14

Дни смешиваются, словно кучевые облака над Сгурр-Аласдером. Несколько раз в неделю Энгус ездит на работу, я пытаюсь заниматься фрилансерством. Я получаю электронные письма от лондонских психотерапевтов, которые исследуют мое горе от смерти Кирсти. Оно сейчас кажется устарелым, банальным и неуместным одновременно. Если сравнить с тем, что происходит с нашей дочерью сейчас.

Ей нужно ходить в школу «Кайлердейл», иначе из нашей жизни на Торране ничего не получится, но она не хочет. Забинтованные руки – уважительная причина не появляться на уроках, но когда однажды вечером бинты торжественно сняли, я решила – и Энгус поддержал меня, – что ей нужно попробовать.

На следующее утро мы всей семьей садимся в лодку и переправляемся к «Селки». Лидия в своей мешковатой школьной форме и дурацких туфлях выглядит несчастной, испуганной и потерянной. Из-под капюшона розовой курточки видно ее растерянное личико.

Энгус целует меня в щеку и садится в машину Джоша – тот подбросит его в Портри. Я ему завидую – у него есть работа, и она ему, по-моему, даже нравится. В конце концов, он хотя бы выбирается с нашего острова и из Слейта и видит других людей.

Погрузившись в раздумья, я отвожу Лидию в начальную школу «Кайлердейл». Тихое утро, моросит дождик. Дети выскакивают из машин и бегут по дорожке, торопясь в класс. Сбрасывая пальто на ходу, они подшучивают друг над дружкой. Все, кроме моей дочери: Лидия плетется к школьным воротам мелкими шажками.

Неужели я буду вынуждена тащить ее силой?

– Пойдем, Лидия.

– Не хочу.

– Сегодня будет гораздо лучше. Самые тяжелые всегда первые недели.

– А если играть со мной опять никто не будет?

Я игнорирую свою сочувственную боль.

– Они будут, дорогая, только дай им шанс. Здесь много новеньких, таких же, как ты.

– Хочу Кирсти.

– Но Кирсти с нами нет. А ты можешь поиграть с другими девочками и мальчиками.

– Папа любит Кирсти, он тоже хочет, чтобы она вернулась.

Что еще такое?

Я тороплюсь:

– Давай-ка снимем куртку, она тебе сейчас не понадобится.

Вместе с ней я вхожу в стеклянные двери и встречаюсь взглядом с Салли Фергюсон.

Затем Салли смотрит вниз – на мою дочь.

– Здравствуй, Лидия. Уже лучше себя чувствуешь?

Лидия не отвечает. Я кладу руку ей на плечо:

– Лидия, поздоровайся.

Пауза.

– Лидия?

Моя дочь выдавливает:

– Здрасте…

Салли говорит с несколько чрезмерной веселостью:

– Думаю, что сегодня все будет хорошо. Мисс Раулендсон рассказывает истории о пиратах.

– Пираты, Лидия! Ведь ты любишь пиратов.

Я легонько подталкиваю дочь в спину, направляя ее к коридору. Она еле-еле бредет по нему, уставившись в пол. Психологический портрет интроверсии. Наконец она за поворотом. Школа заглатывает ее.

Салли Фергюсон убеждает меня:

– Мы сказали детям, что Лидия потеряла сестру и от этого может вести себя чуточку странно, и что никому нельзя ее дразнить.

Наверное, мне следовало почувствовать облегчение, но все происходит с точностью до наоборот. Теперь мою дочь навсегда заклеймят, как чокнутую. Девочка, которая потеряла близнеца, сестра-призрак. Ученики, конечно, слышали о том, что случилось в гостях у Фридлендов. Да, это та самая чокнутая девчонка, которая разбила окно! Она увидела привидение! Взгляни на шрамы на ее руках.

– Спасибо, – бормочу я. – Я вернусь за ней в три пятнадцать.

Так я и делаю. В десять минут четвертого я с тревогой жду у школьных ворот – вместе с другими мамашами и двумя папашами. Как жаль, что я ни с кем не знакома: я бы с ними запросто поболтала: Лидия бы увидела, что я общаюсь, и возможно, мой пример помог бы ей наладить контакт со сверстниками. Но я сама чересчур стеснительна, чтобы вступать в разговор с незнакомцами – этими самоуверенными родителями на полноприводных тачках, которые добродушно подкалывают друг друга. Мне становится больно, когда я понимаю всю меру моей вины. Я передала свою застенчивость Лидии.

А Кирсти было бы здесь чудесно. Она росла коммуникабельной девочкой. Она бы повсюду бегала, прыгала, пела бы свои песенки, и другие дети смеялись бы. Но то Кирсти, а не Лидия.

Звенит звонок, и дети буквально вываливаются из дверей. Мальчики бегут прямо к матерям, девочки степенно шагают, взявшись за руки, неторопливо подходят к родителям, те обнимают их. Народ постепенно рассасывается, и вскоре на игровой площадке остаюсь только я – единственная мать в сгущающейся зимней мгле.

Спустя некоторое время в дверях появляется моя худенькая дочь и с ней молодая светловолосая учительница – вероятно, мисс Раулендсон, – которая ведет ее ко мне.

– Лидия! – восклицаю я. – Как прошел день? Хорошо? Что сегодня было интересного? Как пираты?

Я хочу спросить ее: «Играл ли с тобой кто-нибудь? Делала ли ты вид, что Кирсти жива?»

Лидия берет меня за руку, я смотрю на учительницу, она слабо улыбается, заливается краской смущения и возвращается обратно в школьное здание.

В машине и в лодке Лидия не проронит ни слова. Она поблагодарит за еду, но больше ничего не произнесет и отправится к себе в комнату читать. Потом спустится на залитый лунным светом пляж: будет разглядывать приливные лужицы, в которых отражается серебряная луна. Я наблюдаю за ней из кухни. Моя дочь. Лидия Муркрофт. Маленькая девочка на острове во тьме. Квинтэссенция одиночества.

И так проходят дни – одинаково пасмурные, промозглые и безветренные. Мы планируем похороны. Энгус согласился взять на себя телефонные звонки и бумажную волокиту, поскольку он покидает остров чаще, чем я.

Я чувствую, с какой неохотой он это делает. Я отвожу Лидию в школу: она молчит и по пути в «Кайлердейл», и когда я забираю ее оттуда.

После уроков она всегда показывается на крыльце последней.

На четвертое утро мы приезжаем пораньше. Я хочу кое-что испробовать. Чувство вины сдавливает мне горло, но я подталкиваю Лидию к стайке ровесниц из ее класса – они сгрудились возле ворот. Я притворяюсь, что звоню по сотовому.

У Лидии нет выбора – либо она начнет общаться, либо будет тосковать в мучительном одиночестве.

Я имитировала разговор по мобильнику, а сама смотрела на дочь. Похоже, Лидия сделала отчаянную попытку. Она подошла к группе девочек, но те не обратили на нее внимания. В отчаянии она уставилась на меня в поисках поддержки или утешения, но я притворилась, будто целиком поглощена разговором, и лишь рассеянно взглянула на нее. Но стала прислушиваться.

Моя надежда росла. Наверняка Лидия заговорит с одноклассниками. Она робко приблизилась к темноволосой стройной девочке, явно уверенной в себе и хихикающей с подружками.

До меня донесся боязливый голос моей дочери:

– Грейс, хочешь я покажу тебе своего леопарда?

Грейс скользнула по Лидии оценивающим взглядом и дернула плечом. Ничего не сказав, она снова повернулась к подругам, и девочки, радостно щебеча, пошли прочь. Лидию опять бросили. Ей грубо отказали в общении, и она принялась сверлить взглядом свои ботинки.

Это невыносимо. Я пытаюсь скрыть слезы, но получается очень плохо, и я тру глаза, когда веду ее к школе, когда иду обратно к машине и завожу мотор. Я надеюсь, что слезы кончатся, а они льются до самого Бродфорда, где я сажусь за свою удаленную работу, отвечаю на электронные письма с помощью wi-fi. К полудню я не могу усидеть на месте.

Я должна видеть, что там происходит.

Я бегу к машине и, превышая скорость, мчусь в сторону Слейта. Школа «Кайлердейл» возвышается на зеленом пригорке. Берег омывают какие-то взъерошенные волны. Тусклое солнце показывается из-за облаков, и Нойдарт над серо-стальным морем окрашивается в золотисто-бронзовый оттенок.

Большая перемена почти закончилась. Дети, должно быть, уже поели и сейчас играют на площадке. Мне не терпится найти Лидию. Мне необходимо проверить, не улучшилось ли ее положение. Мне надо узнать, общается ли она с кем-нибудь, или же ее дразнят и гонят от себя прочь.

Но я хочу быть незаметной, поэтому крадусь вдоль площадки по тропинке, по которой редко кто ходит, – она ведет на галечный берег как раз пониже школьного забора. Я прячусь в колючих зарослях облетевшего кустарника, скрываюсь от счастливых детей за металлической сеткой.

Девочки играют в классики, мальчики просто носятся. Я вглядываюсь в румяные личики, белые носки и синие штаны, стараясь увидеть светлые волосы дочери. Но ее нигде нет.

Где же Лидия?

Может, она в пустом классе? Читает книгу? Надеюсь, что нет. Она должна быть на улице. Пожалуйста, пусть она будет на улице и с кем-нибудь играет!

Лидия на улице.

Я на миг зажмуриваюсь, чтобы успокоиться, а затем напрягаю зрение.

Лидия стоит в дальнем углу площадки. Совсем одна. Ближайший ребенок, мальчик, находится в десяти ярдах от нее, повернувшись к ней спиной.

Однако, несмотря на свое одиночество, Лидия кажется оживленной. Она машет руками. Она что-то делает.

Но что?

Я осторожно приближаюсь к ней, стараясь не покидать свое укрытие.

Нас разделяют несколько футов.

Лидия отвернулась от школьного здания, от одноклассников, от всего мира.

Она что-то говорит вслух. Она сильно жестикулирует, ее губы шевелятся. Она разговаривает с воздухом, с деревьями, с сеткой забора. Она улыбается, смеется.

И я слышу ее голос.

– Нне-неее, не-не-не-ня, да, три шмуки, дри штуки, фа-фа-ффа… Эй, вставай, не-да-да, вставака-вака-пака. Сафи саффи, няня. Мммм, нана-нана-нана.

Внезапно Лидия резко замолкает и вслушивается – как будто ловит реплику невидимого собеседника. Ей никто не отвечает, она кивает, смеется, и до меня опять доносится ее голосок.

Она использует тарабарский близнецовый язык – язык Кирсти и Лидии. Когда в живых было двое, сестры постоянно общались на нем между собой, а мы никогда не понимали ни единого слова.

Лидия разговаривает с умершей сестрой.