Молодая женщина была одета в просторное длинное белое платье, переливающееся в огнях ночного города. Она думала, что платье всех ошеломит, но, когда Эммануэль вышла из машины, взгляды прохожих устремились вовсе не на ее сногсшибательный наряд, а на стройную ножку, оголенную практически до бедра.

Каждый день мужчины видели множество женских колен и бедер… Почему же именно это колено, это бедро и этот разрез, который зрительно удлинял ногу, неожиданно произвели подобный эффект?

Эммануэль знала почему и могла им об этом рассказать. Но сейчас она не обращала внимания на пристальные взгляды. Она любовалась башнями из стекла и металла, возведенными отважными архитекторами. Удивительные строения потрясали воображение и стойко выдерживали неуемные порывы ветра.

Эти еретические сооружения казались ей такими же поэтичными и вселяющими надежду, как и каменные статуи Будды в храмах Бангкока, где она жила, когда ей было двадцать лет.

Освещение в вестибюле галереи было мягким и приглушенным, а гармония архитектуры и света создавала ощущение невесомости, которое настраивало посетителей на должный лад, и они почти благоговейно следовали в выставочные залы.

Книга записей была открыта. Эммануэль улыбнулась, наблюдая, как усердно Марк красивым почерком вписывает туда их имена: «Месье и мадам Солаль».

«Он без ума от этих «месье и мадам»!» – вновь умиленно подумала она: Эммануэль не могла привыкнуть к этой слабости Марка. Хотя, честно говоря, ей уже немного надоело, что этот формализм лишает определенной привлекательности те времена, когда они были «лишь» любовниками.

Главной и единственной темой выставки было обнаженное женское тело. Все полотна принадлежали кисти единственной художницы – Аурелии Сальван.

Эммануэль никогда с ней раньше не встречалась, но они знали друг о друге достаточно: перед тем, как жениться на Аурелии, Жан Сальван был мужем Эммануэль. Она была тогда девственницей, ей было семнадцать, и она хотела стать астрономом. Ей пришлось бросить учебу, чтобы приехать к нему в Таиланд. Там они прожили вместе девять лет.

Год назад они развелись. Эммануэль познакомилась с Марком, они поженились и теперь часто путешествовали, заводя новые знакомства.

Эммануэль с трудом припоминала историю их любви – события, пермешиваясь и дополняя друг друга, путались в ее голове. Они будто бы превратились в одну сплошную бесконечную ленту. У нее другой муж, но она как-то незаметно для себя стала женой Марка.

Эммануэль казалось, что Жан и Марк присутствовали в ее жизни с самого детства. Она думала, что они всегда будут рядом с ней.

Раньше Эммануэль никогда не видела творений Аурелии. Перед тем как прийти на выставку, она сказала Марку:

– Представь, как мне будет трудно, если мне не понравятся ее картины. Я буду думать, что это из-за ревности.

Уже с первого же взгляда она почувствовала облегчение: эта выставка ей точно понравится. Все картины Аурелии были довольно внушительного размера. Женщины были написаны в натуральную величину и занимали всю поверхность полотен. Эммануэль особенно пришлись по вкусу их убедительная непринужденность и нежная кожа, ей даже захотелось погладить эти тела. «Есть ли в моей руке та же легкость, что и в руке той, что изобразила всю эту красоту?» – подумала она.

И она громко произнесла:

– Чтобы так рисовать, нужно быть счастливой.

Рядом с ней стоял пожилой мужчина с седеющей бородой. Он повернул голову, улыбнулся и сказал:

– Эта художница рисует не для собственного утешения. По-видимому, у мадам Сальван хорошее окружение. Ей незачем мстить своим моделям.

Сияющая Эммануэль повернулась к Марку:

– Ты должен меня с ней познакомить. Должно быть, в мастерской Аурелии полно красивых женщин!

Марк громогласно заявил:

– Мне лично больше не нужно бегать за женщинами.

Эммануэль рассмеялась и с сожалением произнесла:

– Если ты больше не хочешь любить других женщин из-за моего тела, то ты зря на мне женился!

Ее тон был настолько серьезным и искренним, что пожилой мужчина, с которым они обменялись парой фраз, взглянул на нее с большим расположением. Марк же воспользовался началом этого довольно интимного разговора, чтобы выразить сомнение в откровенности слов Эммануэль.

– Мы же не ждем от художников всеобъемлющего реализма, не так ли? У юных Парок, позирующих Аурелии Сальван, возможно, широкий нос и взгляд исподлобья. Но художница сделала прелестными те черты, которыми природа их обделила.

Он протянул руку к подносу с напитками, который держала девушка, будто сошедшая с этих картин, и продолжил развивать свою теорию.

– Аурелии, возможно, ничего особенного не пришлось предпринимать. Красоту нельзя предугадать. Эти идеальные девушки, с которыми жена мне предлагает познакомиться, не существуют вне воображения их создателя.

Пожилой мужчина промолвил:

– Теперь, когда художница создала эти прекрасные шедевры, природа не замедлит создать свои копии – смертных сестер, фантазию… И мы с радостью признаем их существование. И благодарна грудь под золотым монистом.

Эммануэль понимающе подмигнула ему, а потом решительно отправилась осматривать экспозицию.

Мужчины, посмотрев друг на друга, решили представиться:

– Солаль.

– Дьёэд.

Марк недоверчиво открыл рот, но в это время вернулась Эммануэль, торопясь поделиться впечатлениями:

– Приукрашивает она действительность или нет, но у Аурелии не одна модель. У нее их целый гарем!

Незнакомец поспешно поддержал разговор:

– Вы это заметили? Все эти женщины буквально приковывают взгляд. Посмотрите, здесь – глаз не отвести от ступни, здесь – от бюста, здесь – от бедра. Зритель должен лишь определиться с предпочтениями, следовать своему свободному выбору. Но, возможно, наши пристрастия претерпят метаморфозы?

Но Эммануэль больше его не слушала. Она в восхищении замерла перед одной из картин: сверкающие море и солнце, сексуальный запах свежевыловленной рыбы. Тропическое солнце окрасило медью женское лицо с высокими скулами. Эта женщина ей нравилась.

Какое озарение, думала она, помогло Аурелии нарисовать это лицо? А волосы модели? Они буквально опутывали женщину и были созданы из листочков, лиан и колючек тайских лесов.

Может, эти загнутые ресницы и резкий подбородок, как крыша буддийского храма, где бонзы в шафранных робах пытались положить конец вечно возвращающимся иллюзиям и желаниям, существовали лишь в воображении Эммануэль? Может, все это появилось перед ее глазами лишь для того, чтобы еще раз увидеть Сиам и вновь прикоснуться к блестящей черепице, покрывающей жилища и храмы этой страны, которую она любила так сильно, что думала, будто в ее сознании навсегда сохранились милые образы этого дивного края?

Сердце Эммануэль билось так сильно, что она боялась, как бы этого не заметил Дьёэд. Что он только что сказал?

– Признаю, что не заметил сразу, как красная точка с этой груди появляется вот тут, рядом, но она уже не красная, а синяя. Тем же синим цветом светятся и глаза модели, которые уже готовы к оргазму – посмотрите на ее грудь! Она уже в ожидании финала.

Эммануэль с интересом взглянула на собеседника. По-видимому, он понял ее заинтересованность, обернувшись к ней и продолжая свою тираду:

– Вы тоже видите, как эта грудь вибрирует, или я ошибаюсь? Вполне возможно, что ее уже достигли волны наслаждения. Сначала возбудился клитор, который поглаживали умелые пальцы, а потом возбуждение перешло на грудь?

Эммануэль не ответила: она была занята собственными ощущениями – ее тело явно отреагировало на слова пожилого господина.

Она вспомнила клитор, который ей нравилось ласкать: он имел вкус Азии и океанских волн. Она слизывала с интимного гребешка пену и водоросли – ее возлюбленная только что вышла из океана. На бедрах выступили капельки крови – девушка поранилась о кораллы, и Эммануэль языком очистила кожу от крови.

Вокруг небольшой бухты собрались любопытные сиамские рыбаки и многочисленные дети, которые подсматривали за ними, спрятавшись за дюнами. Ребятишки время от времени опасливо приближались в двум соблазнительным девушкам, тела которых прикрывал лишь прилипший к коже песок.

Самые смелые подходили совсем близко, чтобы пощекотать им пятки и увидеть их роскошную наготу.

– Что-то я не могу подсчитать количество ног у этой женщины, – поинтересовался Дьёэд, – вот у этой, которая обхватила руками колени и явно тешит себя строчками из поэмы, о которой нам только что напомнил ваш супруг: «Ведь я в гармонии такая же мечта?» Я предполагаю, что у нее три ноги, ведь в трех скрыто больше тайн, чем в двух.

Эммануэль стряхнула воспоминания и громко подтвердила:

– И два половых органа между тремя ногами гораздо красивее, чем один.

Мужчина согласно кивнул головой. Когда Марк с женой перешли в соседний зал, он, стараясь не отставать, последовал за ними.

И он первым заметил, что платье Эммануэль, минуту назад доходившее до самой шеи, внезапно обрело глубокий вырез, оголило всю спину и спустилось даже ниже талии.

У этого выреза не было скоса, каймы или любой другой обработки. Разрез был таким грубым и резким, что казалось, будто его сделали бритвой. В конце он не закруглялся, а заканчивался прямой линией, которая горизонтально ограничивала начало ягодиц, словно оконная рама, о которую опирается обнаженная женщина.

Если бы Эммануэль приехала одетой так же, как все остальные посетительницы выставки, она бы никого не удивила: у множества окружавших ее женщин вырезы на платьях были на удивление искусными. Но этот мужчина, внимательно смотревший на Эммануэль, когда та удалялась, чтобы посмотреть картины в другом зале, был готов поклясться, что в тот момент она, несмотря на обнаженную спину, выглядела сзади так же невинно, как и спереди.

Он даже вспомнил, что, когда та повернулась, он оценил красоту и ослепительный молочно-белый цвет платья – ему даже стало досадно, что оно не прозрачно. Когда Эммануэль проходила мимо низкой лампы, контуры ее ног даже не обозначились. И уж тем более не было видно ее спины, которую теперь он мог спокойно наблюдать.

Он также отметил, что при ходьбе Эммануэль держала руку на разрезе своей юбки, чтобы тот не слишком откровенно демонстрировал ее ноги. Он подумал, что на самом деле эта женщина намного целомудреннее, чем ее отчасти эпатажное поведение.

Но тогда, спросил он себя, для чего это раздевание, которое обнажало плечи и спину и подчеркивалось высокой прической в старинном древнееврейском или месопотамском стиле?

И тут он позволил воображению разыграться. Ему представилось, как он своими ловкими руками вынимает булавки и развязывает ленточки, скреплявшие юбку. Что, если бы он, будучи не в состоянии больше ждать, взял инициативу в свои руки и залез бы туда, где скрываются великолепные черные волосы лобка? Какое нижнее белье ощутили бы его руки? О, он явно желал предаться любви с этой женщиной!

Эммануэль повернулась к нему и произнесла:

– Здесь женщины идут по двое.

Он не сразу понял, что она хотела этим сказать. Тогда она повернулась на каблуках и концом зажигалки с золотыми узорами, которую она держала двумя пальцами, указала ему на картины в следующей части экспозиции.

На ближней он действительно увидел две женские фигуры. Но в тот же момент случилось новое перевоплощение Эммануэль, и он уже не мог оторвать от нее взгляда. Его взволновала тайна этих метаморфоз.

Эммануэль повернулась снова, и ее спина вновь была закрыта платьем. Красивая белая ткань элегантно облегала стройное тело.

Мужчина допускал, что виной тому было его воображение. Однако он был слишком уверен в своем душевном здоровье, чтобы согласиться с таким объяснением.

И он предположил, что женщина, которая находится с ним рядом, просто забавляется, разыгрывая его. Но как она это делает? И почему пятнадцать минут назад она не обращала на него ни малейшего внимания?

«В самом деле, почему я думаю, что она делает это для меня? – подумал он. – Эта иллюзия адресована всем, кто хочет принять в ней участие: публике вообще. Лучше я послушаю, что она хочет мне сказать».

Слишком поздно… Эммануэль уже все сказала. Тем хуже для эрудита (именно так она мысленно окрестила своего почитателя), если он такой рассеянный! Она не будет повторять. Ей уже надоело с восхищением разглядывать целующихся женщин – все картины Аурелии в этом зале были посвящены этой теме.

На этот раз Дьёэд оставил при себе наблюдение, которое он собирался высказать: на всех полотнах художница ввела одну постоянно повторяющуюся деталь – каждая женщина мастурбировала и в то же время доставляла удовольствие своей партнерше.

Совпадение действий исключало любое разделение ролей. Можно было ожидать, что, пока одна из возлюбленных поглаживает свою вульву, вторая ласкает ее грудь. Но нет! Ее рука покоилась на том же месте, что и рука ее возлюбленной. Руки партнерш одновременно ласкали другу другу вульвы, соски или же посасывали пальцы…

«Мы с Марой так же ласкали друг друга, – вспомнила Эммануэль. К тому времени прошел почти год, и Эммануэль уже сменила возлюбленную. – Каждый раз, когда я добиралась до ее киски, там уже находились пальцы этой девушки. И они всегда усердно помогали мне. Она хотела, чтобы я видела ее наслаждение. Этим девушкам на картинах Аурелии тоже нравится любить друг друга публично».

Внезапно ее охватило желание: «Будь Мара здесь этим вечером, я бы точно так же ее приласкала!»

Дьёэд многое бы отдал за то, чтобы прочитать мысли Эммануэль, от которых ее глаза вдруг засияли. Доверившись искушенному взгляду, с которым девушка созерцала эти сцены, он приписал ей опыт лесбийской любви, которая наверняка ничуть не уступала действиям героинь этого вернисажа. Осмелится ли он поинтересоваться этим у девушки? Он считал, что знал ее уже достаточно хорошо, чтобы позволить себе подобную нескромность: они были вместе целых полчаса! Некоторые незабываемые истории длились и того меньше.

И тут Эммануэль заговорщически ему улыбнулась, и в тот же момент совершенно неожиданно исчезла нижняя часть ее платья. Теперь на Эммануэль была сверхкороткая туника.

У Дьёэда больше не было поводов для сожаления. Ножки, которые он так хотел увидеть, теперь оказались на всеобщем обозрении. Малейшее движение приоткрывало округлость ягодиц красавицы. И он сделал вывод, что на Эммануэль не было ни колготок, ни чулок. Интуиция ему подсказывала, что на ней не было даже трусиков.

На этот раз он не стал задаваться вопросом, случилось ли у него помутнение рассудка или нет. Или по крайней мере оно обрушилось не на него одного: все присутствующие разинули рты и начали потихоньку подтягиваться к Эммануэль.

Хотя некоторые из присутствующих не проявили к этим восхитительным ножкам особого интереса. Возможно, им изменял вкус, но, может быть, они не заметили феноменального исчезновения ткани, что так ошеломило свидетелей удивительного фокуса.

– Что у вас с лицом? – пробормотала Эммануэль своему эрудиту. – Можно подумать, вы никогда не видели короткого платья!

Следующий зал был намного просторнее предыдущих, да и посетителей там было больше. Возможно, люди скопились оттого, что там был расположен буфет или же их привлекли картины – невероятно смелые. В первом зале на одной картине была изображена лишь одна женщина, во втором – две. Здесь же на полотне были запечатлены три дамы, тела которых были причудливо переплетены в любовном экстазе.

Страсть, объединяющая девушек-любовниц, Эммануэль не удивила:

«Самое великое наслаждение, которое мы познали с Анной-Марией, – вспомнила она, – это любовь втроем. Ах, как же мы любили друг друга, стараясь доставить максимальное наслаждение каждой из партнерш!.. И как нам было хорошо втроем! Для чего еще нужна любовь?»

Живопись Аурелии перенесла Эммануэль во времена, когда она познакомилась с первыми правилами любовной геометрии. Она до сих пор считала их действенными: самой простой, удобной, логичной, многообещающей и правильной фигурой, по ее мнению, был треугольник. Но разве существует более правильный и равносторонний треугольник, чем тот, чьи стороны состоят из трех женских тел?

«Рот Анны-Марии погружен в мою вагину, мой рот – в вагину Мари-Анны, рот Мари-Анны – в вагину Анны-Марии. Когда мы удовлетворяем друг друга, получается прекрасный треугольник».

Дьёэд вырвал ее из этих мыслей, объяснив ей озадаченность присутствующих:

– Все, что выглядит странно, кажется чужим. Люди полагают, что фраза, сказанная другими словами, имеет иной смысл.

– И на это есть причина! – воскликнула Эммануэль. – Любовь бывает разной и внешне проявляется многолико. Любовь между женщинами отличается от любви между мужчиной и женщиной, как и от любви между мужчинами, да и как от любви между детьми.

Казалось, она ждет от Дьёэда ответа, но тот молчал. Тогда она продолжила свой монолог с убежденностью, которая придавала ее голосу еще большую прелесть:

– Кстати говоря, любовь между тремя совершенно не похожа на любовь между двумя. Эти отношения нельзя сравнивать ни по задумке, ни по природе желания, ни по качеству получаемого удовольствия.

Теперь она обращалась к Дьёэду как к старому приятелю, с которым трещишь без умолку при выходе из университета. Или, возможно, как с преподавателем, которому доверяешь:

– Говорить, что «любовь между тремя лучше или хуже, чем любовь между двумя», так же глупо и так же нелепо, как спрашивать, что лучше: отварная форель в красном вине или виндсерфинг, или что человеку ближе: литература или живопись. Вам когда-нибудь приходила в голову идея отказаться от чтения, потому что вы любите живопись?

Эрудит не был единственным, кто ее слушал. Многие посетители, казалось, ожидали, что формат дискуссии расширится и их пригласят принять в ней участие.

Но неожиданно их разговор прервался. С платьем Эммануэль вновь произошли перемены. В этот раз она обнажила не ноги, а грудь. Часть ткани от шеи до пояса исчезла, словно по волшебству.

Эта метаморфоза привлекла всеобщее внимание. Некоторые довольно громко заявляли, что грудь Эммануэль прекраснее груди женщин, изображенных на картинах. Другие рассуждали о необыкновенном крое платья, который позволял этой женщине обнажаться в любой момент.

Непринужденность и невозмутимость Эммануэль, которая хорошо осознавала эффект произведенной ею сенсации, усиливала озадаченность наблюдателей. Казалось, что не было ничего поразительного в том, что молодая женщина забавляется показом своей груди, окружающих раздражало то, что она достигает этого с помощью непонятных средств.

Кто-то поинтересовался, не покажет ли она, что там, внутри. Эммануэль ответила репликой:

– Нет, это моя настоящая грудь.

Некоторые вежливо засмеялись, другие выглядели не слишком дружелюбными. Чтобы их наказать, корсаж тут же вернулся на место. Эммануэль отвернулась, не желая встречаться с недовольными взглядами, и, обратившись к Дьёэду, уже как к доверенному лицу, возобновила разговор, желая завершить обсуждение темы, которая, казалось, была ей очень близка:

– Вот вы, судя по всему, умный человек. Вы же не задумываетесь о том, насколько схожи настоящая грудь или ее изображение на полотне художника? Вы же не говорите, что какая-то из них лучше? Вы же не считаете себя обязанным предпочитать одну другой? Вы же не отказываетесь от Ренуара, потому что желаете женщину?

В разговор вмешался Марк:

– Самое важное – это желать, – сказал он.

Дьёэд, который уже забыл о нем, вспомнил, что они находятся на вернисаже, и добавил:

– Самое важное – это заставить желать.

Эммануэль внимательно посмотрела на пожилого мужчину и произнесла:

– Вы напоминаете мне одного актера, который мне очень нравится.

– Алена Делона?

– Не оскорбляйте мой вкус. Я имею в виду Фернандо Рея, который играл в фильме «Этот смутный объект желания».

– Очень польщен, но не думаю, что я на него похож.

– О, не беспокойтесь об этом! – сказала Эммануэль. – Для меня ваше сходство не так важно.

Она взяла Марка под руку и отправилась с ним более внимательно осматривать картины, представленные в этом зале. Пока они прохаживались, платье Эммануэль вновь начало менять конфигурацию. Оно обнажало то пупок, то бедро, то плечо, то одну грудь и однажды, буквально на мгновение, – черный курчавый лобок девушки.

Эммануэль по-прежнему выглядела спокойной и безмятежной. Присутствующие, казалось, уже привыкли к этим странностям, их любопытство иссякло. Возможно, поэтому на их лицах лежала печать скепсиса. Никто больше не смотрел на нее с хамским изумлением и не задавал пошлых вопросов. Однако скрытные взгляды и тихие перешептывания доказывали, что ее безразличие не осталось незамеченным. На самом деле, на девушку смотрели чаще, чем на картины.

Дьёэд решил не следовать за парой. В нескольких метрах от Эммануэль он приметил незнакомца, который не сводил с нее глаз, стараясь остаться незамеченным. Когда она подошла к нему поближе, он торопливо скрылся за группой людей, столпившихся у бара.

Но те, возбужденно жестикулируя, начали указывать мужчине на платье девушки, только что оголившее ее живот. Незнакомец, не оглядываясь, быстро скрылся за боковой дверью.

Чуткий инстинкт Дьёэда подсказал ему, чтобы он обратил внимание на очень ухоженную женщину, которая вместе с небольшой группой людей держалась в стороне от всей этой суматохи. Он легко догадался, что эта женщина – Аурелия.

Что-то подсказало ему, что беглец – ее муж, Жан Сальван. Но было непонятно, почему тот с такой поспешностью скрылся из виду.

В какой-то момент показалось, что интерес Аурелии прикован к Эммануэль. Художница неподвижно наблюдала за молодой женщиной некоторое время, но ее намерения были неясны. Через некоторое время она уверенно подняла голову, задрав подбородок.

Она осмотрела невероятно красивых девушек, окружавших ее, и, казалось, молча выбирала одну из них. Затем она склонилась к одной из девушек и что-то искренно и страстно сказала ей. Великолепная девушка, сделал заключение Дьёэд. А потом он попытался мысленно соотнести ее с одной из красавиц на картинах, которые были еще свежи в его памяти.

«Так, хватит! – насмешливо оборвал он себя. – Все-таки нужно различать природу и искусство! Месье Солаль еще будет иметь возможность оценить теории кривых губ и косого взгляда, о которых он большой мастер порассуждать, а пока посланница Аурелии направляется в его сторону».

Едва представ перед Марком, эта посланница тут же начала соблазнять его. Она предлагала ему взять напиток с подноса, демонстрируя свою неотразимость и явное сходство с персонажем картины. Но Марк оставался холоден к уловкам красавицы.

Дьёэд заметил, что Эммануэль начала волноваться. Казалось, она хочет помочь незнакомке и познакомить ее со своим супругом. Но зачем? Какой умысел она преследовала? Наблюдатель терялся в догадках.

Как бы то ни было, Марк, очевидно, подчинился сексуальному инстинкту и все-таки ушел с девушкой, оставив жену. Он сумел дать ей знак, что сожалеет. Очевидно, он присоединился к девушке лишь из чувства долга.

Едва Марк с прекрасной незнакомкой скрылись из поля зрения, к Эммануэль подошла Аурелия. Та, колеблясь, взглянула на нее. Затем, подчиняясь чувственному импульсу, поцеловала художницу в щеку.

Секунду спустя женщины отошли друг от друга, чтобы затем вновь сблизиться. Они взялись за руки и слегка улыбнулись друг другу, предполагая, чем может закончиться эта встреча.

Дьёэд проскользнул к ним, чтобы узнать об их планах. Он услышал, как Эммануэль произнесла:

– Я так рада! В жизни вы еще красивее, чем на фотографиях, которые я видела.

Голос Аурелии обрел хрипотцу, как и голос Эммануэль:

– Для меня важнее, что вы оказались такой же красивой, как я и представляла.

– Почему?

– Потому что я хочу вас нарисовать.

Эммануэль перешла в оборону.

– Но ведь для этого, – сказала она, – нет необходимости в личных встречах.

– Да, это так.

На какой-то миг, казалось, Эммануэль погрустнела.

– Я уже позировала одной художнице, – пробормотала она. – Несколько лет назад. Я не забыла об этом.

Аурелия молча смотрела на Эммануэль. Та пояснила:

– Эта женщина умерла. Ее звали Анна-Мария Сергин. Я любила ее.

Собеседница промолчала, но через некоторое время продолжила:

– Приходите в мою мастерскую в платье, которое так украшает вас сегодня.

Эммануэль все еще сопротивлялась.

– Мне нужно подумать.

Аурелия властным движением головы отказала ей даже в этом:

– Странно, что мы так долго были незнакомы. Это даже смешно.

Эммануэль внимательно посмотрела на художницу. Не столько для того, подумал Дьёэд, чтобы защитить себя от ее намерений, сколько чтобы ознакомиться с ее влиянием.

Аурелия выдержала экзамен, не потеряв своей почти деспотичной грациозности, которую придавали ей длинная тонкая талия, гибкость леопарда, полные губы египетской королевы и голубизна глаз, таких темных, что они становились сиреневыми, когда свет прожекторов светил не так ярко.

– Я бы очень смутилась, если бы у нас с вами была одинаковая прическа. К счастью, вы блондинка, а я брюнетка. И у меня длинные волосы, а у вас – короткие. Прежде чем вам позировать, мне хотелось бы знать, различаются ли наши тела.

– Если бы они были одинаковы, зачем мне тогда приглашать вас? Мне было бы достаточно и зеркала, – проговорила Аурелия.

Эммануэль покачала головой:

– Нет. Зеркала отделяют нас от того, что мы любим.

– Вы не боитесь, когда на вас смотрят, – добавила Аурелия. – Но я вас лучше разгляжу, когда нарисую.

– Я тоже люблю смотреть, – парировала Эммануэль. – Вы не сможете меня нарисовать хорошо, если я как следует не изучу вас.

Казалось, Аурелия поддалась внезапному чувству, которое несколько смягчило ее – она уже не казалась такой властной, как прежде. Она сказала:

– Я не любитель светских бесед. А для начала мне хотелось бы нарисовать ваш рот.

– Я приду к вам завтра, – решила Эммануэль. – Тогда и посмотрим, сможем ли мы сотрудничать.

Лицо Аурелии вновь обрело сдержанное, даже, пожалуй, сакральное выражение. Она не стала ни касаться Эммануэль, ни произносить каких-либо слов. Она закрепила это соглашение решительным взглядом. А потом вернулась к своим почитательницам, которые уже давно ее ждали.

Проходя мимо Дьёэда, Эммануэль улыбнулась ему, а затем отыскала глазами мужа.

Она нашла его под стальной аркой, соединявшей залы. Натурщица Аурелии общалась с ним в основном жестами. Он слушал ее отстраненно, с вежливой скукой в глазах.

В конце концов Эммануэль убедилась, что у них нет шансов провести вечер вместе. Она помахала рукой с зажатой зажигалкой, чтобы супруг заметил ее.

Кто-то подошел и предложил ей открытую пачку сигарет.

– Спасибо, – сказала она, – вы очень любезны. Но я не курю.

Наконец блеск золотой зажигалки, сверкающей в свете ламп, привлек внимание Марка. Он с облегчением выдохнул, извинился перед своей собеседницей и направился к жене.

Собираясь взять Эммануэль под руку, он увидел, что ее платье стало полностью прозрачным.

Раздетая с головы до ног этой последней шалостью своего платья, Эммануэль еще более хладнокровно выдерживала взгляды публики. Как ни в чем не бывало она вновь отправилась с Марком прогуливаться по залам и осматривать картины Аурелии.

Марк сохранял такое же хладнокровие. Кажется, что посетители выставки были больше удивлены и даже возмущены отношением этого господина к неожиданным трюкам с обнажением, которые неустанно демонстрировала его спутница. Но какие бы чувства они ни испытывали, все, безусловно, были очарованы этими неожиданными превращениями и не могли устоять перед соблазном следовать за удивительной парой.

А Марк и Эммануэль снова и снова любовались чувственными свободными созданиями, изображенными на полотнах Аурелии. И вот теперь, как по мановению волшебной палочки, на этих девушек, как будто из зазеркалья, смотрела такая же прекрасная и такая же обнаженная женщина.

– Хочешь, пойдем домой? – спросил у нее Марк, когда заметил признаки усталости на лице своей жены, что совершенно естественно для любого посетителя выставки, каким бы ревностным и выносливым он ни был.

– Ну уж нет!

– Ты хочешь чего-то еще?

– Найти свое платье!

Марк счел эти хлопоты излишними.

– Тебе и так очень идет, – заверил он Эммануэль.

– Увидим, как отреагируют зеваки, когда я выйду на улицу обнаженной. В Бангкоке этот трюк собирал вокруг меня толпы любопытных.

Марка подобная перспектива совершенно не волновала, но он тем не менее попытался более трезво взглянуть на вещи:

– Неприятности мне могут причинить только охранники галереи: они подумают, что я украл один из экспонатов выставки.

– Тогда ты отправишься в тюрьму.

Когда они вновь вошли в гигантский вестибюль, нагота Эммануэль отразилась в бесконечном калейдоскопе стен и медного потолка. Следуя за своим отражением, Эммануэль увлекла Марка в лабиринт этого пространства, абсолютно лишенного прямых линий. У изгиба зеркала они нос к носу столкнулись с парой подростков, которые, без сомнения, тоже были любителями экстрима.

Марк вспомнил, что уже видел их раньше, он запомнил их манеру держаться – довольно эксцентричную в подобной обстановке. Они без стеснения пялились на Эммануэль. Они, как и прочие, не могли поверить своим глазам. Но, в отличие от большинства посетителей, этих подростков, очевидно, интересовало не исчезновение платья, а нечто иное.

Но что же? Марк почувствовал, что Эммануэль и подростков что-то объединяет, но что? Предзнаменование или воспоминание?

В конце концов, их поведение вполне соответствовало возрасту. Они наблюдали за Эммануэль скорее с любопытством, чем с осуждением. Подростки не часто наблюдали за обнаженными людьми, поэтому сейчас пытались рассмотреть Эммануэль как следует. Они старались запомнить мельчайшие части ее тела, разделив обязанности: один изучал верх, другая – низ. Молодые люди методично рассматривали выпуклости и ложбинки ее вульвы, густую растительность, усыпанную крохотными жемчужинами, которые были нанизаны специально так, чтобы через каждую из них проходили шелковистые волоски лобка.

Но лица подростков при этом оставались совершенно бесстрастными.

Судя по гербам на их блейзерах, они были студентами. Такие же гербы украшали их галстуки: Эммануэль отметила, что это были эмблемы какого-то английского университета, но какого именно, она не знала.

Однако ей все-таки хотелось бы узнать об этом, чтобы определить, к какому кругу принадлежали эти ученики, изучавшие ее с таким неприкрытым вниманием. Тщательность, с которой они это делали, так ее завораживала, что она боялась шелохнуться, чтобы не потревожить наблюдателей. В свою очередь она имела возможность спокойно изучать их: «Просто невероятно, как они похожи! – восхищалась Эммануэль. – В хорошем смысле этого слова!»

Она изучила их быстрее, чем они – ее:

«Бледная кожа. Тонкие черты лица. Светлые волосы, розовые губы, голубые глаза… Слишком опрятные».

Девушка была в юбке, а парень в брюках, но все равно казалось, что они одеты почти одинаково. Ткань, цвет и покрой их одежды указывали на их родство.

«Дети лорда», – решила Эммануэль. Чтобы закончить эту мысль, она отметила про себя: «Близнецы, конечно же!»

Она подумала, кто каждый теперь знает друг о друге достаточно. И теперь всем можно было разойтись.

Но в тот же момент она заметила во взгляде девочки неуверенность, которая вдруг осветила ее лицо невыразимой прелестью. Эммануэль задержалась.

«Кажется, – подумала она, – девушка не знает, что такое опыт и что такое желание, забвение и аванс. Она хочет остаться сдержанной и сохранить тайну, но в то же время намерена показать, что хорошее воспитание – это знать больше, чем то, чему научили».

Так или иначе, но решение было принято мгновенно. С тем же серьезным видом, с которым она изучала Эммануэль, девушка, не торопясь, подняла юбку, проскользнула ладонями в шелковые трусики, отогнула кружевной вырез, а затем осторожно спустила это дорогое белье до колен. Потом она сняла открытые туфли на высоких каблуках. Через несколько секунд трусики девушки упали до лодыжек, она подцепила их двумя пальцами и протянула Эммануэль, не сопроводив этот неожиданный подарок ни словами, ни улыбкой. Эммануэль рассеянно протянула руку, чтобы получить этот дар. Взгляд ее был устремлен на лобок девушки, покрытый золотистым пушком, и стройные бедра, достойные карандаша Аурелии. На молодой особе не было пояса для чулок, их удерживали подвязки серебристого цвета. Эммануэль, не отрываясь, смотрела на ее нежные, непристойные, детские бедра, даже когда девушка опустила свою фланелевую юбку.

Эммануэль покрутила трусики, спрашивая себя, что бы с ними сделать. Она решила отдать их Марку. Тот в свою очередь пощупал их и вернул юному англичанину.

Девушка несколько удивилась такому повороту событий, но юноша, видимо, согласился с этим решением. Он бережно сложил трусики и положил в карман пиджака.

После этого он повернулся к девушке, обнял ее и поцеловал в губы. Они обменялись длинным поцелуем, который взволновал Марка и Эммануэль так же, как и парня. Не отрывая губ от губ девушки, он расстегнул пуговицы на брюках и вытащил свой член. Его эрекция была внушительной.

Однако девушка даже не взглянула на этот шедевр. В свою очередь она, не прерывая поцелуя, вновь задрала юбку и педантично обернула ее вокруг бедер и живота.

После этого девушка обвила руками шею юноши, легким движением ягодиц подала свои бедра вперед и обвила ляжками поясницу парня.

Тот даже не шелохнулся от тяжести. Он изящно держал руки на талии своей предполагаемой близняшки. Она решительно насадила себя на его член. Подросток тотчас же начал живо двигать тазом. Эммануэль восхитилась крепкими мускулами, похожими на стальные тросы. Подвязки на бедрах девушки каждый раз то чуть спускались, то приподнимались, демонстрируя их непристойность.

Наконец любовный ритм ускорился, тела начали двигаться быстрее. При каждом толчке на ягодицах девушки появлялись ямочки. Энергия толчков, их трепетный темп – все это красноречиво свидетельствовало о характере молодой особы. Она была из тех, кто любил быстро достигать желаемого. В данном случае она хотела кончить. Она стремилась поскорее получить удовольствие.

Эммануэль это поняла, но про себя посетовала:

«Она двигается слишком быстро. Я же никогда не потеряю темпа!»

Девушка тоже вполне могла бы продлить удовольствие, если бы дала себя приласкать, и Эммануэль прекрасно это знала. Но сейчас она хотела лишь наблюдать.

Единственное, что она себе позволила, – это молча сжать руку Марка.

Она с сожалением охнула, когда парень, захрипев, изверг свою сперму. Девушка была сдержаннее, чем ее партнер, но, судя по всему, оргазм ее был более длительным, и достигала она его как будто с помощью волевого усилия.

Ее лицо разгорелось от триумфа, но она даже не улыбнулась, лишь сладострастная гримаса исказила ее лик. Девушка выразительно посмотрела на Эммануэль.

Как только брат вышел из нее, сестра взяла трусики из кармана парня и снова надела их. Потом она обулась, тряхнула волосами, легко кивнула Эммануэль и Марку, как это было принято у них, богатых гордецов, чтобы попрощаться.

Молодой человек так же кивнул им. Подростки гордо удалились с прямыми спинами.

«Нечестно, что они уже ушли! – воскликнула Эммануэль, облокотившись на зеркало и до пояса раскрыв разрез своего невидимого платья. – Они должны были остаться, чтобы посмотреть, как мы будем заниматься любовью».

Но через некоторое время она успокоилась:

«В любой момент здесь могут появиться люди. И нам придется любить друг друга впопыхах, как и эти юнцы!»

Марк не считал себя обязанным изображать акробата. Он не держал свою партнершу за ноги на манер близнецов. Он уверенно оперся о стеклянную стенку.

Между девушкой и Эммануэль обнаружилось сходство: она стала такой влажной от желания, что Марку, как и ранее парню, не составило труда войти в нее.

Правда, в отличие от парня, Марк не позволил Эммануэль управлять всем процессом: именно он контролировал глубину и темп своих толчков. Контролировать – сильно сказано. На самом деле он не мог бы умерить пыл своих ударов, даже если бы Эммануэль его попросила об этом. Но та об этом даже не думала. Неистовство ее мужа, которого она в шутку называла «волком», переполняло ее разум и тело. Ее стоны отчетливо передавали наивысшее удовольствие, чтобы у Марка не возникало никаких вопросов по этому поводу.

Эммануэль знала, что ощущения Марка похожи на ее собственные. Они оба получали непередаваемое удовольствие от приближения оргазма, пожалуй, не меньшее, чем от самого оргазма. С самого начала их отношений Марк дал понять Эммануэль, что всякий раз, когда он входил в нее, а затем выходил, он испытывал невыразимое удовольствие, точно такое же, как и когда он кончал. Но, в отличие от большинства мужчин, он мог растягивать это кульминационное чувство настолько долго, насколько хотел. И он не кончал, пока Эммануэль не исчерпывала всю полноту экстаза.

Пока она не достигла этого сладкого изнеможения и с ясностью восприятия, которая пришла с опытом, наслаждалась своими ощущениями от нескончаемых проникновений члена своего любовника (она предпочитала определять его именно так). Ей казалось, что она видит, как его набухший пенис, готовый извергнуться в любой момент, вибрирует и упирается в стенку ее матки.

«Интересно, – думала она, – Марк прямо сейчас заполнит мое отверстие спермой, которая буквально распирает меня? Нет! Он выйдет из меня. А потом снова войдет, и на это раз – еще глубже! Однажды он пробьет меня насквозь, и это будет прекрасно! Сможет ли юный англичанин сделать когда-нибудь то же самое со своей сестрой? Как бы я хотела при этом присутствовать, чтобы отпраздновать это вместе с ней!»

Она постаралась представить себе не только великолепный член подростка в блейзере, украшенном гербом, но и черты его лица. Напрасно. Облик его спутницы тоже утратил свои очертания.

«Нужно было посмотреть на их отражение в зеркале, – пожалела она. – Тогда бы я смогла представить их точнее».

Но Эммануэль прекрасно понимала, что ей и не хотелось их вспоминать. Ее воображение всегда срабатывало лучше, чем память.

И в тот же момент фантазии удалось сделать то, что никак не получалось у реальности:

«Члены моего мужа и этого студента такие разные, но вместе они творят чудо в моем теле. Одно – движется, второе – остается неподвижным… Они огромны и доставляют мне потрясающее удовольствие. Но я не смогу удерживать их в себе вечно. Вдвоем они точно с легкостью смогут просверлить меня насквозь. Когда их спаренные головки выйдут из моей спины, они пригвоздят меня к зеркалу, как расчлененную сиамскую кошку. И я останусь висеть там на протяжении нескольких недель, как картина на выставке».

Перед тем как сказать Марку, что она уже готова кончить, Эммануэль позволила себе помечтать в последний раз:

«Если ко мне вновь прикоснутся, то это будут художники, гораздо более опытные, чем я».

– Вы опоздали, – сказала она Дьёэду, когда тот присоединился к ним у выхода. – Меня сняли.

И чтобы он еще больше запутался в значении сказанных ею слов, она резко добавила:

– Мы подумали, вы ушли, не попрощавшись с нами.

Дьёэд решил не возражать.

– Где припаркована ваша машина? – поинтересовался Марк.

– К счастью, у меня ее нет, – ответил Дьёэд.

– В таком случае мы подвезем вас до дома, – предложил Марк.

– Мне бы не хотелось вас обременять.

– Ерунда. Я взял на ночь шофера из «Алеф Альфа». Он обожает сверхурочные в опасных кварталах… Вас что-то смущает?

Дьёэд крякнул от досады, отчего оба его собеседника рассмеялись.

– Ваша супруга вновь одета.

– К большому сожалению! – посочувствовал Марк.

Повернувшись к Эммануэль, Дьёэд удивленно произнес:

– Как это у вас получается?

– Понятия не имею. Эта штуковина делает то, что ей заблагорассудится. Ее придется доработать.

Марк решил не анализировать этот феномен и предложил:

– Давайте уйдем отсюда незаметно!

В машине Дьёэд задавал только приличные вопросы:

– Что вы имеете в виду под «Алеф Альфа»?

– Так называется моя компания, – объяснил Марк.

– И чем вы занимаетесь?

– Консалтинг в сфере коммуникаций.

– Вы хорошо зарабатываете! Хотя наши современники разучились общаться.

– Не разучились. Просто не осмеливаются, – поправила его Эммануэль.

Марк попробовал пресечь эти пустые разговоры.

– Я выбрал профессию, которая сделала меня завидным женихом, – признался он.

Дьёэд деликатно промолчал, ожидая дальнейших объяснений. Эммануэль воспользовалась паузой, чтобы вставить свою реплику:

– Мужчины и женщины расстаются, потому что думают, что им больше нечего друг другу сказать. На самом деле их бесит плохая акустика. Они говорят слишком тихо, их дикция далека от совершенства. Они часто ворчат, бормочут, повышают голос, не заканчивают фразы, допускают грамматические ошибки. Они повторяют все по два раза. Мужчины и женщины не слушают друг друга. Дни нашей жизни сочтены, и многие считают, что не стоит тратить время на слова.

Дьёэд продемонстрировал, что он очень внимательный собеседник:

– То есть вы считаете, что выражение «не слушать друг друга» следует воспринимать буквально? – подытожил он.

Она подтвердила его слова:

– Брак в конечном счете зависит от умения слушать. Слушать, не обращая внимания на помехи.

Марк продолжил мысль Эммануэль:

– Семейные пары должны ходить на занятия по музыке. А в нашей жизни чаще всего присутствует лишь живопись!

– Прежде чем заботиться о гармонии, – настаивала Эммануэль, – следует научиться держать ноту. Следить за голосом и не давать петуха.

В их разговор вмешался шофер, высказав древнюю мудрость:

– Женись не женись – все равно пожалеешь.

Дьёэд переспросил:

– Это Сократ, не так ли?

– По крайней мере, Диоген Лаэртский приписывает эти слова ему, – любезно уточнил водитель. – Эти же слова цитирует Кьеркегор в своей «Диапсалмате». Месье, вы приехали.

– Когда мы увидимся вновь? – поинтересовался Марк.

– Я хотел бы пригласить вас завтра к себе на ужин, – предложил лже-Фернандо Рей.

– Нет, – сказала Эммануэль. – Я позвоню вам. Надеюсь, у вас есть телефон?

Он покорно вытащил из кармана своего пиджака очень плоский бумажник, достал оттуда маленькую визитную карточку и протянул ее молодой женщине. Та громким голосом прочла:

– П. Э. Б. Б. де Дьёэд. У вас столько имен?

– Мои родители были многословны, – извинился он.

– И все же назовите их.

Он чуть откашлялся и произнес:

– Пайан-Эростен-Белиал-Барабба.

– Вот как? – не поверила Эммануэль.

– Мои родители были еще и несколько противоречивыми людьми.

Она с пониманием кивнула.

Открывая пассажиру дверь, шофер по достоинству оценил его одежду:

– Вы одеваетесь на Олд Бонд стрит, в «Хилл-хаусе», не так ли? Хорошая марка, мало кто о ней знает.

– Но вы же знаете, – отметил П. Э. Б. Б. де Дьёэд.

– Я тоже там одеваюсь, – известил его водитель.

Эммануэль прервала этот поток любезностей:

– Что же, тогда до скорого! Пока, Пэбб.