6

Следующие пять дней прошли в работе, у меня не было времени отдышаться, да и подолгу раздумывать – тоже. Дом оказался в кошмарном состоянии, и лишь Бог знает, что здесь было до того, как Энгус «навел порядок» перед нашим приездом.

Базовая конструкция нашего жилья на Торране вполне симпатична. Два островерхих белых коттеджа построены в тысяча восемьсот восьмидесятые отцом Роберта Льюиса Стивенсона и объединены в середине двадцатого века в один большой дом. Но обследование комнат, проведенное в первый же час, ясно показало, что с тех пор никто тут всерьез не жил.

Кухня – вообще нечто неописуемое: холодильник изнутри покрылся черной плесенью. Надо его выкинуть. Плитой можно пользоваться, но она загажена до умопомрачения – с самого полудня и до заката в День Первый я возилась с ней, стоя на коленях, пока они не заболели, но когда стемнело – увы, очень рано – я отчистила лишь половину. А мне предстояла еще и раковина – глубокая, керамическая, которая пахла так, будто в ней разделывали морских птиц.

Хотя в общем-то сама кухня выглядит немного лучше. Из кранов над раковиной течет мутная невкусная вода: Энгус забыл сказать мне, что вода идет к нам с материка по пластиковой трубе, и при отливе трубу на дамбе даже видно. Она протекает, и из окна я могу разглядеть эти протечки – из трубы с шипением брызгают жизнерадостные фонтанчики, говоря небу «привет».

Хотя мы каждый раз кипятим воду, рыбный привкус чувствуется повсюду. Поэтому наша главная задача – починить водопровод, мы не можем постоянно горбатиться, таская бутилированную воду из супермаркета «Ко-оп» в Бродфорде, тратя силы и деньги. Пропускать воду через фильтр или очищать при помощи таблеток – слишком сложно и долго, в качестве постоянного решения это не подойдет. Но как нам выманить на наш остров водопроводчиков – для того, чтобы помочь троим людям, которые зачем-то решили уехать на абсурдно отдаленный островок в холодном море?

Может, когда водопроводная компания в конце концов явится к нам на помощь, они заодно сжалятся над нами и помогут избавиться от крыс?

Крысы стали моим кошмаром наяву. Когда я сплю, они будят меня – царапаются в стенах, играют, кувыркаются, пляшут и громко пищат. Из-за них нам приходится хранить еду в проволочных корзинах, подвешенных на толстой металлической проволоке для сушки белья.

Я бы убрала пищу в кухонные шкафы, но они сырые и прогнившие. Когда я впервые открыла дверцу буфета, то нашла там только плесень, грязь и пустоту. Ну и маленький белый хрупкий скелетик землеройки, лежавший точно посередине полки.

Он был похож на симпатичный музейный экспонат из коллекции антиквара: странный, изящный и удивительный. Я попросила Энгуса выкинуть его в море.

Сегодня – День Пятый, и я сижу здесь совсем одна, грязная и уставшая, посреди сгущающейся темноты при свете лампочки и позволяю ароматным пылающим дровам трещать впустую. Я люблю смотреть на умирающие языки пламени. Энгус храпит в нашей спальне на старой постели с деревянным каркасом, он зовет ее «Адмиральская кровать», и я не знаю, почему. Моя дочка тоже спит у себя в комнате со своим замечательным ночником – в другом конце дома.

Огонь выплюнул огромную искру на ковер. Я даже не пошевельнулась, ведь ковер – хоть и турецкий – настолько сырой, что не загорится. Я примостила на колене блокнот и начала сочинять список Важных Дел. Он уже длинный до безобразия, а я все еще строчу в полумраке.

Нам нужна лодка. Энгус каждый день общается с потенциальными продавцами, но они ломят несусветно дорогую цену. А покупать дешевую скорлупку, которая может в любой момент затонуть, нельзя.

Еще нам надо починить телефон: в столовой на приставном столике стоит черный аппарат шестидесятых годов в бакелитовом корпусе, он весь заляпан краской, и на днище у него подпалины. Думаю, что в свое время его водрузили на раскаленную печь. Возможно, тогда нежданные гости острова Торран напились в хлам, пытаясь защититься от ветра и забыть о крысах.

Но как это не объясняй, а телефонная трубка шипит и трещит, как оголтелая. Я едва могу разобрать, что говорят на другом конце провода. Боюсь, что повреждена сама линия – разъело морской водой. Похоже, покупкой нового телефона теперь не отделаешься. Интернета на острове, разумеется, нет, и сотовый не ловит. Изоляция полнейшая.

И что мне делать?

Дом смотрителя маяка скрипит, сотрясаясь под не такими уж и сильными порывами ветра с пролива Слейт. Я слушаю треск пламени, в котором неохотно прогорают просоленные дрова. Вся моя одежда пропахла дымом.

Что у нас дальше в списке? Мы еще не распаковали посуду и стекло. Джош, Энгус и грузчики с большим трудом переправили ее в коробках, и так они до сих пор и пылятся, а мы пьем красное вино из баночек из-под варенья.

Я подчеркнула слово «коробки» и огляделась по сторонам.

Кое-где на стенах нарисованы жутковатые картинки: танцоры, русалки, шотландские воины, скорее всего, их намалевали «временные жильцы», которые незаконно обитали в доме из года в год. От граффити тоже надо непременно избавиться. Дровяной чулан позади кухни еще хуже – там царит вековой беспорядок, с этим пусть разбирается Гас. Просторный сарай на улице почти развалился и загажен чайками, а чтобы привести в порядок обнесенный стеной садик, потребуются годы – он завален камнями и водорослями.

Так, еще туалет. Он рядом с ванной, и к бачку приклеена картонка, на которой старческим почерком бабушки Энгуса написано: «Пожалуйста, положите камень обратно, чтобы не пахло хорьком».

Я продолжаю список Важных Дел: «Починить туалет», потом дописываю «Уничтожить хорька».

Закончив писать, я слегка улыбаюсь.

Несмотря на хаос, мне все равно нравится на Торране. Это отголосок, предвкушение нашей будущей радости. Да, сейчас все только еще на стадии проекта, работы много, ее масштабы слегка пугают, но грандиозные планы наполняют мою душу надеждой и помогают мне собраться с силами. Я знаю точно, чем буду заниматься в течение тридцати месяцев – превращать ужасное жилище в симпатичный дом. Оживлять мертвеца.

Другого выбора у меня нет, мне просто придется пройти через это, и я с энтузиазмом подчиняюсь обстоятельствам.

Помимо минусов в доме есть и серьезные плюсы. В двух больших спальнях и в гостиной можно жить – стены оштукатурены, радиаторы отопления работают. Позже можно будет обновить и другие спальни, и буфетную. Места здесь много.

И еще мне нравится маяк, особенно по ночам. Он мигает, по моим подсчетам, каждые девять секунд, но не настолько ярко, чтобы я проснулась. На самом деле он даже помогает мне уснуть, как метроном, как ровное биение материнского сердца.

И последнее, но самое важное – отсюда открываются шикарные виды. Пусть я уже видела их на фотографиях, все равно это – восхитительно. Иногда от здешних пейзажей у меня просто дух захватывает.

Порой я стою как вкопанная с малярной кистью в руке, с открытой банкой краски под ногами и молча – минут по двадцать – смотрю на то, как солнечные лучи падают на рыжевато-коричневые горы, заливая темные скалы золотом. В такие моменты время останавливается, только облака лениво плывут над снежными вершинами Нойдарта: Сгурр-нан-Ягалтом, Сгурр-а’Хоре-Вети, Фрух Бэнем.

Ручка в руке, блокнот на коленях, я пишу диковинные названия.

Вот чему меня научил Энгус. Очаровательные гэльские слова – просоленные близостью моря, легкие и текучие, они впадают в культуру, как быстрые речки, текущие с гор Куллин, в Коруиск. Ночью мы пили виски, Энгус показывал мне на карте гэльские названия, и я повторяла за ним таинственные гласные и согласные. Мы с мужем тихо смеялись и прижимались друг к дружке под одеялом. С обоюдной нежностью.

А сейчас Энгус спит в нашей кровати, и я стремлюсь составить ему компанию. Но прежде – последний раз на сегодня – я вновь пишу названия гор, будто это магические заклинания, которые защитят нашу маленькую семью. Муркрофтов, которые живут одни-одинешеньки на своем острове с серебристыми пляжами и любопытными тюленями.

Ручка валится из рук, я чувствую, что клюю носом и вот-вот засну, меня накрывает приятная усталость, которая всегда приходит после тяжелого физического труда.

Но меня будят.

– Мам… Мама?

Приглушенный расстоянием и дверями голосок окликает меня.

– Мама! Ма-ма!

Очередной кошмар? Я отбросила блокнот и нащупала фонарик, включила его и через темный холл прошла в ее комнату.

Дверь закрыта. Во сне говорит, что ли?

– Мама…

Ее голос звучит странно. На миг я совершенно по-глупому замерла перед дверью. Я не хотела входить.

Мне стало страшно.

Абсурд, конечно, но мое сердце в панике затрепетало. Я не могу войти в комнату собственной дочери? Меня что-то останавливало, как будто там затаилось некое зло. Меня охватил детский страх, как в фильмах ужасов. Монстры под кроватью и в шкафу. Нет, в комнате – моя дочь, и вполне возможно, что она улыбается, как тогда в машине. Улыбается, чтобы меня пристыдить. Она пытается наказать меня. Ты позволила моей сестре умереть, потому что тебя не было с нами.

Что за бессмыслица! Во мне опять пробуждаются воспоминания, как мой отец орал на мать. Когда его карьера пошла на спад, он стал часто кричать, и мать съеживалась от его воплей. Я слышала все через дверь, и мне казалось, что там ругаются злые чудовища, что там гремит гром.

С тех пор меня нервируют закрытые двери.

Так. Хватит. Я сейчас – не самая лучшая мать.

Собрав волю в кулак, я повернула ручку и шагнула через порог, вглядываясь в царящий в комнате полумрак.

От увиденного все мои страхи мгновенно разлетелись: Кирсти сидела на постели и совсем не улыбалась – слезы заливали ее личико. Но что случилось? Ночник у нее хоть и слабо, но еще горит. Что стряслось?

– Деточка, детка! Что с тобой? В чем дело?

Я присела на кровать и крепко обняла ее, несколько минут я ее укачивала, пока она тихо плакала, а потом она замолчала с измученным видом.

Да, ей, вероятно, приснился кошмар. Она еще всхлипывала, но уже реже, и море вторило ее всхлипам. Снаружи до меня доносился тоскливый и тревожный шум волн. Вдохи и выдохи. Кто оставил окно открытым? Видать, Энгус – у него пунктик насчет свежего воздуха.

Постепенно моя малютка замолчала. Я заключила ее лицо в ладони, ощущая под пальцами теплые мокрые слезы.

– Ну, милая, что с тобой? Опять плохой сон?

Моя малышка отрицательно покачала головой, придушенно всхлипнула, покачала головой и показала на что-то пальцем.

На простыне лежала распечатанная на принтере большая фотография. Я подняла ее – и мое сердце заныло от боли. Снимок был не самого лучшего качества, да еще и выведен на принтер, но несмотря на это, я смогла различить все детали. Жизнерадостная фотография – снята, наверное, за год до несчастного случая: на ней Кирсти и Лидия в Девоне, на пляже в Инстоу. На девочках одинаковые розовые толстовки из Леголенда с надписью «Долина Дупло», в руках – ведерки и лопаточки. Близняшки улыбаются и смотрят прямо в камеру моего телефона, хотя и щурятся от солнца.

Скорбь обрушилась на меня нескончаемым водопадом, коричневым от кислых торфяников.

– Кирсти, где ты ее взяла?

Она ничего не сказала. Я растерялась. Мы с Энгусом еще давно решили спрятать от дочки старые фотографии. Может, она нашла ее в нераспакованных коробках?

Я взглянула на фото, стараясь пренебречь бушующей внутри меня печалью. Но это очень трудно. Близняшки выглядели абсолютно счастливыми друг с дружкой. Две сестрички, освещенные ярким солнцем, две самые близкие в мире родственницы.

Внезапно я поняла, что моя оставшаяся в живых дочь просто-напросто осиротела.

Кирсти в своей мягкой розовой пижаме выскользнула из-под моей руки, выдернула у меня фотографию и повернула ее ко мне в слабом свете ночника:

– Мама, кто тут я?

– Что, дорогая?

– Кто тут я, мам? Где тут я?

Господи Всеблагой, помоги мне это вынести – мне нечего ей ответить. Я действительно не знаю. Мне не понять, кто есть кто, у девочек на фотографии нет никаких знаков отличия. Значит, нужно врать ей? А что, если я неверно истолковала ее слова?

Кирсти ждет. Я ничего не могу сказать: лишь бормочу ласковые утешительные фразы, отчаянно стараясь придумать ложь во спасение. Но отсутствие внятного ответа делает все только хуже.

Какую-то секунду Кирсти напряженно смотрит на меня и начинает рыдать. Она падает на кровать и молотит по ней кулаками, как двухлетний ребенок в припадке гнева. Ее крики и стенания вызывают ужас и жалость, но я четко разбираю:

– Мама, мама, мама, кто я?!