Глава 7
Москва, апрель
«ЭМ»-ка остановилась на Селезневке, чуть не доезжая проходного двора, ведущего к Самотечным переулкам. Накрапывал мелкий дождь, в предрассветных апрельских сумерках старые дома стояли мокрые и поникшие, словно удрученные затянувшейся непогодой. Сидевший на переднем сиденье мужчина в форме с двумя квадратами в петлицах крапового цвета прикурил папиросу и выбрался из машины. Ему было около тридцати лет, курносый нос и широкие скулы выдавали в нем типичного уроженца рязанской или ярославской области. Пригладив короткие волосы, он надел светло-синюю фуражку, оглядел улицу чуть прищуренными глазами и, постучав ладонью по крыше автомобиля, наклонился к открытой дверце:
– Скоков и Четвертаков за мной, Валиулин, остаешься здесь.
Двое мужчин в штатском одновременно хлопнули дверцами.
– Товарищ сержант , – окликнул водитель, – а если кто выйдет?
Мужчина в форме досадливо крякнул и, махнув рукой штатским – мол, идите, вернулся к машине.
– Ты чего орешь на всю улицу? Спугнуть хочешь? – он огляделся, – ты как первый раз, ей богу. Всех выходящих задерживать до выяснения, если что – свисти. Понял?
– Понял, – торопливо кивнул водитель, – разрешите прикурить, товарищ сержант.
Сержант затянулся папиросой, и протянул ее, держа огоньком кверху. Скоков и Четвертаков исчезли в темной подворотне, шофер торопливо раскуривал папиросу. В проходном дворе послышались голоса, сержант досадливо оглянулся. Внезапно раздался крик, какая-то возня. Грохнул выстрел. В руке у сержанта, как по волшебству, оказался пистолет, водитель, выронив папиросу, полез под пиджак, нащупывая кобуру.
– За мной, – коротко приказал сержант, бросаясь к темному провалу подворотни.
Послышался топот бегущих и навстречу ему выскочили трое. Впереди бежал здоровенный парень в распахнутом ватнике. Сержант мельком отметил зажатый в его руке наган, двое других, похожие, как близнецы, в одинаковых кургузых пиджачках, кепках-малокозырках и заправленных в сапоги штанах, притормозили, увидев человека в форме.
– Миша, держи их.
Сержант узнал голос Скокова.
– Стоять, – крикнул он, – бросай оружие!
Здоровяк скривил широкое лицо, вскинул наган. Сержант подал корпус влево, пригнулся. Револьвер в руке парня плюнул огнем, пуля рванула рукав шинели. Позади вскрикнул Валиулин. Сержант в прыжке ударил парня рукояткой пистолета в лоб, почувствовав сбоку движение, успел краем глаза заметить блеск ножа и ушел от удара перекатом через плечо. Он успел приподняться на колено, когда кто-то рухнул на него, дыша перегаром, потная ладонь перехватила руку с «ТТ», пытаясь вывернуть оружие.
– Легаш поганый, – шипел брызгая слюной нападавший, одутловатое лицо с выпученными в ярости белесыми глазами, придвинулось вплотную, – в куски порежу, падла.
Сержант перехватил руку с ножом, приподнял противника и, что есть силы ударив коленом в пах, сбросил с себя и придавил к брусчатке.
– Бей мента, бей, – прохрипел лежащий под ним человек и сержант, оглянувшись, увидел третьего бандита, набегающего с занесенным ножом.
Из подворотни раздался выстрел, еще один. Бандит дернул головой, словно пытаясь вытряхнуть попавшую в ухо воду, из виска его брызнуло темным, полетели осколки кости. Звякнул нож, выпадая из ослабевших пальцев и он, обмякнув тряпичной куклой, повалился на мостовую.
Лежавший под сержантом парень захрипел, в углах рта показалась пена. Из подворотни показался один из штатских. Одна рука его была прижата к животу, другой, с зажатым в ней пистолетом, он опирался на стену. Окинув взглядом место схватки он слабо улыбнулся и, привалившись к стене, сполз на землю. Стекавшая по руке кровь казалась черной в полумраке припозднившегося рассвета.
Сержант рывком перевернул бандита, заломил руки и, сняв с него поясной ремень, сноровисто перетянул руки за спиной. Тот слабо стонал, даже не пытаясь сопротивляться. Здоровяк, которого сержант ударил пистолетом, все еще не пришел в себя.
– Нас ждали, Миша, – слабо сказал штатский, – засада…
– Где Четвертаков? – спросил сержант, отводя его руку от раны.
– Зарезали. Там темно, как в могиле, мы даже не увидели, кто напал… и меня ножом, гады…
– Все, помолчи, – сержант метнулся к убитому бандиту, сорвал с шеи полосатый шарф и, вернувшись к Скокову, прижал пеструю ткань к ране, – держи вот так. Я посмотрю, что с Валиулиным и вызову подмогу.
Водитель, опираясь на капот, силился подняться на ноги. Правая рука висела плетью, по гимнастерке на плече расплывалось темное пятно. Сержант подхватил его, распахнул дверцу автомобиля, посадил на сиденье и, подобрав выпавший пистолет, сунул ему в левую руку.
– Ты как?
– Ничего, – пробормотал водитель, – нормально. Взяли?
– Взяли, да не тех. Никого не подпускай, я мигом.
Скрутив руки лежащему без сознания парню, сержант пробежал подворотней во двор двухэтажного кирпичного дома. У входа во двор лежало тело Четвертакова. Под распахнутым пиджаком, на рубашке был узкий разрез. Пропитанная кровью ткань прилипла к телу. Сержант приостановился, коснулся пальцами запястья и, ощутив холод смерти, выругался. Окна дома были темные, хотя выстрелы, конечно, разбудили жильцов.
– Дворник, – заорал он, оглядывая темные окна, – дворник, мать твою.
Хлопнула дверь, из одноэтажной пристройки вывалился заспанный мужик, натягивающий серое мятое пальто на несвежую нижнюю рубаху. Припадая на правую ногу, он заспешил к сержанту, на ходу пытаясь пригладить растрепанные черные волосы.
– Издеся я, издеся, – зачастил он, – слышу – бах, бах, страшно, женщина не пускает, но надо идти…
– На улице двое раненых, бегом туда, – не слушая его, скомандовал сержант, – из пятой квартиры ночью никто не выходил?
– Не-ет, – замотал головой дворник, – никто. Там хороший женщин живет. Старая и молодой. Рано спать ложатся, никогда ночью не ходят.
– Телефон?
– Тама есть. Женщин хороший, всех к телефону пускают. Равиль, говорят, заходи, дорогой…
Рванув дверь подъезда, сержант взлетел на второй этаж, забарабанил кулаком в массивную, с облупившейся краской, дверь. Послышались неторопливые шаги, щелкнул замок. Поднимая «ТТ», сержант дернул дверь на себя. В прихожей стояла пожилая женщина с тяжелым узлом гладко зачесанных седых волос. Ее спокойное лицо с несколько надменным выражением казалось бледным.
– Что вам угодно?
Бушевавшая в груди сержанта ярость недавней схватки утихла. Опустив руку с пистолетом, он вошел, оттеснив женщину вглубь прихожей, нащупал на стене выключатель. Вспыхнувшая лампочка, забранная в старинный стеклянный плафон, осветила сверху лицо женщины, проложив тени, углубив морщины. Полутьма скрадывала возраст, но теперь сержант увидел, что перед ним почти старуха.
– Значит, ждали? – сквозь зубы процедил он, – подготовились, значит? Блатных наняли.
– Я не понимаю вас, – вздернув подбородок, сказала женщина, – загадками говорить изволите.
– Где Лада Белозерская? – сдерживая вновь закипающий гнев, спросил сержант.
– А в чем, собственно дело?
– Вот ордер на ее арест.
Женщина брезгливо покосилась на бумагу и, повернув голову к двери комнаты, выходящей в прихожую, чуть повысила голос.
– Лада, тут к тебе молодой человек пришел.
Сержант оттолкнул ее, распахнул дверь и ворвался в комнату. Горевшая на письменном столе лампа с зеленым абажуром освещала заправленную железную кровать с шишечками на спинке, платяной шкаф, низкий столик перед большим зеркалом. Сидевшая возле стола женщина поднялась, выжидающе глядя на сержанта. Он удивился спокойствию, сквозившему в ее движениях. Участвуя в обысках и арестах он нагляделся всякого, но такого хладнокровия, если не сказать безмятежности, просто не ожидал.
– Лада Алексеевна Белозерская? Вот ордер, вы арестованы по обвинению в антисоветской деятельности.
Она подошла ближе и сержант увидел, что она совсем молода – не больше двадцати двух, двадцати трех лет. Темный шерстяной костюм облегал ее статную фигуру, голова с точеными аристократическими чертами лица была высоко поднята, серые глаза смотрели внимательно, но без враждебности. Русые, почти пепельные волосы, были подстрижены коротко, как у комсомолки на агитационном плакате.
– Я готова, – сказала она, и только тут сержант увидел стоящий возле стола небольшой чемоданчик, – что за стрельба была?
– Где у вас телефон?
– В прихожей.
Старуха посторонилась, пропуская его к черному аппарату, висевшему на стене. Спрятав пистолет, он снял трубку, набрал номер. «Простое дело чуть не провалил! Что, первый год в органах?» – чертыхаясь про себя, представил он реакцию начальства.
– Слушаю? – возник в трубке недовольный, чуть хриплый голос.
– Товарищ майор, докладывает сержант Кривокрасов, арест произведен…
– Так в чем дело? Вези ее сюда!
– У нас двое раненых и один убитый.
– Что? Вооруженное сопротивление?
– Нет, какие-то уголовники напали на подходе.
– Черт тебя возьми, – рявкнули в трубке, – простое дело поручить нельзя! Высылаю помощь. Арестованную не упусти.
– Так точно, – Кривокрасов вытянулся и осторожно опустил трубку на рычаг.
Присутствующая при его разговоре пожилая женщина куда-то исчезла, из комнаты вышла девушка с чемоданчиком в руке.
– Где раненные?
– Вы врач?
– Будто вы не знаете, – слегка усмехнувшись, ответила она, – медсестра, работаю в Боткинской.
– Ладушка, вот, возьми, – пожилая женщина протянула ей сверток.
Девушка развернула его, и Кривокрасов увидел набор медицинских инструментов, бинты, вату.
– Спасибо, бабуля, – девушка поцеловала ее в щеку, – не скучай. Если будет возможность – я напишу.
– С богом, – женщина перекрестила ее.
Неся в одной руке чемоданчик, в другой сверток с бинтами, девушка прошла к входной двери. Кривокрасов, растерянно поглядев на старуху, захлопнул дверь в комнату, пошарил по карманам в поисках сургуча и печати, но, вспомнив, что сургуч был у Четвертакова, выругался и погрозил пальцем старухе.
– До обыска не входить.
Он нагнал девушку на лестнице. На первом этаже кто-то заскребся за дверью, в образовавшуюся щель выглянуло любопытное лицо мальчишки лет десяти. Кривокрасов цыкнул на него, обогнал спускавшуюся по ступеням девушку и первым вышел во двор.
Дождь прекратился. Серый рассвет заливал двор рассеянным светом.
Девушка приостановилась возле тела Четвертакова, приложила пальцы к шее, поднялась, качая головой.
– Ему уже не помочь.
– Сам знаю, – буркнул Кривокрасов.
На улице все было тихо. Сержант взглянул на часы – половина пятого. Дождевые тучи, казалось, нависли над самыми крышами. В безветренном воздухе стоял запах пороха и крови, заглушивший тонкий, почти неуловимый аромат распускающихся листьев. Здоровяк, которого Кривокрасов приложил в лоб рукояткой «ТТ», пришел в себя и, лежа на боку, поглядывал на стоящего над ним дворника. Вид у того был воинственный: с метлой наперевес он похаживал между лежащими, косясь на сидящего в машине Валиулина.
– Издрастуй, Лада. Вот, видишь, совсем война тут.
– Здравствуй, Равиль.
– Товарищ командир, – дворник вытянулся, поставил метлу к ноге, как винтовку, – вот этот, – он указал на здоровяка, – просил сильно: развяжи, говорит, черт не русский, я тебя резать стану! Ха, нашел дурака – я его развяжи, а он меня резать…
Белозерская присела возле Скокова, отвела его руку и, обернувшись к Кривокрасову, попросила помочь уложить раненного. Вдвоем они помогли Скокову прилечь прямо на тротуар. Лада вытащила из брюк окровавленную рубашку и развернула свой медицинский набор. Оторвав кусок марли, она смочила его из банки. В воздухе поплыл резкий запах спирта. Осторожно протерев кровь вокруг раны, она слегка надавила на края. Из ровного разреза булькнула кровь.
– Так, его надо срочно на операционный стол, – сложив марлю в несколько слоев, она прибинтовала ее к разрезу, опустила рубашку, – кто еще ранен?
– В машине сидит, – буркнул Кривокрасов.
Вдвоем они стащили с Валиулина гимнастерку. Тот морщился и охал, Белозерская обработала рану на плече, повернулась к Кривокрасову.
– Пуля застряла в мягких тканях, рана болезненная, но ничего серьезного. Надо только удалить пулю. Я думаю, проблем не будет. Вы вызвали врача?
– Вызвал.
– Я могу осмотреть других? – она кивнула в сторону бандитов.
– С ними порядок.
– И все-таки…
– Нет, – отрезал Кривокрасов, – садитесь в машину.
– Давайте, хотя бы, перенесем сюда раненного.
С помощью дворника они перенесли Скокова к машине, положили на заднее сиденье. Лада, несмотря на недовольство Кривокрасова, обработала рану на голове уголовника. Тот смотрел на нее снизу вверх прищуренными глазами, морщась, когда спирт попадал в ссадину. Перебинтовав ему голову, Белозерская шагнула к второму бандиту.
– Садитесь в машину, – скомандовал сержант.
– Но…
– Он не ранен, – Кривокрасов усмехнулся, – просто, возможно, детей не будет. Оно и к лучшему.
– К ушибленному месту надо приложить лед и…
– Ага. И в санаторий отправить. Об этом мы позаботимся.
Белозерская приподняла лежащего навзничь на сиденье Скокова и устроила его голову у себя на коленях. Сержант захлопнул дверцу и подошел к лежащим на мостовой бандитам.
– Ну-ка, Равиль, погуляй чуток.
– Слушаюсь, товарищ командир, – дворник сделал почти идеальный поворот «кругом» и отошел в сторону.
Кривокрасов присел на корточки, не спеша вытянул из пачки папиросу, закурил. Парень с повязкой на лбу настороженно следил за ним. Ноздри бандита задергались, ловя табачный дымок.
– Ну, парень, рассказывай, – мирно предложил Кривокрасов, – кого ждали, кто навел?
– Так исповедь не ведут, начальник, – лениво процедил парень, – ты меня за стол усади, папироску предложи. Тогда и разговор будет. А так базарить – порожняк гонять.
– Ты думаешь, на уголовку нарвался? – сержант затянулся, вынул из кармана удостоверение, – на, смотри, – раскрыв книжечку он поднес ее к прищуренным глазам парня. – Читать умеешь?
Бледное лицо парня побелело еще больше, хотя казалось, что это невозможно. Он сморщился, словно проглотил что-то гнилое, гадкое, выругался сквозь зубы.
– Так-то, друг, – Кривокрасов убрал корочки, – хочешь спокойно на кичман попасть – говори, как дело было. Хочешь кирпич нюхать – вольному воля.
Парень засопел. Кривокрасов прямо-таки почувствовал, как в его проспиртованном мозгу ворочаются тяжелые, как булыжники мысли.
– Ну, чего решил? Сразу скажу: будешь мне семерки плести – к барину кореш твой поедет, а на тебя повешу все, что есть. И товарища нашего убитого, и наган, и организацию нападения на работников НКГБ СССР. Вышак тебе светит, милый.
– Дай дернуть раз, – попросил парень.
Сержант откусил обмусоленный кусок папиросы, поднес окурок к его губам. Всосав оставшийся табак с одной затяжки, парень снова выругался.
– …твою мать! Кругом вилы! Значит так: стукнули нам, что гастролеры с Питера к бандерше пойдут. Мол, барыгу маранули, в теплые края собрались, а здесь шухер пересидят. И рыжья у них, мол, мешок. А товарища твоего Шнурок на перо посадил, я тут побоку. Вон Шнурок лежит, макинтош деревянный примеряет.
– Кто про гастролеров стукнул? – быстро спросил Кривокрасов.
– Бобер питерский. Его одна лярва на малину в Рощу привела. Ну, фарш сняли с него, а он и говорит: дело двинем – я в доле. Гастролеров кончим, барыш поделим и разбежимся. И жульман один подтвердил: в Питере шухер, барыгу известного приморили. Ссучился, стало быть, гаденыш.
– Какой он из себя?
– Кто?
– Бобер.
– Такой гладкий, важный. Чисто аблакат под деловыми.
Со стороны Новослободской послышалась сирена кареты скорой помощи. Кривокрасов поднялся на ноги.
– Ладно, потом подробно опишешь. Если не соврал – слово сдержу. «Скок» вам сошьем и лети в дом родной, там тебе уже клифт правят.
– Слышь, – парень перекатился на бок, – откуда феню знаешь?
– Пообщался с вашим братом, было дело, – усмехнулся сержант.
В домах уже зажигался свет – разбуженные выстрелами жильцы, наблюдавшие из темных окон, собирались на работу. Из подъехавшего автомобиля выскочил врач с двумя санитарами, тащившими носилки. Осмотрев Скокова, он тихо переговорил с Белозерской, дал знак санитарам. Раненого погрузили в карету. Кривокрасов залез внутрь, положил ему руку на плечо.
– Ты, это, держись, Семен.
– Миша, – прошептал Скоков, – это не она блатных наняла, – он показал глазами на девушку, – я уверен на все сто. Не тот человек.
– Разберемся, Семен. Ты, давай, не залеживайся.
Валиулина подсадили в карету, врач посмотрел на лежащих бандитов.
– А с этими что?
– С этими мы сами разберемся, – успокоил его Кривокрасов, – вы еще карету пришлите – у нас тут два трупа.
Скорая укатила и почти сразу вслед за ней появилась машина майора Кучеревского и тюремный фургон. Приехавшие с майором оперативники рассыпались возле места схватки. Из подворотни принесли тело Четвертакова. Кучеревский поманил к себе сержанта.
– Ну, давай, докладывай.
– Как я уже говорил, на подходе к дому попали в засаду. Четвертаков был сразу убит, Скоков тяжело ранен, Валиулину пуля попала в плечо. Их уже отвезли в госпиталь. Нападающих было трое. Один убит, двое задержаны. Арестованная Белозерская в машине, – Кривокрасов кивнул в сторону «ЭМ»-ки.
– Так, – протянул майор, доставая коробку «Казбека», – ну, и что думаешь?
– Я допросил одного из уголовников. Вон того, с забинтованной головой. Их навел кто-то неизвестный. Засаду ставили на гастролеров из Питера, несколько дней назад ограбивших скупщика краденного.
– Веришь ему? – прищурился майор.
– Похоже на правду. Впрочем, поговорить еще раз не помешает.
Они помолчали, глядя, как связанных уголовников грузят в фургон. Кучеревский вздохнул, затоптал окурок.
– За такую работу по голове не погладят, Михаил.
– Я виноват, мне и ответ держать, – хмуро сказал Кривокрасов.
– Ладно. Хорошо, хоть Белозерскую не упустили. Доставишь ее в отдел, сдашь следователю. Пусть снимет предварительный допрос, а ты пиши рапорт. В подробностях: как разрабатывали Белозерскую…
– Разработкой занимался не я, – угрюмо напомнил Кривокрасов.
– Значит, как проходил арест пиши, – раздраженно сказал майор. – К обеду рапорт должен быть у меня.
– Слушаюсь, – вытянулся сержант.
Откозыряв, он подошел к телу Четвертакова, снял фуражку, постоял молча несколько мгновений. Подъехавшие оперативники старались на него не смотреть. Резко развернувшись, сержант зашагал к машине.
– Пересаживайтесь вперед, – он отворил заднюю дверцу.
Девушка послушно вышла из автомобиля, устроилась впереди. Чемоданчик мешал – она то прижимала его к груди, то пыталась пристроить в ногах.
– Дайте сюда, – Кривокрасов забрал чемодан, бросил его на заднее сиденье, – не пропадет, не беспокойтесь.
Сев за руль, он включил зажигание, развернулся, в последний раз взглянул на тело Четвертакова и дал газ. По Селезневке он выехал к театру Красной армии, повернул направо, к Садовому Кольцу. Белозерская сидела рядом, внешне безучастная, словно она ехала не в тюрьму, а в таксомоторе возвращалась домой после театра.
Москва просыпалась. Шаркали метлами дворники в фартуках, звенели первые трамваи. Тучи постепенно таяли в утреннем небе, поливочные машины добавляли воды в лужи, оставшиеся после ночного дождя.
Девушка открыла окно. Свежий ветер ворвался в салон, разогнал запах крови, заставил не выспавшегося Кривокрасова поежиться от прохлады. Внезапно он почувствовал расположение к этой девчонке, впутавшейся в неприятности, скорее всего, по молодой глупости. Он посмотрел на ее гордый профиль, жалея, что скоро эта аристократическая красота исчезнет, померкнет в лагерных буднях. Лицо состарится, поседеют раньше времени волосы, упругая кожа покроется морщинами, словно забытое на ветке яблоко.
– Можно дать вам один совет? – неожиданно для себя самого спросил Кривокрасов.
– Если хотите, – она повернулась к нему лицом, убрала с глаз прядь волос.
– Не будьте такой независимой, Лада Алексеевна. Это раздражает. А уж следователя по вашему делу, от которого, поверьте, зависит очень многое, будет раздражать совершенно определенно.
– Какая разница, – устало сказала Белозерская, и Кривокрасов понял, что последние дни она ждала ареста и теперь чувствует нечто вроде облегчения.
– Разница такая, что десять лет без права переписки – это почти, что смертный приговор.
– Я наслышана о методах вашей работы и полагаю, что мое поведение на следствии мало что изменит.
Притормозив на красный свет светофора, Кривокрасов опустил стекло, закурил. Папироса горчила и, сделав пару затяжек, он выбросил ее в окно. Перед глазами стояло лицо Четвертакова с ниткой крови, тянущейся с безвольных губ. Сержант покосился на задержанную. Словно почувствовав его состояние, девушка съежилась на сиденье, будто стараясь сделаться незаметней.
– Скажите, кто были эти люди?
– Уголовники, – сержант переключил скорость, – готовили ограбление таких же, как они бандитов. Я, откровенно говоря, полагал, что это вы их наняли. Собственно, этот вопрос еще открыт.
– А какой смысл? Ну, отсрочила бы я свой арест, но я не бандит и не шпион, прятаться не умею. Да и не стала бы я прятаться. Вы не поверите, но я знала, что вы придете за мной. Не конкретно вы, товарищ сержант Государственной Безопасности, но то, что меня арестуют, я знала наверняка.
– Откуда? – насторожился Кривокрасов.
– Не знаю, – вздохнула девушка, – у меня бывают такие моменты, когда я вижу будущее. Это странно звучит, но это так. Я собрала вещи, – она кивнула в сторону лежащего позади чемоданчика, – мы посидели вечером с бабушкой, попрощались, поговорили напоследок. Мне кажется, я даже вижу место, куда меня отправят.
– Ну, и куда же?
– Там холодно, там суровая земля и холодное море, три четверти года там зима и метель заносит редкие дома. А спрятавшиеся в домах люди ждут тепла. Они обречены жить в том суровом краю, но у них есть преимущество – они свободны душой. Некоторые из них могут менять окружающий мир, чтобы не сойти с ума от безлюдья и безысходности, и они меняют его, помогая другим коротать бесконечную ночь.
Кривокрасов хмыкнул.
– Ну, насчет холода и суровой земли – это и я вам скажу, не обладая никакими предвидениями.
Остановив автомобиль, он посигналил перед массивными воротами. Вышедший в калитку дежурный в форме бойца внутренних войск, узнал Кривокрасова и дал знак. Створки ворот поползли в стороны.
– Не забудьте то, о чем я вам говорил, Лада Алексеевна.
– Спасибо, Михаил Терентьевич.
Сдавая арестованную дежурному офицеру, Кривокрасов не мог никак сообразить, что его встревожило. Лишь придя домой, в общежитие холостых сотрудников НКГБ, он понял: она назвала его по имени-отчеству.
