Жарко пригревало июньское солнце, и полуденной истомой было охвачено все: еще свежая, не подсушенная зноем листва прибрежного лозняка, невидимые пичуги, перекликавшиеся лениво, спокойная, без единой морщинки речная гладь, дальний лес, видный сквозь прозрачную, подрагивающую дымку…

На бронекатере, бортом прильнувшем к нависшему над водой кустарнику, полуденная жара чувствовалась вдвойне: сверху — от солнца, снизу — от накаленной рифленой стальной палубы. Прохлада воды, неслышно струящейся под бортами, почти не ощущалась. Только в тени от рубки было чуть прохладнее. Там и собралась почти вся команда «девяносто второго» — был час послеобеденного отдыха. Только что принесли свежие газеты — фронтовую и свою, днепровскую. Матросы вручили их парторгу отряда, командиру орудийного расчета Насырову:

— Читай, Набиулла, вслух!

— Сводку сперва!

Насыров развернул свежехрустнувший лист:

— Войска Ленинградского фронта вчера, десятого июня, перешли в наступление на Карельском перешейке…

— Живут же люди! — вздохнул Куликов, комендор со звездой Героя на форменке. — Воюют, наступают!

— Нетерпеливый ты, Алексей, — улыбнулся Насыров. — А еще разведчиком был.

— А правда, товарищ гвардии старшина первой статьи! — вмешался один из молодых, недавно присланных на корабль матросов. — Под Ленинградом зимой наступление было, весной из Крыма фашистов выгнали, на юге еще в марте за румынскую границу шагнули. А мы тут с прошлой осени на одном месте. Когда же наш фронт в наступление пойдет?

— Секрет Верховного Главнокомандования! — улыбнулся Насыров. — Я не посвящен. — И уже серьезно добавил: — Приказ может поступить в любую минуту…

Парторг не ведал, что в эту минуту приказ уже получен. О нем пока что знал один лишь командир, гвардии лейтенант Чернозубов. Сейчас он возвращался из штаба, куда вызваны были все командиры кораблей. Там приказали: подготовиться к походу, завтра выступаем. Но куда предстоит идти, как действовать — сказано не было. Чернозубов только догадывался, что речь идет о большом наступлении, которого все давно ждут. И, конечно, ему казалось, что в бой придется вступить без промедления, едва придут на новое место. И он все старался предугадать: какую задачу получит?

Лейтенант прекрасно знал команду, знал, кто чего стоит. Почти все уже побывали в боях, народ закаленный. А кто пороху еще не нюхал — таких немного, — будут равняться на ветеранов. Лейтенант был уверен, команда не подведет. Но сейчас, возвращаясь на корабль и собираясь объявить о полученном приказе, он в мыслях вновь проверял каждого.

Насыров… О нем подумалось прежде всего. Парторг, правая рука. Один из самых умелых во всей бригаде артиллеристов, командир расчета орудийной башни. Уважают Насырова в экипаже и любят. Любят за желание помочь, если у кого что не ладится, за то, что с ним легко говорить, даже о самом сокровенном. А уважают за то, что послужил и повоевал Набиулла, пожалуй, побольше, чем любой на «девяносто втором». Флотскую форму носит с тридцать шестого года. В первые же дни войны с крейсера «Красный Кавказ», на котором служил комендором, пошел в морскую пехоту. Хлебнул фронтового лиха на переднем крае и под Одессой, и в Севастополе. В гвардейском морском батальоне насмерть стоял среди развалин Сталинграда, ходил там в лихие матросские атаки. А когда стала формироваться Днепровская флотилия, вернулся к прежней специальности. И не просто хорошо свою службу несет — старается делать больше, чем от него требуется. Что-то придумал для увеличения скорострельности орудия. Вот только проверить на практике надо. Придется уже в бою. Команду парторг называет интернационалом. Действительно— русские, украинцы, чуваши, башкир, даже грек есть!

Мысли командира неожиданно переметнулись на Альку. С самого опытного моряка — на самого зеленого. Как быть с пацаном? Пулемет, правда, освоил. Но ведь еще и пятнадцати нет. И на берег не прогонишь…

Об Альке — юнге Олеге Ольховском — Чернозубов думал с особо теплым чувством. Заправский катерник из парнишки получится. Алька появился на катере, когда еще корабли были на Волге. А узнал о нем Чернозубов и того раньше. Когда после досрочного, по военному времени, окончания училища получил назначение на «девяносто второй», к нему стал часто наведываться механик отряда старший лейтенант Ольховский, чтобы на первых порах помогать молодому командиру. Они быстро подружились, хотя Петр Ефимович Ольховский был старше Чернозубова чуть не вдвое — настоящий, как говорится, просоленный моряк. Немало лет провел в плаваньях на торговых судах, служил на знаменитом ледоколе «Красин», ходил в Арктику, участвовал в спасении экипажа дирижабля «Италия». Хотя и немногословен был Петр Ефимович и не охоч рассказывать о своих плаваньях, но в свободную минуту под настроение мог и разговориться. При этом часто вспоминал своего сынишку Альку, который, бывало, как только отец возвращался из рейса домой, в Ленинград, набрасывался на него с расспросами.

Чернозубов знал, что Ольховский в первые же дни войны был призван на флот и вскоре потерял связь с семьей. Очень беспокоился, не погибли ли от обстрела или бомбежки в осажденном городе. И как счастлив был, когда получил письмо от жены! Оказывается, ей с сыном и маленькой дочуркой удалось эвакуироваться, поселились неподалеку от Костромы. Жена и сын писали, что тоже очень беспокоились о нем, думали, что погиб. Но однажды Альке на глаза попалась газета со статьей о моряках. Среди отличившихся в бою был назван и отец. Алька ликовал и тут же заявил матери: «Уеду на фронт, к папе! Не держи меня, я уже взрослый!» Жена с тревогой сообщала, что никак не может отговорить Альку, боится, что удерет. Петр Ефимович сразу же написал сыну, что для фронта он еще мал, пусть учится, помогает матери.

Летом сорок третьего, когда дивизион находился еще на Волге, к Чернозубову на причале однажды подошел мальчишка на вид лет тринадцати-четырнадцати и, козырнув по всей форме, спросил:

— Товарищ гвардии лейтенант! Не знаете ли, где найти гвардии старшего лейтенанта Ольховского?

— Зачем он тебе? — удивился Чернозубов.

— Это мой отец…

— Так ты Алька?

— А вы меня знаете?

— А как ты сюда попал?

Алька сбивчиво рассказал, что ему давно не терпелось стать моряком, как отец, воевать с фашистами на боевом корабле… И вот наконец он здесь, на Волге, где стоит флотилия…

Когда Чернозубов привел сына к Ольховскому, тот и обрадовался и рассердился. Но что делать? Отправить парня обратно — он, чего доброго, поедет устраиваться куда-нибудь на море…

Петр Ефимович отправился к командующему флотилией с просьбой зачислить сына юнгой на бронекатер № 92, к своему другу лейтенанту Чернозубову. Разрешение было получено, и Алька стал военным моряком. Да не просто моряком — на новенькой, только что полученной бескозырке его развевались черно-оранжевые гвардейские ленты!

Нечего и говорить, с каким рвением взялся парень за матросскую науку! Больше всего захотелось ему стать пулеметчиком. Ведь пулеметчик — на самом виду. Его броневая башенка имеет полный круговой обстрел, чего лишены на катере даже башенные орудия, пулеметчик ведет огонь самостоятельно, кроме него на катере никто не отражает атак фашистских самолетов. А какие пулеметы! Два спаренных ДШК, калибр двенадцать с половиной, стреляют и бронебойными, и зажигательными, даже по танкам можно бить!

На «девяносто втором» у юнги сразу нашлось много добрых наставников. Особенное внимание к парню проявлял Насыров. Научился Алька и с пулеметами управляться, овладел и мастерством сигнальщика. А как был горд, когда ему разрешили стать к штурвалу и самостоятельно повести корабль!

Завтра поход… Ждать ли на корабль Петра Ефимовича? Как механик отряда он может пойти на любом бронекатере. Но, вероятно, предпочтет «девяносто второй», как делал уже не раз. Все-таки хочется поближе к сыну быть в бою. А бой предстоит серьезный…

12 июня все корабли первой бригады, в течение двух месяцев действовавшей на Припяти, начали переход на Березину и через два дня сосредоточились там. Стояли в ожидании. На фронте все еще продолжалось затишье.

В Белоруссии фронт представлял собою гигантскую, далеко выдающуюся на восток дугу, южный конец которой упирался в Припять. Гитлеровцы старательно укрепляли свои позиции по всей этой дуге. Минные поля, проволочные заграждения, противотанковые препятствия, хорошо организованная система огня, многочисленных дотов и дзотов, казалось, позволяли гитлеровцам надеяться на неприступность своих рубежей. Местность также благоприятствовала обороне. Противник наверняка предугадывал, что Припять и Березина с их притоками будут иметь особо важное значение, знал о возрожденной Днепровской флотилии, которая доставила ему немало неприятностей в сорок первом году. И хотя доля флотилии в общей массе наших сил, сосредоточенных на фронте, была не так уж велика, противник, конечно, постарается сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать действиям кораблей: взорвет мосты, заминирует воды, уничтожит указатели путевой обстановки, подготовит огонь по фарватерам…

Наступление четырех наших фронтов, вошедшее в в историю под именем операции «Багратион», началось 23 июня — через три года после начала войны. В сорок первом в такие же июньские дни механизированные орды фашистов ломились в глубь белорусской земли. Теперь пришел час возмездия.

Днепровская флотилия должна была содействовать войскам 1-го Белорусского фронта в наступлении вдоль Березины — на Бобруйск, вдоль Припяти — на Пинск и далее на Брест, к границе. Реки, по которым в сорок первом флотилии пришлось отходить, теперь стали дорогами наступления. Кораблям предстояло поддерживать артиллерийским огнем продвижение передовых частей, переправлять войска через реки, высаживать десанты…

Первая бригада располагала на Березине тринадцатью бронекатерами, десятью катерами-тральщиками, двенадцатью сторожевыми катерами и двенадцатью полуглиссерами. Восемь дней, прошедшие с момента прибытия бригады на Березину до начала наступления, были весьма напряженными. Проверялось оружие, механизмы, готовился личный состав. Партийные и комсомольские организаторы, активисты беседовали с каждым матросом, помогали людям подготовить к боевым действиям не только руки, но и сердца. Многие из днепровцев в эти дни подавали заявления о вступлении в партию: «Если придется погибнуть — считайте меня коммунистом».

Перед войсками, наступавшими вдоль Березины, стояла задача овладеть Бобруйском. Но сначала необходимо было преодолеть сопротивление крупных сил противника в сильно укрепленных оборонительных районах Здудичи и Паричи.

Дивизии одного из стрелковых корпусов с первого дня наступления были нацелены на Здудичи. Наступающих поддерживала артиллерия, в том числе корабельная. Но противник вводил в бой все больше танков и самоходных орудий. Стрелковые части несли большие потери и к исходу второго дня наступления вынуждены были остановиться. Тогда командир бригады капитан 2 ранга Лялько обратился к армейскому командованию с предложением прорваться по реке и высадить десант в Здудичах.

На подготовку десанта было дано все три часа…

Уже смеркалось, когда бронекатера отряда, которым командовал гвардии старший лейтенант Цейтлин, вышли к Здудичам, имея на борту два взвода автоматчиков, взвод минометов и пулеметный взвод — около сотни бойцов одной из стрелковых дивизий. В десант включалось и несколько моряков — состав корректировочных постов корабельной артиллерии.

Бронекатера шли против течения, оставляя за собой пенные буруны. Моторы работали на пределе. Надо было как можно скорее проскочить самое опасное место— где передовые позиции врага подходят вплотную к берегам. Рассчитывать, что противник будет застигнут врасплох и не успеет обстрелять корабли, не приходилось. Гитлеровцы знали, что вместе с нашими войсками действует флотилия.

Светлого времени оставалось немного, солнце все стремительнее уходило к синевшему впереди лесу — бронекатера шли словно вдогон ему, — с каждой минутой все больше набухало, наливалось краснотой. И вот ушло, расплылось, растаяло, оставив на меркнущем небосводе малиновый отсвет. Справа и слева, на фоне затянутого сумеречной дымкой прибрежного кустарника заискрились огоньки — вражеские пулеметы открыли огонь по катерам. Затем ухнуло раз за разом, блеснуло на берегу. Выше — прямой наводкой ударили пушки.

Удастся ли прорваться?

Эта забота жгла сейчас гвардии старшего лейтенанта Цейтлина. На нем лежала вся ответственность за успех дела. Больших потерь от пуль и осколков среди десантников не должно быть— бойцы находятся внизу, под палубой, а кому не хватило места, укрылись за орудийными башнями, за рубкой. Но если прямое попадание…

Вот оно! Громовый удар, ослепительная вспышка, вмиг заполнивший рубку удушливый запах тротиловой гари…

Цейтлин, на секунду приоткрывший дверь рубки, чтобы посмотреть, не нарушился ли под огнем строй кораблей, не сразу понял, что ранен. Но сразу стало тяжело дышать, тело сделалось непослушным. Потом в правом боку стало нестерпимо жечь. Цейтлин почувствовал — ноги уже не держат. Тяжело навалившись на дверь, слабеющим голосом сказал гвардии лейтенанту Златоустовскому, командиру катера:

— Принимайте команду, лейтенант! — и, зажимая рану, рухнул на железо палубы.

Подбежал кто-то из матросов:

— Куда ранены, товарищ старший лейтенант? Сейчас перевяжем…

Златоустовский принял командование отрядом, по его приказу, переданному по радио, бронекатер № 14 вырвался вперед, обгоняя остальные корабли. За кормой «четырнадцатого» возникло непроглядное густое белое облако дымовой завесы, оно быстро расстилалось по воде.

Где-то за пеленой завесы продолжали стучать вражеские пулеметы, гулко били пушки, но противник стрелял уже вслепую. На миг, когда дым нанесло на катер, Златоустовский забеспокоился — не сбиться бы с курса в этой молочной мути. Потеряет направление головной корабль— потеряют и остальные…

Но рулевой уверенно держал штурвал, дым отнесло в сторону. Вот-вот слева по борту должны открыться Здудичи. Вражеский передний край, сквозь который только что прорвались, проходит по юго-западной окраине этого населенного пункта. Вечерняя синева затянула реку. Но корабли еще видны на потускневшем зеркале воды. Слева, в расплывчатой полосе прибрежных зарослей снова замельтешили вспышки. Пули ударяются в броню, рикошетируют, проносятся над палубой. Но уже дана команда «Влево, все вдруг!» Головной корабль, а за ним и остальные, круто разворачиваются к берегу.

— Так держать! — командует Златоустовский рулевому. В смотровой щели прямо по курсу становится виден надвигающийся берег с точечными прерывистыми вспышками пулеметного огня.

Корпус бронекатера вздрагивает. На баке, перед башней палуба озаряется багровой вспышкой — выстрелило орудие. Сквозь гул моторов, сквозь шум воды, разваливаемой надвое форштевнем стремительно идущего катера, доносятся гулкие удары пушек других кораблей.

Натренированные в стрельбе с хода комендоры бронекатеров метко бьют по вражеским пулеметам. Туда же, в прибрежные кусты, вонзаются пунктиры трасс крупнокалиберных пулеметов. И смолкают одна за другой огневые точки врага.

Катера уже у берега, с ходу высаживаются стрелки, минометчики, пулеметчики. Слышно, как в темном кустарнике порывисто, нетерпеливо потрескивают короткими очередями автоматы, бухают гранаты…

Отвернув от берега, катера ложатся на обратный курс. Спешат за пополнением.

Вскоре от командира десанта в штаб поступает радиограмма: захвачены три ближние к берегу траншеи противника, десант закрепился в них, но подвергается сильному минометному обстрелу, противник пытается обойти группу с флангов, взять в клещи, сбросить обратно в реку. Срочно нужны подкрепления, патроны, гранаты, требуется поддержка артиллерийским огнем.

Полуночной тьмой скрыты и берега, и фарватер. Лишь суматошный, недолговечный свет ракет обозначает передний край возле Здудичей.

К Здудичам по ночной реке, перечеркиваемой разноцветными трассами пуль, спешат маленькие катера-тральщики. Они не имеют брони, на каждом только один пулемет. Чуть выше места, где высадилась первая группа десанта, река от берега до берега перегорожена бонами — тросами и цепями, растянутыми на больших, как бочки, железных поплавках. Тральщики должны проделать проходы в боновых заграждениях. Только после этого бронекатера смогут подойти непосредственно к Здудичам и поддержать десант своим огнем. А пока снова устремляются к плацдарму с сотней автоматчиков — группой второго броска.

Несмотря на противодействие врага, в два часа тридцать минут подкрепление было высажено. Тем временем корабли, прошедшие через подготовленные тральщиками проходы в бонах, маневрируя возле Здудичей, повели интенсивный огонь.

Гитлеровцы вынуждены были отвлечь часть сил для противодействия десанту и кораблям. Это очень помогло стрелковой дивизии, наступавшей на Здудичи с фронта. На рассвете наши части овладели этим опорным пунктом противника.

Дальнейшее наступление развивалось особенно успешно по левому берегу Березины. Опасаясь быть обойденными и отрезанными, находившиеся на этом берегу гитлеровцы устремились к мосту, наведенному ими возле Паричей. Танки, автомашины, бронетранспортеры вперемешку с тысячами солдат, непрерывной вереницей, теснясь, то и дело сбиваясь в «пробки», валили через мост.

Не дать противнику перейти через Березину— такую задачу поставило командование второму гвардейскому дивизиону, корабли которого уже несколько раз прорывались вверх по реке в направлении Паричей, поддерживая огнем наступающую пехоту. Командир дивизиона капитан 3 ранга Песков решил послать к паричской переправе отряд гвардии старшего лейтенанта Плехова — четыре бронекатера. Выбор был не случаен: все командиры кораблей отряда Плехова были опытными, отважными моряками.

Отряд вышел ранним утром. До Паричей по реке надо было пройти более двадцати километров, местами под огнем. Отряд Плехова шутники прозвали «отрядом войны»; номера бронекатеров в нем по случайности совпадали с годами войны. Концевым шел «сорок первый» под командой лейтенанта Николаева, впереди «сорок второй» лейтенанта Жиленко, между ними — «сорок третий» и «сорок четвертый» лейтенантов Евгеньева и Захарова.

В свете утра катера, идущие серединой фарватера, были видны противнику как на ладони. Враг прицельно бил по ним из пушек и минометов, замаскированных в прибрежных зарослях. А ответный огонь вести было трудно: только по вспышкам в листве и за камышами, подступавшими к самой воде, можно было угадать, где замаскированы орудия. Тем не менее комендорам удалось подавить не одну батарею противника.

Помогая отряду, по противнику, пытавшемуся перекрыть реку огнем, стреляли и другие корабли, в том числе «девяносто второй». Насыров, через башенный перископ следивший за берегом, первым заметил вражескую пушку за полосой кустарника. Конная упряжка мчала ее рысью — очевидно, фашисты хотели спешно выдвинуться на позицию, с которой удобнее стрелять по кораблям. Насыров дал команду заряжающим, навел орудие, нажал на спуск.

— С первого выстрела! — воскликнули комендоры.

В черном дыму разрыва метнулись лошади, подпрыгнула и завалилась пушка, солдаты попадали, бросились кто куда.

— Огонь!

Снова вздрогнула башня, снаряд разорвался впереди бегущих гитлеровцев.

Четыре бронекатера преодолели завесу огня перед позициями противника, прошли передний край. Гитлеровцы, поняв, какую опасность представляет прорыв в их тылы советских кораблей, спешно подтянули к реке танки и новые батареи.

Потом, когда все кончится, будет подсчитано: на этом, последнем отрезке пути по четырем бронекатерам отряда Плехова стреляло не менее двадцати вражеских орудий и несколько танков.

Уже не раз попадали снаряды в корабли. Было вполне вероятно, что не каждому из них удастся дойти до переправы. Но пусть дойдут не все. Пусть и те, кто дойдет, не вернутся. Приказ гласил: «Любой ценой прорваться к переправе!» Любой…

И бронекатера прорвались.

Они неслись напрямую к мосту. По нему сплошной массой бежали гитлеровские солдаты, прогибая настил, катили танки, ползли, то набирая ход, то останавливаясь, огромные военные грузовики.

При виде стремительно приближающихся кораблей с нацеленными орудиями вся эта масса людей и машин панически заметалась.

— Огонь!

Ударили орудия носовых башен. На мосту вспыхнули разрывы. Загорелся грузовик, сбились в кучу солдаты, некоторые попрыгали в воду, остальные, расталкивая друг друга, побежали вперед, спеша достичь берега.

Ведя огонь с хода, катера продолжали приближаться.

Возле них все чаще вздымались столбы воды, свистели, жужжали, звенели, ударяясь о броню, осколки. Содрогнулся от прямого попадания корпус «сорок первого». Снаряд пробил борт, влетел в машинное. Старшина группы мотористов, парторг отряда мичман Дуда был ранен в бедро. Удушливый дым заполнил помещение. «Пожар! В машинном пожар!» Дуда поспешно отер руку, которой зажимал рану. Сильнее боли была тревога, что сейчас вспыхнет горючее и тогда конец кораблю…

Дуда понял, что перебило трубопровод, по которому горючее поступает в моторы. Надо успеть перекрыть трубопровод, сбить пламя. От удушливого дыма и жара сознание мутилось. Может быть, никого из товарищей уже нет в живых, надо успеть, пока держат ноги, пока слушаются руки, скорее, скорее…

Почти ничего не видя в дыму, он прощупал опасно нагревшийся трубопровод, нашел поврежденное место. Оттуда тугой струей било горючее. Крикнул, призывая на помощь, но не услышал собственного голоса. В одно мгновение — в машинном он умел действовать и с закрытыми глазами — нашел нужный инструмент, перекрыл трубопровод. Но тут в лицо пахнуло жаром. Дуда нашарил на стенке огнетушитель, направил струю пены вниз, откуда взбегало пламя. И только когда огнетушитель сработал до конца, выпустил его из рук и, теряя последние силы, упал…

Мотористы — они были живы и тоже боролись с огнем — бросились к своему командиру, хотели его вытащить наверх, но Дуда отстранил их:

— Тушите огонь!

Совсем ослабевший от потери крови, он еще продолжал отдавать распоряжения.

По бронекатеру, потерявшему ход, противник усилил огонь, снаряды ложились все ближе. Минута, другая — и неминуемы новые попадания…

Но закон боевого братства — не оставлять товарищей в беде. Гвардии лейтенант Евгеньев, командир «сорок третьего», к тому времени успевшего подбить на берегу танк и заставившего замолчать батарею, круто развернул свой корабль. Через несколько минут он был рядом с «сорок первым», взял его на буксир. Вывел потерявший ход катер из-под огня и вновь поспешил к переправе.

Обстрел со стороны противника усилился. Снаряд угодил в машинное катера Евгеньева. Повторилось то же, что произошло с «сорок первым». Из перебитого трубопровода хлынуло горючее, возник пожар. С огнем мотористы справились быстро. Но устранить повреждения, запустить моторы — дело, требующее времени.

— Поставить дымовую завесу! — скомандовал Евгеньев.

Катер окутался густым дымом, противник перестал стрелять по нему. Возможно, решил, что корабль горит, — зачем напрасно тратить снаряды?

А в машинном тем временем шла лихорадочная работа. Прошло несколько минут, и из дымового облака на полном ходу вынесся целый и невредимый корабль. Устремился опять к переправе.

Бронекатер Евгеньева сумел вновь прорваться через завесу огня, с хода ударил по въезду на мост, где скопились вражеские солдаты и машины. Загорелся танк, замерли два полугусеничных тягача с пушками на прицепе. Выпустив несколько снарядов, катер круто повернул назад. Именно такой тактики — поочередно прорываться к переправе, бить по ней и быстро уходить, чтобы не дать противнику пристреляться, — советовал придерживаться командир дивизиона, когда напутствовал отряд перед выходом в бой.

В течение трех часов бронекатера, прорываясь к переправе, наносили молниеносные удары. Уходили одни, тотчас же появлялись другие. Не давали врагу ни минуты передышки. На помощь четырем катерам отряда Плехова подоспели другие. Под конец к переправе прорвался «четырнадцатый» под командой гвардии лейтенанта Корочкина. Он был вооружен не только пушкой и пулеметами, но и установкой реактивных снарядов. Залп катерной «катюши» вызвал у противника еще большую панику. Гитлеровцы разбегались, бросая машины и орудия. Мост опустел, в нескольких местах он дымился, в настиле зияли провалы…

Переправа практически перестала существовать.

Это помогло нашим войскам быстрее продвинуться к Паричам и овладеть ими к концу дня.

Вошли в Паричи и корабли. С борта сносили раненых, павших в бою. Команда «сорок четвертого» провожала в последний путь старшину 1 статьи Чичкова, командира носовой башни. Во время боя у переправы коммунист Чичков получил тяжелое ранение. Истекая кровью, которую не смогла остановить наложенная наспех повязка, он не оставил своего поста. Еще один снаряд, пробивший борт под башней, нанес отважному моряку новую рану, которая оказалась смертельной…

Пробоины, вмятины на броне, черные подпалины на бортах и надстройках, покореженные поручни, перебитые фалы, иссеченные осколками палубы, пробитые во многих местах вымпела и флаги — такой вид имели бронекатера, вошедшие в Паричи после боя у переправы. Надо было пополнять боеприпасы и горючее, срочно исправлять повреждения, восполнять потери в людях.

А время не ждало. Дивизии, сломившие вражескую оборону перед Паричами, преследуя отходящего противника, продолжали наступать вдоль Березины на Бобруйск. Они, как и прежде, нуждались в помощи моряков.

К концу дня 27 июня, продвигаясь вверх по Березине и поддерживая огнем наступающие войска, бронекатера подошли к Бобруйску на дистанцию выстрела корабельных орудий — до города оставалось не более восьми километров. Не только огонь врага пришлось преодолевать им на этом пути. Опасность представляли и те препятствия, которыми фашисты перекрыли фарватер. На этот раз не просто боновые заграждения. На бонах были установлены скрытые под водой мины.

Но и эти преграды были одолены.

Утром 29 июня приблизились к южной окраине Бобруйска. В голубое небо над городом вползали, сливаясь в сплошную темную тучу, дымы пожаров. Выше серебристыми искрами проносились самолеты. Не понять, где свои, где чужие, — шел ожесточенный воздушный бой.

Чем ближе город, тем гуще встают пенные столбы от летящих навстречу кораблям вражеских снарядов и мин, больше всплесков от осколков и пулеметных очередей. Но катера упорно идут к причалам. Уже разведаны и намечены цели. Башенные орудия бьют по огневым точкам на берегу, по видным издалека штабелям ящиков с боеприпасами, по портовым пакгаузам и стоящим возле них большим крытым грузовикам. Косматое пламя взвихривается над крышей одного из пакгаузов. Видно, как вспыхивает возле него груженная боеприпасами машина, взрывается, разбрасывая ошметки огня…

Противник пристрелялся к катерам. Сейчас накроет… Круто развернувшись, корабли уклоняются от огня. Вновь возвращаются на курс и идут вперед.

Несколько раз в этот день прорывались моряки к городу, поражая врага своей дерзостью. Под вечер получили новую, еще более трудную задачу: пробиться к железнодорожному мосту, не дать противнику использовать его для переброски войск.

Быстро меняя курсовые углы, сбивая противнику наводку, первым к мосту проскочил под неистовым обстрелом бронекатер № 93 гвардии лейтенанта Калиуша. Калиуш знал, что вырвавшись далеко вперед, он навлекает на себя весь огонь вражеских батарей, прикрывающих мост. Но отважный офицер обдуманно шел на риск. Вода, взметенная разрывами, обрушивалась на палубу, броня звенела от ударов осколков и крупнокалиберных пуль, корабль качало на поднятой разрывами волне. Калиуш упрямо пробивался к мосту. Уже отчетливо видна его темная громада, нависшая над сверкающей рекой. Видно, как за решетчатыми перилами мелькают силуэты бегущих солдат, ползут тягачи с орудиями на прицепе, угловатые, похожие на гробы, бронетранспортеры. Видно, как там, где мост упирается в берега, все чаще вспыхивают дымки орудийных выстрелов. Вражеская артиллерия бьет уже прямой наводкой. Бронекатер отвечает, но силы неравны — одна корабельная семидесятишестимиллиметровка против двух батарей. Надо стрелять споро и точно…

Чтобы лучше видеть цели, Калиуш вышел из рубки. В ту же минуту ослепительно белое пламя вспыхнуло на палубе возле носовой башни. Лейтенант потерял сознание. Очнувшись и чувствуя в голове оглушительный звон, подумал: «Надо держаться! Надо до конца выполнить задачу…».

Пока вражеские батареи сосредоточивали всю силу огня на дерзком корабле, в одиночку вырвавшемся вперед, другие бронекатера, заняв удобные позиции, начали обстрел моста. В их числе был и «девяносто второй» гвардии лейтенанта Чернозубова. Лейтенант вел свой корабль серединой фарватера, но когда в левый борт со звонким щелканьем ударили пулеметные очереди и почти перед самым форштевнем начали шлепаться мины, решил пойти на сближение с противником. Катер резко взял влево, пошел вдоль берега, стараясь держаться в мертвом пространстве. Почти вплотную к воде спускалась каменная развалившаяся ограда городского кладбища. Чернозубов припал к смотровой щели, сквозь бинокль вглядываясь в зеленую листву меж надгробьями. Пулеметы врага где-то здесь, а чуть дальше на кладбище или сразу за ним должны стоять и минометы…

Так и есть! Лейтенант увидел вспышки частых выстрелов в полутьме между двумя памятниками. В кустах замаскирован пулемет. А левее еще один…

— Миномет противника бьет из-за часовни! — донесся звонкий мальчишеский голос.

Это докладывал юнга Олег Ольховский, стоявший в пулеметной башенке над рубкой.

— Бей по пулеметам! — скомандовал Чернозубов. И тотчас же басисто заговорили крупнокалиберные ДШК.

«Ликует Алька! — улыбнулся лейтенант. — Впервые доверили парню стрелять из пулеметов в бою…».

По часовне ударило орудие носовой башни. Затем расчет Насырова послал снаряд в немецкую пушку за деревьями на краю кладбища. Она успела выстрелить по «девяносто второму», но снаряд лишь скользнул по литой броне башни. Чернозубов сманеврировал, сбив наводку вражеским артиллеристам. Считанные минуты длился поединок между орудием «девяносто второго» и немецкой пушкой на кладбище. Пушка замолчала.

Замолкли один за другим и пулеметы, бившие из-за памятников. А вскоре на кладбище стали рваться снаряды, посланные другими кораблями.

Солнце уже опускалось к горизонту, затянутому дымом пожаров. «Девяносто второй», закончив бой, вместе с другими кораблями подходил к причалам бобруйской пристани. В городе были уже свои. По улицам усталым шагом двигалась пехота, обозники погоняли лошадей, поспешая куда-то.

Чернозубов вышел из рубки. Навстречу из башни поднялся Насыров — потемневшее от порохового дыма лицо, на лбу, под сдвинутой на затылок мичманкой поблескивают капельки пота.

— Ну что, парторг? — весело спросил лейтенант. — Сколько на вашем счету?

— Кой-что есть! — со свойственной ему обстоятельностью доложил Насыров. — Если все, что нам под Бобруйском досталось, посчитать, с этой пушкой, которая на кладбище, — три орудия. Да еще минометов несколько… Ну и пехоты фашистам поубавили взвода на два. — А что, товарищ гвардии лейтенант, хорошую позицию на кладбище фашисты нашли. Никуда и тащить не надо!

Насыров увидел юнгу — тот деловито копошился в башенке, протирая пулемет.

— Эй, Алька! — окликнул, — А сколько фрицев на твой счет записать?

— Не считал… — отмахнулся Олег. Но тут же добавил с горделивой скромностью: — Я же стрелял, когда было считать?

— Скромничаешь, — рассмеялся Чернозубов. — Я же видел в бинокль, сколько ты накосил!

— Может, и больше сумел бы, да патроны кончились, лент снаряженных не осталось.

— Потом еще, кажется, из автомата стрелял?

— Стрелял… Берег-то близко, и из автомата не промахнешься. Только всего два магазина было…

— А где автомат раздобыл?

— Трофейный. Еще в Здудичах припас. Думал, может в десант придется…

— Запасливый парень! — похвалил лейтенант. — Береги, может еще понадобится.

— А куда теперь, товарищ гвардии лейтенант? Я по карте смотрел — по Березине можно за Минск пройти.

— Куда прикажут. Может, обратно на Припять…

Предположение Чернозубова оправдалось. После того как Бобруйск был взят и окруженные в нем восемнадцать тысяч гитлеровцев сдались в плен, последовал приказ: кораблям немедленно возвращаться на Припять.

Бригада уходила из Березины уже не просто первой бригадой. За участие в этих боях она получила наименование Бобруйской.