Глава двенадцатая
— Вот вы — работник станции, ни разу не обслуживали «Жигули» ЛЕЧ двадцать три шестьдесят восемь? — спрашивал следователь.
— Не помню, — отвечал Сорока. — Много машин прошло через мои руки.
— Этот человек не знаком вам? — Следователь достал из внутреннего кармана любительские права с фотографией и протянул ему.
На Сороку смотрел широколицый человек, сфотографированный в рубашке с отложным воротником. Волосы темные, небольшие глаза и короткая прическа. На вид водителю лет двадцать пять. «Борис Михайлович Борисов», — прочел Сорока.
— Я никогда его не видел, — твердо ответил он. Следователь вздохнул и спрятал права. Они беседовали в кабинете начальника травматологического отделения зеленогорской больницы.
Второй раз приходил сюда к Сороке следователь. Ему уже за сорок, лицо усталое, под глазами мешки. Первый раз он пришел на другой день после аварии. Сорока лежал на койке, обвязанный бинтами, и еще плохо соображал, у него было сотрясение мозга. По правде говоря, он не очень хорошо и помнит, что спрашивал следователь и что он отвечал. Кружилась голова, подташнивало, и все время тянуло в сон. Он даже не помнит, когда следователь ушел.
Теперь Сороке лучше, он уже может ходить. Глядя в лицо следователю, Сорока спросил:
— Вы их задержали?
И сам понял, что сморозил глупость, раз следователь показал права, значит, водитель задержан.
— Он был пьян? — не дожидаясь ответа, снова спросил Сорока.
— Кого вы имеете в виду? — поинтересовался следователь. — Их в машине было пять человек.
— Шесть, — поправил Сорока.
— В «Жигулях» шестеро и не поместятся, — возразил следователь. — А водитель был совершенно трезв.
— Он преступник, — заявил Сорока. Он уже знал, что Саша погиб в этой аварии, и тяжело переживал. — Он в тюрьме?
— Сразу и в тюрьме, — усмехнулся следователь. — Еще надо доказать, что он преступник.
— Что доказывать? — загорячился Сорока. — Он сбил нас и скрылся…
— Во-первых, он не сбил вас, а вы сами, превысив скорость, вылетели с проезжей части на обочину, во-вторых, он и не подумал скрываться, а сразу остановился, оказал вам первую медицинскую помощь и доставил в ближайшую больницу.
— Он? — не поверил Сорока.
— Эксперты из дорожной инспекции, обследовав место происшествия, пришли к заключению, что в аварийной ситуации повинен водитель мотоцикла Александр Дружинин, — бесстрастным голосом сообщил следователь.
— Неправда! — вскричал Сорока. — Водитель «Жигулей» загнал нас в кювет!
И он подробно рассказал, как все произошло. Даже упомянул про белого быка на радиаторе грузовика. Следователь внимательно выслушал, сделал пометки в блокноте, который он держал раскрытым на коленях, потом сказал:
— Это ваша точка зрения, пострадавшего в аварии, а у нас имеются показания водителя «Жигулей», шофера грузовика, других свидетелей… И главное — заключение дорожной экспертизы… Зачем вы пошли перед крутым поворотом на обгон «Жигулей»?
— Другого выхода не было, — ошарашенно ответил Сорока.
— Кто вас просил преследовать «Жигули»? — жестко спросил следователь.
— Они превысили скорость, и мы подумали, что водитель пьян…
— Вы подумали! — покачал головой следователь. — В обязанности общественников не входит преследование нарушителя на трассе, как в детективных фильмах… Вы должны были записать номер машины и немедленно сообщить о нарушителе в ближайший пост ГАИ. А они сами найдут способ, как задержать машину.
— Мы думали… — совсем растерялся Сорока. — Мы не хотели их упустить.
— Без вас бы нашли их и наказали, — сказал следователь и, помолчав, прибавил: — Вот чем оборачивается ваше ковбойство.
— При чем тут ковбой? — возмутился Сорока. — Человек погиб! Саша…
— Я понимаю, это жестоко, — сказал следователь, — но в этой трагедии вы сами виноваты, мальчишки… И вот ваша главная ошибка: раз машина, несмотря на сигналы, не останавливается, спрашивается: какой смысл ее преследовать? У «Жигулей» больше скорость, чем у «Явы», и вся эта погоня смахвает на ребячество, на желание поиграть в «полицейских и воров»… Не надо вам было их догонять, проще повернуть обратно и сообщить на пост ГАИ. У нас есть рация, радары, а вы тут учинили погоню, как в фильме «Безумный, безумный мир».
— Еще раз безумный, — без улыбки поправил Сорока. — Трижды безумный мир.
— Сплошь и рядом недисциплинированные водители не останавливаются по требованию общественных инспекторов, и что же — каждого нужно преследовать? Раз номер записан, значит, не на следующем, так на другом перекрестке нарушитель будет задержан. Все посты радиофицированы.
Уходя, он сказал, чтобы Сорока в следующий вторник в десять утра пришел в отделение милиции. Следователь знал, что Сороку на той неделе выписывают.
Сорока не находил себе места в больнице. Вторую неделю его держат здесь. Сашу несколько дней назад похоронили, он умер на операционном столе, не приходя в сознание. При ударе о дерево у него оказался проломленным череп. Будь у него на голове шлем, он наверняка остался бы жив.
Сорока отделался сравнительно легко: у него было сотрясение мозга, перелом ключицы и вывих плеча.
Саша все рассчитал правильно: вырвался вперед, благополучно проскочил под самым носом у грузовика, но не мог он предвидеть, что за пределами шоссе, которое сулило им смерть, налетит на единственное огромное дерево, которое именно в этом месте заслоном встало на их пути…
Лежа на больничной койке, Сорока мысленно тысячу раз повторил этот последний путь на мотоцикле с Сашей Дружининым, скрупулезно искал ошибку в его действиях, приведших к катастрофе. Искал и не находил. Будь он, Сорока, за рулем мотоцикла, наверное, точно так поступил бы. Сорока умел водить мотоцикл, так же как трактор и автомобиль, но ему было далеко до мастерства Саши, ведь тот был спортсмен-гонщик. Поэтому Сорока и не обратил внимания на тот факт, что Саша с юридической точки зрения нарушил правила движения. Эксперты, измерявшие тормозной путь мотоцикла, установили, что, когда затормозили «Жигули», Саша мог вполне затормозить вслед за ними и не вылезать на левую сторону шоссе для того, чтобы совершить обгон… Это и был единственный Сашин просчет. Конечно, любой мотоциклист затормозил бы и не пошел на обгон, тем более что близко был поворот, из-за которого в любой момент могла выскочить на прямую встречная машина (и она выскочила), но Саша был спортсмен, ему было свойственно рисковать. И его риск был бы оправдан, если бы «Жигули» вдруг не прибавили ходу… Уже потом Сорока прочел объяснение водителя «Жигулей»: тот писал, что он действительно сначала хотел остановиться и даже включил мигалку, но, увидев знак «остановка запрещена» (знак действительно стоит перед кривой), он поехал дальше, чтобы остановиться сразу за поворотом, где запрещающее действие знака кончалось…
Медсестра нашла Сороку в самом дальнем конце коридора, он стоял у окна, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
— Пришли к тебе, — сказала она. — Опять целая орава.
В вестибюле он увидел Алену, Гарика, Сережу. Они натащили всякой всячины: печенья, конфет, яблок и даже лимонов. Зачем ему? Не лезет Сороке кусок в горло.
Он только стал вставать с койки, когда к нему в первый раз пришли Алена, Сережа, Гарик и Владислав Иванович.
В палату разрешили пройти только двоим — Алене и ее отцу. С остальными Сорока перебросился несколькими словами из раскрытого окна палаты.
Сережа первый забил тревогу, не дождавшись Сороки на даче. После дежурства Саша должен был его туда подбросить. Когда же Сорока не появился на второй и на третий день, Сережа помчался на станцию технического обслуживания и там все узнал…
Тогда Сорока лишь коротко сообщил им об аварии. Был он весь в бинтах, и еще болела голова. Владислав Иванович немного поговорил с ним, как мог ободрил и ушел, Алена задержалась подольше. В белом больничном халате, глазастая, незнакомая, она смотрела на Сороку и молчала. Зачем-то взяла его ободранную и измазанную йодом руку и стала слушать пульс.
— Сердце у меня и порядке, — через силу улыбнулся Сорока.
— А что болит?
— Ничего, — ответил он.
— Врешь, Сорока, — упрекнула она. — Я вижу, тебе больно.
Она так и не убрала руку, и он не сделал попытки отнять свою. Он сидел, прислонившись спиной к подушке, она — на койке рядом. В палате были еще больные, и Сорока молчал, хотя ему хотелось ей сказать что-нибудь хорошее.
У Алены были очень грустные глаза. Таких он у нее еще никогда не видел.
— Жалко Сашу, — всхлипнула она. Глаза ее заволокло слезами.
— Послезавтра похороны, сходи, пожалуйста, — попросил Сорока.
Алена кивнула. Он дал ей номер телефона Наташи Ольгиной, та скажет, куда прийти.
Вместе с ребятами он вышел в сквер. Был солнечный день, и выздоравливающие гуляли по тропинкам.
— Как машина? — поинтересовался Сорока, лишь бы что-нибудь сказать.
— Мы на ней к тебе приехали, — ответил Гарик. — Хочешь посмотреть?
Сорока покачал головой.
— Я позвонила в институт и сказала, что ты в больнице, — сообщила Алена. — Они пообещали принять у тебя экзамены, как только выйдешь.
— Я тебе учебники принес, — вспомнил Сережа и протянул тяжелую сумку.
— Потом отдашь, — укоризненно взглянула на брата Алена.
Сорока не привык к такому вниманию, не знал, что сказать, смущался, хотя ему было приятно видеть их, чувствовать их дружбу, внимание.
— В понедельник меня выпишут, — сказал он.
— Мы приедем за тобой, — пообещал Гарик.
— Не надо, — отказался Сорока. — Эта волынка может весь день тянуться… Встретимся вечером на даче.
— Мне папа пообещал купить мотоцикл, — похвастался Сережа. — Как только получу права. Ты меня будешь учить?
Алена, заметив, как по лицу Сороки пробежала тень, подтолкнула брата в спину.
— Ты чего? — удивился тот.
— Конечно, — улыбнулся Сереже Сорока. — У тебя получится.
Больных стали звать на обед. Сорока проводил друзей до ворот, посмотрел, как они забрались в «Запорожец», помахал рукой. Возвращаясь в палату, он подумал, что надо было как-то по-другому вести себя с ребятами. Были моменты, когда и сказать было нечего. Не привык он чувствовать себя больным, несчастненьким… Да еще этот дурацкий халат, стоптанные шлепанцы.
В палате он положил сумку с гостинцами и учебниками на тумбочку, присел на койку и задумался: экзамены надо срочно сдать, иначе он подведет ребят, в конце этого месяца они едут в Островитино…
— Сорокин, ты почему не в столовой? — Пожилая медсестра загородила собой проем двери. — Иди обедай, а потом снова принимай гостей…
Поковырявшись ложкой в жидком супе с лапшой и с трудом проглотив котлету, он поспешно спустился вниз — там ждали его Ольга Васильевна Татаринова и ее двоюродная сестра, Мария Ильинична. В руках у них объемистая сумка с гостинцами…
Сорока пристально смотрел на него. Он такой же, как и на фотографии, только прическу изменил: на снимке коротко подстриженные волосы спускаются на глаза, скрывая широкий лоб, а сейчас они длиннее и зачесаны набок. Человек, сидящий напротив него, спокойно выдержал взгляд, улыбнулся и сказал:
— Мы никогда не встречались.
Это верно, Сорока тоже никогда его не видел.
— Вы — автомобилист и ни разу не приезжали на станцию технического обслуживания? — задал вопрос следователь.
— Я — гонщик, — пояснил Борисов. — У нас в мотоклубе свои ремонтные мастерские.
— А вы знаете этого человека? — спросил следователь.
— Не знаю, — ответил Сорока.
Следователь поочередно их спрашивал и что-то записывал в протокол. Борисов отвечал, хотя и спокойно, чувствовалось, что слова свои взвешивал. Да, он не остановился по требованию общественников… Скорость превысил, он не отрицает. Почему не остановился? Потому что спешил, их ждали гости на даче в Зеленогорске, а потом товарищ следователь и сам, очевидно, знает, какие настырные эти ребята — общественники: остановят и полчаса будут мурыжить… Если бы был с ними инспектор ГАИ, он бы без звука остановился.
— Потерпевший утверждает, что вы специально подстроили аварию, сказал следователь.
— Только в детективных фильмах такое бывает, — рассмеялся Борисов. Может быть, потерпевший докажет, что я был в сговоре с шофером грузовика, который вымахнул из-за поворота, когда они, нарушив правила, пошли на обгон?
— Если бы вы остановились, ничего бы не было, — заметил следователь.
— Я включил указатель поворота и хотел остановиться, — продолжал Борисов, — но, увидев знак, запрещающий остановку, поехал дальше… А мотоциклист должен был соображать, что делать, тем более он общественник и на обгон ему идти не следовало, знак ведь был: обгон запрещен!
— Вы видели, что мы пошли на обгон, и могли бы принять вправо, но вы не уступили дорогу, — сказал Сорока.
— Я вас на этом участке не видел, — ответил Борисов. — Во-первых, там кривая, во-вторых, в машине было много народу, что затрудняло задний обзор.
— Сколько вас было в машине? — спросил следователь.
— Пятеро, — ответил Борисов.
— Вас было шесть человек, — возразил Сорока. — Двое впереди и четыре сзади.
— Вы ошиблись, — сказал Борисов. — Пятеро.
Нет, не мог он ошибиться! Сзади сидели две девушки и два парня… Хотя какое это имеет значение? Борисов высадил всех на шоссе, а его и Сашу погрузил в машину и доставил в больницу.
— Так сколько все же было людей в машине? — перевел взгляд следователь с Сороки на него.
— Я вам сказал: пятеро, — спокойно ответил Борисов.
Сорока промолчал. Головы парней и девушек то маячили в заднем окне, то пропадали. Может, и впрямь он ошибся?
Очная ставка в кабинете старшего следователя ничего не изменила. Сорока не смог доказать, что авария была преднамеренной. Борисова он не знал, а тот его. Фамилии девушек и двух парней, что были в машине, тоже ни о чем не говорили их Сорока тоже не знал.
И потом они ведь пассажиры, следователь с ними разговаривал, не все даже толком поняли, что произошло. Показания они дали. Сорока прочел протокол.
Борисов держался в кабинете следователя уверенно, как человек, не чувствующий за собой никакой вины. Он даже поинтересовался: когда права вернут? Следователь ответил, что это дело госавтоинспекции.
Они вместе вышли из кабинета, в дверях Борисов пропустил Сороку вперед. Молча вышли на улицу. Борисов подошел к салатным «Жигулям», тем самым, распахнул дверцу и оглянулся на Сороку.
— Хотите, подброшу? — «Или он действительно не виноват, или циник, каких поискать», подумал Сорока, хромая к машине. У него оказалась поврежденной коленная чашечка. Правда, хирург сказал, что ничего опасного, скоро пройдет.
Сорока подошел к нему, впился в глаза, будто там, в глубине его темных зрачков, спряталась правда.
— Ты убил Дружинина, — тихо сказал он, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить его за горло.
Ни один мускул не дрогнул на лице Борисова. Отвернувшись, он нырнул в машину и, взявшись за ручку двери, сказал:
— Я много раз попадал в аварии… — Он отпустил дверцу и засучил рукав. Вся рука от локтевого сустава до предплечья была в красноватых шрамах с точечками скобок. — Это последняя травма… И всякий раз я обвинял кого угодно: механика, трассу, машину, только не себя… А виноват всегда на поверку оказывался я сам… Поверьте, виноват в аварии только водитель мотоцикла.
Захлопнул дверцу, включил мотор и сразу резко взял с места.
Прямо из милиции Сорока поехал за город на кладбище. Наташа Ольгина она тоже наведалась в больницу — подробно объяснила, как найти могилу. И вот он, свежий холмик, заваленный траурными венками и живыми цветами. Цветы уже поблекли, съежились. Сюда он положил и свой букет в целлофановой обертке. Здесь все казалось безжизненным, мертвым: и деревья, и покрашенные преимущественно в голубой цвет ограды, и даже ровные узкие тропинки, пересекающие кладбище во всех направлениях.
Неподалеку двое рабочих копали могилу. Скрежет лопат о твердую землю раздражал его. На соседнюю могилу опустились две синицы и стали подбирать щедро рассыпанные крошки и крупу на самодельном фанерном столике. Детдомовская сторожиха еще в детстве говорила Сороке, что люди, поминая усопших, нарочно крошат на кладбище хлеб, яички, рассыпают крупу, чтобы их клевали птицы. Дело в том, объяснила она, что душа умершего человека вселяется в божью птичку и прилетает на свою могилку поклевать корма… Он и тогда не поверил этому, но сам обычай ему нравился. Слишком уж на кладбище угрюмо и мрачно, пусть хоть птицы вносят какое-то оживление…
Рабочие уселись на соседний могильный холм, закурили. Лопаты с прилипшими к ним комьями желтой земли были прислонены к остроконечной ограде.
— Дружок, что ли? — добродушно спросил у Сороки один из них. Сорока кивнул, повернулся и поплелся к кладбищенским порогам, возле которых на низких скамейках сидели несколько старушек в черном.
Почувствовав слабость, он остановился у ворот, голова немного кружилась. Мимо прошли рабочие с лопатами на плече. Лица их раскраснелись, они весело о чем-то разговаривали. Сорока повернулся и снова подошел к могиле Саши Дружинина. Теперь никого рядом не было, даже птицы улетели. Присев на шаткую скамейку, приткнувшуюся к березе, возле которой зеленел могильный холм без ограды, Сорока глубоко задумался.
Надо честно признать, что Борисов не похож на негодяя, который на потеху публике подстроил так, что мотоцикл выскочил на обочину… Хотя если бы захотел это сделать, то смог бы. Гонщик, наверное, мастер спорта… Все было так и вместе с тем совсем не так. Сорока чувствовал во всей этой трагедии чью-то злую волю, но ни доказать, ни сделать ничего не мог. Следователь сегодня ему прямо сказал: эксперты окончательно установили, что в аварии виноват сам Саша, не надо было ему выходить перед кривой на обгон. Это самая примитивная истина, известная любому водителю, а Саше тем более, раз он спортсмен.
И вот сейчас, у могилы друга, Сорока в ярости стискивал ободранные кулаки, вспоминая смеющиеся лица парней и девушек, глядевших на них через заднее окно: они знали, что сейчас будет потеха, и приготовились, как в цирке, смотреть на захватывающий номер… Возможно, никто из них не предполагал, чем все это кончится. Сорока даже допускал мысль, что Борисов просто хотел припугнуть их, посмотреть, как они отступятся, перестанут гнаться за ним… В конце концов, он мог внезапно затормозить перед мотоциклом, когда Саша вплотную приближался к машине на огромной скорости. Стоило шоферу «Жигулей» чуть-чуть нажать на тормоз — и они бы ударились в бампер машины. Не сделал же этого Борисов? Значит, он не ставил перед собой цель рассправиться с ними? И потом разве можно все так точно рассчитать? Ну, хорошо, допустим, водитель «Жигулей» действовал хладнокровно и расчетливо, но как мог он предусмотреть поведение Саши Дружинина? Тот мог и не пойти на обгон — остановиться на обочине… Эх, Саша, Саша, остановись ты — и ничего бы не было!..
И еще об одном говорил следователь: если бы водитель чувствовал себя виноватым, обязательно бы удрал. А «Жигули» остановились и оперативно доставили их обоих в больницу. Так не поступают преступники, уж он-то знает их психологию! Совершив наезд, они стремятся убежать, запутать свои следы, затаиться…
— Но ведь наезда-то не было! — возражал Сорока.
— Значит, не было и преступления, — резюмировал следователь. — Несчастный случай.
Услышав тихие шаги, он поднял голову: по кладбищенской тропинке к могиле шла Наташа Ольгина. Она была во всем черном, голова низко опущена, в руке зажат букет оранжевых гладиолусов. Лицо у девушки бледное, глаза неестественно блестят.
Сорока поднялся со скамейки, незаметно отступил за березу. И, не оглядываясь, зашагал прочь. Он знал, что прощаться с погибшим другом лучше всего один на один.
В этот же день вечером он приехал на электричке в Комарово. С залива дул влажный ветер, деревья шумели, роняя иголки, сухие сучки. В ветвях застрял залетевший невесть откуда тополиный пух. Над раскачивающимися вершинами проносились серые клочковатые облака. Где-то глухо громыхнуло то ли далекий гром, то ли пролетел реактивный самолет. Люди, сошедшие с электрички, зябко поеживались, приходя по перрону. Электричка ушла, а прошлогодние листья, схоронившиеся между шпалами, задвигались, зашуршали, будто собрались вдогонку за поездом, — но, видно, силенок не хватило взлететь: снова затихли, успокоились.
На даче он застал лишь Владислава Ивановича. Он сообщил, что ребята поехали на «Запорожце» в больницу, за ним, за Сорокой. Вокруг дачи деревья шумели особенно протяжно, с какой-то тоскливой однообразностью. Дед тщательно обнюхивал Сороку, морщил черный нос от резкого больничного запаха, лизнул лоб, залепленный белым пластырем. Повязку Сорока попросил снять.
Владислав Иванович был человек деликатный и вопросов не задавал, но Сорока видел, что он бросает на него любопытные взгляды, дожидаясь, когда тот расскажет, чем кончилось дело.
Большаков был в трикотажных брюках, светлой куртке с капюшоном. Небритые щеки у него впалые, у глаз залегли мелкие морщинки. Вышел погулять, а из кармана торчит математический справочник. Дед отошел от Сороки и со вздохом улегся у ног хозяина.
Сорока не спеша, подробно рассказал о беседе в кабинете следователя. Не упомянул лишь о коротком разговоре с Борисовым у машины. Кстати, почему он разъезжает по городу без прав?..
Они сидели в беседке, и над их головами шумели сосны. Еще не было и восьми часов, а уже стало сумрачно. Разреженные клочковатые облака пролетели, и теперь с залива надвигались плотные дождевые. Когда ветер утихал и деревья переставали шуметь, становилось слышно, как на железную крышу дома с тихим шорохом просыпаются сосновые иголки.
— Я, пожалуй, верну в милицию удостоверение дружинника, — сказал Сорока.
— Напрасно, — ответил Владислав Иванович. — Зачем же сердиться ма милицию? Следователь хотел тебе помочь, но…
— И вы мне не верите? — сбоку взглянул на него Сорока.
— Верю, — сказал Владислав Иванович. — Верю, что и такое могло случиться… Но не всегда то, в чем мы глубоко убеждены, является объективной истиной. Обстоятельства сложились так, что все факты против тебя. И тут ничего не поделаешь. Будь ты на месте экспортов, ты поступил бы так же. Они ведь тоже учитывали, что вы выехали не на прогулку, а на дежурство, чтобы помочь этой самой милиции.
— Так сколько же истин существует на свете?
— Один мудрец сказал, что истина открыта для всех, но никто еще полностью ею не овладел и много еще осталось поработать будущим поколениям. — Владислав Иванович улыбнулся. — Приведу тебе еще слова Конфуция: «Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, размышление, второй, самый легкий, — подражание, третий, самый горький, опыт». Так вот ты, насколько я тебя знаю, избрал самый сложный и трудный путь.
— Слабое утешение, — усмехнулся Сорока.
— Я тебя не утешаю… Кстати, ты в этом не нуждаешься.
— Я чувствую и себя виноватым в его смерти, — помолчав, сказал Сорока. — Если бы я велел ему прекратить погоню, он бы меня послушался. Почему я его не остановил и не сказал, чтобы он застегнул ремешок шлема? Врач заявил: если бы шлем не слетел с его головы, он был бы жив.
— Не кори себя, — мягко сказал Владислав Иванович. — Ты никогда бы не прекратил погоню, вот в чем дело. Не тот у тебя характер, чтобы остановиться на полпути.
— Но ведь за рулем был он!
— Ты еще больше рисковал, доверившись ему.
Сорока надолго умолк. И в глазах у него такая тоска, что Владислав Иванович не решился нарушить затянувшуюся паузу. Дед приподнял голову и посмотрел на Сороку ясным глазом.
— Не будем больше об этом, — сказал Сорока. — Рано или поздно я найду эту проклятую истину… — Он без улыбки посмотрел на Владислава Ивановича.
— Я очень благодарен тебе, — сказал тот. И в голосе его прозвучала какая-то особенная нотка, заставившая Сороку насторожиться.
— За что же?
— Я рад, что Сережа и Алена дружат с тобой… Больше того: пока ты с ними, я спокоен за них.
— Вы преувеличиваете мое влияние, — негромко произнес он.
— Я ведь отец, — улыбнулся Владислав Иванович, — мне виднее… Вы скоро поедете в Островитино одни… Я надеюсь, Президент Каменного острова возьмет под свое высокое покровительство Сережу и Алену?
— Алену… — с горечью вырвалось у Сороки, но он тут же взял себя в руки и довольно бодро закончил: — У нее и так есть надежный защитник.
— Я тебе приведу еще одно высказывание: «Любовь чахнет под принуждением; самая ее сущность — свобода; она не совместима с повиновением, с ревностью или страхом».
Сорока подивился проницательности Владислава Ивановича. Ему всегда казалось, что он, всецело занятый работой, мало интересуется жизнью своих детей. А о том, что он им предоставляет полную свободу во всем, он и сам знал, потому как видел это там, в Островитине. Ни разу Владислав Иванович не попросил его, Сороку, чтобы он взял Сережу и Алену на остров, хотя отлично знал, как они туда рвутся. А когда Сорока попросил передать им, что приглашает на остров, Владислав Иванович улыбнулся и сказал, что выполнить эту просьбу не может, так как Алена и Сережа ему не поверят… И Сорока тогда сам их пригласил. И даже лодку послал за ними.
И вот оказывается, Владислав Иванович все видит и знает… даже больше, чем говорит. И тут он совсем огорошил Сороку, сказав:
— Мне сдается, Гарик не так себя повел с Аленой… Она девочка добрая, тонкая, хотя язычок у нее и острый. И потом она — романтик, художественная натура… Гарик должен был бы это как-то почувствовать, если он действительно хочет завоевать ее расположение.
— Почему же вы ему не сказали?
— О таких вещах не говорят.
— Гарик хороший парень, — убежденно сказал Сорока.
— Я это знаю, — улыбнулся Владислав Иванович. — Думаю, что и Алене это известно… Ты никогда не задумывался, почему поэты символом любви выбрали луну?
— Наверное, потому, что у нее есть обратная сторона.
— Верно. — И еще — ее вечное непостоянство, изменчивость, убывание и прибывание. А бывает и совсем ее не видно на небе.
— Для меня это слишком сложно, — сказал Сорока. — Я ведь никогда не любил.
— Ты еще это испытаешь, — с грустью заметил Владислав Иванович.
— До любви ли тут? — перевел разговор на другое Сорока. — Работа, учеба, экзамены, общественные нагрузки… В кино и театр сходить некогда!
— В первый раз слышу, что тебе нелегко.
— Я не жалуюсь… Такая жизнь, в общем-то, по мне.
— Ты, пожалуйста, не путай божий дар с яичницей! — улыбнулся Владислав Иванович.
— Любовь эгоистична — она захватывает человека целиком, не дает ему ни о чем другом думать, — сказал Сорока.
— Откуда ты знаешь, если никогда не был влюблен?
— Догадываюсь… — смутился Сорока. — В книжках прочитал.
— Как я понял, у тебя для любви нет времени? — не скрывая насмешки, сказал Владислав Иванович. — Вот закончишь институт, получишь путевку в жизнь, осмотришься, взвесишь все за и против, а тогда уж любовь тебе, как спелое яблоко, прямо с дерева в руки свалится?
— Зачем так примитивно? — взглянул ему в глаза Сорока.
— Не проворонь, Тимофей, свою любовь, — сказал Владислав Иванович. И лицо у него было грустное.
Разговор прервал шум мотора. Дед пружинисто вскочил и молча бросился по тропинке навстречу «Запорожцу», осторожно пробирающемуся по лесной дороге к дому. Сорока и Владислав Иванович поднялись со скамейки. Порыв ветра пригнул вершины деревьев, опять громыхнуло, погромче. Небо посерело, облака уже не двигались, а сжимались в единую плотную массу. А скоро ветер принес крупные капли. Они защелкали по голове, плечам, со звоном ударили в стекла.
— Ты посмотри! — удивился Владислав Иванович. — Алена за рулем!
Сорока ничего не ответил, только подумал, что наконец-то Гарик нащупал верную тропинку к сердцу девушки… И эта мысль не доставила ему удовольствия.
Над замершими соснами отчетливо возникла зеленоватая вертикальная молния. Немного погодя послышался гром. Он то нарастал, то замирал. Как-то разом шумно вздохнули деревья. И тишина. Над лесом выдвинулся заостренный темно-синий нос набухающей чернотой тучи, стало сумрачно. Дед, поджав хвост и низко наклонив голову, поспешно направился к крыльцу. Толкнув носом дверь, скрылся в доме. Немного погодя мимо прошмыгнула сиамская кошка.
В дачный поселок пришла гроза.
