Глава 10
Слепец с фонарем

Теперь волшебники начинают понимать, что для устранения зла достаточно просто уничтожить экстеллект – при этом результат может получиться не менее увлекательным, чем дневные передачи по телевизору. Их план остановить эльфов, вмешавшись в эволюцию людей, сработал, но результат оказался не таким, как они ожидали. Получившиеся люди были примитивными, неразумными и напрочь лишенными творческой жилки.

Как же тогда люди обрели способность творить? Сейчас-то вы не удивитесь, если узнаете, что она появилась благодаря историям. Давайте подробнее рассмотрим современную научную позицию в отношении эволюции человека и заполним пробел между словом «КАМЕНЬ» и космическим лифтом.

Эльф, наблюдавший за Землей двадцать пять миллионов лет назад, увидел бы огромную территорию, заросшую лесом. От холмов на севере Индии до Тибета и Китая, равно как и в Африке, леса были наводнены самыми разными приматами, размеры которых варьировались от полшимпанзе до целой гориллы. Домом им служили земля и нижние ветви лесных деревьев, а сами они были настолько широко распространены, что мы до сих пор находим их останки. Вдобавок к этому обезьяны старого мира начинали осваивать и верхние части деревьев. В то время Земля была настоящей планетой обезьян.

А также планетой змей, планетой больших кошек, планетой круглых червей и планетой трав. Не говоря уже о планете планктона, бактерий и вирусов. Эльф мог и не заметить, что от африканских приматов произошло несколько видов, представители которых обитали на земле и мало чем отличались от бабуинов. Мог он упустить и присутствие гиббонов, живущих на верхних ветках в тесном соседстве с обезьянами. Эти создания не особо выделялись на фоне ярких и более крупных млекопитающих вроде носорогов, лесных слонов и медведей. Но они интересны нам, людям, потому что они приходятся нам предками.

Мы называем их «лесными приматами», или дриопитеками. Некоторые, известные как Ramapithecus, обладали менее плотным телосложением, или, говоря языком науки, были более «грацильными». Другие, Sivapithecus, были крупными и сильными – «робастными». Их род впоследствии привел к появлению орангутанов. Ранние приматы были робкими и замкнутыми существами, как нынешние дикие обезьяны. Временами они впадали в игривое настроение, но взрослые особи могли вести себя враждебно, когда осознавали себя частью группы.

Климат становился более прохладным и сухим, и вместе с тем леса, населенные обезьянами, постепенно шли на убыль, уступая место лугам и саваннам. Случались и ледниковые периоды, но в тропических районах снижение температуры при этом было незначительным; тем не менее, из-за них изменился характер осадков. Обезьяны плодились, производя множество видов бабуинов и мартышек, живущих на уровне земли, но численность человекоподобных приматов уменьшилась.

Десять миллионов лет назад приматов уже было совсем мало. У нас практически не сохранилось останков этого периода. По всей вероятности, в то время виды, дожившие до наших дней, как и нынешние их представители, обитали в лесах. Некоторые виды, такие как современные гориллы, шимпанзе и орангутаны, по-видимому, были распространены лишь в определенных участках лесов, и встретить их можно было только при сопутствии удачи. Уже тогда эльф-наблюдатель мог бы отнести всех этих приматов к вымирающим видам земных млекопитающих. Подобно подавляющему большинству групп эволюционировавших животных, лесным приматам предстояло вот-вот стать историей. Впрочем, общий предок людей и шимпанзе, вероятно, был далеко не самым интересным приматом и во многом напоминал нынешних шимпанзе, обитая, как и бонобо, во влажных и открытых лесистых территориях, плавно переходящих в луга. Примерно в этот же период от остальных приматов откололся и род горилл.

Поначалу эльфу, наверное, было бы не слишком интересно, ведь – если верить одной из двух популярных теорий происхождения человека – новые приматы, начав эволюционировать, просто стали ходить более прямо, чем их родственники, лишились шерсти и переселились в саванны. То же самое сделали многие другие млекопитающие – на травянистых равнинах можно было опробовать новый образ жизни. А гигантские гиены, огромные дикие собаки, львы и гепарды не жаловались на недостаток травоядных, которые стадами жили в саваннах; вдобавок там, вероятно, уже давно обитали и гигантские питоны.

Различные версии этой истории пересказывали множество раз. Но суть ее заключается в том, что мы узнаём о своем происхождении из нее. Мы не восстановили бы ее по найденным окаменелостям, если бы не знали, что нужно искать, тем более что заслуживающие доверия свидетельства сохранились лишь в немногих местах.

Представители нового рода равнинных приматов ощущали окружающий мир не так, как их предшественники. Судя по поведению современных шимпанзе, особенно бонобо, эти животные обладали высоким уровнем интеллекта. Мы назвали их австралопитеками, или южными обезьянами, и посвятили им многие истории в сотнях книг. Вероятно, некоторое время они жили у моря, занимаясь какими-нибудь разумными делами на пляже. Часть из них совершенно точно обитала на побережьях озер. Современные шимпанзе разбивают орехи при помощи камней и вытаскивают муравьев из муравейников при помощи палок, но австралопитеки использовали камни и палки куда более изобретательно, чем их нынешние родственники. Возможно, они, так же как шимпанзе, убивали мелких животных и занимались сексом ради развлечения, как современные бонобо, хотя, скорее всего, они были более внимательны к полу партнера и имели расположенность к доминированию самцов. Аналогично предыдущему роду приматов, они делились на грацильных и робастных. Робастные, которых именуют Antropithecus boisi, или Zinjanthropus («человек-щелкунчик») и прочими оскорбительными названиями, были вегетарианцами подобно современным гориллам, но, похоже, они не оставили потомков, доживших до наших дней.

Деление на грацильных и робастных, между прочим, является одним из стандартных способов эволюции. Математические модели предполагают, что смешанная популяция крупных и мелких особей в сравнении с популяцией одних средних особей эффективнее осваивает окружающую среду, но это мнение представляется крайне дискуссионным и нуждается в доказательствах. Не так давно зоологическому сообществу напомнили, насколько это деление распространено и как мало мы знаем о существах, живущих на нашей планете.

Животное, из-за которого весь сыр-бор, не могло быть менее известным и более присущим Плоскому миру. Это слон. Каждый ребенок знает с ранних лет, что существует два отдельных вида слонов – африканский и индийский.

Но это не так. Слоны бывают трех видов. Зоологи в течение как минимум столетия спорили о слоне, что считали подвидом африканского слона – Loxodonta africana. Обычный крупный, тяжелый африканский слон обитает в саванне. А слоны, живущие в лесах, очень робки, и их трудно находить: к примеру, в парижском зоопарке есть только один из них. Биологи посчитали, что лесные и саванные слоны могут скрещиваться на опушках леса, поэтому не являются представителями отдельных видов. Наконец, определение вида, выдвинутое биологом-эволюционистом Эрнстом Майром, включает «способность скрещивания». Поэтому стали утверждать, что существует только один вид, но африканский слон бывает двух подвидов, один из которых – лесной слон Loxodonta africana cyclotis. С другой стороны, зоологи, которым повезло разглядеть лесных слонов получше, не сомневались в том, что они отличались от саванных: лесные были меньше, с более прямыми и длинными бивнями, круглыми, а не остроконечными ушами. Николас Георгиадис, биолог из исследовательского центра Мпала, Кения, сказал: «Когда вы видите лесного слона впервые, вы думаете: “Ого, что это было?”» Но поскольку биологи знали, основываясь на теории, что эти животные должны были принадлежать к одному виду, они отвергли данные наблюдений, сочтя их неубедительными.

Тем не менее, в августе 2001 года коллективом из четырех биологов, в который вошли Николас Георгиадис, Альфред Рока, Джилл Пекон-Слэттери и Стивен О’Брайен, было опубликовано сообщение в журнале «Сайенс» о «генетическом доказательстве существования в Африке двух видов слонов». Анализ их ДНК не оставил сомнений в том, что африканские слоны действительно бывают двух видов: обычного, робастного и отличного от него – грацильного. Столь же отличного, как и индийский слон. Вот так у нас получились робастный африканский равнинный слон Loxodonta africana и грацильный африканский лесной слон Loxodonta cyclotis.

А что же случилось с убеждением, что возможность скрещивания исключает существование двух и более видов? Это точное определение вида трещит по швам, причем вполне заслуженно. Прежде всего потому, что мы начинаем убеждаться в том, что даже если животные могут скрещиваться, они могут предпочесть этого не делать.

История о третьем слона не нова: изменились только имена. До 1929 года зоологи «знали» всего один вид шимпанзе, но потом, когда на труднодоступных болотах Заира бонобо были выделены в отдельный вид, во многих зоопарках узнали, что много лет содержали шимпанзе двух разных видов, сами того не ведая. То же самое потом случилось и со слонами.

Как мы уже упоминали, в Плоском мире недавно возродился интерес к пятому слону, и об этом повествует – сейчас вы удивитесь – книга «Пятый элефант». Согласно легенде, изначально на панцире Великого А’Туина стояло пятеро слонов, держащих Диск, но один соскользнул, свалился с черепахи и врезался в дальний край Плоского мира.

А еще говорят, что много-много лет назад пятый слон с жутким ревом и трубом ворвался в атмосферу тогда еще молодого мира и рухнул на землю с такой силой, что вознеслись в небо горы и возникли континенты.

Правда, как падал слон, никто не видел, и тут встает очень интересный философский вопрос: когда миллионы тонн разъяренной слонятины нисходят на землю, но рядом нет никого, кто мог бы услышать данное падение, – производит ли этот слон шум?

И если никто не видел этого падения, то вообще… а падал ли слон?

Существуют доказательства этого факта в виде огромных залежей жира и золота (у великих слонов, поддерживающих мир, очень необычные кости) в подземных месторождениях Шмальцберга. Как бы то ни было, имеется и более близкая к Диску теория: миллионы мамонтов, бизонов и гигантских землероек были убиты некой катастрофой, после чего их сверху присыпало землей. В Круглом мире, для того чтобы рассудить обе теории, пришлось бы провести научный тест, который бы показал, имеют ли залежи жира форму обрушившегося на землю слона? Но в Плоском мире нет даже смысла это выяснять, потому что повествовательный императив подтвердит это, даже если залежи имеют форму миллионов мамонтов, бизонов и гигантских землероек. Реальность должна следовать легенде.

Круглый мир пока нашел только трех своих слонов, хотя Джек надеется, что тщательная селекция сможет принести нам четвертого – карликового слона, который раньше обитал на Мальте и не превосходил размером шетландских пони. Он стал бы изумительным домашним питомцем, хотя, как и многие миниатюрные животные, наверняка обладал бы раздражительным характером. А также чертовски бы злился, когда вы пытались бы согнать его с дивана.

Мы – грацильные приматы (хотя в определенных частях мира многие из нас скорее напоминают робастных гиппопотамов). Около четырех миллионов лет назад представители одного рода грацильных приматов начали наращивать мозги и совершенствовать свое владение инструментами. Вопреки всем правилам таксономии мы называем этот род, наш род, Homo, хотя на самом деле ему положено называться Pan, потому что мы – третьи шимпанзе. Но мы называемся так, как называемся, потому что это наш собственный род, а нам приятна мысль, что мы существенно отличаемся от этих приматов. Возможно, в этом мы и правы: пусть мы имеем 98 % общих генов с шимпанзе, но ведь у нас и с капустой 47 %-ное сходство. Наше основное отличие от шимпанзе заключается в культуре, а не в генах. Однако и в роде Homo обнаруживаются грацильные и робастные породы. Homo habilis («человек умелый») был нашим грацильным предком, овладевшим инструментами, но Homo ergaster («человек работающий») был робастным видом. Если йети, или снежный человек, действительно существует, то он, скорее всего, один из робастных Homo. После прогрессивных Homo habilis представители нашего рода распространились по Африке и заселили Азию (отсюда название «пекинский человек») и Восточную Европу около 700 тысяч лет назад.

Один из видов мы назвали Homo erectus («человек прямоходящий»). На него-то эльф точно обратил бы внимание. Он владел несколькими видами инструментов, использовал огонь и, судя по всему, мог общаться – в некотором роде. По крайней мере, мы имеем все основания полагать, что он был способен «понимать» мир и изменять его, что его предкам и родственникам удавалось лишь случайным образом. Например, шимпанзе могут вести себя по принципу «если… то» и даже прибегать ко лжи: «Если я притворюсь, что не вижу банан, то смогу вернуться за ним позже и тогда большой человек его у меня не заберет».

Молодые особи этих ранних гоминид росли в семейных группах, где все было не так, как где-либо еще на планете. Конечно, многие другие млекопитающие в то время тоже создавали гнезда, стаи и группы, где их детеныши могли играть во взрослую жизнь или просто дурачиться; благодаря безопасности гнезд их ошибки редко приводили к гибели, и они имели возможность спокойно учиться. Но у людей отец мастерил каменные инструменты, ворча на свою женщину из-за детей, из-за пещеры, из-за того что в огне слишком мало веток. Наверняка у них были любимые тыквы для битья, для хранения воды, копья для охоты и куча камней для инструментов.

Тем временем в Африке около 120 000 лет назад возник и получил распространение новый вид людей. Мы называем их древними Homo sapiens, и именно они впоследствии стали нами. Обладая еще более крупных мозгом, он – мы – обитал на скалах побережья Южной Африки и создавал еще более совершенные орудия и примитивные рисунки на камнях и стенах пещер. Наша численность резко возросла, и мы мигрировали. Мы достигли Австралии свыше 60 000 лет назад и Европы около 50 000 лет назад.

В Европе жил сравнительно робастный подвид Homo sapiens neanderthalensis («человек разумный неандертальский»). Нас же некоторые антропологи считают представителями еще одного родственного подвида – Homo sapiens sapiens, или, грубо говоря, «действительно разумным человеком». Вот так вот! Каменные инструменты неандертальцев годились для различных целей, но представители этого конкретного вида гоминид, судя по всему, не достигли прогресса во владении ими. Их культура очень мало изменилась за десятки тысяч лет. Зато они, следуя некому духовному порыву, устраивали церемонии погребения умерших – или как минимум просто посыпали их цветами.

Наши более грацильные предки, кроманьонцы, жили в одно время с поздними неандертальцами. Это породило множество теорий о том, что случилось, когда эти два подвида начали взаимодействовать друг с другом. Но как бы то ни было, мы выжили, а неандертальцы нет…

Почему? Потому что мы дубасили их сильнее, чем они нас? Они смешались с нами? Мы смешались с ними? Мы оттеснили их на край света? Задавили превосходящим экстеллектом? Чуть позже мы приведем здесь свою собственную теорию.

Мы не подписываемся под «рациональной» историей эволюции и развития человека, в которой мы высокомерно зовемся Homo sapiens sapiens. Если вкратце, то эта история, акцентируя внимание на нервных клетках мозга, повествует о том, что он становился все крупнее и крупнее, пока наконец не эволюционировал до Альберта Эйнштейна. Разумеется, и они, и мы, и Эйнштейн были весьма сообразительными, но сама история не имеет никакого смысла, потому что она не объясняет ни почему, ни даже как наши мозги увеличивались в размерах. Это то же самое, что описывать кафедральный собор словами: «Сначала идут низкие ряды камней, но со временем камни добавляются, и он становится выше и выше». Собор состоит не только из камней, и его строители легко могут это подтвердить.

То, что произошло на самом деле, представляет куда больший интерес, к тому же это происходит и поныне. Давайте взглянем на это с точки зрения эльфа. Мы не программируем наших детей так же рационально, как настраиваем компьютеры. Мы забиваем им головы тоннами иррационального мусора о хитрых лисицах, мудрых совах, героях и принцах, магах и джиннах, богах и демонах, медведях, застрявших в кроличьих норах. Мы запугиваем их до полусмерти страшными историями, и они наслаждаются чувством страха. Мы даже их бьем (в последние десятилетия нечасто, но тысячи лет назад били еще как). Мы вставляем поучительные мысли в длинные саги, священные заповеди, пишем историю, полную драматических уроков. Истории учат детей косвенно. Подойдите к детской площадке и понаблюдайте (сейчас подобные действия лучше предварительно согласовывать с местной полицией или, по крайней мере, удостовериться, что на вас надет защитный костюм). Питер и Иона Опай долгие годы только этим и занимались, собирая детские песенки и игры, многим из которых оказалось по несколько тысяч лет.

Культура проходит сквозь водоворот, и детскому сообществу не нужны взрослые для ее передачи. Все вы помните «Эники, беники ели вареники…» и другие считалочки – существует детская субкультура, которая распространяется без участия взрослых, цензуры и даже самосознания.

Позже супруги Опай собрали и попытались разъяснить для взрослых старые детские сказки вроде «Золушки» и «Румпельштильцхена». В период позднего Средневековья туфелька Золушки была не хрустальной, а меховой. Но это был эвфемизм, потому что девушки (по крайней мере, в немецкой версии) давали принцу примерить свои «меховые туфельки»… К нам история пришла из французского языка, на котором слово «verre» означает и «стекло», и «мех». Братья Гримм выбрали более гигиеничный вариант, избавив родителей от неловких объяснений.

«Румпельштильцхен» тоже содержит любопытную сексуальную аллегорию и внушает слушателю, что женская мастурбация приводит к бесплодию. Вы хорошо помните сказку? Мельникова дочь, запертая в каморке, чтобы «перепрясти солому в золото», невинно садится на маленькую палочку, которая вдруг превращается в карлика… В развязке истории карлик, когда его имя наконец отгадано, запрыгивает и так «закупоривает» королеву – достаточно интимным образом, – что даже собравшиеся солдаты не могут ее вызволить. В современной, цензурированной версии от этой сцены осталось лишь слабое и совершенно нелогичное заключение: карлик топает ногой, проламывая пол, и не может ее вытащить. В итоге никто из причастных к этим событиям – ни король, ни мельник, ни королева – не могут оставить потомство (украденного первенца убили солдаты), и все заканчивается очень печально. Если такая интерпретация вызывает у вас сомнения, вот вам такой намек. «Как его зовут?» Как его зовут?» – то и дело спрашивается в истории. Так как его зовут? При чем тут созвучная его имени в англоязычном варианте «стойка со сморщенной кожей»? То-то же! И такие аналоги существуют во многих других языках. (В Плоском мире нянюшка Ягг утверждала, что написала историю для детей под названием «Маленький человечек, который вырос слишком большим», хотя она верила, что двусмысленные выражения всегда означали лишь что-то одно.)

Почему же мы так любим истории? Почему их смысл так глубоко проникает в нашу психику?

Человеческий мозг совершил эволюцию, чтобы понимать мир посредством образов. Эти образы могут быть визуальными, как полосы у тигра, или слуховыми, как вой койота. Еще они могут обладать запахом. Или вкусом. Или повествованием. Истории представляют собой маленькие воображаемые модели мира, последовательности идей, натянутых как бусины на нить. Каждая бусина неуклонно ведет к следующей; мы знаем, что второй поросенок будет съеден, потому что мир качнется в сторону, если этого не произойдет.

Но, помимо образов, мы имеем дело и с метаобразами. То есть с образами образов. Мы наблюдаем, как рыба-брызгун стреляет по насекомым струями воды, и веселимся, когда слон с помощью хобота берет пончики у посетителей зоопарка (увы, в наше время это происходит все реже), восхищаемся летящими ласточками (хотя и их уже не так много, как раньше) и поющими соловьями. Восторгаемся гнездами ткачиков, коконами шелкопрядов, скоростью гепардов. Все это особенности этих созданий. А какие особенности есть у нас? Истории. И аналогичным образом мы получаем наслаждение от человеческих историй. Мы – шимпанзе рассказывающие, и мы любим метаобразы, связанные с нами самими.

Став более социальными животными, мы начали собираться в группы по сто и более особей и, вероятно, освоили земледелие, а наш экстеллект принялся придумывать истории, которыми мы и руководствовались. Нам были необходимы правила поведения, обращения с немощными и больными, предотвращения насилия. В ранних и современных племенных сообществах все, что не запрещено, было и есть обязательным. Истории указывают на сложные ситуации, например описанные в новозаветных притчах о добром самаритянине и о блудном сыне, содержащих столь же скрытую мораль, что и сказка о Румпельштильцхене. Для пущей убедительности приведем историю, взятую из фольклора нигерийского народа хауса, под названием «Слепец с фонарем».

Молодой человек поздно возвращается домой из соседней деревни после свидания с девушкой. Под звездным небом слишком темно, и следовать по тропинке ему очень тяжело. Он видит фонарь, покачиваясь, приближающийся к нему, но когда тот подходит ближе, он понимает, что его несет слепец из его деревни.

– Слушай, слепец, – говорит он, – ведь ты видишь ту же тьму, что и в полдень. Зачем же тебе фонарь?

– Этот фонарь не для меня, – ответил слепец. – Этот фонарь для того, чтобы дураки, у которых есть глаза, держались от меня подальше!

Однако наш вид специализируется не только на рассказывании историй. Помимо многих вышеназванных черт, нам свойственно еще несколько странностей. Пожалуй, наиболее странной особенностью, которую заметит наш эльфийский наблюдатель, можно назвать нашу чрезмерную заботу о детях. Мы не просто заботимся о своих детях, что вполне объясняется биологией, но и о детях других людей; даже о детях других народов (дети иностранцев часто кажутся нам более привлекательными, чем свои) и вообще о детях всех наземных позвоночных существ. Мы нежничаем с ягнятами, оленятами, свежевылупленными черепашатами и даже головастиками!

Родственные нам шимпанзе в этом отношении ведут себя гораздо прагматичнее. Они тоже отдают предпочтение детенышам других животных. В качестве пищи. (Хотя люди тоже часто питаются ягнятами, телятами, поросятами, утятами… Мы даже можем с ними нежничать и есть их.) По окончании сражений между группами шимпанзе победители убивают и съедают детенышей поверженных. Самцы львов убивают молодых особей побежденного прайда и отнюдь не брезгуют трупами. Многие самки млекопитающих съедают своих детенышей, когда испытывают голод, и нередко подвергают подобной «переработке» свой первый помет.

Нет, наши странности явно выделяют нас среди других животных. Мы и правда странные. У нас выработан внутренний цикл, который включает восхищение своими детьми (и их защиту), поэтому даже очертания Микки Мауса немного напоминают нам трехлетнего ребенка. То же касается Инопланетянина – неудивительно, что столько людей оплатили его телефонные разговоры. Но ведь мы еще и теряем голову при виде умильных детенышей других животных. С точки зрения биологии это довольно странно.

Побочным следствием нашего восхищения чужими детенышами стало одомашнивание собак, кошек, коз, лошадей, слонов, соколов, кур, коров… Такое сосуществование принесло много радости как миллиардам людей, так и их животным, а заодно и существенно поспособствовало нашему рациону. Тем, кто полагает, что мы нечестно эксплуатируем животных, стоит задуматься, что случилось бы с ними в противном случае, живи они в дикой природе, где их с высокой долей вероятности съели бы заживо в раннем возрасте, не предоставив даже привилегии быстрой смерти.

Земледелие, пожалуй, можно отнести к другому нашему свойству, а именно к рассказыванию историй: семя, превращающееся в растение, послужило образом для множества новых слов, мыслей, метафор, нового понимания природы. И богатство, достигнутое благодаря земледелию, позволило людям содержать принцев и философов, крестьян и священников. Культурный капитал начал расти, когда мы стали передавать свои знания последующим поколениям. Но эта культура приносит куда больше удовольствия, когда у вас имеется пара амбаров, набитых пивоваренным ячменем, пшеница, выращиваемая на полях, и коровы, пасущиеся на лугах.

Недавно мы сделали свой симбиоз с растениями и животными гораздо более технологичным – прибегнув к скандальным «генетически модифицированным организмам», – и многое потеряли, когда убрали из этой системы помогавших нам животных, особенно собак и лошадей, и заменили их машинами.

Мы не могли знать заранее, как на нас самих и на нашем экстеллекте скажется симбиоз с животными и растениями, и не знаем, как скажется его прекращение. События подобного рода, когда наш экстеллект словно несется на велосипеде вниз по большому технологическому склону, всегда развиваются бурно и имеют непредвиденные последствия.

Конечно, «Форд Модель Т» сделала автомобили доступными для многих людей – но гораздо более важным оказалось социальное значение этой перемены: она впервые дала человеку возможность комфортного уединения, и в результате значительная часть представителей следующего поколения была зачата на внутренней обивке заднего сиденья. Аналогичным образом симбиозом с собакой мы намеревались добиться дополнительного преимущества на охоте. Затем наши собаки стали сторожевыми, принявшись охранять хозяйство, а также начали помогать загонять скот и защищать нас от хищников, в том числе других людей. Декоративные собачки, вероятно, повлияли на сексуальный этикет, особенно во Франции XVIII века, а выставки собак и кошек в современной Англии смешали верхушку среднего класса с низшей аристократией.

Задумайтесь на минуту, что мы сделали для собак и кошек. Больше чем для лошадей и коров, ведь они растут в наших семьях. Мы играем с ними, как со своими детьми, которые тоже нередко принимают участие в этих играх. И как в случае с детьми, это общение развивает разум наших питомцев. Даже человеческий ребенок не достигает значительного умственного развития, если не участвует в играх. А Джек обнаружил и показал Йену, что даже беспозвоночные – разумные беспозвоночные, такие как раки-богомолы, – могут обрести разум, если будут играть. В «Вымыслах реальности» мы подробнее описывали, как это происходит. Заметим лишь, что мы «возвысили» наших симбионтов к миру разума. Собаки продумывают гораздо больше вопросов, чем волки. Они осознают себя существами, живущими в определенном времени, и имеют определенное представление о том, что помимо настоящего у них есть и будущее. Разум заразителен.

Одомашнивание собаки мы обычно воспринимаем как селективный процесс, направленный на пользу для человека. Возможно, начало ему было положено случайно, когда в каком-нибудь племени воспитали волчонка, принесенного детьми в пещеру, но уже на раннем этапе его стали воспитывать по продуманной тренировочной программе. Протособак выбрали из-за их способности подчиняться хозяину и полезным навыкам, таким как охота. С течением времени повиновение превратилось в привязанность, и на сцену вышли современные собаки.

Однако здесь имеется любопытная альтернативная теория о том, что это собаки выбрали нас. Не мы тренировали собак, а они нас. Согласно этому сценарию люди, которые позволили волчатам войти в их пещеру и имели возможность их воспитывать, получали вознаграждение – например, в виде помощи во время охоты. Тем, кому это удавалось лучше других, было проще получать новых щенков и воспитывать новые поколения. Отбор людей проводился скорее на основании культуры, а не генетики, так как для заметных генетических изменений требовалось слишком много времени. Впрочем, селекция на генетическом уровне также вполне могла вестись – ведь люди обладали достаточным интеллектом, чтобы понимать, какую пользу им может принести обучение волков, и общими навыками дрессировки – упорством, позволявшим давать успешные результаты. Но, как бы то ни было, все племя получало выгоду лишь благодаря нескольким своим членам, способным воспитывать протособак, поэтому селективное давление в пользу общих генов их дрессировки было незначительным.

Правильными в данном случае могут оказаться оба варианта: мы не обязаны принять одну теорию и исключить вторую. Это следует четко осознавать в отношении этой и многих других теорий – ведь разные события происходят повсеместно и непременно сопровождаются неразберихой, а потом люди пытаются слепить из них свои «истории». Мы нуждаемся в них, но иногда стоит делать шаг в сторону и оглядываться на то, что мы делаем.

Что касается собак, то здесь, по всей видимости, обе истории достаточно правдивы и произошедшее на самом деле являлось совместной эволюцией собак и людей. Собаки стали более послушными и обучаемыми, а люди сильнее захотели их дрессировать; люди сильнее захотели думать, что владеют собаками, а собаки стали искуснее им подыгрывать и приносить им пользу.

С кошками, пожалуй, дело обстоит более определенно. Тут, судя по всему, именно они задавали тон. Одна из «просто сказок» Редьярда Киплинга, «Кошка, гулявшая сама по себе», слишком наивно верит в правдивость впечатления, которое кошки стараются произвести – будто они все делают по-своему и терпимы только к тем людям, которые им потакают, – но на деле воспитать кошку, как правило, невозможно. Лишь немногие из них желают выполнять трюки, в то время как собаки в большинстве своем рады выступать, чтобы доставлять людям удовольствие. Древние египтяне считали кошек маленькими земными богами, олицетворенными богиней-кошкой Бастет. Ей поклонялись в районе города Бубастиса, в дельте Нила. Сначала у нее была львиная голова, но позднее она превратилась (перевоплотилась?) в кошачью. Позднее поклонение Бастет распространилось на Мемфис, где ее объединили с местной львиноголовой богиней Сехмет. Бастет была богиней того, что особенно важно для женщин – плодородия и благополучного деторождения. Кошки также почитались как божественные воплощения Бастет, и их нередко мумифицировали ввиду их религиозной значимости. Был у египтян и собачий бог, Анубис с шакальей головой, но он отличался тем, что выполнял больше «ручной» работы: будучи богом бальзамирования, он должен был помогать (или мешать) умершим попадать в подземное царство. Анубис также мог судить, заслужил ли умерший право на загробную жизнь. А единственная обязанность кошачьих божеств состояла в том, чтобы позволять людям поклоняться им.

С тех пор ничего не изменилось.

Даже сегодня кошки стараются казаться независимыми – они редко приходят, когда их зовут, и склонны уходить, когда считают нужным по им одним известной причине. Каждый, у кого есть кошка, знает, что это впечатление обманчиво: на самом деле они тоже нуждаются в нашем внимании и сами об этом знают. Только не выражают эту потребность открыто. Например, кошка Йена, мисс Гарфилд, обычно выходит на крыльцо, встречая семейную машину, но ее радость от встречи похожа на замаскированное ворчливое приветствие: «И где это вас черти носили?» После долгого отсутствия на отдыхе или на море члены семьи каждый раз, находясь в саду, замечали, что кошка случайно оказывалась там же – но или просто спала, или как будто просто проходила мимо. Похоже, домашние кошки постепенно проигрывают борьбу за свое одомашнивание, хотя им и удается неплохо отбиваться. Бездомные – другое дело, да и настоящие рабочие кошки, например, живущие на фермах, нередко бывают совершенно независимыми. Впрочем, в последнее время и на фермах со многими кошками обращаются как с домашними. Как бы то ни было, нам предстоит осуществить еще немало исследовательских проектов, касающихся совместной эволюции древних людей и их домашних животных.

В другом примере этой совместной эволюции лошади сыграли значительную роль в зарождении рыцарской культуры (это даже отразилось во французском языке: сравните слова «chevalier» – «рыцарь» – и «cheval» – «лошадь»), а также позволили монголам создать одну из самых крупных и хорошо управляемых империй за всю историю человечества. Говорили, что при ханах девственница могла добраться из Севильи в Ханчжоу, не будучи изнасилованной. Потом это стало возможным лишь в XX веке, но тогда уже труднее было найти девственницу. Испанцы привезли лошадей в Америку, где люди истребили несколько их видов примерно за 13 000 лет до этого, и изменили жизнь североамериканских племен индейцев – ну и, разумеется, ковбоев. А чуть позже Голливуда.

Лошадь также творила чудеса для генетики человека. Как изобретение велосипеда, если верить преданию, спасло Восточную Англию от кровосмесительной деградации, так и люди, мигрировавшие из Африки, обладали лишь крошечной частью генетического многообразия ранних представителей Homo sapiens. Все недавние исследования генома человеческих популяций показали, что генетическое многообразие живущих за пределами Африки является лишь малой частью того многообразия, которое сейчас наблюдается на этом континенте. Все мигровавшие в Австралию и Китай, в Западную Европу и – минуя Арктику – в Америку, вместе взятые, обладают меньшим многообразием, чем значительно уступающие им по численности аборигенные жители Африки. С появлением лошадей торговцы смогли перевозить товар – а заодно и аллельные гены – на приличные расстояния и с высокой эффективностью. То есть выходцы из Африки унаследовали относительно малую часть африканского генофонда: они генетически бедны, зато хорошо перемешаны.

В конце XX века какое-то время бытовало мнение, что Homo sapiens является полифилетическим видом. То есть разные группы представителей Homo sapiens эволюционировали из разных групп представителей Homo erectus, которые жили в разных районах. Считалось, что этим объясняются расовые различия и – в еще большей степени – различия в пигментации кожи, которые прекрасно сочетались с географическими особенностями. Но теперь благодаря исследованиям ДНК мы знаем, что эта теория ошибочна. На самом деле мы переселились из Африки, пройдя через «бутылочное горлышко», и популяция людей сократилась до сравнительно малого числа – и все живущие сегодня неафриканские «расы» произошли от этого небольшого числа, в то время как Homo erectus вымерли. На данный момент все указывает на то, что этот массовый исход произошел лишь однажды и в нем участвовало порядка 100 000 человек. В этом числе были все мы – японцы, эскимосы, скандинавы, мандаринцы, евреи, ирландцы, представители племени сиу и люди кубков… Таким же образом все нынешние виды собак тогда были «представлены» в одомашненном волке (если это действительно был волк) – то есть находились в волчьем пространстве смежных возможностей, – и все наши сенбернары, чихуахуа, лабрадоры, кинг-чарльз-спаниели и пудели были выведены из той локальной области пространства организмов.

Лет тридцать назад ненадолго вошло в моду понятие «митохондриальная Ева», когда масс-медиа подхватила идею, будто среди наших предков, в «бутылочном горлышке», действительно существовала такая женщина, настоящая Ева. Это, конечно, чепуха, но масс-медиа старалась разжигать эту веру. Настоящая история, как всегда, была несколько сложнее, и вот в чем она заключалась. В клетке человека, как и в клетке животного или растения, имеются митохондрии. Они являются потомками сибмотических бактерий в миллиардных поколениях, сохранившими часть своего генетического наследия, называемого митохондриальной ДНК. Митохондрии передаются в клетку эмбриона от матери – потому что отцовские либо погибают, либо добираются только до плаценты. Как бы там ни было, митохондриальная наследственность практически полностью осуществляется по материнской лпнии. Со временем митохондриальная ДНК накапливает мутации, и при этом важные гены претерпевают меньше изменений (по-видимому по той причине, что иначе потомство, если бы таковое появилось, имело бы дефекты), но некоторые цепочки ДНК меняются довольно быстро. Это позволяет нам судить, насколько дальним был общий предок любой пары женщин, проанализировав накопленные различия нескольких последовательностей ДНК. Удивительно, но почти все пары совершенно разных женщин сходятся к единой цепочке, которой около 70 000 лет.

К единственной женщине, нашей общей прародительнице.

К Еве?

Так вот, именно в эту историю вцепилась массмедиа, и вы сами понимаете почему. Однако она не вполне логична. Наличие единой цепочки митохондриальной ДНК не означает, что существовала единственная женщина с такой последовательностью или что она приходилась прародительницей всем остальным женщинам. Доказательство, основанное на современном многообразии различных генов, свидетельствует о том, что 70 000 лет назад популяция людей насчитывала по меньшей мере 50 000 женщин, и многие из них имели точно такую же цепочку ДНК или такую, которую нельзя отличить от нее исходя из имеющихся сегодня свидетельств. Род женщин, не имевших такой последовательности, с тех пор просуществовал в течение некоторого времени, но в итоге угас: их «ветвь» семейного древа людей не доросла до настоящего дня. Мы не знаем наверняка, что с ними случилось, но с точки зрения математики такие явления достаточно распространены. Возможно, женщины-носительницы выжившей последовательности были более «приспособлены» или просто превзошли остальных числом. Есть даже вероятность, что выбор современных женщин для теста был в каком-то отношении необъективным, поэтому и в наше время существует не одна последовательность митохондриальной ДНК.

Откуда мы знаем, что 70 000 лет назад жило не менее 100 000 человек, а не два человека 6000 лет назад, как в историях? Многие (около 30 %) гены в клеточном ядре имеют по несколько вариантов в современной популяции людей. Как и большинство «диких» популяций (то есть не выведенных в лабораториях или для собачьих выставок), каждый человек обладает двумя вариантами примерно 10 % своих генов, полученными от отца и матери из спермы и яйцеклетки. Человек имеет, грубо говоря, 30 000 генов, около 3000 из которых в среднем представлены в двух вариантах. В некоторых случаях – особенно это касается генов иммунной системы, обеспечивающей нам особую, индивидуальную защиту, делающую нас восприимчивыми к одним болезням и стойкими к другим, – существуют сотни вариантов каждого гена (по крайней мере, у четырех наиболее важных). Набор иммунных генов обычного шимпанзе очень похож на человеческий: соответствующее исследование показало, что в одном списке из 65 вариантов одного иммунного гена лишь два не являются совершенно одинаковыми. О ДНК бонобо мы знаем слишком мало и не в состоянии сказать, относится ли к ним то же самое, но люди, знающие толк во вложении инвестиций, говорят, что да, это возможно и даже более чем. Набор гориллы, пожалуй, несколько отличается (но пока было протестировано только тридцать особей).

Как бы то ни было, все эти варианты иммунных генов вышли из Африки через то «бутылочное горлышко», от которого произошли остальные популяции людей. Неразумно считать, что все мы унаследовали по несколько вариантов каждого вариативного гена своих родителей: некоторые получили один вариант (по одинаковому от каждого родителя), но ни у кого не могло оказаться более двух. Люди, покинувшие Африку, имеют около 500 вариантов иммунных генов, общих с шимпанзе – из примерно 750 возможных. У оставшихся в Африке больше – ведь они не проходили через «бутылочное горлышко». Есть и многие другие гены, у которых сохранилось несколько древних версий (древних потому, что они одинаковы и у нас, и у шимпанзе, и, очевидно, у горилл и иных видов). 100 000 – это правдоподобное число людей, которое сумело бы их донести. Если вы желаете это оспорить и несколько снизить данное число, то можете возразить, что некоторые варианты африканских популяций смешались позже – например, в результате торговли рабами с жителями США и стран Средиземноморья или связей финикийских моряков со всем остальным миром. Тем не менее эти доказательства не подтверждают существования Адама и Евы, если только они не путешествовали со свитой из слуг, рабов и наложниц.

Но библейские истории об этом умалчивают.