12
…Ее голые ноги на ваших горячих пляжах
– Это твоя жена рядом с тобой?
– Она не рядом со мной. Она во мне. Она – это я.
Если вам кажется, что она существует
отдельно от меня, вы слепы.
Жан Жироду. «Гракхи». I. 3
Брак – так называю я волю двоих создать одного,
который больше создавших его.
Ницше
Я иду,
Не желая Прийти.
Вечность —
Мой путь.
Алессандро Русполи. «Пульсация Тишины»
Дорога, ведущая к морю, идет вдоль судоходного канала, покрытого лотосами: весельные лодки и парусники раздвигают цветы, но те снова по кусочкам собирают неподвижную акварель. Большие нории с деревянными крыльями зачерпывают илистую воду, поливают ею высохшие от жары рисовые поля и фруктовые сады. Четырехугольные сети, подвешенные на высокие, как деревья, балансиры, поднимаются, когда подплывают лодки, и гребцы криком предупреждают детей, ответственных за механизм, о подходе.
Машина проезжает мимо буддийских монахов, которые идут гуськом по земле, кишащей насекомыми: каждый несет медное ведерко с едой, которую на рассвете пожертвовали набожные женщины, и тяжелый, явно неудобный зонтик от солнца.
– Почему они так нагружены? – удивляется Эммануэль. – Ведь они даже не пользуются зонтиками, а солнце уже высоко.
– Это не зонтики, – объясняет Жан. – Это палатки. Ночью каждый монах разбивает палатку там, где оказывается, в палатке он может раздеться, прикрыться своим одеянием и спокойно спать, тщательно укрыв мужское достоинство.
– А если пойдет дождь?
– Он вымокнет.
– Не лучше ли для паломничества дождаться сухого времени года?
– Сейчас как раз сухо. Сегодня праздник. Вечером при полной луне тысячи маленьких корабликов, сделанных из кокосовой скорлупы и листьев банановой пальмы, с горящей свечой вместо паруса и мачты, поплывут по рекам и каналам. Они приносят счастье. Это подарок Воде-Матери в честь Лой Кратонг, торжественного радостного дня, когда по традиции люди влюбляются, влюбленные обручаются, а обрученные женятся.
– Значит, у этих людей не каждый день может случиться праздник любви? – притворно возмущается Анна Мария. – Бедная Эммануэль! Что бы с ней было, если бы приходилось каждый год ждать окончания сезона дождей?
– Я бы перестала жить по календарю.
– Те, кто ждет, делают это по собственному желанию, – уточняет Жан. – Но ждут ли они? Когда речь идет о любви, люди так часто обманывают.
– Вот-вот, – присоединяется Эммануэль. Я люблю любовь не больше других. Но меня отличает то, что я люблю еще и правду.
Все трое сидят впереди, Анна Мария – между Эммануэль и Жаном. Накануне Жан сообщил, что у него дела на границе. Путь лежит через город Паттайя.
– Навестим Мари-Анн! – воскликнула Эммануэль.
– У меня не будет времени по дороге туда, но я могу тебя оставить и на обратном пути задержаться.
– Сколько дней ты проведешь в Шантабуне?
– Неделю. Я вернусь за тобой в субботу или в воскресенье.
– А можно я возьму с собой Анну Марию?
– Отличная мысль! В таком случае я зарезервирую бунгало, чтобы мы не стесняли Мари-Анн и ее мать.
Анна Мария положила в машину свои рисовальные принадлежности; Эммануэль – фильмы, новую камеру, проигрыватель, газеты и книги, словно готовилась к переезду на край земного шара. Жан расхохотался, увидев наряд супруги, но не предложил его сменить: рубашка на Эммануэль была похожа на рыбацкую сеть. По бокам свисали коричневые веревочные кольца, соски торчали целиком и казались еще более остренькими, чем обычно. Что касается полупрозрачной джутовой юбки – ее разрез доходил до лобка Эммануэль, это выглядело особенно пикантно, когда девушка сидела.
Когда на выезде из города Жан остановил машину, чтобы заправиться, механики и прохожие, раскрыв рот, окружили автомобиль – до того невероятным казалось им облачение Эммануэль. Девушка, конечно, была рада и польщена, но удивлена тем, что Анна Мария не стала ее стыдить. Едва удерживаясь от смеха, Анна Мария заявила:
– Эти славные малые уже никогда не будут прежними. Теперь их система ценностей изменится.
Жан поддакнул:
– В этой стране никто не заботится о том, чтобы дать народу почву для размышлений, совершить некий гуманистический акт. А моя жена всегда готова прийти на помощь!
– Ох! – вскричала Эммануэль. – Однажды я пересекла весь Бангкок голышом. Никто даже внимания не обратил.
– Может, и не обратил, но почему-то город продолжает говорить об этом до сих пор, – радостно заметил Жан.
– Эммануэль – очень откровенный и честный человек, – отметила Анна Мария. – Она любит свое тело, которое выставляет напоказ. И, учитывая ее красоту, это не грех.
Когда машина двинулась дальше, Эммануэль раздвинула полы юбки, открыв загорелый живот и золотистый лобок.
– Вам не нравится? – поинтересовалась она у молодой итальянки.
И поскольку та не ответила, Эммануэль взяла ее руку и положила на свой лобок.
Анна Мария впервые касалась этой части тела Эммануэль: у нее билось сердце, она не осмеливалась убрать руку слишком быстро, боясь обидеть подругу, и после двух месяцев откровенных разговоров показаться непозволительно стыдливой. Однако и задерживать руку на интимном месте Эммануэль Анна Мария не хотела. Эммануэль избавила ее от страданий и предусмотрительно попыталась отстранить ее руку сама. Чем дольше затягивалась ситуация, тем более невыносимым становился конфликт чувства и долга, и тем сильнее девушка паниковала. Присутствие Жана, конечно, невероятно смущало ее.
Эммануэль наслаждалась волнением подруги. Она сжимала между ног столь желанную руку, подталкивая ее незаметными движениями бедер к запретному лону. По мере того как рождающееся желание и нежность переполняли грудь Эммануэль, раскрывали ее губы, заставляя дышать глубже и как бы невольно склонять голову к плечу подруги, Анна Мария начинала чувствовать неожиданную гордость и силу, которые пришли на смену смятению. Никто ее больше не принуждал, однако она продолжала ласкать сладостную дрожащую плоть, словно живую теплую птичку.
Пальцы Анны Марии проникали все глубже и глубже, а прекрасное тело постоянно двигалось им навстречу.
«Нет ничего плохого в том, чтобы осчастливить ее, – думала Анна Мария. – К тому же я люблю ее! Надо быть последовательной».
Эммануэль одной рукой обняла подругу за шею, прижавшись щекой к ее щеке.
– Ты стала моей любовницей! – шептала Эммануэль вне себя от радости. – Любовь моя, ты стала моей!
Анна Мария не знала, что ответить. С каждым движением проникая все глубже в нежные гроты любви, она возбуждалась сильнее и сильнее, она вся дрожала. Всемогущее желание оказалось сильнее страха и каких-либо убеждений, оно все подчиняло своей власти.
Анна Мария позволила Эммануэль поцеловать ее в губы, сжать в ладонях ее груди, погладить живот.
– О нет! – думала Анна Мария. – О нет!
Тем не менее она не сопротивлялась, и пока Эммануэль овладевала ею, мысли бесцельно вертелись в голове, Анна Мария даже не понимала, испытывает ли удовольствие.
По крайней мере, она понимала, что испытывает любовь. И в беспорядке ощущений, образов, идей, роящихся в голове, Анна Мария различала лишь одно – одно коротенькое слово, смехотворное в своей простоте, слово, в котором выражалась четкая, но не поддающаяся формулировкам мысль, неоспоримая очевидность – возможно, та самая, которую столь отчаянно ищут все живые, и которая освобождает их от предрассудков:
– Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то!
* * *
Позже Эммануэль нарушила тишину.
– Завтра к нам присоединится Марио, – сказала она. – Его редко удается сдвинуть с места, это удача. Хоть мне и пришлось умолять его.
– Куда ты его денешь? – спросил Жан.
– Он останется с нами. У Мари-Анн для него, конечно, места не найдется.
– А у нас достаточно кроватей? – разволновалась Анна Мария.
– Нет, – сказала Эммануэль. – Но вообще-то речь идет о твоем кузене.
– Увольте, – запротестовала девушка. – Мне не до инцестов подобного рода. В нашей семье их уже было достаточно.
– Тогда я возьму его в свою постель, – отрезала Эммануэль.
– Правильно, – согласился Жан.
Машина проносится в миллиметре от осла, и Анна Мария в страхе прижимается к подруге. Затем отстраняется с виноватым видом, спрашивает:
– Жан, у вас не вызывает никаких эмоций тот факт, что ваша жена разделит постель с другим мужчиной?
– Вызывает.
– Правда?
– Да. Эта мысль доставляет мне удовольствие.
«Больше не скажу ни слова!» – обещает себе Анна Мария. В любом случае после того, что произошло, она едва осмеливается смотреть в глаза Жану. Тем не менее любопытство побеждает разум. Неужели Жан и вправду разделяет представления Эммануэль об эротизме? Неужели он и вправду поощряет ее связи? Ситуация кажется подходящей для провокации. Жан будет вынужден ответить прямо, без экивоков. Даже если Эммануэль взбесится, игра стоит свеч. Рискуя нарваться на сарказм, Анна Мария дерзко заявляет:
– Значит, Жан, вы совсем не любите свою жену.
Жан, кажется, воспринимает оскорбление исключительно спокойно. Он отвечает вопросом:
– Радоваться тому, что делает мою жену счастливой, – разве это не означает любить ее?
– Не говорите мне, что мужчины способны на такие жертвы. Это ведь за гранью добра и зла! Вы будто закрываете на что-то глаза, – издевается Анна Мария.
– Я вас умоляю. Слово «жертва» меня унижает.
– Какая гордыня! Какой парадокс!
– Вовсе нет. Подумайте хорошенько, и вы поймете: то, что общество называет жертвой, на самом деле – приторная смесь претенциозности и трусости: честь, которую добродетель оказывает пороку. Это не в моем стиле.
– А что же в вашем стиле?
– Если поведение Эммануэль кажется мне неправильным, я заявляю об этом. Если ее поведение не вызывает у меня вопросов, я радуюсь за жену. Наш союз держится на крепком эгоизме и отсутствии лживого стыда: что хорошо для меня, то хорошо для моей жены. Я вовсе не слепец, я не отрекаюсь от своих принципов и не отношусь к Эммануэль снисходительно. Меня интересует все, что с ней происходит. Если бы это было не так, это было бы странно.
– Вы же не станете мне рассказывать о том, что, занимаясь любовью направо и налево, Эммануэль становится более искусной любовницей. Или что продавая себя, Эммануэль приносит семье доход, и вы ей за это благодарны.
– Моя точка зрения куда проще: я отношусь к Эммануэль по-особенному.
– Что это значит?
– Я не отличаю ее от себя. Она – это я.
– Никто не может ревновать самого себя, – объясняет Эммануэль.
– Партнеры могут сталкиваться, у них могут быть разные интересы, – продолжает Жан. – Один может уступать другому, подчиняться его воле или принимать его точку зрения. Но мы с Эммануэль не партнеры. Мы одно целое. А значит, ее удовольствие не может быть моей печалью, ее наслаждение не может вызывать у меня отвращения, ее любовь не может оборачиваться для меня ненавистью. И я не посягаю на ее радости: они – мои.
– Если кто-то из нас что-то делает, значит, другой этого хочет. И физическое присутствие здесь не играет никакой роли. Я в любом случае там, где Жан. Если ему удается осуществить какой-то грандиозный проект, то лишь потому, что мысленно я всегда с ним.
– У нас общие органы чувств, – подтверждает Жан.
– Мы словно гермафродит, – ликует Эммануэль. – И мы увековечим друг друга, мы размножимся!
– Ее тело – мое тело: она моя женская составляющая, а я – ее мужская хватка. Ее обожаемые груди – мои груди, ее живот – мой живот. Она расширяет круг моих возможностей. Открывает двери, за которыми мужчина одинок.
– И вас не смущает то, что вы идентифицируете себя с Эммануэль? И то, что ее ласкают другие мужчины? Разве это не похоже на… гомосексуальные наклонности?
– Когда я – это Эммануэль, то я женщина. Когда Эммануэль занимается любовью с другой женщиной, я – лесбиянка.
Анна Мария покраснела. Жан улыбнулся. Но девушка быстро пришла в себя и продолжила в том же духе:
– Вы говорите искренне или просто принимаете неверность Эммануэль, чтобы ее не потерять?
– Потерять меня?! – взорвалась Эммануэль. – Возможно ли вообразить, что Жан меня потеряет! И была ли я когда-то ему неверна?
– Эммануэль верна мне, потому что она часть меня. И никто из нас не боится потерять другого.
– Как же вы в себе уверены! – почти с горечью удивляется Анна Мария. – Между вами будто существует телепатия, которая помогает ни на минуту не сомневаться друг в друге.
– Эта телепатия стара как мир. У нее есть другое название, менее престижное, но более точное: сопереживание. Те, кто может вместе страдать, могут вместе и наслаждаться жизнью.
– Анна Мария, любовь моя, Жан пытается ответить на твой вопрос, который ты постоянно задаешь.
– Какой вопрос?
– Послушай еще и поймешь.
Но Жан молчит, и Анна Мария задумчиво наблюдает за мельканием мангровых деревьев по обе стороны от желтой дороги. Можно подумать, что собеседники невероятно хотят спать, и прекрасная итальянка всего лишь борется со сном, когда вдруг с отчаянием восклицает:
– Но ведь такая жизнь – страшный риск! Жан, разве вы не рискуете, оставляя свою жену с другими мужчинами, позволяя им трогать ее, спать с ней. Вы не боитесь? Если бы вы серьезно ею дорожили…
Машина останавливается на перекрестке, указателей нет.
– Полагаю, нам направо? – задумывается Жан.
Он резко поворачивает, колеса визжат, и Анна Мария, не успев подать следующую реплику, прижимается к Жану. Он продолжает диалог, словно не замечая волнения собеседницы:
– По-вашему, следовало бы быть более осторожным? Когда мужья запирают своих красавиц дома, любовники влезают в окна. К тому же не думаю, что Эммануэль понравился бы трусливый муж. Трусы всегда глупо выглядят, моя дорогая. Если бы я боялся, что мою жену увидят обнаженной, если бы я прятал ее, если бы ее красота меня фрустрировала и лишала бы удовольствия других мужчин и женщин, разве это было бы справедливо и разумно? Обязательно ли прятать объект любви? Вы сами, Анна Мария, недавно утверждали, что Эммануэль имеет право выставлять напоказ свое тело, потому что любит его. А я вот люблю свою жену, горжусь ее красотой и счастлив, что она желанна. Больше всего я ненавижу малодушных рабов, которые показывают друзьям фото жены, восклицая: «Смотрите, какая уродина! Она уродлива, как ведьма. Зато никто у меня ее не уведет. Я спокоен. Потому и женился на ней».
– Ревность порой доводит до безумия. Но ревность и любовь идут рука об руку. Как вы можете не страдать, зная, что другие мужчины овладевают вашей женой? Или вы не мужчина?
– «Тебя, гнев девственниц, люблю я, о услада!» – напевает Эммануэль.
– Другие мужчины не овладевают моей женой, – говорит Жан. – Они лишь доставляют ей удовольствие. И сами его получают. Но не мою жену. Слово «владение» здесь неуместно.
– Но это удовольствие могло бы доставаться лишь вам.
– Разве стоит мелочиться, когда речь идет о таких вещах? Неужели вы думаете, что у Эммануэль такие скудные запасы любви? Я не лишен своих удовольствий. И не чувствую себя обделенным.
– А униженным? Ведь вы делите жену черт знает с кем! Разве сокровище не полагается оберегать?
– Думаю, вы сами ответили на этот вопрос. Вы говорили о гордыне, о ценности вещей, о собственности, об исключительных правах, о желании владеть и обладать. А я говорил лишь о любви.
– Значит, это священная любовь. Вы оба смеетесь над моими духовными ценностями, но вы сами не от мира сего. Плотская любовь, земная любовь, страсть – совсем не то, о чем вы толкуете.
– Вы представляете мое тело вне тела Эммануэль? Спросите у нее, является ли наша любовь плотской! Границы моей любви простираются далеко за пределы плоти. Наша плоть лишь отправная точка, а вовсе не ключевой момент и не заключительный этап. Я не помню, умел ли любить до встречи с Эммануэль. Но я уверен, что, узнав ее, я познал бесконечную любовь. И не думайте, что знание далось мне просто. Я страдал. Но никогда не ревновал. Если порой мне и страшно (я ведь далеко не идеал, иногда мне тоже становится страшно), то боюсь я вовсе не того, о чем вы думаете. Я боюсь, что Эммануэль потеряет меня, а не наоборот. Что останется мне, если я больше не смогу волноваться за нее, укрывать ее ночью одеялом, когда воздух свежеет и во сне моей красавице становится холодно? Кто будет ухаживать за Эммануэль, если я не смогу? Кто будет сидеть с ней, если она заболеет и превратится в беспомощного ребенка? И тем не менее я не стану жаловаться, если другой мужчина украдет у меня жену и сделает ее более счастливой. Пусть крадет кто угодно, лишь бы – не смерть. Как я предстану перед друзьями, как признаюсь, что не уберег ту, чья жизнь была вверена мне? Ведь Эммануэль подруга моих друзей, за ее жизнь я отвечаю и перед собой, и перед ними. Разве я могу считать опасными людей, которые любят Эммануэль? Такие люди мне не соперники, они мои союзники.
Анна Мария слушает молча. Дорога стала такой прямой, что вдалеке она визуально истончается, словно рельсы. Жан вновь набирает скорость. От пыли начинает першить в горле.
– Жан не должен ревновать меня к моим любовникам, – говорит Эммануэль. – Это они должны ревновать к Жану. Потому что никто из любовников никогда не даст мне того, что дает Жан. Он делает из меня особенную женщину, возводит меня на пьедестал. Я не слепая. Я дорожу выпавшим мне шансом. Жан просто хочет, чтобы я была полноценной личностью и ни в чем себе не отказывала. И на его доверие я отвечаю дерзостью, смелостью. Анна Мария, ты бы хотела, чтобы я его разочаровала?
– Единственная свобода, имеющая смысл, это свобода, которая избавляет от страха, – говорит Жан. – Кто может похвастаться тем, что никогда не боялся правды? Эммануэль знает, что на земле есть по крайней мере один человек, которому она может рассказать все. И этого достаточно, чтобы она чувствовала себя сильной. Я – это Эммануэль, но одновременно я – ее поддержка. Никто не может ей навредить, я защищаю ее.
– А если разразится скандал?
– С какой стати?
– А вдруг? Вдруг однажды вы возмутитесь?
– Тогда я сделаю большую ошибку. И Эммануэль должна будет мне это объяснить. Наша любовь выражается во взаимной помощи.
– Я должна всегда напоминать Жану о том, что в любви не может быть ничего плохого, – говорит Эммануэль. – Надеюсь, о девственница, ты не считаешь, что физическая любовь – противоположность истинной любви?
– Тело – не источник добра или зла, – отвечает Анна Мария.
– Если бы я не мог любить ваши тела, – говорит Жан. – Я не мог бы любить вас.
– Почему ты хочешь лишить нас плотских желаний, Анна Мария? – спрашивает Эммануэль.
– Я не осуждаю Эммануэль, с кем бы она ни занималась любовью, потому что она ни в чем не виновата, – продолжает Жан. – Любовь не может быть правильной или неправильной в зависимости от партнера, который находится рядом с тобой. Любовь сама себя оправдывает. Любовь совершенно невинна.
– Жан, – хитрит Анна Мария. – А вот если бы Эммануэль захотела быть только вашей, вы бы стали ее за это порицать?
– Она не была бы достойна моей любви, если бы в чем-то себе отказывала. Единственная ценность, в которую я верю, это способность отдаваться.
– Значит, верность – глупая мечта?
– Глупую мечту еще можно простить, но верность – совсем другое.
– Что же?
– Бесчестье.
– Ваши слова совершенно бессмысленны!
– Фарисейство, ограниченность, конформизм – вот вам другие слова. «Верность», которой так дорожит общество, как правило, не имеет отношения ни к смелости, ни к чести, ни к чувствам и красоте. Верность посредственна, верность труслива и вызывает жалость. Поэтому я считаю ее бесчестьем, стыдом и позором.
– Значит, все мужья посредственны?
– Ограничиться одним мужчиной – все равно, что обрезать себе крылья и навсегда отказаться от возможности летать, а вместо этого всю жизнь ползать на животе, – говорит Эммануэль.
– Но разве для любви мало двоих? Разве плохо отдаваться лишь тому, кого любишь? Разве мы нуждаемся в чем-то другом? – в напряжении восклицает Анна Мария – она готова разрыдаться.
– А стоит ли возводить баррикады? На земле полным-полно друзей, – мягко произносит Эммануэль.
– Если бы смысл любви заключался в запретах и лишениях, – подхватывает Жан, – то первым делом следовало бы запретить любовь. Если бы любовь закрывала сердца и разделяла тела, лучше было бы просто отказаться от нее.
– Любовь Жана делает меня способной любить, – говорит Эммануэль. – Если бы я перестала любить Жана, я не смогла бы больше никого полюбить – ни женщину, ни мужчину. Я бы даже саму себя не смогла любить! Но пока Жан любит меня, я учусь любить его, любя других мужчин.
– Любовь в качестве эгоизма, разделенного на двоих, не лучше индивидуального эгоизма, – замечает Жан. – В эксклюзивности есть привкус одиночества, от которого меня тошнит: влюбленные, чувствующие, что они «одни во вселенной», вызывают у меня тревогу. Неспроста о людях, которые не желают делиться с себе подобными радостью жизни, говорят, что они похожи на медведей в берлоге. Они как волки. И это глупость.
– Однако вы так прекрасно говорили о своем союзе, о жизни вдвоем! – почти стонет Анна Мария.
– Пара не может довольствоваться обыденным существованием, – отвечает Жан. – Должна быть какая-то цель. А для того чтобы прийти к цели, надо общаться, чем-то обмениваться, смешиваться с толпой, идти по разным дорогам, выбираться из клетки.
– Вперед можно идти лишь тогда, когда ты отказываешься постоянно проводить время лицом к лицу с любимым, – говорит Эммануэль. – Иначе стоит сделать шаг – и сразу спотыкаешься о своего партнера. Мир сокращается до размеров маленького круглого черного зеркала – я имею в виду глаз возлюбленного – как же не возненавидеть его в конце концов, как не разбить это зеркало? Неудивительно, что люди вечно ассоциируют любовь со смертью.
– Если пара образует замкнутый круг, кольцо, – добавляет Жан, – то по нему можно лишь кружить, а значит, оставаться на месте. Если мы хотим жить полной жизнью, по-настоящему, кольцо надо разомкнуть, надо раздвинуть ему ноги, превратив O в U.
– Это как равносторонняя гипербола, – уточняет Эммануэль.
– В том, что вы называете адюльтером, – продолжает Жан, – я вижу шанс для пары, живущей в замкнутом пространстве, познать безграничность вселенной.
– И главным образом – любовь, – заключает Эммануэль. – Любовь – асимптота гиперболы.
– Значит, она недостижима, – предполагает Анна Мария.
– Достижима. В бесконечности. Довольствуйся постоянным вечным приближением к любви, этого достаточно, если у тебя есть сердце.
– По-моему, эта теория любви напоминает историю Сизифа…
– Любовь не такой тяжкий груз. Неужели можно устать от любви?
– Но я хочу встретить такую любовь, которую пронесу через всю жизнь.
– Поверь, твой тысячный любовник положит эту самую любовь, как цветок, на твою могилу.
– Но почему не остаться там, где мы пребываем, почему просто не продолжить род?
– Потому что закон жизни – эволюция, – отвечает Жан. – Прогресс возможен лишь благодаря изменениям. То, чем мы являемся, в следующую секунду уже не существует. Надо постоянно обновляться.
– Мы не столпники, – вступает Эммануэль. – Но мы никогда не пересечем Млечный Путь, если будем тащить за собой груз всех наших страхов наслаждения.
– Но какого равновесия можно добиться, живя в постоянном поиске, не имея ни малейшей передышки, с ощущением постоянного саспенса?
– Разве жизнь – это обязательно равновесие? – смеется Эммануэль. – Поиски равновесия заканчиваются падением. А мое тело постоянно стремится к тому, чтобы взлететь.
Анна Мария расслабляется, улыбается подруге:
– Есть ли иное пространство для крыльев, помимо неба? Иная бесконечность, достойная мечты, помимо вечной жизни?
– Я не верю в Бога, – говорит Эммануэль. – Но если Он существует, Он должен гордиться моей отвагой.
Машина поворачивает, покидая соленую равнину, и поднимается между двумя латеритовыми холмами. Из окон видно море и слепящее жестокое солнце.
– Вечность, – говорит Эммануэль, – заключена в телах тех, кто занимается любовью. Но эта вечность ненадежна, над ней висит угроза: как только ласки заканчиваются, вечность потеряна. Зато, если ласки возобновить, обновится и вечность.
Анна Мария вновь кажется встревоженной.
– Жан, вы тоже считаете, что эротизм одержал верх над любовью, и теперь надо верить в нового Бога?
– Не знаю, – говорит Жан. – Могу сказать только одно: нет ничего прекраснее красивой девушки. Я лучше буду восторгаться ее грацией, чем отпускать ей грехи или думать о чем-то вроде Святой Троицы. В этом смысле не рассчитывайте на меня: я о богах не думаю и знать ничего не хочу. Для меня эротизм целиком и полностью заключен в Эммануэль. Эротизм и есть сама Эммануэль. А значит, это мой эротизм, моя эротика. Если бы Эммануэль перестала быть эротичной, эротизм в моих глазах потерял бы своего автора, смысл и содержание. И никакой Бог, никакая женщина не заменили бы Эммануэль.
– Не заменили бы? – удивляется Анна Мария. – Но, лишившись эротизма, Эммануэль оставалась бы вашей женой!
– Нет, – возражает Эммануэль. – Не оставалась бы.
– Я вас не понимаю – ни одного, ни другого, – вздыхает Анна Мария.
– Я бы даже перестала быть женщиной. Я стала бы посмертной маской, мумией. Жан, знавший меня живой, по-вашему, должен был бы забальзамировать меня и по-прежнему держать в своей постели? Если бы я лишилась эротизма, Жан бы из-за меня лишился всего: радости любви, любви ко мне. И поскольку нельзя заново построить жизнь на обломках преданной поэзии, Жан утратил бы желание жить.
– Значит, для вас альтернативы не существует? Либо эротизм, либо смерть?
– Все стоят перед этим выбором: характер или смерть. Бывают, конечно, и живые мертвецы, ожидающие рая. Если однажды ты поймешь, что мы стали такими: что любовь к любви опустошила нас; что мнение посторонних, чепуха, мишура интересуют меня больше, чем желания мужчин; что я сажусь на стул и не показываю при этом ножки; что я ношу длинные юбки и закрытые блузки, волнуясь о своей репутации в приличном обществе; что я натягиваю на себя одежду, стоит только кому-то постучаться в дверь; что я соглашаюсь поужинать с мужчиной, который не собирается заняться со мной любовью; что я пью чай с девушкой, не намереваясь ее раздеть; что я могу прожить день, не мастурбируя; что я позволяю говорить о своем теле тем, кто не ласкал и никогда не будет его ласкать… Если ты увидишь, что мы стали живыми трупами, марионетками, которые лишь имитируют жизнь, отвернись, избавь нас от стыда и знай, что Эммануэль и Жан, которые практически осуществили свою мечту, потерпели крах.
Несмотря на то что Эммануэль говорит как будто шутя, Анна Мария чувствует в ее словах такой искренний страх, что холодок пробегает по коже. А солнце палит нещадно. Выдержав довольно длительную паузу, Анна Мария почти робко спрашивает:
– Но не устанет ли кто-то из вас раньше другого от такой принципиальности? А что будет, если ваш абсолютизм, отказ от передышек, потребность в эротизме закончатся пресыщением, ожесточением, в общем, реваншем природы? Почему, вместо зацикленности и отрицания, не выбрать более гибкий подход, не согласиться на то, чтобы эту жизнь сменила новая?
– Боюсь, что вы неправильно меня поняли, – отвечает Жан. – Вы думаете, что мы фанатики и всецело стремимся поддерживать свою сакральность и правоверность. Но мы совсем другие люди, и подобный почти религиозный пыл отнюдь нам не близок. Эммануэль всего лишь имела в виду, что движение вперед невозможно, если постоянно возвращаться назад. Множество мужчин и женщин, немного продвинувшись по дороге жизни, проводят остаток жизни, укоряя себя за содеянное, осуждая себя, пытаясь заслужить прощение, в общем, как говорится, – едят себя поедом. Мы не хотим быть такими жалкими существами. Но для того чтобы двигаться дальше, нельзя стоять на месте. Не отступать – это лишь полдела. И разумеется, мы не можем позволить себе размякнуть и решить, что достигли цели.
Жан говорил так спокойно, что Анна Мария улыбнулась ему почти понимающе.
– Наш союз сейчас у своих истоков, – продолжает он. – Чтобы выстоять, мы должны идти вперед, становиться сильнее, завоевывать новую власть и в конце концов полностью сосредоточить ее в своих руках. Мне пока не совсем ясно, что будет собой представлять эта власть. Но само стремление к ней обладает жизнетворной энергией. Мы с Эммануэль стремимся в будущее, а не жалеем о прошлом и не ностальгируем. Наша пара вступает в будущее смело, не пятясь и не оглядываясь назад.
– Наша любовь – это молодость, – восклицает Эммануэль. – Мы вместе идем в будущее и не стареем, а молодеем.
– Вы говорите так искренне, – задумчиво шепчет Анна Мария. – Кто знает, что случится в будущем? Может, вам и вправду удастся изменить реальную любовь.
– Любовь не надо изменять, – говорит Эммануэль. – Любовь надо родить.
* * *
Вдоль дороги, на фоне голубого неба показалась обрывающаяся в море скала; ее острый угол вонзался в солнечные лучи, а развернутая к дороге сторона казалась такой прозрачной, что на ней виднелись мадрепоровые кораллы и сияли гигантские голубоглазые морские ежи.
– Давайте остановимся и перекусим, – предлагает Жан.
Вооруженный часовой охранял проход в стене. Он с улыбкой посмотрел на путешественников. Внутри было так прохладно, что друзей охватила дрожь. Сначала они не могли ничего разглядеть в темноте, но потом заметили, что расщелина расширилась, и все трое оказались в огромной пещере, на которую сверху из карстового провала струился свет: огромные птицы тысячами сновали туда и обратно.
На насыпной земляной площадке расположились столики, сделанные из досок, закрепленных на камнях, и передвижная кухня, которой управлял веселый китаец. Тут и там люди, наверное, местные жители, палочками поглощали некое студенистое кушанье из небольших мисок – судя по всему, это был деликатес. Друзья устроились рядом с местными.
– Почему при входе стоит человек с оружием? – удивилась Анна Мария.
– В гроте спрятаны сокровища – птичьи гнезда, – объяснил Жан. – Они – собственность государства. К тому же птиц защищает закон. Их никто не имеет права убивать, за убийство придется отвечать головой.
– Это ласточки?
– Карликовые стрижи, неуемные и, как видите, жутко писклявые. Такую птицу еще называют салангана, а здесь – йана. Они питаются водорослями, насекомыми и планктоном.
– А гнезда они вьют из водорослей?
– Не только: не хочу отбивать у вас аппетит, но гнезда целиком сделаны из выделений из птичьего рта. Выделения эти представляют собой не слюну, но своего рода смазку – она, кстати, съедобна, богата протеинами, йодом, витаминами и широко используется в кулинарии.
– В основном вкус ей придают специи.
– Про вкус не знаю, но знаю, что ценят эту субстанцию еще кое за что.
Смеющийся повар поставил перед гостьями изысканные блюда.
– Поскольку лапки этих птиц не приспособлены для того, чтобы цепляться за ветки, – пояснил Жан, – они вьют гнезда не на деревьях, а в расщелинах тридцати одного охраняемого острова и вот здесь, в пещере. Одно тайское племя обладает правом приближаться к гнездам – их называют чао-хо, они живут в хижинах, наспех сооруженных специально для сезона «урожая» на вершинах скал или на склонах холмов. Ловцы плетут бамбуковые веревки, рискуют жизнью и часто погибают. Они карабкаются на скалы, пробираясь в расщелины, чтобы заполучить гнездо. В ладони помещается по два гнездышка, по форме они напоминают ракушки Сен-Жак. Когда отбираешь у птиц одно гнездо, они вьют второе, надеясь отложить там яйца, но второе гнездо тоже отбирают. Третье, замаранное кровью, все же оставляют, несмотря на то что люди готовы пожертвовать жизнью ради гнезда.
– Какая жестокость! – возмутилась Эммануэль. – Больше не съем ни кусочка.
Мимо друзей медленно и царственно прошествовал мужчина в сопровождении четырех юных красавиц – каждая несла на голове тяжелую корзину.
– Это один из предводителей племени со своими женами, – заметил Жан.
– Четыре жены! Я думала, что сиамские законы разрешают иметь только одну жену.
– Ему наплевать на законы. Риск придает жизни особый вкус.
Предводитель бросил заинтересованный взгляд на грудь Эммануэль. Жены дружелюбно улыбнулись гостям.
– Видишь, – сказала Эммануэль. – Они не ревнуют.
– Может, им хочется, чтобы ты стала пятой женой, – предположила Анна Мария.
– Пойдемте, нам еще полчаса ехать, – предложил Жан.
Обжигающий жаркий воздух на выходе из пещеры на какое-то время лишил компанию дара речи. Лишь спустя несколько километров Анна Мария снова начала разговор:
– Четыре жены довольствуются одним мужем, потому что слишком многие мужчины погибают, добывая гнезда?
– Довольствуются! – восклицает Эммануэль. – А почему ты думаешь, что их это не устраивает?
– Они свободны, – уверяет Жан. – Но им не хочется быть единственными супругами.
– Почему?
– Им было бы стыдно.
– Брак для двоих – гиблое дело, – заключает Эммануэль.
– Значит, мало вам измен, подавай еще и полигамию, – возмущается Анна Мария.
– Давайте оставим эту архаическую чушь, – добродушно предлагает Жан. – Быть полигамным – значит уметь себя делить. А мы, напротив, добиваемся единения. Мы продолжаем с другими людьми делать то, чего достигли в паре.
– Не вижу разницы.
– Например, брак втроем – это противоположность полигамии, – объясняет Эммануэль.
– Неужели? По-моему, это миф! Такие вещи никогда ничем хорошим не заканчиваются.
– Это из-за отсутствия базы, – говорит Жан. – Не надо ставить телегу впереди лошади, люди не должны делать втроем то, что не умеют делать вдвоем. Трио не спасет неудавшийся дуэт.
– Это должно быть вознаграждением за успех! – поддакивает Эммануэль.
– Полигамия – прошлое, дуэт – настоящее, гармоничное трио – новинка; но позже будут и другие сочетания, – смеясь, замечает Жан. – Все только начинается. Эволюция – это рост.
– Полностью доверять сложно даже одному человеку. Так же, как и быть с ним совершенно откровенным, – вздыхает Анна Мария. – Представьте себе, какими ужасными могут быть тройные союзы!
– Лучше представь себе, каким он может быть прекрасным.
– Вероятнее всего, кто-то из троицы рано или поздно окажется за бортом, станет лишней частью мозаики; и в конце концов трио превратится в дуэт. Просто это будет уже новый дуэт, измененный, – настаивает Анна Мария.
– Лучший брак – это синтез трех пар, – категоричным тоном заявляет Эммануэль.
– Что? Шесть человек?
– Да нет: три человека. Один мужчина и две женщины. Мужчина был бы любовником для каждой из женщин и составлял бы по паре с каждой, и женщины тоже составляли бы пару и были любовницами.
– То есть счастливое трио невозможно без гомосексуальности?
– Конечно, нет.
– А если вместо женской пары создать мужскую?
– Тоже подойдет.
– А если и мужскую и женскую, то будет еще лучше?
– Мне кажется, да. Но Марио предпочитает непарность.
– Значит, вы с Марио собираетесь приобрести такой опыт?
– Нет, – отвечает Эммануэль. – Такой опыт мы обретем с тобой.
* * *
По всему ослепительно белому пляжу, по форме напоминающему полумесяц, на черных скалистых выступах сидят рыбаки. Они не смотрят на женщин, их взгляды прикованы к воде. Подобно сеятелям они бросают большие сети, которые взмывают в небо и полощутся по ветру, словно паруса, затем падают на волны, едва касаясь воды. Рыбаки тянут сети к себе и снова садятся на камни, держа ухо востро. Что они видят в воде? Может быть, ничего? Их движения столь лаконичны, столь точны, что невозможно понять: есть ли улов. Или рыбешка оказалась мелкая, и ее сейчас отпустят на волю.
На западе в солнечных лучах на дымчатой воде мерцает двойная джонка. Настоящая джонка, как будто из детской книжки с картинками: с парусом в виде рыжих трапеций, плоская, медленно скользящая по волнам, словно веер между пальцами у светской дамы. Вскоре на некотором расстоянии друг от друга появились другие лодки той же формы, но разных размеров. Теперь пейзаж выглядит просто идеально. Одним парусом меньше – пространства было бы чересчур много, одним парусом больше – картинка казалась бы перегруженной. А если бы между маяком и рифами расположилось то же число лодок, но в другой конфигурации, стоило бы изменить угол зрения.
Вот эта, самая маленькая, чей парус клонится к воде, по мнению Анны Марии и Эммануэль, невероятно хороша, ей хочется посылать воздушные поцелуи. Они бегут к ней. В лодке полно детей. А нет ли взрослого экипажа? Конечно, есть, просто они его не видят. Кажется, что вдали маленькие фигурки закрывают собой все – мачты, реи, форштевни, палубу. Ноги свисают с носовой части, сделанной из дерева, уже старого, выцветшего; руки сжимают тросы. Когда лодка приближается, видно, что пассажиров всего человек десять.
Некоторые из них сиамцы. Других, наиболее многочисленных – отличает кожа цвета жженного хлеба. Кое-кто напоминает загорелых европейцев. Самому молодому около четырех лет, а самому старшему – десять или одиннадцать. Девочек столько же, сколько и мальчиков.
Когда их судно приблизилось, насколько позволила осадка, лодка повернулась к пляжу бортом, и все дети сгрудились с одной стороны, начали пихать друг друга, смеяться и протягивать к девушкам руки. У азиатов на бедрах хлопчатобумажные белые или голубые, черные или красные, охровые или фиолетовые повязки. Остальные дети обнаженные.
Самые ловкие прыгают прямо в воду, поднимая брызги, и зовут оставшихся на борту присоединиться. Маленькая девочка с круглыми щечками, крохотным носиком, большими синими глазами, длинными пепельными волосами наконец решается, прыгает на старую балку, заменяющую борт, кричит во все горло, раскидывает руки, словно крылья, и падает вперед – в кишащую детишками пенистую воду. Спустя секунду девочка с триумфальным воплем выныривает.
Ребятишки танцуют в волнах, визжат, жестикулируют, подзывают девушек с берега. Эммануэль бежит к ним. Войдя в воду по бедра, она поднимает коротенькую юбку и завязывает ее края на поясе, делая из юбки подобие сумки. Эммануэль пытается пристроить в этой сумке малютку со светлыми волосами, но края юбки развязываются! На шее у Эммануэль виснет мальчишка. Самая старшая из девочек повторяет движение мальчика. Другие дети тоже карабкаются на Эммануэль, обнимают ее. Она падает, не выдерживая веса огромной грозди детей, пытается освободиться, расстегивает юбку, снимает корсаж, который мог бы пригодиться рыбакам, и бросает его, имитируя их жесты, на берег. Обнажившись, Эммануэль играет с детьми, задыхаясь от восторга.
Вторая лодка – ее Эммануэль не заметила – бросает якорь вслед за первой. Детишки собираются гурьбой и окликают вновь прибывших. Им отвечают звучные голоса. Приплыла очередная, но уже малочисленная партия девочек и мальчиков. Они старше, и все в купальниках. Анна Мария хочет предупредить Эммануэль, но ее перебивает громкий голос Мари-Анн, чьи распущенные косы развеваются в золотом солнечном свете, будто они – специальное украшение кормы.
Детишки, игравшие в воде, несутся на галечный берег. Эммануэль гладит их загорелую светящуюся кожу. Самая маленькая из девочек уцепилась за волосы на лобке у Эммануэль. Девушка отлепляет от себя детей: левой рукой – крохотное янтарное тельце, правой рукой – сиамского мальчика; и направляется к Мари-Анн, которая только что сошла на берег.
– Это все твои дети? – спрашивает Эммануэль.
– Сейчас – да, – подтверждает эльф. – Как добрались? Сами? Одни?
– Нас привез Жан. Специально, чтобы мы повидались с тобой. Он уже уехал, он торопился. Но вернется за нами через пять дней. А еще завтра приезжает Марио, ты рада? Где твое бунгало?
– Не здесь. Далеко: на другом пляже. Как вас занесло в эти забытые богом края?
– Мы сняли здесь домик, прямо вон там.
– Надо же!
– Да. Это идея Жана.
Мари-Анн смотрит на Анну Марию, размышляет, а потом заявляет:
– Я возьму вас на свою лодку. Надо отвезти ребятишек. Потом зайдете поздороваться с мамой. Поужинаем вместе. Вернетесь пешком, вечером море будет спокойным. И сейчас полнолуние – бояться нечего.
– Мне надо одеться, – говорит Эммануэль, вылавливая из воды свои мокрые вещи.
– А вы так и не разделись? – спрашивает Мари-Анн у Анны Марии со скрытой иронией. Молодая итальянка улыбается, но не отвечает и следует за Эммануэль в сторону бунгало.
Через секунду обе возвращаются в купальниках. Совершенно случайно купальники оказываются почти одинаковыми: сплошными, красиво облегающими грудь и очень открытыми на спине и на бедрах, подчеркивающими лобок и ягодицы. Они сделаны из тонкой изысканной ткани цвета земли Сиены – у Эммануэль, и оливкового – у Анны Марии.
В лодке девушки встречают моряков: двое китайцев преспокойно лежат на палубе, слегка направляя лодку и при этом даже не приподнимаясь. Их окрашенные в красный цвет челюсти задумчиво жуют листья бетеля.
Когда якорь уже поднят, Мари-Анн снимает лифчик от белого бикини, затем трусики. Она ложится на спину, подставляя свое прекрасное тело солнечным лучам, головой к носовой части лодки. Девушка раскидывает ноги и предоставляет возможность всем полюбоваться прекрасными упругими грудями. В углу, образованном ногами Мари-Анн, тут же ложится на живот мальчик, его лицо оказывается на уровне щиколоток Мари-Анн. Он очень красив, на вид ему лет двенадцать-тринадцать. Он внимательно разглядывает интимное место девочки-ровесницы. Оба при этом не произносят ни слова. Эммануэль и Анна Мария не смотрят на пальмовый берег, простирающийся с левой стороны, они внимательно наблюдают за мальчиком, его внимательными глазами и бедрами, покачивающимися в такт лодке.
* * *
Море отхлынуло так далеко, что огней бунгало почти не видно. Полночь, конечно, уже миновала. Эммануэль и Анна Мария лежат на горячем мокром песке.
Они поздно вернулись от Мари-Анн, дошли до террасы: старый сторож, похожий на пирата, морщинистый и загорелый – он должен был охранять девушек по ночам – преспокойно спал с открытым ртом, растянувшись прямо на полу с дубинкой в руках. На самом деле, Эммануэль и Анна Мария вовсе не из пугливых. Присутствие охраны – лишь признак состоятельности хозяев.
Эммануэль предложила в последний раз принять морскую ванну. Анна Мария сняла купальник, не дожидаясь приглашения Эммануэль. Купальник упал к ногам девушки, она оставила его рядом с корсаром и пошла вперед по серебристому от лунного света пляжу. Эммануэль впервые видела Анну Марию обнаженной.
Теперь, лежа рядом с Анной Марией, Эммануэль ощущает не свойственную ей робость, сдерживающую ее губы и руки. Эммануэль хотелось бы, чтобы Анна Мария заговорила: не о любви, не о мужчинах, не о них самих, не о будущем, а о чем-то простом – о морской пене, о звуке морской волны, о ракушках, которые покалывают ноги и руки; о темнокожих людях, которые, согнувшись, бродят чуть поодаль вдоль моря в поисках крабов; о лунной дорожке на воде, об огоньках лодок, танцующих в темноте, о рыбаках, которые ловят каракатиц. Но Анна Мария смотрит в небо и молчит.
– О чем ты мечтаешь? – не выдерживает Эммануэль.
– Я не мечтаю. Я просто счастлива.
– Почему ты счастлива?
– Благодаря тебе.
«Я полюбила ее с первого взгляда, – думает Эммануэль. – Именно поэтому я ждала так долго».
– Я никогда еще не видела тебя без одежды, – говорит Эммануэль.
– Смотри.
– Я могу заняться с тобой любовью, красавица, ты прекраснее меня.
– Слишком поздно сопротивляться.
– Ты по-прежнему считаешь меня злом?
– А ты меня по-прежнему считаешь ангелом?
– Ты моя любовница, моя женщина.
– Я буду жить с тобой и Жаном. Я буду с вами.
– Я покажу тебе все, что люблю. Ты будешь делать все то, что мне нравится.
– Не торопись! Видишь, мне до сих пор страшновато.
– Будь стойкой, оловянный солдатик! Я не стану тебя беречь. Я растрачу тебя, словно огромное состояние, и глазом не моргнув.
– И ничего от меня не оставишь?
– Отдавать себя, растрачивать себя – не значит терять себя. Позволь мне войти в тебя и напитаться твоим сладким соком.
– И ты напитаешься мною вдоволь?
– Нет, вдоволь я никогда не напитаюсь. Я всегда буду кого-то искать. Посмотри на небо…
– Ты хотела, чтобы я забыла о нем.
– Посмотри на него. Посмотри, как счастлива под ним наша земля. Оно оберегает ее. И оно наше: мы хозяева на земле.
– Что ты ищешь? Что мы еще можем отыскать в жизни?
– Все! Все! Мы много не знаем! Но, увы, мир никогда не откроется нам до конца.
– Верь! – вдруг произнесла Анна Мария с неожиданной пылкостью. – Мы, Жан и все, кто с нами, все, кого мы любим, увидим, как рождается новый мир.
– Не мы. Никто. Лишь те, что придут когда-нибудь после нас.
– А кто придет после нас с тобой?
– Наша дочь.
– А кто ее родит? Ты? Я? С кем она будет зачата? С Жаном?
– Я или ты. Какая разница. Мы поможем ей родиться. А потом научим изменяться.
– И все?
– Остальному она будет нас учить. Или ее дети, или ее внуки.
– Нас уже не будет в живых, – говорит Анна Мария, едва дыша. – Ах, как бы я хотела вернуться! Позже! Гораздо позже! Когда люди повзрослеют!
– Замолчи. Помнишь фавна? Что он говорил? «Эти нимфы…» Моя невеста, моя сестра, я родила тебя, но этого мало! Любовь к тебе продолжает мою мечту. Я чувствую желание, которому суждено продлиться.
– Чего ты хочешь? – спрашивает Анна Мария.
– Продлить нас. Увековечить. Я хочу тебя! Я люблю тебя. Отдайся нам!
– Вот вода, соль, водоросли, песок. А вот мое тело…
– Как же оно прекрасно под моими губами и руками!
– Сотвори свое чудо!
* * *
В ту ночь Эммануэль лишила Анну Марию девственности.
* * *
В бунгало с соломенной крышей через открытое окно проникают лучи рассвета. Солнце рисует сепией обнаженные тела в объятиях на плетеной кровати.
Спала ли Эммануэль этой ночью? Она не знает. Она смотрит на солнце, восходящее над мысом: должно быть, море сонно потягивается, купаясь в тепле. Эммануэль хотелось бы нырнуть в воду и попросить у воды сил.
Анна Мария дремлет, ее губы застыли в нежной улыбке. Эммануэль потихоньку высвобождается из объятий подруги и выскальзывает из комнаты. На террасе, словно мистические существа, распластались изящные кораллы. Охранник уже ушел: возможно, вместе с ночными тенями. Взглянул ли он хотя бы раз на обнаженные тела Эммануэль и Анны Марии, прежде чем покинуть свой пост? Разбудило ли его их наслаждение, вскочил ли он, услышав их стоны?
На пляже Эммануэль вытягивает затекшие руки и ноги. Бакланы и фрегаты, завидев незнакомку, сразу улетают – их крылья, как будто после сна, с усилием опускаются и поднимаются. Песок мягкий, словно тальк, ласкает ступни. Эммануэль садится на корточки, набирает полные ладони песка и ждет, пока он просочится сквозь крохотный просвет. Потом она поднимается, вдыхает воздух полной грудью, поворачивает голову и смотрит на волны, которые уже тут как тут – лижут спины скал в нескольких шагах от бунгало и щекочут устриц. Эммануэль улыбается небу, смеется, выгибает спину, подставляет легкому бризу свои остренькие груди, идеальные ягодицы и стройные ноги, ступни которых погружены в мягкий песок. Ее волосы, словно диковинное оперение ночной птицы, развеваются на ветру, ветер гонит ракообразных, моллюсков, разбитые раковины, водоросли, кусочки бамбука и других растений – все, что принес прибой. Встряхнувшись, Эммануэль бежит вперед по песку, от ее ног разлетается белая пена и зеленоватые брызги.
Наконец она ныряет и плывет; ее голова в волнах кажется маленькой черной точкой: она исчезает, появляется вновь и снова исчезает.
Вдоль скалы, закрывающей бухту, движутся три силуэта. Люди идут не торопясь, время от времени пинают камушки, ракушки, протыкают палками мертвых медуз.
Они минуют деревянное бунгало, бросают на него беглый взгляд, но они находятся ниже уровня террасы, а потому не замечают спящую Анну Марию.
Это молодые люди – красивые, мускулистые, загорелые, со светлыми волосами, умными лицами, живыми глазами. Они похожи друг на друга как две капли воды: скорее всего, это братья.
Они останавливаются у кромки воды, советуются. Один из них пробует воду ногой, утвердительно кивает. Все вместе братья ныряют. И вскоре скрываются из виду.
Когда пловцы вновь возникают в поле зрения, их уже четверо. Мужчины встретили в воде Эммануэль и окружили ее. Сначала они просто смотрели на нее, улыбались ей, затем спросили, кто она, откуда приехала, одна ли. Потом последовали и прочие вопросы, вечно задаваемые молодыми людьми, которые обдумывают план соблазнения девушки. Эммануэль отвечала им, и теперь молодые люди знают, что девушку некому защитить, что в этот час в бухте ни души, и никто их не потревожит. Тем не менее Эммануэль вырвалась из круга, и молодым людям пришлось ее догонять. Так они подплыли к берегу.
Здесь вода более прозрачная, и теперь заметно, что Эммануэль обнажена. Молодые люди распаляются, приближаются к ней, трогают ее – сначала только один мужчина, затем все вместе, они сжимают в руках ее груди, ее зад. Говорят, что никогда не видели более красивой девушки. Есть ли у нее любовники? Любит ли она ласки? Чья-то рука скользит между ногами Эммануэль. Чьи-то пальцы ощупывают ее внизу, пытаясь войти во влагалище. Но она снова ускользает, наполовину вплавь, наполовину бегом, выходит из воды, подобная русалке, на ее коже сверкают капли воды, в ее мокрых волосах застряли водоросли. Эммануэль смеется и жмурится на солнце.
Молодые люди настигают Эммануэль возле бунгало, она падает на песок и дарит первым встречным свое горячее тело, свои губы, которые один из молодых людей тут же начинает возбужденно кусать. Эммануэль чувствует, как член, твердый, будто скала, трется о ее бедра, о ее лобок. Мужчине не терпится, Эммануэль знает это, поэтому открывает себя, дарит себя без остатка, принимая жестокие удары страсти. Эммануэль счастлива, что победитель не просил разрешения, что он вошел в нее грубо, без лишних слов и нежностей, словно спеша ее оплодотворить ради собственной забавы. За одним любовником последуют другие.
Однако после первых минут бурной страсти мужчина успокаивается, начинает себя контролировать, смаковать желанное тело, теперь его поцелуи возбуждают Эммануэль так же сильно, как сам половой акт.
Внезапно молодой человек резко переворачивается на спину, и Эммануэль оказывается сверху. Смысл этого перемещения становится понятен, когда Эммануэль начинает чувствовать новые руки, ласкающие ее зад, раздвигающие ягодицы. Внезапно другой член входит сзади, при этом первый до сих пор находится во влагалище. Соль подсушила слизистую, но в такой момент Эммануэль не хочется жаловаться на жжение и боль: как она может испытывать что-либо, кроме счастья? Удовольствие самцов, проникнувших в нее спереди и сзади, удваивает ее собственное наслаждение. Эммануэль воображает себе их члены – длинные, мощные, пульсирующие, величественные, стремящиеся к удовлетворению – они существуют по отдельности, но разделены всего лишь тонкими мембранами. Эммануэль хотела бы снять преграду, уничтожить ее, чтобы члены, двигаясь внутри тела Эммануэль, разрывая его, углубляя его, обнаженные возбужденные члены встретились, наткнулись друг на друга, слились воедино и взорвались сказочным фонтаном спермы.
Спектакль в разгаре. Третий, парадный вход в тело Эммануэль все еще свободен. Внезапно пальцы третьего молодого человека сжали виски Эммануэль – как же она этого ждала! Девушка приподняла голову, и член вошел в ее рот.
Теперь, когда Эммануэль хочется кричать от радости, ее рот занят! А ей хочется смеяться, петь, благодарить завидную судьбу и таинственный мир. Какая удивительная удача выпала на ее долю! И как прекрасны новые любовники! Кто из них ей больше нравится? Хотя стоит ли выбирать? Для Эммануэль все эти любовники едины, они – одно целое, чье тройное тело было создано морем на рассвете для того, чтобы Эммануэль стала идеалом настоящей женщины.
Триумф чувств? Нет! Это человеческое изобретение, искусство, свысока глядящее на природу. Кто осмелится назвать такую любовь плотской? Чудо, которое делает жизнь вечной! Эммануэль любит! Она вспоминает испуганный вопрос девственницы: «Это любовь?» Три тела, соединившиеся с ее телом – это абсолютная любовь.
Кто она такая – эта Эммануэль? Откуда она взялась? Там, в далеких краях, где зародилась ее жизнь – лишь пропасть темной воды, а вокруг снега. Эммануэль была создана как воплощение мужской мечты. Она богиня без прошлого и без памяти, но какая судьба, какое удивительное будущее ожидает ее? Я дарю вам не сиюминутное наслаждение, но наслаждение будущего… На вопрос, который задала одна женщина, Эммануэль ответит стремлением к невозможному. Я учу вас не подобающим поступкам, а смелым. Любовь – не вещь, которую можно удержать в руках, любовь – это горизонт и перспектива.
Один за другим молодые люди кончают в Эммануэль. Она освобождается так порывисто, что никто из любовников не успевает и слова вымолвить. Эммануэль расслабленно поднимается в бунгало, открывает дверь в комнату, где только что проснулась Анна Мария.
Девушка опускается на колени, руками раздвигает ноги своей возлюбленной. Прижимается губами к влагалищу и наводняет его спермой, которую сохранила во рту.
notes
