Глава пятая. Человек, который ненавидел
1
Банкет, устроенный полковником Качке в честь победы над крупным советским десантом, был в самом разгаре.
Целые окорока, копченые и запеченные в тесте, кирпичи свиного шпига, колбаса, рыба, сыры и, конечно, всевозможные крепкие напитки были разложены, расставлены на столах в актовом зале бывшей школы — ныне резиденции начальника гарнизона.
Оркестр, расположившийся на специально сделанных подмостках, серпантин, свисающий с потолка, — все это превратило актовый зал в шумный ресторан.
Офицеры суховского гарнизона были приглашены на это торжественное пиршество, дабы чествовать капитана Штаубе, победителя над десантом русских парашютистов; были здесь и бургомистр города, и директор местного банка, прибывший из Германии для поправки своих коммерческих дел, и два местных помещика, вернувшиеся при помощи немцев на свои прежние земли, одним словом, в этот вечер собралась вся та мутная накипь, которая всплыла на поверхность во время фашистской оккупации суховского района.
И вот в самый разгар пиршества, когда вся компания влила в свои глотки изрядное количество вин, водок, наливок, настоек и коньяков, а «сам» хозяин пиршества то и дело стукался головой о край стола и по временам начинал всхрапывать, сползая со стула под стол, в это самое время Гуго Вальтер пришел доложить своему шефу о том, что его желает видеть один известный ему человек по весьма важному делу.
Осовелый, с мутным остановившимся взглядом красных глаз Курт Амедей фон Качке пытался втолковать своему адъютанту, что всех, кто ему станет мешать веселиться, он прикажет распять на кресте, а в лучшем случае разрядит в него свой парабеллум.
Но когда Гуго Вальтер произнес имя «Днепр» и еще одно — «Рихтер», полковник Качке разом почти протрезвел и, пошатываясь, вышел из зала, поддерживаемый адъютантом.
А через минуту Вальтер ввел в кабинет полковника некую уродливую личность — горбатого человека с злым и желтым, как глина, лицом и маленькими прищуренными глазами, в которых тлела большая и неугасимая злоба.
Качке вонзился пьяными глазами в посетителя, но фигура его все время расплывалась — и перед полковником возникало то два, то сразу четыре горбуна. Наконец, когда фигура посетителя оказалась в единственном числе, господин полковник признал в ней своего тайного соглядатая Акселя Рихтера, потомка обрусевших шведов немецкого происхождения, которые, быть может, обосновались в России еще со времен полтавской битвы.
Аксель Рихтер или, как его называли суховцы, Сюлька-горбун до войны занимался сапожным ремеслом.
Был он всегда зол, грязен и немного пьян. С людьми Сюлька не разговаривал, а шипел, как гадюка. Ему доставляло истинное наслаждение оставлять в подметках концы острых сапожных гвоздей, чтобы потом поругаться всласть с разозленным заказчиком.
Но свою лютую от природы злобу на все живое утолять на людях приходилось редко и не столь уж ощутимо. Зато собаки были истинной находкой для Сюльки-горбуна.
Он ласково заманивал голодную собаку к себе во двор, а потом бросал ей кусок хлеба или кость за калитку, но так, что зад пса находился внутри двора.
Вот тогда наступала сладострастная для Сюльки минута: с плотоядным оскалом рта, весь дрожа от предвкушаемого наслаждения, он тихо подкрадывался к псу, затем с силой захлопывал калитку, зажав между косяком и дверцами зад несчастного животного.
Собака, пронзительно визжа, устремлялась прочь, волоча за собой переломанные задние ноги.
Вот этого злобного уродца и отыскал господин Качке, а поговорив с ним, сразу понял, на что пригоден швед немецкого происхождения Аксель Рихтер.
Но в маленьких глазках Сюльки-сапожника, устремленных на начальника гарнизона, было столько злобы, что Курт Амедей фон Качке испугался. Дрожащими руками он схватил свой парабеллум, надеясь испугать собеседника, но встретил все тот же колючий злобный взгляд да пренебрежительную гримасу.
Сюлька никогда не смеялся. Известно, только человеку свойствен смех, животные не смеются, не улыбаются. Поэтому некоторые суховцы утверждали, что Сюлька вовсе не человек, а какое-то злобное животное, имеющее человеческий облик.
Особенно сильно побаивался Сюльку худосочный Гуго Вальтер. Он был уверен, что горбуну ничего не стоит всадить кинжал в спину любому человеку, который ему не понравится.
В числе прочих дел полковник Качке поручил Сюльке выследить «Днепра», за что обещал крупное вознаграждение. Правда, Сюлька только пренебрежительно скривил губы — плевать он хотел на немецкую бумажную макулатуру!
Как ни лихорадило господина Качке от желания поскорее заполучить «Днепра», он не осмеливался грубо подгонять Рихтера, а только просительно говорил:
— Дорогой герр Рихтер, какие есть ваши дела? Нихт вар?
— Я шкашу, когда надо о делах, — шипя, отвечал Сюлька и, получив очередную порцию кредиток, уходил мрачный, молчаливый и злой.
И сейчас он появился в кабинете начальника гарнизона, чтобы наконец-то «шкашать» о «Днепре».
При повторном звуке «Днепр» у господина Качке окончательно выветрились все алкогольные пары настоек, наливок и коньяков. Он даже привстал, вонзаясь взглядом в горбуна, но встретил все те же пугающие, злобные и хищные глаза.
— Вы будет шпрехен правду? — прохрипел он, глотая от волнения сухую слюну. — Нихт вар?
— Я пришел не шутки шутковать, — ответил Сюлька, жуя свои тонкие бескровные губы.
Да, в тот час, после боя, не одни только глаза партизан следили за каждым движением Кирьякова. Была еще пара глаз — злобных и мрачно неподвижных. Они видели и Кирьякова, и партизан, напавших на Кирьякова.
Кажется, в первый раз за всю их жизнь в них промелькнуло что-то похожее на улыбку, это случилось, когда веревка Найды петлей захлестнулась за сук и лишь несколько минут оставалось до того сладостного, волнующего момента, когда ноги повешенного задергаются в предсмертной судороге.
К несчастью для Сюльки, этого не произошло, и опять неподвижные, мрачные, полные злобы глаза продолжали отмечать каждое движение партизан, а слух улавливал каждое их слово.
Поведение Кирьяка и рассказ одного из десантников о дровосеке, спасшем его от фашистских лап, убедили Сюльку, что Кирьяков совсем не то лицо, за которое себя выдает. Сопоставив некоторые факты, он, наконец, пришел к выводу, что Кирьяк и «Днепр» один и тот же человек.
И, кажется, во второй раз за всю свою жизнь и во второй раз за один только день нечто похожее на усмешку скривило тонкие губы Сюльки-горбуна.
Когда партизаны удалились, он не спеша побрел в Сухов.
— Почему вы можете думать, что Кнрьяк есть «Днепр»? — спросил Качке с недоверием.
— Потому шчо шнаю — вот и вшо, — ответил Сюлька своим шипящим голосом. — Шкоро ушнаете и вы… Ушнаете, потому как ваш Кирьяк, побалакав ш партишанами, опять прибудет к вам, как ни в чшом не бывало… Ну, а раш прибудеть, то яшно, шчо он ихний, то ешть партишанский чшеловек…
— Это я буду еще рассмотреть, — попрежнему сомневаясь, проговорил Качке. — Вы можете, герр Рихтер, еще ошибаться… Кирьяк попал к партизанам в плен, и они его будут повешивать…
— А я говорю — прибудеть!.. — стоял Сюлька на своем.
— О, это было бы великое счастие, — потирая руки, проговорил полковник. — Если вы, герр Рихтер, не будете ошибаться, я могу давать вам крупный куш… Нихт вар?
— Чшихал я на ваш бумажный утиль! — скривил губы Сюлька. — Нет, гошподин полковник, ша «Днепра» я хошу получить долларами или чшицтым шолотом… Потому, как пошле войны я в Рошии не оштануш — в Америку шбегу… Вот!..
— Зеер гут, — согласился Качке. — Я утверждаю вам эту награду, если Кирьяк вернется сюда… Гуго!..
Сюлька поднялся и, пхнув рукой замешкавшегося у двери Вальтера, вышел из кабинета.
— Вот что, Гуго, — сказал полковник своему адъютанту. — Поставьте ко мне в кабинет двух автоматчиков… Если Кирьяк придет, мы устроим ему приятную встречу.
2
Тем временем в землянке командования партизанским отрядом обсуждался план проведения операции № 6.
Слушая Кирьякова, майор Рогов набрасывал на листе бумаги схему расположения каждой бензобашни.
А их было четыре. Глубоко уходя в землю, они выступали на поверхность покатыми стальными куполами, похожими на солдатские каски. Для подрыва нужно было выкопать колодец у каждой башни, чтобы заложить туда взрывчатку. Такая работа потребует много времени и специальных инструментов.
Правда, положение облегчалось тем, что Качке, убежденный в разгроме десанта, отправил назад два батальона войск СС. Все же бензобашни охранялись достаточно зорко, незаметно подобраться к ним и бесшумно заложить взрывчатку — задача абсолютно невыполнимая.
— Опишите, пожалуйста, какие постройки находятся возле башен? — обратился Рогов к Кирьякову.
Разведчик на минуту задумался, в памяти восстанавливая общий план города.
— Прежде всего, установим, — начал он, — что башни расположены в юго-западной части города; башни находятся друг от друга на расстоянии приблизительно 50–60 метров и каждая снабжена своей бензоколонкой. Теперь так; прямо к западу от них, примерно в 250 метрах, стоят фашистские казармы — бывший лабаз. А сразу за казармами — небольшой танкодром, где всегда находится 5–6 машин. Тут же, невдалеке, конюшня с полусотней лошадей, а чуть левее — сарай с запасами зерна, крупы и масла. Если теперь, — продолжал Кирьяков, — от конюшен мы проведем прямую линию к востоку, то окажемся на главной городской площади, к которой примыкает школа, то есть ныне резиденция начальника гарнизона и местное отделение гестапо…
Рогов быстро наносил на бумагу линии и условные топографические знаки, и, когда Кирьяков закончил, у него уже был готов схематичный план этой части города.
— Н-да, — протянул он, почесывая карандашом переносицу и обращаясь к Птицыну: — Я думаю, Федор Кузьмич, что при ваших наличных силах нельзя рассчитывать на прямую атаку Сухова… Так ведь?
— Так, — согласился Птицын.
— А раз так, то надо придумать что-нибудь другое… Ваш опыт партизанской войны, Федор Кузьмич, имеет здесь решающее значение… Что вы по этому поводу думаете?
— Опыт всегда подсказывал нам, — сдержанно заговорил Птицын, — отвлекать внимание врага, от того объекта, на который мы собираемся напасть… Это — первое. Второе — возможно больше распылять его силы, создать все условия для паники…
— В таком случае, было бы неплохо, — сказал Рогов, внимательно рассматривая план города и, как всегда, по привычке, почесывая карандашом переносицу, — было бы неплохо, товарищи, просочиться в город отдельными группами в два-три человека, поджечь танки, конюшни, казармы, сарай с продовольствием, бросить несколько гранат в резиденцию начальника гарнизона. Враг, несомненно, растеряется. Он начнет защищать подожженные нами объекты и тем самым распылит свои силы… Вот тогда группа подрывников и пойдет на выполнение операции № 6… Что вы думаете, товарищи, о таком плане? — спросил Рогов, обводя взглядом всех присутствующих.
— План неплох, — отозвался Чернопятов, посасывая пустую трубку. — Плохо то, что все эти объекты расположены близко друг от друга. Качке, должен сказать вам, товарищи, далеко не растяпа, энергии и смекалки у него не занимать стать. Он быстро сумеет организовать оборону всех объектов сразу, не распыляя свои силы. А это значит, что мы ничего не добьемся…
— Правильно, — со вздохом проговорил Рогов. — Но в таком случае, следует глубже продумать способ решения задачи.
Молчавший до этого Кирьяков по-ученически поднял руку;
— Разрешите мне, товарищи…
— Ну, ну, Сережа, давай, — оживился Птицын, запуская пальцы в бороду и расчесывая ее.
— Мне кажется, без хитрости здесь не обойдешься, — начал он. — И хитрость эта вот какая: я сообщу по рации Качке, будто мне стало достоверно известно, что партизаны собираются напасть на город, скажем, 25-го… Вы же нападете на два дня раньше — 23-го. Второе — я сообщу также, что партизаны готовят удар, скажем, с северо-востока, тогда как мы ударим с юго-запада. При этих условиях Хорь начнет укреплять северо-восточную сторону, обнажив оборону юго-запада. Ясно также, что, ожидая удара 25-го, он будет спокоен 23-го… Мне кажется, что если в план товарища майора внести эти поправки, выполнить его нам будет сподручнее…
— Толково, — произнес Кравчук.
— У парня котелок надежный, — с грубоватой шуткой сказал Найда, который все еще никак не мог переварить столь достоверный факт, что Кирьяков и партизанский разведчик «Днепр» одно и то же лицо.
Вера бросила на Кирьякова быстрый и восторженный взгляд и тут же потупилась: она тоже еще не совсем уверилась в своем счастье.
— Предложение товарища Кирьякова, — заметил Птицын, — важно еще и тем, что немцы, как вы знаете, всегда строго придерживаются разработанного ими плана: будь это план обороны или наступления. Чуть не по плану, они сразу теряются и начинают метаться, как мыши в мышеловке. А здесь явное нарушение их плана: во-первых, они будут ждать нападения 25-го, а оно произойдет 23-го; во-вторых, они будут готовы к обороне северо-востока, а тут надо защищать юго-запад… Таким образом, растерянность в рядах врага будет несомненной, и наша задача максимально ею воспользоваться… Ну, а ты что скажешь, комиссар? — обратился он к Чернопятову. — Какие у тебя соображения по этому поводу?
Чернопятов, посасывая пустую трубку, вдруг начал торопливо шарить по карманам, ища кисет с табаком, но, вспомнив, что дал слово не курить, со вздохом положил трубку в карман.
— Ты бы, может, закурил, Федор — несмело проговорил Птицын. — Курильщикам, слыхал я, иной раз трудненько решать задачи без хорошей затяжки. А тут у нас задача трудная, надо сказать…
— Ерунда! — решительно заявил Чернопятов, опять всовывая в рот трубку. — То есть ерунда, конечно, не задача, которую мы решаем, а ерунда насчет слабосилья курильщиков… А что касается предложения Сережи, то оно, как здесь уже говорили, толковое предложение… Теперь конкретно: я предлагаю нападение на Сухов совершить завтра на рассвете, а Качке через Сережу сообщить, что нападение состоится послезавтра. Из-за короткого срока немцы с лихорадочной поспешностью примутся за организацию обороны, а это нам тоже наруку: суматохи будет больше.
— Все ясно, товарищи, — сказал Рогов. — План со всеми поправками принимается к действию. Удар на Сухов наносим завтра на рассвете. Только товарищу Кирьякову незачем связываться с Качке по рации, — он должен доложить ему обо всем при личном свидании. Штаубе ведь оставил Кирьякова для дальнейшего наблюдения за партизанами. Так вот: Кирьяков за это время все высмотрел, подслушал и поспешил сообщить своему шефу. Так будет естественнее…
Все мельчайшие детали плана операции № 6 были тщательно проверены, взвешены, были намечены группы по поджогам и подрыву всех объектов и составлена основная группа во главе с Кравчуком для подрыва бензобашен.
Руководство операцией брал на себя майор Рогов.
Все, все было предусмотрено и, казалось, ничто уже не помешает благополучному завершению операции № 6.
Но вдруг произошло событие, которое резко изменило весь тщательно разработанный план. План рухнул самым неожиданным образом.
И эту катастрофу никто не предвидел.
3
Она разразилась внезапно, спустя три часа после совещания в партизанском лагере.
…Кирьяков спешил в Сухов.
Возбужденный, с наигранной печатью загадочности на лице, он быстро вошел в приемную начальника гарнизона и попросил Гуго Вальтера доложить о себе полковнику Качке.
Если бы Сергей Кирьяков не был так занят предстоящим разговором с начальником гарнизона, он заметил бы странный бегающий взгляд худосочного адъютанта и его пугливую торопливость. Он связал бы также эту суматошливость Вальтера с злобным прищуренным взглядом Сюльки-горбуна, которого он встретил на улице недалеко от резиденции начальника гарнизона.
Но Кирьяков был слишком озабочен предстоящим докладом и ничего необычного в поступках Гуго Вальтера не приметил, как не приметил ничего подозрительного в очень уж внимательном, злобном взгляде горбуна.
Поэтому, когда адъютант, слегка заикаясь, сказал, что герр полковник ждет герра Кирьякова, Сергей спокойно переступил порог кабинета.
— Гутен морген, герр полковник! — поздоровался он, вытягиваясь во фронт.
Полковник Курт Амедей фон Качке сидел за письменным столом, водрузив на голову резиновый пузырь со льдом: после давешней пирушки у полковника нестерпимо трещала голова.
Помимо того, смесь всевозможных крепких напитков, поглощенных им, вызывала тошноту, и, конечно, Курт Амедей фон Качке находился в самом скверном расположении духа.
— Прибыл с важным донесением, — многозначительно добавил Кирьяков, попрежнему вытягиваясь в струйку. — Имею точные сведения о намерениях партизан…
Злорадная улыбка, как гусеница, вползла на губы полковника.
— О, это есть зеер гут, — проскрипел он.
— Разрешите докладывать? — спросил Кирьяков.
Курт Амедей фон Качке движением губ как бы сбросил гусеницу, и его глаза вонзились в Кирьякова.
— Это очень интересно, — промямлил он и вдруг выпалил, громко рявкнув:
— Разрешаю докладывать вам, «товарич Днепр»!
У Кирьякова сразу стало сухо во рту. Он сглотнул ком слюны, подступивший к горлу, и постарался изобразить на своем лице искреннее удивление.
— «Товарищ Днепр»? Господин полковник, очевидно, хочет пошутить?..
— Это правда есть. — замотал он головой. — Теперь я буду шутить с «товарич Днепр», как он долго шутил со мной… Но моя шутка будет очень серьезной. Нихт вар?
Он самодовольно хихикнул, радуясь своему каламбуру и тому важному обстоятельству, что наконец-то ему удалось схватить этого таинственного партизанского разведчика.
Кирьяков понял, что для него теперь все кончено. Запирательство, игра в невинность — все это пустая трата времени. Он окинул быстрым взглядом кабинет, на мгновение остановился на окнах, еще не зарешеченных, и стремительным прыжком, очутился возле них.
Оставалось сделать один скачок на подоконник, проломить ударом кулака раму и… Но из-за оконных портьер вдруг словно бы вынырнули два дюжих эсэсовца и разом на него навалились.
Пока Сергея Кирьякова накрепко скручивали веревкой по рукам и по ногам, Курт Амедей фон Качке удовлетворенно хихикал, скаля свои крепкие и острые, как у хорька, зубы.
А когда связанного Кирьякова эсэсовцы втиснули в кресло, он сказал:
— Мы сейчас, «товарич Днепр», будем вести с вами замечательный разговор… Важный разговор… Конфиденциальный разговор… Нихт вар?
Кирьяков ничуть не сомневался в том, что Хорь поведет с ним разговор по-своему, по-хорьковому. Но он и не подозревал, какой неожиданный оборот примут события и какую тему беседы с ним изберет полковник Качке.
Он думал сейчас об одном: кто предал его? А. может быть, никто и не предавал — он сам сделал важное, но незамеченное им упущение? Какое? При каких обстоятельствах?..
Лихорадочные мысли наплывали, сталкивались меж собой в то время, как полковник Качке шагал по кабинету, все больше и больше возбуждаясь. Пузырь со льдом Качке швырнул в угол: внезапно возникшая горделивая мысль оказалась лучшим средством против головной боли.
«Да, да, только так… только так», — думал он и все больше убеждался в том, что нашел способ окончательно разделаться с партизанским отрядом, как он уже разделался с советским десантом. О, удачно осуществить задуманную тонкую операцию по уничтожению партизан — значит подняться по лестнице карьеры на очень высокую ступеньку. Тут пахнет не просто железным крестом, как в деле с десантниками, нет, о нет!.. За это дело он добьется места гаулейтера и не где-нибудь, а на благословенном побережье Средиземного моря, во Франции, среди виноградников Бургундии, где на каждом шагу не таится партизан с наведенным в голову немецкому колонизатору дулом пистолета…
— Это замечательный план, это гениальный план, — пробормотал Качке и вдруг, резко повернувшись, остановился перед Кирьяковым.
К удивлению молодого партизана, герр Качке смастерил на своем лице дружескую улыбку и радушное благорасположение.
— Я говорил, — начал он, — у нас будет очень конфиденциальный разговор… Но я буду добавлять также — конфиденциальный и дружеский. Нихт вар? Очень дружеский…
Взгляд его вдруг переметнулся к рации, стоящей в углу кабинета на ломберном столике возле дивана.
— Вы, конечно, герр Кирьяк, имеете знакомство с настоящим музыкальным кастен. Нихт вар?
Он помолчал.
— Цели, которые вы, герр Кирьяк, имели перед собой, — продолжал в дружелюбном тоне полковник Качке, — неожиданно пересеклись с целями, которые я имею перед собой… Нихт вар?
— Нет, — ответил Кирьяков, действительно, ничего не понимая.
— О, вы сейчас будете все очень хорошо понимать, — с ласковой ухмылкой сказал Качке-Хорь. — Но прежде я имею намерение говорить вам так: вы — человек молодой, перед вами еще очень большая жизнь пройдет… Но жизнь большая не есть красивая без крупного богатства и без высокого положения в карьере… Нихт вар? Комфорт, шикарные женщины, вилла, например, на берегу синьяго, как у вас говорится, моря, быстроходная яхта для прогулки с друзьями по всем морям и океанам… О, это есть, действительно, красивая и полная приятных, волнующих ощущений жизнь… Нихт вар?..
У Кирьякова глаза все больше и больше округлялись: он решительно не понимал, к чему сие красноречие герра полковника и куда он, герр полковник, клонит?
«Что-то уж больно распелась эта сирена, — подумал он. — Надо быть настороже».
А полковник Курт Амедей фон Качке пел и пел, и перед глазами Кирьякова рисовалась одна картина за другой его великолепной, шикарной, красивой, ослепительной жизни, жизни в виллах, на увеселительных яхтах, во дворцах, одним словом, нечто сказочное, но, конечно, при условии, если… если…
— Если герр Кирьяк сделает одну маленькую, ну, совсем ничтожную услугу, — закончил Качке свое словоизлияние и замолчал выжидая.
— Какую? — осторожно спросил Кирьяков, все еще не улавливая мысли Хоря.
Но для полковника Курта Амедея фон Качке давно было уже все ясно. Впервые эта мысль промелькнула у него во время беседы с Сюлькой-горбуном, а сейчас она обрела вполне четкие контуры.
И эта мысль сводилась к следующему.
Он, полковник фон Качке, заставит «Днепра», с помощью ли посулов или пыток, но, во всяком случае, заставит его вызвать по рации весь партизанский отряд в определенное место для якобы неотложной операции… Например, для разгрома карательной экспедиции, будто бы выступившей в поход против партизан. Партизаны, услышав от своего разведчика о выступлении карательной экспедиции, конечно, воспользуются случаем устроить засаду и разгромить ее, тогда как в засаду попадут партизаны и все, все до одного будут уничтожены, в том числе и сам герр Кирьяк, и, может быть, как раз в тот момент, когда в своем радужном воображении он станет выплывать на яхте в открытое море.
Курт Амедей фон Качке про себя хихикнул, его узко посаженные глазки хоря блеснули хищно и плотоядно.
О, это ультрагениальный план! Ни одного партизана в его секторе! Полное уничтожение! И в результате, самое главное, самое заветное: чины, награды, место гаулейтера или, в крайнем случае, его помощника на берегу ласкового, бирюзового моря, напоенного ароматом цветущих оливковых рощ.
Мысли полковника становились все более приятными, все более захватывающими. Вот что значит удача!.. Фарт, как говорят янки, для которых нынешняя война, действительно, является фартом, доходным бизнесом… Они умеют мейк моней и жиреть, не проливая капли крови.
Полковник фон Качке усмехнулся, вспомнив, как он ездил в Швецию принимать каучук и олово, свинец и вольфрам, да и многое другое стратегическое сырье, проданное Америкой будто бы шведскому правительству, на деле же через шведско-германский картель переданное на заводы Болен фон Круппа.
И, может быть, снаряд, пущенный из орудия, изготовленного с помощью американского сырья, разнес не один десяток джи-ай онкль Сэма. О кей! Шурли!
Да, эта мысль настолько развеселила полковника Качке, что он вдруг громко расхохотался, к удивлению Сергея Кирьякова.
Да, именно, фарт, удача. Надо только не упустить удобный случай…
— Вы есть замечательный конспиратор, герр Кирьяк, — польстил Качке, приготавливаясь изложить главную суть задуманного им дела.
Но он начал издалека.
— Германия умеет отдавать справедливость даже врагам, — сказал Качке в том же дружелюбном тоне. — Но друзьям она очень благоприятствует («пока они ей нужны», — мелькнула тут же мысль), то есть благоволит, герр Кирьяк… Возносит их очень высоко… Награждает… Предоставляет богатую и красивую жизнь, о которой я уже вам имел говорить… Нихт вар?
«К чему это он клонит? Чего от меня хочет?»— думал Кирьяков.
Сделав такое вступление, полковник Качке изложил перед Кирьяновым свой план разгрома партизан во всех его формах, а затем счел необходимым наглядно показать и обратную сторону вычеканенной им красивой медали, то есть то, что ждет того, кто вздумал бы не исполнить требования Курта Амедея фон Качке.
С этой целью он подошел к стене, занавешенной бархатными тяжелыми портьерами, и отдернул их. В стене показалась наглухо закрытая дверь.
Кирьяков с интересом наблюдал, что будет дальше.
4
— Смотрите! — сипло прохрипел Качке и ударом ноги распахнул дверь.
И Кирьяков глянул. Лицо его сразу посерело, серыми стали и задрожавшие губы.
Но он смотрел.
Он смотрел, не мигая, в пролет двери, за которым в мертвенном полумраке синих ламп виднелся врытый в землю острый кол и насаженный на него человек. Человек был проткнут насквозь, острие кола, пробив грудную клетку, торчало чуть пониже левой ключицы. Мертвый не мог сползти, потому что в середине кола был вбит длинный плотничий гвоздь.
— Смотрите! — повторил Качке, уверенный, что после такого зрелища вряд ли сыщется человек, который отвергнет его требования.
Липкий пот выступил на теле Кирьякова, он с трудом держался, чтобы не потерять сознания, но не отводил глаз от чудовищной картины.
В глубине застенка он увидел, кроме того, переплет из бревен, к которым были подвешены обнаженные человеческие фигуры.
— Я не имею желания, чтобы герр Кирьяк был в таком зале, — с явной издевкой произнес Качке и хихикнул.
Щеки молодого разведчика как-то сразу старчески ввалились, обескровленные губы плотно сжались, волосы взмокли, а по лицу струйками катился пот.
Но, испытывая свое мужество, он неотрывно смотрел на замученного человека, насаженного на кол. Казалось, он ничего не видел, кроме этой страшной фигуры…
Кто ты, товарищ? Кто мать твоя, которая с молоком напоила тебя силой? Где закалил ты сердце свое и кого призывал в свой последний предсмертный час?
Кто ты, товарищ?..
Сергей Кирьяков смотрел, плотно сжав бескровные губы, смотрел молча, не шевелясь…
Когда дверь захлопнулась и бархатная портьера вновь скрыла это чудовищное место страдания и смерти, Качке поднялся с кресла и, разложив перед Кирьяковым карту, сказал:
— Сейчас вы будете слушать и запоминать…
Господин Качке хорошо продумал всю операцию. Она была чрезвычайно проста. Партизанский отряд, разделенный на три отдельные группы, призывается Кирьяновым в квадраты, указанные полковником Качке, попадает в засаду и уничтожается.
Кирьяков сидел молча, опустив голову. В случае отказа его ждет страшная, нечеловеческая пытка. Хватит ли у него мужества, чтобы вынести ее и молчать? А если не хватит? Если боль, рвущая тело на части, заставит его сделать то, что требует враг?
Молодой разведчик застонал от приступа гнетущей тоски.
Что делать?
Какие шаги предпринять, чтобы спасти партизанский отряд и его дорогих гостей — десантников, если даже в последнюю минуту изменят ему силы?
На мгновение он представил себя в этом чудовищном застенке и почувствовал, что мужество оставляет его: липкий пот вновь начал стекать по лицу, перехватило дыхание, гулко, до щемящей боли заколотилось сердце.
Одно, только одно слово «нет!», и сразу он окажется вот за той страшной дверью.
Курт Амедей фон Качке ждал, по-бычьи наклонив голову.
— Ну? — наконец произнес он с угрозой. — Вы есть готовы?
Где взять молодому человеку силы для страшных мучительных пыток?
И Кирьяков, не поднимая головы, проговорил тихо, почти шопотом:
— Да… Поставьте мне на колени рацию и развяжите руки…
— Битте, герр Кирьяк, — потирая руки, торопливо забормотал Качке, суетясь от радости и возбуждения. — Я очень был уверен, что вы будете зеер гут понимать: жизнь есть чудесный дар, единственный дар, и только болван легко оставляет ее… Битте, герр Кирьяк, прошу вас называть такие пункты…
5
Все было готово к проведению операции № 6. Рогов ждал только условленного сигнала от «Днепра», чтобы сразу же выступить.
Был проинструктирован каждый участник операции, удалось даже провести учебную тренировку по взрыву бензобашен, по организации паники среди врагов.
Да, все было готово.
Но «Днепр» молчал.
Прошло уже больше часа после того, как разведчик должен был сигнализировать партизанам, но сигнала не было.
— Не случилась ли беда? — недоумевал Рогов, досадуя на задержку в выступлении и тревожась за всю операцию. — Не придумал ли ваш Хорь какую-нибудь хитрость в последнюю минуту, и «Днепру» не ясен еще весь замысел врага? А? Как вы думаете, товарищ?
— Черт его знает! — ответил Птицын, который тоже не мог объяснить молчание Кирьякова. — Могу только сказать, что хитрости у Хоря, действительно, много, башка у него не пустая, и с ним надо держать ухо востро.
Чернопятов ходил по землянке, заложив руки за спину и посасывая потухшую трубку, — два шага вперед — кругом — два шага назад.
За стенами землянки гудел ветер, раскачивая вершины сосен и елей. По временам падала «крупа» — смерзшиеся влажные снежинки, похожие на гречку. Где-то возле болота стонала выпь.
Вдруг ходивший Чернопятов сразу остановился — послышались долгожданные позывные «Днепра».
— Ну, слава те господи, — облегченно вздохнул Птицын, и все присутствующие почувствовали, будто с их плеч сбросили огромной тяжести груз.
Но никто из них не подозревал, где в настоящую минуту находится «Днепр» и откуда он подает условленный сигнал.
Вера села за рацию.
«Принимайте! Принимайте! — стучал далекий Кирьяков. — Сообщите, что меня слышите! Сообщите… Перехожу на прием…»
— Видно, что-то особо важное, раз товарищ Кирьяков хочет убедиться, что его хорошо слышат, — заметил лейтенант Кравчук.
Вера настроила рацию на передачу и, дав знать радисту, что его услышали, вновь перешла на прием.
Вот тогда-то и застучал ключ, застучал с лихорадочной быстротой. Девушка еле успела записать это короткое, неожиданное и ошеломляющее сообщение:
«Я арестован Качке… Все передачи от моего имени, если таковые будут после настоящего сообщения, считать недействительными… Прощайте, дорогие друзья, прощай жи…»
На этом полуслове передача внезапно оборвалась.
Да, Сергей Кирьяков нашел способ спасти партизан. С этой минуты любые сигналы на его волне, по его коду и шифру никто бы уже не принял, даже если бы он сам уселся за рацию. Все было кончено, корабли сожжены…
Прощайте, дорогие друзья! Прощай, жизнь!
Сообщение было настолько ошеломляющим, что некоторое время все сидели молча, с недоумением посматривая друг на друга.
— Та-ак! — наконец протянул Птицын.
— Кто же его предал? — тихо, как будто про себя, произнес Чернопятов.
— Я! — вдруг отчетливо и громко прозвучал голос Веры.
Щеки ее ввалились, лицо пошло пятнами, лихорадочно заблестели большие круглые глаза девушки.
Воцарилась гнетущая тишина.
— Окстись! — строго проговорил Птицын. — Время не для шуток.
— А я думаю, товарищ Холодова не шутит, — сурово ответил Рогов.
— Ну, знаете, — заволновался Найда и взмахнул руками, но тут же замолчал, не зная, что сказать.
— Я не шучу, Федор Кузьмич, — тихо, с тоской продолжала девушка. — Я знаю, что виновата в гибели Сережи… Если б не мое ошибочное о нем мнение, ничего бы не произошло…
— Причем тут твое «ошибочное мнение»? — резко выкрикнул Птицын.
— А вот причем, — ответила девушка. — Видно, кто-то следил за Кирьяковым, когда мы его давеча схватили в лесу… А когда потом он все же вернулся к немцам, Хорю стало ясно: Кирьяков, конечно, не враг партизанам… А раз не враг, значит, друг…
— Логично, — согласился Рогов.
— И трагично, — добавил Найда.
— Ерунда все это, девушка, — заметил Чернопятов, — не возводи на себя напрасный поклеп… Впрочем, если бы даже ты и оказалась права в своих предположениях, вина твоя настолько относительна, что не о ней сейчас надо говорить. Сейчас надо говорить о том, как выручить нашего товарища…
— Правильно, — подтвердил Рогов. — И прежде всего надо узнать, где он находится?
— Я узнаю, — быстро подхватила Вера. — Разрешите, товарищ майор, — обратилась она к Рогову, — отправиться в Сухов и разведать, где находится товарищ Кирьяков?
— Мысль неплохая, — ответил майор. — Но вместе с вами, товарищ Холодова, в разведку отправлюсь и я…
— Разрешите, товарищ майор? — сказал Кравчук. — Мне думается, что такое дело надо бы поручить мне с Зеленцовым или с Хохловым…
— Нет! — твердо заявил Рогов. — Чтобы успешно руководить предстоящей операцией, нужно точно знать местность. Поэтому я считаю совершенно необходимым лично осмотреть все объекты, которые подвергнутся нападению, и, сообразуясь с обстановкой, приступить к операции № 6. Будьте, товарищи, готовы, — добавил майор, — выступить в поход сейчас же после моей радиограммы из Сухова. Время не ждет.
