Глава 3
ПЛЕНЕНИЕ
Средиземное море
Шли часы, наполненные непрерывным дождем и ударами волн. Спустилась ночь, и ужас, охвативший двух друзей, многократно усилился. Маленькую лодку швыряло волнами вверх-вниз, туда-сюда. Они были беспомощны перед мощью моря. Ганнону потребовались все силы только для того, чтобы не вывалиться за борт. Их уже по нескольку раз стошнило смесью из еды и вина, которая теперь плавала в воде на дне лодки. Потом внутри не осталось ничего, кроме желчи. Эту жалкую сцену освещали лишь вспышки молний. Ганнон не знал, что хуже: не видеть своей собственной руки в темноте или видеть искаженное ужасом лицо Суниатона и его одежду, заляпанную рвотой.
Сжавшись в комок на банке напротив, его друг то начинал истерически рыдать, то молиться всем богам, о которых только мог вспомнить. Но ужас, в котором пребывал Суниатон, каким-то образом помогал Ганнону справиться с собственным. Он даже смог найти в себе утешительные мысли. Если бы Мелькарт хотел утопить их, они бы уже давно погибли. Шторм не такой сильный, как бывает зимой, и их хлипкое суденышко не перевернулось. В ряду этих мелких чудес было и то, что не открылось ни одной новой течи. Крепко сбитая из кипарисовых досок, лодка была проконопачена плотно скрученной льняной паклей и пчелиным воском. Друзья не потеряли весел, значит, у них будет возможность грести к суше, когда появится такая возможность. На берегу повсюду стоят торговые посты Карфагена. Там они смогут сообщить о себе и пообещать хорошую награду за то, что их доставят домой.
Ганнон бросил тешить себя фантазиями. Не надо надеяться сверх меры, с горечью подумал он. Нет никаких признаков того, что скверной погоде скоро придет конец. Любая из волн может перевернуть лодку. Мелькарт пока что не утопил их, но боги по природе своей непостоянны, и владыка моря — не исключение. Всего лишь чуть более сильная волна — и их суденышко опрокинется. Ганнон сдержал слезы. Есть ли у них реальный шанс? Даже если они доживут до рассвета, а их родные поймут, что они пропали, шанс найти их в открытом море с каждой минутой становится все меньше. Подхваченные течением, без еды и воды, они умрут через несколько дней мучительной смертью. Внезапно поняв это, Ганнон закрыл глаза и взмолился о быстрой смерти.
Несмотря на сильный дождь, промочивший его до нитки, Малх вернулся с Совета старейшин в превосходном настроении. Сейчас, стоя с чашей вина в руке под портиком, обрамлявшим внутренний двор дома, он глядел на капли дождя, падающие на украшенный мозаикой беломраморный пол в полудюжине шагов от него. Его страстная речь возымела нужный эффект. Будто гора с плеч свалилась. Неделю назад посланец передал ему поручение Ганнибала сообщить старейшинам и суффетам о намерении полководца напасть на Сагунт. С тех пор Малха снедала тревога. Что, если Совет не поддержит Барку? Сейчас ставка слишком высока, выше, чем когда-либо.
Нападения войск Сагунта на дружественные Карфагену племена были формальной причиной для ответной атаки Ганнибала, но все понимали, что истинным его намерением было спровоцировать Рим на ответные действия. И сейчас, благодаря точному расчету времени, этот ответ не может быть военным. Серьезные волнения в Иллирии означали, что Республика уже направила обоих консулов с армиями на восток. В этом году Риму придется ограничиться лишь пустыми угрозами. Потом со всей неизбежностью настанет расплата, но Ганнибала это не беспокоило. Он был уверен, что пришло время войны со старым врагом Карфагена, и в этом Малх был с ним согласен. Однако убедить в том же самом тех, кто правит Карфагеном, было трудной задачей.
Какая жалость, подумал Малх, что там не было Ганнона, чтобы оценить его блестящее выступление. К концу его речи весь Совет был у его ног, радостно приветствуя возобновление войны с Римом. А тем временем Ганнон наверняка отправился на рыбалку. По всему городу сегодня обсуждали новость о том, что у берега обнаружили огромный косяк тунца. А теперь сын, по всей видимости, тратит выручку от улова на вино и шлюх… Малх вздохнул. Мгновение спустя, услышав в коридоре, ведущем на улицу, голоса Бостара и Сафона, он снова воспрял духом. По крайней мере, двое из троих сыновей пришли домой. Вскоре они появились перед ним, выжимая промокшие насквозь плащи.
— Отличная речь, отец! — от всего сердца сказал Сафон.
— Да, превосходная, — согласился Бостар. — Ты их всех в горсти держал. Им ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Малх скромно отмахнулся, но в душе ликовал.
— Наконец-то Карфаген готов к войне, к которой мы готовились все эти годы, — произнес он, подходя к красному кувшину и нескольким бокалам, стоявшим на столе. — Давайте выпьем за Ганнибала Барку!
— Жаль, что Ганнон твоей речи так и не услышал, — сказал Сафон, многозначительно глянув на Бостара. Отец, занятый тем, что наливал вино, этого не заметил.
— Действительно, — согласился Малх, давая каждому из сыновей по полному бокалу. — Такая возможность случается нечасто. До конца своей жизни мальчик будет жалеть, что сбежал в тот момент, когда вершилась история. — Он сделал хороший глоток. — Не видели его?
Повисло неловкое молчание.
Малх обвел сыновей взглядом.
— Ну?
— Мы натолкнулись на него утром, — признался Сафон. — Когда шли на Агору. Он был с Суниатоном.
Малх выругался.
— Наверное, сразу после того, как улизнул из дому. Этот маленький негодник даже не обратил внимания, когда я кричал! А от вас им тоже удалось сбежать?
— Не совсем, — смущенно проговорил Сафон и снова поглядел на Бостара.
Малх увидел, что между братьями что-то происходит.
— В чем дело? — спросил он.
Бостар прокашлялся.
— Мы поговорили и отпустили их. Я их отпустил, — уточнил он.
— Почему же? — возмущенно вскричал Малх. — Ты же знал, насколько важна моя речь!
Бостар покраснел.
— Прости меня, отец. Возможно, я поступил неправильно, но я никак не мог отделаться от мысли, что Ганнон очень скоро, как и мы, отправится на войну. А сейчас он всего лишь мальчишка. Пусть радуется беззаботной жизни, пока есть такая возможность.
Малх повернулся к Сафону, постукивая пальцем по губам.
— А ты что сделал?
— Сначала, отец, я думал, что надо силой привести Ганнона, но Бостар меня убедил. Поскольку он был старшим по званию из присутствовавших, я подчинился.
Бостар попытался было перебить брата, но Сафон упорно продолжил говорить.
— Теперь ясно, что это было неправильно. Наверное, мне следовало поспорить с ним.
— Как ты смеешь! — вскричал Бостар. — Я и слова не сказал о званиях! Мы приняли решение вместе.
— Неужели? — скривившись, спросил Сафон.
— Хватит! — сказал Малх, поднимая руки.
Сердито поглядев друг на друга, братья замолчали.
Малх задумался.
— Я сильно разочарован в тебе, Сафон, потому что ты не оспорил мнение брата, — сказал он, а затем поглядел на Бостара. — Позор тебе, как старшему по званию, потому что ты забыл о нашей главной цели — возмездии Риму. По сравнению с этим такие вольности, как рыбалка, — полная ерунда!
Не обращая внимания на неловкие извинения сыновей, он поднял бокал.
— Забудем же на время о Ганноне и его приятеле-сорванце и выпьем за Ганнибала Барку и за нашу победу в предстоящей войне с Римом!
Братья присоединились к тосту, но не стали чокаться между собой.
Молитва Ганнона о быстрой смерти не нашла ответа. Со временем шторм пошел на убыль, и волны снова стали еле заметны. Рассвело, и солнце озарило спокойное море и чистое небо. Ветер сменил направление, теперь он дул с северо-востока. Ганнон сначала обрадовался, но потом снова сник. Ветер был слишком слаб, и течение все так же несло их на восток. Над морем повисла тишина. Морских птиц не было, непогода заставила их укрыться на берегу. Усталость наконец-то сломила Суниатона, и он клубочком улегся на дне лодки и захрапел.
Ганнон скривился, подумав над смехотворностью ситуации. Спокойный вид спящего друга являл разительный контраст с тем, что им пришлось вынести ночью. Под лучами солнца промокшая одежда быстро высохла. Лодка слегка покачивалась, ее борта ласково гладили волны. Неподалеку на поверхность вынырнула небольшая стая дельфинов, но их вид не заставил Ганнона улыбнуться, как это бывало обычно. Сейчас их красивые силуэты и грациозное движение в воде напоминали ему лишь о том, что он — житель суши, которой нигде не было видно. Если не считать дельфинов, они были совсем одни.
Ганнон почувствовал сожаление и, как ни странно, смирение. «Я должен был блюсти долг, — подумал он. — Пойти на собрание с отцом». Сейчас мысль о том, чтобы слушать Госта и остальных болтунов, показалась ему очень привлекательной. Юноша с тоской поглядел на запад, понимая, что уже никогда не увидит дом и родных. Печаль захлестнула его, и его глаза наполнились жгучими слезами. Он порадовался тому, что Суниатон спит. Они лучшие друзья, но ему не хотелось, чтобы Суни увидел, как он плачет, словно ребенок. Сам он не осуждал товарища за его поведение во время шторма. Лишь мысль о том, что внешнее спокойствие хоть как-то поможет другу, сдержала его от того, чтобы вести себя точно так же.
Вскоре Суниатон проснулся. Ганнон, все еще чувствовавший себя скверно, удивился и обозлился, увидев, что друг каким-то образом приободрился.
— Есть охота, — заявил Суниатон, оглядываясь с жадностью по сторонам.
— Ну, есть у нас нечего. Как и пить, — с печалью ответил Ганнон. — Привыкай.
Было очевидно, что у него скверное настроение, и Суниатон счел за лучшее промолчать. Вместо этого он занял себя тем, что принялся вычерпывать воду — ее на дне было на ширину ладони. Закончив уборку, он поднял весла и вставил в уключины. Прищурившись, поглядел на горизонт, потом на солнце, и принялся грести, вроде бы, на юг. И вскоре принялся насвистывать популярную нынче в Карфагене песенку.
Ганнон скривился. Мотив напомнил ему о лучших временах, когда они гуляли в портовых тавернах города. О полных удовольствий часах, которые он проводил с пухленькими шлюхами-египтянками в комнате над баром. Изис, так она звала себя, была у него в любимицах. Он вспомнил ее подведенные сурьмой глаза, окрашенные кармином губы, шепчущие приятные слова, и у него запульсировало в паху. Нет, это уже слишком.
— Заткнись, — отрезал он.
Суниатон обиженно замолчал.
Тем временем Ганнон нарывался на ссору.
— Что ты вообще делаешь? — спросил он, показав на весла.
— Гребу, — резко ответил Суниатон. — Похоже на что-то другое?
— Какой смысл?! — вскричал Ганнон. — Мы, может, в полусотне миль от берега.
— А может, в пяти.
Ганнон моргнул, но решил не придавать значения вполне резонным словам друга. Он так разозлился, что едва соображал.
— А почему на юг? Почему не на север или не на восток?
Суниатон устало поглядел на него.
— Ближайший берег — нумидийский, если ты вдруг забыл.
Ганнон покраснел и умолк. Конечно же, он знал, что южный берег Средиземного моря ближе, чем Сицилия или Италия. В их ситуации план Суниатона был вполне разумен. Но Ганнон не желал соглашаться и, надувшись, принялся смотреть вдаль.
Суниатон продолжал упорно грести на юг.
Шло время, и солнце высоко поднялось на небосводе.
Ганнон первым нарушил молчание:
— Давай я тебя сменю.
— А? — буркнул Суниатон.
— Ты гребешь слишком долго, — сказал Ганнон. — Будет по-честному, если я дам тебе отдохнуть.
— Какой смысл? — раздраженно повторил Суниатон его же слова, сказанные утром.
Ганнон смирил свою гордость.
— Слушай, извини, а? — проговорил он. — Идти на юг ничем не хуже, чем в любом другом направлении.
— Уж точно, — недовольно кивнув, согласился Суниатон.
Они поменялись местами, и Ганнон взялся за весла. Ссора была позади, и к Суниатону вернулось хорошее настроение.
— По крайней мере, мы еще живы, и мы вместе, — попытался он подбодрить товарища. — Насколько хуже было бы, если бы одного из нас смыло волной! Не с кем было бы даже поругаться!
Ганнон скорчил мину в знак согласия. Потом поднял взгляд на жегшее их солнце. Сейчас около полудня. Пекло нещадно, и язык уже прилипал к пересохшему нёбу. «Что бы я дал за чашку воды», — с тоской подумал он. Снова опечалился и мгновение спустя убрал весла, не в состоянии заставить себя продолжать грести.
— Мой черед, — с готовностью предложил Суниатон.
В глазах друга Ганнон прочитал, что тот чувствует его отчаяние.
— Давай просто немного отдохнем, — тихо сказал он. — Лучше не перегреваться. Какая разница, где мы пристанем к берегу?
— Уж точно, — буркнул Суниатон. Несмотря на очевидную ошибку друга, он нашел в себе силы улыбнуться и не стал говорить о том, что они оба и так знали. Если даже каким-то чудом им удастся добраться до нумидийского берега, смогут ли они найти воду прежде, чем умрут от жажды?
Некоторое время спустя они снова принялись грести, сменяя друг друга и всецело отдавая себя делу, чтобы преодолеть отчаяние. Но их усилия не дали видимого результата. Горизонт вокруг них был пуст, со всех сторон их окружало бесчувственное море. Они были одни. Потерявшиеся, оставленные богами. Через какое-то время, изнуренные трудом и жаждой, юноши сдались и улеглись на дно лодки, чтобы отдохнуть. Вскоре они уснули.
Ганнону приснилось, что он стоит у двери. С другой стороны находится отец и барабанит кулаком по дощатой двери, требуя, чтобы он немедленно ее открыл. Ганнону отчаянно хотелось исполнить приказ, но он не мог найти на двери ни ручки, ни замочной скважины. Стук ударов Малха становился все громче и громче, пока Ганнон не осознал, что это всего лишь сон. Он разлепил веки, чувствуя пульсирующую головную боль и совершенно не понимая, где находится. Над головой было безбрежное голубое небо. Рядом — свернувшийся клубочком Суниатон. Но, к удивлению Ганнона, стук в его голове сменился другим ритмом. Ритмом мужских голосов, исполняющих какую-то песню. Другой мощный голос выкрикивал какие-то команды. «Моряк, командующий гребцами, — не веря ушам, подумал Ганнон. — Корабль!»
Усталость как рукой сняло. Он резко сел. Принялся вертеть головой, пытаясь понять, откуда доносятся звуки. И увидел корабль. Невысокий, хищный силуэт не больше чем в трехстах шагах от них. Люди на палубе. Одна мачта с квадратным парусом и сложной системой канатов. Два ряда весел. Красная корма, загнутая, как хвост скорпиона, небольшая боевая башенка на носу. Несмотря на охватившее его воодушевление, Ганнон почувствовал укол тревоги. Это не торговое судно. И уж точно не рыболовецкая посудина. Но корабль небольшой; не похоже, чтобы он принадлежал римскому или карфагенскому военному флоту. Во флоте Карфагена сейчас очень мало бирем и трирем, в основном более крупные корабли: квинквиремы или, на худой конец, квадриремы. У римлян тоже есть некоторое количество небольших кораблей, но на этом не видно знамен Рима. Однако корабль военный, это уж точно.
Он толкнул Суниатона.
— Просыпайся!
— Что такое? — простонал друг.
— Корабль.
Суниатон рывком сел.
— Где? — спросил он.
Ганнон показал на корабль. Бирема шла курсом к северу и должна была вскоре пройти в сотне шагов от лодки. Шла быстро, под парусом и на веслах. Похоже, их никто не заметил. У Ганнона засосало под ложечкой. Если он будет медлить, то они пройдут мимо.
Он встал.
— Эгей! Сюда! — закричал он на карфагенском языке.
Суниатон присоединился к нему и начал вопить и размахивать руками, как одержимый. Ганнон снова крикнул, теперь по-гречески. Пару мгновений, в которые его сердце готово было остановиться, ничего не происходило. Но потом человек на биреме повернул голову. На спокойной глади моря не заметить лодку было просто невозможно. Зазвучали гортанные крики, и пение оборвалось. Весла по левому борту биремы остановились в воде, корабль замедлил ход и начал разворачиваться. Снова отрывистые крики команд, парус зарифили, чтобы корабль мог идти под ветер. Весла по ближнему борту затабанили, и бирема развернулась к лодке. Вскоре друзья разглядели на носу корабля, сделанного в форме головы зверя, бронзовый таран. Над водой выглядывали только глаза чудовища, и это выглядело угрожающе.
Друзья переглянулись, внезапно усомнившись в правильности решения.
— Кто они? — прошептал Суниатон.
— Не знаю, — качая головой, ответил Ганнон.
— Может, нам лучше было и помолчать, — сказал Суниатон и принялся бормотать молитвы.
Уверенность Ганнона сильно пошатнулась, но уже было слишком поздно.
Моряк, распевавший ритм гребцам, сбавил темп. Весла с громким плеском, не сбиваясь с ритма, поднимались и опускались в воду. Подбадриваемые криками надзирателя, гребцы дружно пели и гребли, отбрасывая воду блестящими отполированными веслами, вытесанными из сосны.
Очень скоро бирема оказалась рядом с лодкой. Носовая надстройка была выкрашена в красный цвет, как и корма, а порты весел были ярко-синими и такими сверкающими, будто их покрасили совсем недавно. У Ганнона замерло сердце, когда он разглядел людей на палубе. Смесь всех народов, от Греции и Ливии до Иберии. На большинстве из них не было ничего, кроме набедренных повязок, но все они были до зубов вооружены. На палубе юноша успел увидеть даже катапульты. А у него и Суниатона были только кинжалы.
— Хреновы пираты, — пробормотал Суниатон. — Мы мертвецы. В лучшем случае — рабы, если повезет.
— А ты бы предпочел умереть от жажды? Или от жары? — возразил Ганнон, злясь на себя за то, что вовремя не распознал в биреме опасность, за то, что не промолчал.
— Может быть, да, — резко ответил Суниатон. — Теперь уже не узнаем.
Их окликнул худощавый мужчина, стоявший на носу корабля. Судя по черным волосам и бледной, по сравнению с его товарищами, коже — египтянин. Но он заговорил по-гречески, на языке всех моряков.
— Приветствую. Куда идете?
Его товарищи хрюкнули от смеха.
Ганнон решил держаться с достоинством.
— В Карфаген, — громко ответил он. — Но, как видишь, паруса нет. Можно будет пойти с вами?
— Что вы делаете в гребной лодке, так далеко от берега? — спросил египтянин.
Среди его товарищей снова раздались тихие смешки.
— Нас унесло штормом, — попытался объяснить Ганнон. — Но боги смилостивились, и мы остались живы.
— Вам повезло, это точно, — согласился египтянин. — Но я бы не дал вам много шансов выжить. На мой взгляд, от этого места до ближайшей суши миль шестьдесят, не меньше.
— До Нумидии? — спросил Суниатон, показывая на юг.
Откинув голову, египтянин захохотал. Звук его смеха оказался неприятен.
— Ты что, дурак, сторон света не различаешь? Я про Сицилию говорю!
Разинув рты, Ганнон и Суниатон поглядели друг на друга. Шторм унес их куда дальше, чем они думали. И они по ошибке гребли в открытое море.
— Тем более, у нас еще больше причин благодарить вас, — с достоинством ответил Ганнон. — Как и у наших отцов, когда вы в целости доставите нас в Карфаген.
Губы египтянина разошлись в улыбке, обнажив острые зубы.
— Подымайтесь на борт. Лучше поговорим в тени, — проговорил он, показывая на навес у носовой башенки.
Друзья многозначительно переглянулись. Слова гостеприимства совсем не вязались с тем, что они наблюдали на протяжении всего разговора. Любой из стоящих на палубе моряков перережет им горло, не моргнув глазом.
— Благодарю тебя, — широко улыбнувшись, сказал Ганнон, взялся за весла и погреб к корме биремы.
Там они увидели болтающуюся на волнах прогулочную лодку, почти такую же, как у них, привязанную к железному кольцу. С борта им уже бросили веревку с навязанными по ней узлами. Двое ухмыляющихся моряков ждали наверху, готовые их поднять.
— Вверим себя Мелькарту, — тихо сказал Ганнон, быстро зачаливая лодку к кольцу.
— Мы не утонули, значит, у него есть для нас предназначение, — ответил Суниатон, отчаянно пытаясь поверить в собственные слова. Но его страх, казалось, можно было пощупать руками.
Стараясь не терять самообладания, Ганнон принялся разглядывать доски корпуса. Ниже ватерлинии корпус был выкрашен черной сажей. Сказав себе, что Суниатон был прав, Ганнон взялся за веревку. Как еще они могли бы выжить в шторм? Это точно воля Мелькарта. С помощью моряков он принялся подниматься, упираясь ногами в теплое дерево корпуса.
— Добро пожаловать, — сказал египтянин, когда Ганнон добрался до палубы, и поднял руку ладонью вперед, на манер карфагенян.
Обрадовавшийся Ганнон повторил жест.
Спустя мгновение на борт поднялся Суниатон, и египтянин поприветствовал его точно так же. Принесли кожаные мехи с водой, и двое друзей принялись с жадностью пить, утоляя жестокую жажду. Ганнон уже начал задумываться, не обмануло ли его предчувствие.
— Вы из Карфагена?
Вопрос прозвучал вполне невинно.
— Да, — ответил Ганнон.
— Вы туда ходите? — спросил Суниатон.
— Нечасто, — ответил египтянин.
Его моряки захихикали, и Ганнон подметил, как они с вожделением глядят на золотые подвески на их шеях.
— Сможете доставить нас туда? — с достоинством спросил он. — Наши семьи богаты и хорошо наградят вас, если мы будем в целости.
— В самом деле? — спросил египтянин, потирая подбородок.
— Конечно же, — заверил его Суниатон.
Повисло молчание, и Ганнон забеспокоился еще больше.
— Что думаете, парни? — наконец спросил египтянин, оглядывая собравшихся моряков. — Следует ли нам идти в Карфаген и получить за труды хорошую награду?
— Хрена с два, — рыкнул один. — Просто убить их, и дело с концом.
— Награду? Скорее, нас всех распнут! — крикнул другой.
Суниатон ахнул, и Ганнон почувствовал тошноту. Через распятие казнили худших из преступников. Другими словами, пиратов.
Насмешливо приподняв брови, египтянин поднял руку, и его товарищи притихли.
— К сожалению, таких, как мы, не очень жалуют в Карфагене, — сказал он.
— Не обязательно в сам город, — небрежно произнес Ганнон. Стоящий рядом Суниатон нервно кивнул. — В любое поселение на нумидийском побережье.
Его предложение было встречено взрывом смеха. Ганнон изо всех сил старался не показывать охватившего его отчаяния. Глянул на Суниатона, но тот ничем не мог его подбодрить.
— Допустим, мы на это согласимся, — с ухмылкой продолжил египтянин. — Тогда как нам заплатят?
— Я встречусь с вами позже в любом указанном вами месте и прихвачу с собой деньги, — краснея, ответил Ганнон. Он уже понял, что капитан пиратов над ним насмехается.
— И, полагаю, готов поклясться в этом жизнью своей матери? — с ухмылкой спросил египтянин. — Если у тебя таковая есть.
Ганнон сдержал гнев.
— Готов и поклянусь! — ответил он.
И тут, застав его врасплох, египтянин сильно ударил ему в солнечное сплетение. Воздух с шумом вышел из легких юноши, и он согнулся от боли.
— Хватит этой ерунды, — резко подвел итог переговорам египтянин. — Забрать у них оружие и связать.
— Нет, — еле слышно прошептал Ганнон, пытаясь выпрямиться, но его мгновенно схватили за руки. Он почувствовал, как сняли его кинжал, а спустя мгновение с его шеи сорвали золотую подвеску. Лишенный оружия и талисмана, который он носил с младенчества, Ганнон почувствовал себя нагим. То же самое случилось и с Суниатоном, а мгновение спустя он заорал от боли, когда у него из ушей вырвали золотые серьги. Пираты принялись драться за добычу между собой. Ганнон гневно поглядел на египтянина.
— Что вы с нами собираетесь делать? — спросил он.
— Вы оба молодые и сильные. Выручим хорошие деньги на рынке рабов.
— Пожалуйста! — взмолился Суниатон, но капитан пиратов просто повернулся к ним спиной и ушел на корму.
Прищурившись, Ганнон плюнул ему вслед и тут же был вознагражден за это хорошим ударом по голове. Им крепко связали руки за спиной и бесцеремонно столкнули вниз, под палубу, где в тесноте сидели на двух рядах банок рабы-гребцы. Они ссутулились над вальками весел; места едва хватало, чтобы сидеть прямо. Двадцать пять рядов по два человека с каждого борта. В проходе посередине, у трапа, стоял другой раб, тот самый, распев которого разбудил Ганнона. У кормы располагалась тесная клетка с железными прутьями, где сидело около дюжины пленных. Ганнон и Суниатон переглянулись. Они тут не одни такие.
Снаружи было жарко, но здесь, из-за присутствия более чем сотни тяжело работающих людей, было просто нечем дышать. На появившихся воззрились безжизненные глаза рабов, но никто не сказал ни слова. И причина этому стала ясна очень скоро. Раздались шлепки босых ног по доскам, в трюме появился невысокий мужчина, толстый, как бочка. Друзья были выше его больше чем на голову, но у этого бритого здоровяка мышцы были как у греков-борцов, которых доводилось видеть Ганнону. На нем была лишь кожаная юбка, но от него исходило ощущение силы и власти, усиливавшееся зажатым в его руке кожаным бичом с навязанными на нем узлами. Покрытое шрамами лицо было грубым, будто высеченным из гранита, а его губы смахивали на узкую щель в камне.
Еще не придя в себя после удара, Ганнон не удержался и встретился взглядом с холодными и расчетливыми глазами надсмотрщика.
— Свежее мясо, а? — противным, гнусавым голосом спросил надсмотрщик.
— Еще пара для рынка рабов, Варсакон, — ответил один из их стражей.
— Считайте, что вам повезло. Большинство пленников заканчивают свои дни на гребных банках, но сейчас у нас полный комплект, — сказал Варсакон, махнув рукой в сторону заросших волосами исхудавших гребцов. — Значит, будете путешествовать отдельно, — со смехом добавил он, ткнув пальцев в сторону клетки.
Ганнон едва не задрожал от ужаса. Их участь будет ничем не лучше судьбы гребцов. Они окажутся в полной власти того, кто их купит.
Глаза Суниатона наполнились ужасом.
— Мы можем оказаться где угодно… — прошептал он.
Он прав, подумал Ганнон. Ослабленный войной флот Карфагена более не контролировал запад Средиземного моря, уничтожая пиратов, а римляне пока не озаботились наведением порядка в открытом море. Есть лишь считаные порты, где корабли проходят строгую проверку. Они могут оказаться в Сицилии, Нумидии, Иберии. И, конечно же, в Италии. В каждом достаточно крупном городе есть рабовладельческий рынок. Ганнон почувствовал, как погружается в пучину отчаяния.
— Варсакон! — послышался сверху голос египтянина.
— Командир? — тут же отозвался надзиратель.
— Прежний курс и скорость.
— Слушаюсь, командир.
Пока Варсакон выкрикивал команды гребцам по правому борту, Ганнон и Суниатон остались без внимания. Рабы принялись за дело, налегая на весла и табаня, пока надзиратель не скомандовал остановиться. И тут же стоявший в конце прохода раб начал распев, задавая гребцам ритм.
Сделав дело, Варсакон снова поглядел на пленников. В его глазах появилось хищное выражение, которого до того не было.
— Красивенький мальчик, — сказал он, проведя короткими пальцами по предплечью Ганнона, сунул руку ему под тунику и ущипнул за сосок. Ганнон вздрогнул и попытался отодвинуться, но не смог, его все еще держали за руки.
— Я предпочитаю тех, на ком побольше мясца, — проговорил Варсакон и пошел к Суниатону, грубо схватил его за ягодицы и сжал. Суниатон попытался извернуться, но пираты его крепко держали.
— Смотри-ка, поранился, — сказал Варсакон, коснувшись кровоточащей мочки уха. А затем, к ужасу Ганнона, слизнул кровь с пальцев.
Суниатон завыл от страха.
— Оставь его, ты, сын шлюхи, — зарычал Ганнон, тщетно пытаясь освободиться.
— А то что? — шутливо спросил Варсакон. — Здесь, под палубой, я хозяин, — жестко добавил он. — Делаю что хочу. Тащите его сюда!
Слезы бессильного гнева потекли по лицу Ганнона, когда он увидел, как друга подтащили к большой деревянной колоде, прибитой к доскам ближе к корме. Ее поверхность, размером с грудную клетку взрослого мужчины, была покрыта темными потеками, а у пола к ней были прибиты массивные железные кандалы. Сняв с Суниатона веревки, пираты рывком положили его на колоду лицом вниз. Он отчаянно извивался и брыкался, но врагов было слишком много. Спустя мгновение кандалы уже защелкнулись на его запястьях и лодыжках.
Варсакон подошел и встал позади него. Поняв, что сейчас произойдет, Суниатон завопил. Заорал еще громче, когда надзиратель достал нож и разрезал его штаны от пояса и до промежности. Потом Варсакон сделал то же самое с набедренной повязкой Суниатона, расхохотавшись, когда кончик лезвия задел тело и юноша вскрикнул от боли. Затем надзиратель сдернул разрезанную ткань, и его лицо перекосилось в похотливой гримасе.
— Очень здорово, — пробормотал он.
— Нет! — заорал Суниатон.
Ганнон был не в силах больше терпеть. Он начал брыкаться и извиваться изо всех сил, как необъезженный дикий конь. Поглощенные разворачивающимся спектаклем, державшие его пираты не ожидали такого, и Ганнону удалось вырваться. Мгновенно пробежав десяток шагов, отделявших его от Варсакона, Ганнон оказался позади надзирателя, который деловито расстегивал ремень, стягивающий его кожаную юбку. Юбка упала на пол, и надзиратель, удовлетворенно вздохнув, шагнул вперед, чтобы довершить дело.
Задыхаясь от ярости, Ганнон остановился и сделал единственное, что пришло в голову, — замахнулся правой ногой и изо всех сил ударил Варсакона промеж ног. С громким шлепком сандалия Ганнона ударилась в мягкий жир, свисающий между ног надзирателя. Издав пронзительный вопль, Варсакон мешком рухнул на палубу. Ганнон зарычал от радости.
— Как, понравилось?! — заорал он, ударяя подбитой гвоздями подошвой по голове Варсакона.
Он успел еще несколько раз садануть пирата ногой, пока не подбежали остальные разбойники. Они обрушили на него град ударов, а затем Ганнон увидел, как один из них замахивается рукоятью меча. Попытался увернуться, но сделать это со связанными руками было сложно, и рукоять меча ударила ему по затылку. Перед глазами вспыхнуло, колени Ганнона подогнулись, и он ничком упал на лежащего на полу Варсакона. Снова посыпались удары, и он потерял сознание…
— Просыпайся!
Ганнон почувствовал, как кто-то толкнул его в бок. С трудом пришел в себя. Он лежал на боку, связанный, как курица, которую принесли на кухню. Все тело болело. Судя по всему, голове, животу и паху досталось больше всего. Было больно дышать. Два-три ребра сломаны, подумал Ганнон. Почувствовал во рту вкус крови и принялся осторожно щупать языком зубы. Все на месте, хвала богам, шатаются только два. И верхняя губа распухла.
Его снова толкнули.
— Ганнон! Это я, Суниатон.
Юноша наконец-то смог сфокусировать взгляд на друге, лежавшем всего в паре шагов от него. К удивлению Ганнона, они находились на палубе на носу, под матерчатым навесом, замеченным ими еще на носу лодки. И, похоже, одни.
— Ты несколько часов был без сознания, — озабоченно сказал Суниатон.
Стало существенно прохладнее, вдруг понял Ганнон. В просвете между бортом и навесом он увидел оранжевого оттенка небо. Скоро начнется закат.
— Жить буду, — прохрипел он и потом начал вспоминать, что случилось. — Ты как? Варсакон не…
Он не закончил вопроса.
Суниатон скривился.
— Я в порядке, — пробормотал он и вдруг ухмыльнулся. — У Варсакона теперь долго еще не встанет, сам понимаешь.
— И хорошо! Хренов ублюдок, — хмуро прошептал Ганнон. — Почему же его люди меня не убили?
— Они уже собирались, — ответил Суниатон. — Но…
Услышав, как скрипнули ступени, ведущие на основную палубу, он умолк. Кто-то идет. Спустя мгновение рядом с Ганноном уже стоял египтянин.
— Ты к нам вернулся, — проговорил он. — Хорошо. Человек, который долго не просыпается после такого битья, часто вообще не просыпается.
Ганнон бросил на него гневный взгляд.
— Нечего на меня так смотреть, — с упреком сказал египтянин. — Если бы не я, ты был бы уже мертвецом. Не исключено, что тебя бы еще и трахнули, перед тем как убить.
Суниатон вздрогнул, но ярость Ганнона не знала границ.
— И что, я должен быть благодарен?
— Какой ты горячий, а? — усмехнулся египтянин и присел рядом. — Не то что твой друг.
Ганнон кивнул.
— Попытаюсь продать тебя в гладиаторы. В домашнее хозяйство или для работы в поле ты не годишься. Встать сможешь?
Юноша позволил остальным помочь ему сесть. От режущей боли в груди его лицо перекосилось.
— Что такое?
Ганнон поразился беспокойству египтянина.
— Ничего. Может, пара ребер сломана, не больше.
— И все?
— Думаю, да.
Египтянин улыбнулся.
— Хорошо. Я думал, что пришел слишком поздно. Это могло стать первым случаем, когда мелкие шалости Варсакона зашли слишком далеко.
— Мелкие шалости? — еле слышно спросил Суниатон.
Египтянин махнул рукой.
— Обычно он довольствуется тем, что просто трахает какого-нибудь понравившегося ему беднягу. Раз по нескольку в день. Пока дело ограничивается этим, мне все равно. Это не снижает стоимости рабов при продаже. Но после того, что ты сделал, он бы вас обоих стер с лица земли. Мне плевать на его развлечения, но вот уничтожать ценный товар не следует. Поэтому вы здесь, пока я буду спать. У Варсакона есть ключ от клетки, и я не настолько ему верю, чтобы не предположить, что как-нибудь ночью он всадит вам нож между ребер.
Ганнону очень хотелось схватить капитана за горло и душить, пока тот не задохнется, тогда с его лица исчезло бы это самодовольное выражение. То, что он сохранил им жизни исключительно из-за денег, глубоко оскорбляло юношу. Но в глубине души Ганнон ничуть не удивился. Он сам однажды видел, как отец по той же самой причине приказал рабу перестать избивать мула.
— Здесь лучшее место на корабле. Вы будете укрыты от солнца, и ветер не даст вам страдать от жары. Наслаждайтесь. Мы идем к Сицилии, а потом в Италию, — бросил он, уходя.
— В Нумидии или Иберии у нас, по крайней мере, был бы шанс отправить весточку в Карфаген, — в отчаянии пробормотал Суниатон.
Ганнон с горечью кивнул. Вместо этого их продадут злейшим врагам их народа, они могут стать гладиаторами.
— Не может быть, чтобы такое невезение ниспослал нам Мелькарт. Есть что-то еще, — проговорил юноша, размышляя над тем, за что им досталась такая ужасная судьба. И тут же вспомнил, как уходил из дома.
— Я дурак, — ругнулся Ганнон.
— Что такое? — спросил Суниатон, удивленно глядя на него.
— Я не попросил защиты у Танит, выходя из дверей.
Лицо Суниатона побледнело. Хотя Танит являлась богиней-матерью, она была самым главным божеством карфагенского пантеона. Кроме того, она была и богиней войны. Разгневать ее означало навлечь на себя риск жестокой кары.
— Боги такое не забывают, — сказал он, но быстро поправил себя: — Ты всегда можешь попросить у нее прощения.
Обливаясь холодным потом, Ганнон вознес молитву богине.
— Великая Мать, — умолял он, — прости меня! Не оставляй нас, пожалуйста.
На следующее утро Ганнон так и не вернулся домой. Само по себе это не было чем-то необычным. Но шли часы, и не было ни намека на то, что он появится. В середине дня Бостар забеспокоился. Он начал расхаживать по коридору от внутреннего двора и до улицы, высматривая младшего брата. Потом его терпение кончилось.
— Где Ганнон?
— Наверняка где-нибудь похмельем мучится, — буркнул Сафон.
Бостар сжал губы.
— Он еще никогда так не задерживался.
— Может, прослышал про речь отца и напился больше, чем обычно, — ответил Сафон, глядя на отца в поисках поддержки, но, к своему удивлению, таковой не нашел.
На лице Малха проступила тревога.
— Ты прав, Бостар. Ганнон всегда возвращался вовремя и никогда не опаздывал на занятия. Я-то забыл, а ведь сегодня по его просьбе мы должны были снова обсуждать битву при Экноме.
— Тогда он точно не стал бы опаздывать, — нахмурившись, согласился Сафон.
— Точно.
Внезапно они поняли, что ситуация совершенно иная.
— Малх? Ты дома? — послышался знакомый голос.
Все трое повернулись и увидели крепкого бородатого мужчину, выходящего к ним во внутренний двор. На нем было длинное, едва не до пят, льняное одеяние цвета сливок и головной убор, скрывавший волосы.
Учтиво поклонившись, Малх ринулся вперед.
— Бодешмун! Твой визит — честь для нас.
Сафон и Бостар тут же склонились, выражая почтение. Эшмун не был самым почитаемым в их семье богом, но от этого он не терял своего значения. Храм Эшмуна на Бирсе был самым большим храмом Карфагена, а Бодешмун был одним из его старших жрецов.
— Не желаешь чем-нибудь освежиться? — спросил Малх. — Вина, гранатового сока? Хлеба с медом?
Бодешмун махнул пухлой рукой. Его мягкое округлое лицо тоже выражало тревогу.
— Благодарю тебя, нет.
Малх не обиделся. Они мало общались с миролюбивым и спокойным жрецом.
— Чем могу помочь? — с неловкостью спросил Малх.
— Я насчет Суниатона.
— Они с Ганноном что-то натворили? — тут же спросил Малх.
Бодешмун еле улыбнулся.
— Ничего такого. Ты сегодня Суни не видел?
Сердце Малха замерло.
— Нет. Я мог бы то же самое спросить тебя про Ганнона.
Улыбка исчезла с лица Бодешмуна.
— Он тоже еще не вернулся?
— Нет. Очевидно, тунцу вчера шел счет на тысячи. Любой дурак с сетью мог наловить полную лодку, и уверен, они так и сделали. Когда Ганнон не вернулся, я решил, что они празднуют хороший улов.
Малх тяжело вздохнул, в его голове роились невеселые мысли.
— Странно, что ты пришел именно сейчас. Мы как раз только что заговорили об этом. Ганнон еще никогда не пропускал занятий по военной тактике.
— А Суни никогда не пропускал полуденных церемоний в храме.
На Бостаре лица не было. Даже Сафон нахмурился.
Двое старших непонимающе глядели друг на друга. Внезапно у них появилось общее и очень серьезное дело. Бодешмун едва не плакал.
— Что же нам делать? — дрожащим голосом спросил он.
Малх не позволил сжавшему ему грудь страху взять верх. Он был воином.
— Может, все проще, чем мы думаем, — заявил он. — Нам, вероятно, придется проверить все таверны и бордели Карфагена, но мы их найдем.
Властность окончательно покинула Бодешмуна, и он покорно кивнул.
— Сафон! Бостар!
— Да, отец! — хором ответили братья, готовые сделать все, чтобы помочь отцу. Бостар был в совершенном смятении, и Сафон тоже не выглядел радостным.
— Возьмите воинов из казарм, сколько сможете, — приказал Малх. — Пусть прочешут город снизу доверху. Особое внимание обратите на любимые места мальчишек, вокруг порта. Вы их знаете.
Братья кивнули.
Несмотря на все усилия, самообладание покинуло Малха.
— Вперед, быстрее! Когда закончите, придете ко мне, сюда, или на Агору.
Бостар повернулся к коридору.
— А ты что будешь делать?
— Опрошу рыбаков из Хомы, — мрачно ответил Малх. Все его мысли были о шторме, который обрушился на город вчера вечером. — Узнаю, кто их вчера видел.
Он глянул на Бодешмуна:
— Пойдешь?
Жрец собрался с силами:
— Конечно.
Мучимые предчувствиями, они вышли из дома.
В Хоме Малх и Бодешмун увидели десятки рыбаков, обычно ловивших рыбу у берегов города. Сегодняшняя работа уже давно закончилась. Зачалив лодки, они отдыхали тут же, болтая и штопая дыры в сетях. Неудивительно, что внезапное появление высокородного воина и почтенного жреца их испугало. Большинству за всю их жизнь не доводилось оказаться рядом с людьми, настолько превосходящими их в положении в обществе. Да и гортанное наречие, на котором они общались, оказалось малопонятным для благородных. Так что узнать у них что-нибудь вразумительное было весьма непросто.
— Мы зря тратим время. Одни идиоты, — раздраженно пробормотал Малх, с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать и не выплеснуть свой гнев на окружающих. Но потерять самообладание на глазах простолюдинов было недопустимо. Все равно, скорее всего, они смогут узнать что-то о своих сыновьях именно здесь.
— Возможно, не все, — прошептал Бодешмун, показывая на худощавого мужчину, сидящего на перевернутой лодке, его седые волосы ясно указывали на его старшинство. — Давай его спросим.
Они подошли к рыбаку.
— Приветствую, — вежливо поздоровался Бодешмун. — Да благословят тебя боги.
— Того же тебе и твоему другу, — уважительно ответил старик.
— Мы пришли, чтобы найти ответы на некоторые вопросы, — заявил Малх.
Старик кивнул, ничуть не удивившись.
— Я тоже подумал, что вряд ли вы пришли за свежим уловом.
— Ты вчера в море выходил?
Старик еле улыбнулся.
— Когда вокруг было столько тунца? Конечно, выходил. Жалко, что погода так быстро испортилась, иначе это был бы лучший улов за последние пять лет.
— Может, ты видел небольшую лодку? — спросил Малх. — В ней находились хорошо одетые молодые парни?
Требовательный тон Малха и встревоженный взгляд Бодешмуна были очевидны любому, не лишенному хоть капли разума. Но старик ответил не сразу. Вместо этого он прикрыл глаза.
Каждое мгновение казалось Малху вечностью. Он сжал кулаки, чтобы не схватить старика за горло.
— Ну? — хрипло спросил Бодешмун.
Старик открыл глаза.
— Я их заметил, да. Рослый парень, и другой, пониже, коренастый. Как вы и сказали, хорошо одетые. Они постоянно выходят в море порыбачить. Друзья.
Малх и Бодешмун переглянулись. В их взглядах смешались страх и надежда.
— Когда ты последний раз их видел?
— Я не уверен, — осторожно ответил старик.
Малх прекрасно чувствовал, когда ему лгут. Ужас захлестнул его. Есть лишь одна причина, по которой старик мог скрывать правду.
— Рассказывай! — приказал он. — Я ничего тебе не сделаю. Клянусь.
Старик мгновение разглядывал лицо Малха.
— Я тебе верю, — наконец ответил он и глубоко вздохнул. — Когда внезапно поднялся ветер, я сразу понял, что будет шторм. Быстро вытащил сеть и пошел к Хоме. Остальные сделали то же самое. По крайней мере, так мне показалось. Когда я уже причалил, у косяка тунца оставалась только одна лодка. Судя по форме, лодка тех молодых парней. Сначала я подумал, что они пожадничали и решили продолжить ловить рыбу. Но потом лодку унесло, и я понял, что ошибся.
— Почему? — сдавленным голосом спросил Бодешмун.
— На первый взгляд, лодка была пуста. Я подумал, уж не упали ли они за борт и не утонули ли. Но вряд ли, поскольку море еще не настолько разбушевалось.
Старик нахмурился.
— И я понял, что они уснули. И не видели, что погода изменилась.
— За кого ты нас держишь?! — возмущенно вскричал Малх. — Может, один уснул, но чтобы оба сразу?!
Старик сжался, придавленный вспышкой гнева Малха, но Бодешмун положил руку на плечо Малху.
— Такое могло случиться, — сказал он.
— А?! — переспросил Малх, бросив на жреца полубезумный взгляд.
— У меня из погреба пропала небольшая амфора хорошего вина.
— Не понимаю, — проговорил Малх, уставившись на Бодешмуна.
— Скорее всего, дело рук Суниатона, — с горечью сознался Бодешмун. — Значит, они выпили вино и уснули.
— А когда поднялся ветер, так и не проснулись, — с ужасом прошептал Малх.
У Бодешмуна в глазах появились слезы.
— Значит, их вынесло в открытое море? — ошеломленно пробормотал Малх. — Ты стар. Я понимаю, почему ты пошел к берегу, но они все?! — Он с яростью показал пальцем на рыбаков помоложе. — Почему никто из них не пришел к ним на помощь?
— Как я понял, они ваши сыновья? — с трудом выговорил старик.
Отчаяние взяло верх над яростью, и Малх молча кивнул.
Глаза старика наполнились печалью.
— Я потерял единственного сына в море десять лет назад. Сына. Всё в руках богов. — Он ненадолго умолк, затем продолжил: — Правила выживания простые. Когда начинается шторм, каждая лодка выбирается сама по себе. И даже так можно погибнуть. Почему эти люди должны были рисковать собой ради двух молодых парней, которых они едва знали? Могло случиться и так, что тогда в царстве Мелькарта оказалось бы еще больше погибших.
И старик снова замолчал.
Малху хотелось немедленно распять всех, кто подвернется под руку, но он понимал, что это бессмысленно. Снова поглядев на старика, он поразился его спокойствию. Вся почтительность и покорность куда-то исчезли. Поглядев ему в глаза, Малх понял причину. Что этому старику с его угроз, любых? Он потерял единственного сына. Малх внезапно смутился. Ведь у него самого еще остались Бостар и Сафон.
Стоящий рядом Бодешмун содрогался от тихих рыданий.
— Хватит и двух смертей, — проговорил Малх, тяжело вздохнув. — Я благодарен тебе за слова правды.
Сказав это, он принялся рыться в кошельке.
— Не надо денег, — тихо сказал старик. — Такие ужасные новости деньгами не измеришь.
Бормоча благодарности, Малх пошел прочь. Он едва видел бредшего позади и рыдающего Бодешмуна. Хотя самому Малху удалось внешне сохранить достоинство, горе раздирало его ничуть не меньше. Он был готов потерять сына, может, и не одного. На войне с Римом. Но не до ее начала и не по такой пустяковой причине. Неужели в его жизни не кончился счет неожиданным несчастьям, таким как смерть Аришат? С ней он, по крайней мере, мог попрощаться. А вот с Ганноном ему даже такой возможности не предоставили.
Так жестоко, так бессмысленно…
Прошло несколько дней. Друзей держали под навесом у носовой башенки, кое-как кормили — только чтобы они не умерли с голоду — черствыми хлебными корками, по горсти холодной просяной каши и по нескольку капель воды со дна глиняного кувшина. Дважды в день с них ненадолго снимали веревки, чтобы они могли размять затекшие руки, ноги и спины. Очень быстро юноши привыкли справлять нужду именно в эти короткие мгновения, поскольку в любое другое время охранники лишь хохотали в ответ на их просьбы. Но один раз, не стерпев, Ганнон все-таки обгадился.
К счастью, Варсакона к ним близко не подпускали, хотя он постоянно бросал на них злобные взгляды. Ганнон с удовольствием подметил, что надзиратель при ходьбе заметно хромает. Египтянин не обращал на них внимания, за исключением того, что время от времени проверял, выздоравливает ли Ганнон после побоев. Даже отодвинул свою постель от них, поближе к мачте. Как ни странно, но Ганнон даже гордился этим, полагая, что пираты считают их ценным товаром. Кроме того, одиночество означало, что у друзей было достаточно возможностей для долгих бесед. Они пытались спланировать побег, хотя и прекрасно понимали, что эти выдумки — лишь способ окончательно не упасть духом.
Бирема шла вдоль скалистых берегов Сицилии, мимо окруженных стенами городов — Гераклеи, Акрагаса и Камарины. Пираты держались на достаточном расстоянии от берега, чтобы не попасться на глаза римским и сицилийским морякам на триремах. Однажды египтянин показал им на гору Экном, место, где карфагеняне потерпели одно из самых сокрушительных поражений от римлян. Само собой, Ганнон не раз слышал про эту битву. Они шли мимо места, где почти сорок лет назад множество его соотечественников погибли в бою, и это наполнило его гневом. На египтянина, сладострастно описывавшего разгром Карфагена, но больше — на римлян, народ, причинивший его родному городу столько бед. Корвус, абордажный мостик с когтем наподобие вороньего, оказался гениальным изобретением. Ими оснастили все вражеские корабли. Как только мостик сбрасывали на палубу карфагенского корабля, легионеры бросались в бой, ведя битву на море не хуже, чем на суше. В один ужасный день Карфаген потерял почти сотню кораблей, и с тех пор его морские силы так и не оправились от удара.
Через день после того, как они обогнули мыс Пахин, южную оконечность Сицилии, бирема приблизилась к величественным стенам Сиракуз. Построенная коринфянами более пяти столетий назад, огромная крепость раскинулась на треугольном плато Эпилола, возвышаясь над морем на скалистом берегу. Стены тянулись вплоть до прибрежного острова Ортигия. Сиракузы были могущественным городом-государством, контролировавшим восточную половину Сицилии, а правил ими престарелый царь Гиерон, давний союзник Республики и враг Карфагена. Египтянин подвел корабль на полмили к порту, но потом решил не заходить туда, увидев большое количество римских трирем. Их капитаны с радостью распяли бы любого пирата, попавшего им в руки.
Для Ганнона и Суниатона это не имело особого значения. На самом деле, чем дольше продолжалось их путешествие, тем лучше. Тем позже они окончательно обретут свою судьбу.
Египтянин решил не вести корабль к небольшим городам в южной оконечности Италии, и бирема пошла узким проливом между Сицилией и материком. При его ширине всего в милю были отлично видны оба берега.
— Теперь легко понять, почему римляне начали воевать с Карфагеном, так ведь? — тихо сказал Суниатону Ганнон. Сицилия находилась посреди Средиземного моря, и издревле тот, кто правил Сицилией, правил морем. — Так близко к Италии. Присутствие здесь наших войск было для них постоянной угрозой.
— Представь себе, что мы бы не проиграли войну, — с печалью ответил Суниатон. — Сейчас могли бы надеяться на то, что нас спасет какой-нибудь из наших кораблей.
Для Ганнона это было еще одной причиной ненавидеть Рим.
Войдя в порт Регия, капитан пиратов собрался продать пленников, но подслушанные на улицах разговоры заставили его переменить решение. Он услышал о предстоящих играх в Капуе, городе, расположенном дальше по берегу. Там возникла особая нужда в рабах. Этого для египтянина оказалось достаточным, чтобы продолжить плавание, взяв курс на Неаполь, ближайший к столице Кампании портовый город.
К концу путешествия Ганнон вдруг понял, что уже немного привык к пиратам, и их общество, как ни странно, казалось ему более приемлемым, чем его неопределенное будущее. Но затем он вспомнил про Варсакона. Долго оставаться на биреме они тоже не могли, поскольку жестокий надзиратель рано или поздно нашел бы возможность отомстить. Так что пару дней спустя Ганнон даже почувствовал некоторое облегчение, неловко выходя на причал в Неаполе — окруженном стеной городе, бывшем греческом поселении, в настоящее время имеющем статуе соция, союзника Республики, получив его более сотни лет назад. В нем находился один из самых больших на юге Италии портов, глубокая гавань, в которой всегда было полно боевых кораблей, купеческих судов и рыболовецких лодок, прибывающих со всего Средиземноморья. В порту было так тесно, что у египтянина ушла целая вечность, чтобы найти подходящее место у причала.
Ганнон, Суниатон и другие пленники, молодые нумидийцы и ливийцы, цепочкой двинулись в город. Их конвоировали сам капитан и шестеро самых сильных пиратов. Чтобы не допустить бегства, каждому пленнику надели на шею железное кольцо и соединили их между собой цепью. Обрадовавшись, что под ногами наконец-то твердая земля — вернее, широкие каменные плиты, которыми был вымощена набережная, — Ганнон вскоре оказался рядом с огромной кучей грубо отесанных кедровых досок из Тира. Рядом возвышались горы золотистого зерна с Сицилии и целая гора мешков с миндалем из Африки. Позади них, составленные на стеллажах выше человеческого роста, стояли запечатанные воском амфоры с вином и оливковым маслом. Перешучивались рыбаки, вытаскивая на берег пойманную рыбу — тунца, кефаль и леща. Свободные от работы моряки в ярко-синих туниках шатались по порту в поисках злачных мест. Отряд морских пехотинцев, нагруженных снаряжением, готовился к погрузке на стоящую неподалеку трирему. Заметив их, моряки принялись над ними подшучивать. Вспылив, морпехи начали кричать в ответ, и драку предотвратило лишь появление курносого опция, командира пехотинцев.
Ганнон с жадностью впитывал глазами все происходящее. Так похоже на его дом, что сердце ноет. И тут среди криков на латыни, греческом и нумидийском он услышал родную карфагенскую речь. Кто-то заговорил, и ему ответили на том же языке. Эти звуки потрясли Ганнона и наполнили радостью. Тут есть его соотечественники! Если он сможет поговорить с ними, может, они передадут весточку отцу. Он глянул на Суниатона.
— Ты слышал?
Потрясенный друг лишь кивнул.
Ганнон приподнялся на цыпочки, но народу на набережной было слишком много.
Египтянин грубо дернул за цепь, понуждая пленников идти дальше.
— До рынка рабов уже недалеко, — с жестокой ухмылкой сказал он.
Ганнон попытался сопротивляться, но ошейник давил слишком сильно. Что еще хуже, пройдя с дюжину шагов, он уже больше не слышал звуков родной речи в шуме, заполняющем набережную. Последний шанс, открывшийся перед ними, исчез. И это было самым жестоким из ударов, перенесенных им за последнее время.
У Суниатона по щеке скатилась слеза.
— Держись, — прошептал Ганнон. — Как-нибудь уж выживем.
«Как… — звенело в его голове. — Как?»
