеустремленно направился к Сороке, но, не доходя на один шаг, круто свернул и, обогнув длинный, застланный зеленым сукном стол — такие стоят во всех кабинетах, — вновь очутился у негромко задребезжавшего телефона.

— Да? Я слушаю. Здравствуйте. ТО-1? Можно. В порядке очереди. Позвоните в регистратуру, вас запишут. Профессор? У нас одна очередь и для профессоров и для рабочих. Для академиков — тоже. Все. Пока.

Положив трубку, посмотрел на Сороку, неподвижно стоявшего у двери.

— Ты ученых без очереди обслуживаешь? — спросил он.

В другой бы раз Сорока и ответил на шутку начальника, Тимур Ильич ему нравился, но сейчас на стенде стоит машина, а на очереди еще четыре… А он, единственный в смене электрик, торчит в кабинете и слушает стереотипные телефонные разговоры.

— У меня там люди, — суховато сказал он. — Ждут.

Бросив на него быстрый взгляд, Томин уселся в кресло, но тут же вскочил, будто обжегся. Обойдя вокруг стола, снова остановился напротив Сороки.

Он был намного ниже, и ему пришлось задрать голову, чтобы посмотреть тому в лицо. И взгляд у него был вопросительный, будто начальник и не вызывал Сороку, а тот сам пришел к нему.

— Думаешь, я вызвал тебя, чтобы полюбоваться на твои красивые глаза?

Сорока пожал плечами, — мол, к чему лишние слова? Тимур Ильич подошел к подоконнику, пристроился на нем. Задумчиво глядя на Сороку, забарабанил пальцами по стеклу.

— Дело вот в чем: я назначаю тебя старшим смены на поток, невыразительным голосом сказал он. — Приказ подписан. Надеюсь, ты справишься. Не боги горшки… Вопросы будут? Нет? Все тогда. Пока.

Сорока вытаращил на него глаза: он никак не ожидал такого оборота. Выходит, под его начало попадут все автослесари, мотористы… По сути дела, старший смены — помощник мастера, второе лицо в потоке. А когда мастер отсутствует, заменяет его. К старшему смены обращаются все: и рабочие и клиенты. И он отвечает за качество работ и выполнение плана.

— В цехе есть ребята куда опытнее меня, — попробовал возразить он. — И стаж у них! А я тут без году неделя.

— Испугался, Сорокин? — с усмешкой посмотрел на него Томин. — Простым-то слесарем оно, конечно, проще…

Это задело Сороку. В трусости его еще никто не упрекал.

— Когда заступать? — помрачнев, спросил он.

— Это другой разговор, — заулыбался Тимур Ильич. — А то я уже засомневался в тебе. Может, думаю, Кузьмин перехвалил тебя?

«Вон оно в чем дело? — подумал он. — Володина работа…» Мелькнула мысль, не захотел ли тот избавиться от него, но тут же отогнал эту недостойную мысль: Кузьмин не из тех, кто будет в кошки-мышки играть.

— Ты что, недоволен? — весело прищурился на него Томин.

— Прыгаю от радости, — пробурчал Сорока.

Повернулся, чтобы выйти, но начальник остановил.

— В этой смене Борис Садовский, Лунев и Гайдышев… Я скажу мастеру, чтобы их перевели в другую смену.

— Зачем? — сказал Сорока. — Пусть работают, как работали.

— Не нравится мне эта компания, — продолжал Тимур Ильич, наблюдая за Сорокой. — Но дело знают. И потом опытные автослесари на дороге не валяются. А на тебя у них зуб. Я этих ребят знаю… Начнут палки в колеса вставлять — сразу ко мне…

— А это еще зачем? — удивился Сорока.

— Думаешь, сам справишься?

— Стоит ли тогда меня назначать старшим смены?

Томин подошел к нему, крепко пожал руку.

— Желаю успеха! — коротко сказал он.

Как восприняли его назначение старшим смены Длинный Боб и его дружки, Сорока не знал, да, признаться, не очень это его и интересовало. Он был на станции не новичком, со многими ребятами нашел общий язык, а это в какой-то мере сдерживало Боба и его дружков: они не были уверены, что теперь их поддержат. Как бы там ни было, они работали, обращались к Сороке только по делу и старались не задираться, хотя по их виду не скажешь, что им пришлось по вкусу его повышение. Да иначе и быть не могло.

Главным образом на потоке занимались очередным техническим обслуживанием автомобилей: крепежом, сменой масла, смазкой, регулировкой клапанов, проверкой на сходимость колес, балансировкой скатов. В общем, профилактикой.

Быпали, конечно, и сложные случаи, когда вокруг одной машины собирались почти все слесари и гадали: что с ней? Мастер начинал нервничать, торопить, потому что очередь застопоривалась, но Сорока не отпускал машину с подъемника, пока не находили неисправность.

Длинный Боб, Леонид Гайдышев и Миша Лунь всегда работали в одной смене. Они занимались крепежом, смазкой, регулировкой моторов. С ними работал и Василий Билибин. Он считался лучшим специалистом по наладке моторов. Вася открывал капот, просил включить зажигание и, наклонив большую, коротко остриженную голову и чуть прикрыв глаза, с минуту внимательно слушал двигатель — так врач слушает сердце больного, — затем захлопывал капот и коротко бросал:

— Как часы.

— И все? — удивлялся разочарованный автолюбитель который надеялся, что моторист будет что-то регулировать, подтягивать, подкручивать…

— Следующий! — лениво бросал через плечо Вася. За смену ему надоедало объяснять каждому, что мотор в полном порядке и трогать его нет никакой необходимости.

Наверное, поэтому Васе Билибину автолюбители не совали в замасленную руку рубли. Правда, он в отличие от Гайдышева был равнодушен к этому. Если ему давали, небрежно совал в карман спецовки, но сам никогда не напрашивался. Поработав год здесь, Сорока стал терпимее относиться к этому неизбежному злу. Если работникам станции и говорили на общих собраниях, что брать у клиентов чаевые недостойно звания рабочего человека, то автолюбителям никто этого не говорил. Поэтому они, когда находили нужным, совали слесарям рубли, трешки. И Вася Билибин, когда Сорока заговорил с ним на эту тему, заявил, что отказаться бывает просто невозможно: человека обидишь.

Длинный Боб, встретившись с Сорокой после отпуска, первым подошел и о чем-то заговорил. А когда Сороку назначили старшим смены, с обычной своей вежливой улыбкой поздравил, хотя вряд ли ему это назначение пришлось по вкусу. Раньше Садовский был старшим смены, а как вернулся из отпуска, его перевели на регулировку сходимости колес. Эту работу, как правило, выполняли очень квалифицнрованные автослесари.

Когда Боб преувеличенно горячо стал его поздравлять, Сорока, глядя ему в глаза, подумал: «Не вздумай протягивать свою грязную лапу — я тебе руки не подам!..» Садовский, наверное, понял, руки не протянул…

Ни он, Сорока, ни Длинный Боб даже словом не обмолвились о том, что произошло на Островитинском озере. Пока все было как и прежде.

Как-то на станцию за час до конца смены приехал Глеб. Как ни в чем не бывало подошел к Сороке, широко улыбаясь, протянул руку. Округлое лицо так и светилось радушием.

— Что вы там, братцы-кролики, с Ниной Войковой на озере сделали? спросил он. — Не узнать девицу: Боба к черту послала, со мной не разговаривает… Не ты ли, случайно, на ней жениться собираешься?

— Не я, — усмехнулся Сорока. Он впервые услышал, что у Нины фамилия Войкова.

— Черт дернул нас на это озеро завернуть, — продолжал Глеб. — Нинкина идея… А мы, два остолопа, послушались! Как оно называется, это треклятое озеро? Остро…

— Островитинское, — сказал Сорока.

— И близнецы потом как белены объелись — в один голос завели волынку: мол, хотим домой, к папе и маме… В общем, из Москвы быстренько вернулись в Питер… А как у вас закончился отпуск?

— Ты знаешь, на редкость удачно, — не скрывая иронии, ответил Сорока. — Вы были для нас ложкой дегтя в бочке меда.

Глеб не нашелся что ответить и стал шарить по многочисленным карманам своей пижонской куртки, отыскивая наряд.

— Ерунда у меня получается, — деловитым тоном заговорил он. — На скорости сто километров начинается вибрация. Сначала маленько, потом все больше. Такое ощущение, что вот-вот машина на куски развалится. Трясется руль, рычаги, сиденья…

— Надо колеса балансировать, — сказал Сорока. — Сколько твоя прошла?

— Тысяч тридцать.

— Протектор стерся, нарушилась балансировка. Снимай скаты по одному и тащи в цех.

— Я? — удивился Глеб. — Уволь, пожалуйста, начальник!

Сорока взглянул на часы и сказал:

— Слесарь освободится через полчаса, тогда и займемся тобой.

Глеб что-то пробормотал себе под нос и исчез. А немного погодя Гайдышев, оставив на подъемнике машину, которую шприцевал, куда-то ушел. Появился он через несколько минут, катя перед собой по бетонному полу скат.

— Гайдышев, — остановил его Сорока. — Закончи профилактику машины, потом займешься балансировкой колес. Ленька блеснул на него из-под натянутого на лоб берета колючими глазами, но ничего не сказал: подкатил скат к балансировочному диску и стал его там закреплять. Миша Лунь бросил на Сороку насмешливый взгляд, ожидая, что будет дальше.

Сорока подошел к Гайдышеву. Тот уже закрепил колесо на диске и включил пуск. Скат бешено завращался, а на приборе далеко вправо отклонилась стрелка. Сорока выключил пульт.

И вот они стоят один напротив другого. Нахально глядя Сороке в глаза, Ленька снова нажал на кнопку. Сорока невозмутимо выключил.

— Не лезь в бутылку, Сорокин, — негромко произнес Гайдышев. — Это мой дружок. И он спешит. Могу я его выручить?

— Не в рабочее время, — отрезал Сорока. — У тебя машина на подъемнике. Совесть надо иметь.

— Не свалится, — сказал Гайдышев. — До чего дошло: приятелю помочь нельзя!

— Армейские порядочки! — ввернул Миша Лунь. Однако голос его прозвучал вполне миролюбиво. Миша старался теперь не задираться с Сорокой. Вот и сейчас вмешался лишь потому, что Ленька рядом. Дескать, ребята, я с вами. Чувствовалось, Миша тяготился своей зависимостью от дружков, что не укрылось от Сороки.

Сорока не уступил бы Гайдышеву, но одно дело, когда ты выступаешь от собственного имени и защищаешь свою личную точку зрения, а тут ты — старший смены. Не бог весть какое серьезное нарушение совершил Ленька. И вряд ли остальные рабочие будут на стороне Сороки. Многие поступают так же, как Гайдышев. Правда, стараются это сделать незаметно, во время перекура или обеда. Другой раз отпрашиваются на полчаса — мол, потом задержусь и отработаю.

Скрепя сердце Сорока решил уступить. Сегодня не тот случай, когда можно всерьез, как говорится, скрестить шпаги. Не стоит обострять отношения со слесарями в цехе. А на них уже многие посматривают. Делают вид, что заняты работой, а у самих ушки на макушке.

— Ступицы смазал? — кивнул Сорока на висевшую в воздухе машину.

Ленька, ожидавший скандала, растерялся.

— Правую переднюю не трогал, — помедлив, ответил он.

— Крепеж закончил? — наступал Сорока.

— Крышку картера надо подтянуть… и это…

— Что?

— Маятник слабовато затянут.

— Я закончу твою работу, — сказал Сорока, направляясь к подъемнику.

Гайдышев проводил его взглядом, потом повернулся к приятелю. И лицо у него было озадаченное. Миша Лунь подмигнул, — мол, наша взяла! — и, шлепая ладонями по протектору, стал все сильнее вращать переднее колесо машины.

Длинный Боб, внимательно наблюдавший за этой сценой из облицованной плиткой траншеи, где он проверял сходимость колес, кивнул Леньке — дескать, подойди!

Установив на обод свинцовые грузики, Гайдышев вытер руки о штанины, вразвалку подошел к Садовскому.

— Глеб мог бы и подождать, — негромко сказать тот. — Зачем по пустякам обостряешь отношения?

— Хочешь, чтобы он нам сел на шею и погонял? — огрызнулся тот.

— Не сядет… — сказал Борис. — Не допустим мы такого, дорогой Леня, можешь мне поверить!

— Я думал, он как танк попрет на меня…

— Я давно вам говорил, что он не дурак, — сказал Длинный Боб. — С ним надо ухо держать востро. А ты лезешь на рожон!

— Зато ты всегда в сторонке отмалчиваешься, — упрекнул Ленька.

— А со стороны-то, друг мой Гайдышев, всегда виднее…

Уже после смены, когда они помылись и переоделись, Вася Билибин — они вместе вышли из проходной — сказал:

— Я думал, ты поставишь Гайдышева на место…

— А ты бы меня поддержал? — взглянул на него Сорока.

— Поддержал! — хмыкнул Вася. — Случается, и ко мне заглядывают дружки-приятели… Ведь не откажешь? — Он с хитринкой в глазах взглянул на Сороку: — А мне разрешил бы знакомого без очереди обслужить?

— Тебе бы — нет, — честно ответил Сорока.

— Ну вот видишь!

— Ты и не стал бы просить меня об этом, — продолжал Сорока.

— Пожалуй, ты прав, — подумав, согласился Вася.

— А вообще, мне трудно с ними воевать, — сказал Сорока. — Я еще не знаю, поддержат ли меня ребята.

— Электриком-то небось было спокойнее? — усмехнулся Билибин.

— На теплой печи еще спокойнее.

— Не лежал… — протянул Вася. — Я ведь ленинградец, в деревне не жил.

— На русской печке — рай, — улыбнулся Сорока. — Представляешь, зима, за окном вьюга-метель, деревья скрипят, а ты лежишь на овчине и слушаешь, как завывает в дымоходе… Пахнет нащепанной лучиной и луком. И еще горячим кирпичом.

— Дед жил в деревне, под Чудовом. Но мне так и не довелось побывать в его доме. В войну вся деревня сгорела… Ну ладно, хватит про печь. — Вася посерьезнел, вздохнул. — Ребята на станции не любят Гайдышева и Длинного Боба, но никто не хочет с ними связываться — можно ведь получить к по рогам! А потом Садовский — широкий парень. Никогда не жмется, дает в долг, приглашает ребят в ресторан, угощает коньяком…

— Одним словом, покупает, — заключил Сорока.

— А ты только права качаешь, бьешь на одну сознательность!

— Предлагаешь и мне с зарплаты пригласить их куда-нибудь и накачать коньяком?

— У тебя денег не хватит, — коротко рассмеялся Вася. Ему было трудно представить такое.

— А ребята не задумываются, почему у этих деляг денег куры не клюют? — посмотрел на него Сорока. — Угощают-то они на ворованное!

— Не пойман — не вор, — хмыкнул Вася, произнося популярную в цехе фразу.

— Сколько веревочка ни вейся… — сказал Сорока. — Попадутся они, Вася.

— Они тоже не лыком шиты, — усомнился в его словах Билибин и вздохнул. У него была такая привычка — ни с того ни с сего иногда тяжко так вздыхать.

— Ребята и то удивляются, говорят: что тебе, больше всех надо? Или перед начальством выслуживаешься?

— Ты ведь так не думаешь?

— Ну а все-таки, почему ты такой?

— Какой?

— Ну, до всего тебе есть дело. Теребилов побольше тебя начальник, а он ничего не замечает… Плавает по цеху, как корабль, и все им довольны. План выполняется, премиальные идут, чего еще надо? А то, что ребята подхалтуривают, — и бог с ними! Они же не у государства берут, а у частника.

— А где же такие понятия, как рабочая честь? Наконец, обыкновенная совесть? Ты думаешь, они домой придут н станут сразу хорошими, честными? И этот слюнтяй Миша тянется за ними! А на них глядя и другие начинают хапать и халтурить. Им, мол, можно, а нам нельзя? Ты послушай, что в городе про нас, ремонтников, говорят: гайку даром никто не завернет! Бряк-стук — гони руп. Стук-бряк — давай трояк!

— Это ты перехватил, — возразил Вася.

— Такие, как Гайдышев, дают повод так о нас думать. Помнишь эту комедию с масленками?

— Масленки — это мелочь! — сказал Билибин. — Они почище дела обделывают…

— Какие дела? — как можно равнодушнее спросил Сорока, но Вася не клюнул на эту удочку.

— Капать даже на них я не собираюсь, — заявил он. — Присмотрись повнимательнее, как они делают на потоке профилактику гарантийных «Жигулей».

— А тебе безразлично? — покосился на него Сорока. — Пусть рядом жульничают, а я ничего не вижу, ничего не слышу.

— У меня, видно, другой характер, — нехотя ответил Билибин. — Меня как-то мало это волнует.

— Не верю, — сказал Сорока.

— Плюнь ты на них, Тимофей, — вяло посоветовал Вася. — Они же скользкие, как угри, все одно выскользнут.

— И все-таки ты мне поможешь их прижать к стенке, — сказал Сорока. — Иначе и ты…

— Послушай, не порти мне настроение, — кисло улыбнулся Вася. — У меня сегодня свидание…

— У всех свидание! — рассмеялся Сорока.

На автобусной остановке они распрощались: Билибину нужно было на проспект Смирнова, а Сороке — к Кировскому мосту, в Институт культуры имени Крупской. Он уже неделю не видел Алену и надеялся еще застать ее там.

Через трамвайные рельсы резко проскочили «Жигули» и остановились. Боковое стекло опустилось, и показалась голова Бориса Садовского.

— Нам, по-моему, в одну сторону, — сказал он Сороке, ожидавшему свой автобус. — Садись, подвезу!

— Предпочитаю общественный транспорт, — отказался Сорока и подумал, что это у него не очень-то умно получилось.

— Салют! — улыбнулся Борис и укатил.

Поднимаясь в автобус, Сорока подумал, что Длинный Боб распоряжается машинами друзей, как своей собственностью: то прикатит на работу на светло-зеленых «Жигулях» мастера спорта Борисова, то разъезжает на машине Миши Луня, то, как сегодня эксплуатирует «Жигули» Глеба.

С двумя пересадками он доехал до своей остановки, сошел у Марсова поля. Было около восьми вечера. В Ленинграде октябрь почти всегда солнечный, теплый. Желто-красная листва на уличных деревьях еще держится. С подернутой мелкой рябью Невы веяло прохладой. Если дни были яркие, солнечные, то вечера и ночи — пронзительно холодные.

В этот год многие улицы города были в лесах, а изрытые дороги перекрыты из-за ремонта. Автобусы совершали какие-то немыслимые рейсы, которые менялись иногда каждый день.

Сорока вышел к зданию института.

Можно было бы сразу зайти в вестибюль, но он почему-то стеснялся появляться в этом девичьем царстве. В институт в основном поступали девушки. Были, конечно, и парни, но очень мало. Алена как-то в шутку сказала, что они в каждой группе на вес золота…

Перейдя улицу, Сорока уселся на каменный парапет и стал смотреть на непрерывно хлопающую дверь. Некоторые девушки, выскочив на тротуар, озирались по сторонам, очевидно разыскивая глазами встречающих, и только потом начинали застегивать пуговицы на пальто и плащах. На приличном расстоянии от парадной, в ряд, прижавшись одна к другой, стояло несколько машин. Судя по тому, что в них маячили за рулем водители, это были встречающие. Только моторизованные. А пешие прогуливались по набережной, рассеянно посматривали на Неву, на проносящиеся мимо машины. И какой бы у них ни был томно-рассеянный вид, внимательный наблюдатель обязательно заметил бы, что они кого-то поджидают.

Алена все еще не выходила. Уже пять или шесть парней с обычными, надо сказать, не очень-то умными улыбками влюбленных встретили своих подружек, двое «Жигулей» с ревом унеслись в сторону Литейного моста, а Сорока все еще сидел на холодном камне и смотрел на дверь.

Увидев наконец знакомую фигуру в светлом плаще, он вскочил с парапета. Наверное, н на его лице тоже заиграла стереотипная глуповатая улыбка, он уже хотел было поднять руку и помахать девушке, как вдруг стоящие метрах в пятидесяти от здания «Жигули» цвета слоновой кости с громким рычанием задом подкатили прямо к парадной и остановились перед Аленой, загородив ее от Сороки. Распахнулась дверца, девушка, секунду поколебавшись, пригнулась и нырнула в машину. Так же лихо «Жигули» рванули с места, на этот раз взревев по-медвежьи, и пронеслись мимо. Он лишь успел заметить повернутую к водителю голову Алены и смеющееся красивое лицо Длинного Боба — он смотрел на него, Сороку, и даже, как показалось тому, весело подмигнул.

Институтские двери глухо хлопали. Слышался смех, оживленные девичьи голоса.