Тави уселась на край бетонной кадки, прислонила рядом рюкзак и принялась за жареную лапшу. Поблизости бурлила, гремела, заходилась в чадном угаре Каосан-роуд – грязная, безобразно многолюдная… любимая. Воздух там был густой, как горячий суп, и оставлял в глубине горла неуловимый сладковатый привкус корицы и бадьяна. Но здесь, на территории монастыря, было тихо и почти прохладно. Неверная тень тамаринда скользила по лицу. Перед Тави тянулась шеренга деревянных зданий с завитыми крышами – она всегда думала, что именно в них живут монахи. В кружевной кроне над головой мелодично посвистывала птица. Людей здесь почти не было – лишь у дальней стены под тентом варили что-то вкусное да скучал продавец у стенда, на котором трепетали на легком ветерке неизменные футболки. Там же темнел в стене узкий проход. Тави знала, что стоит пройти в эту щель, протиснуться между пластиковыми столиками с другой стороны, и она окажется в переулке Рамбутри, прямо напротив гостинички, не такой дешевой, как та, что она искала, но все-таки рассчитанной на самых экономных туристов.

У Каосан был скверный характер – вот и теперь она не позволила Тави попасть в гэстхаус, где комнату размером с гроб можно было снять за сущие копейки. Там нашлась бы кровать и стены из соломенных циновок, отделяющие комнатушку от таких же микроскопических вместилищ для одуревших туристов. Большего пока Тави не требовалось. Но, полчаса потыкавшись по переулкам, где шныряли короткохвостые кошки со злыми янтарными глазами и пожилые тайки массировали друг другу отекшие от жары и стоячей работы ноги, Тави сдалась. Сил после перелета почти не осталось – сейчас бы поспать. Или хотя бы просто перекусить в тишине и запить лапшу сладким холодным чаем.

Тави не знала и не хотела знать, что произошло, когда она нахально шлепнула свой помятый паспорт на стойку регистрации в аэропорту Коломбо. Важно было следить за лицом, принять безмятежный вид, как будто распечатка электронного билета лежит в кармане и может быть показана по первому требованию. Все внимание уходило на то, чтобы толкать мир в нужную сторону. Как всегда в такие моменты, Тави плохо помнила, что именно делала, и могла лишь догадываться по результату. Реальность плыла, становилась вязкой и бесцветной. Ее можно было направлять. Из нее можно было лепить. И Тави лепила – посадочный талон, свободное кресло, стюардессу, весь полет снабжавшую ее кока-колой: организм вопил дурным голосом, требуя и требуя сахара.

Она улыбалась и благодарила, изо всех сил стараясь не показать рвущего на куски ужаса. Вокруг было серо. Холодно. Ледяная кола была цвета жидкого чая и припахивала аптекой. Мир сопротивлялся, мир не хотел, чтобы Тави его толкала. Что, если она переступила черту, и в реальность никогда больше не вернутся краски? Заяц в самолете – это не математичка, которая повела весь класс в кино вместо контрольной… Именно тогда Настя впервые подумала, что делает что-то плохое, – иначе с чего бы становилось так тускло и страшно? Тогда же пообещала себе никогда больше так не поступать, никогда не использовать свои странные способности. И вот нарушила зарок – в очередной раз…

Тави была настолько рада, когда реальность встала на место, испытывала такое сильное, почти истерическое облегчение, что готова была с радостным криком броситься на шею первому встречному. Пограничник был ослеплен ее сияющей улыбкой. Девушка, которую Тави случайно толкнула рюкзаком, кажется, и вовсе заподозрила неладное: так долго и искренне перед ней извинялись. Тави подсказала, как добраться до Каосан, пожилой паре, вместе с ней поджидающей электричку, перекинулась парой слов со стайкой подростков на автобусной остановке… Но поиски гостиницы подкосили ее. Тави иссякла и теперь могла только жевать лапшу, пялиться на редких прохожих – большей частью туристов, постигших секреты каосанских подворотен, – и перебирать смутные, подернутые как дымкой чувством вины мысли.

А ведь удивительное дело, думала Тави, машинально бросая в рот лапшу. Ну, прямо скажем, случай с математичкой был сомнительный. И когда она отпихнула мерзкого дядьку, повадившегося в гости вскоре после развода родителей, тоже, наверное, вышло нехорошо. Мама тогда очень расстроилась – хотя Тави старалась не для себя, на нее мамин жених просто не обращал внимания. Ей не нравилось, как он разговаривает с мамой. Какая она становится с ним… послушная. Как с тетей Еленой. Надо было, наверное, сначала спросить…

Но вот когда Тави оттолкнула – мысленно оттолкнула – малыша, бегущего прямо под взлетающие железные качели, это совершенно точно был хороший поступок. И когда она, маясь от необъяснимой тревоги, заставила компанию попивающих пиво студентов выйти из-под козырька подъезда, который рухнул буквально через пару секунд. Или когда она направила волну… это было самое яркое, самое сильное ощущение – она впивается взглядом в гребень, видит, чувствует всем нутром потоки, движение воды и движение незримого тумана… И девушка, совсем недавно вставшая на доску и не рассчитавшая силы, выпрямляется и плавно скользит к берегу, вместо того чтобы быть перемолотой прибоем. Это ведь было хорошо, правильно. Почему же мир серел? За что Тави чувствовала этот страшный, мертвенный холод?

Наверное, вмешательство в реальность, необъяснимое воздействие на непонятные слои, туманные массивы, незримые потоки, то, что Тави не могла описать, но могла сделать, само по себе было злом, и мотивы не играли никакой роли. Может, она влезала в какой-то сложнейший план, как ребенок-трехлетка, искренне желая помочь, влезает кисточкой в грандиозную недописанную картину… и в наказание ему запрещают смотреть на полотно. Лишают красок.

Тави огляделась, ища, куда выбросить опустевший пенопластовый лоток из-под лапши. Бангкок не менялся: урн здесь по-прежнему не водилось. Метрах в пяти уже зародилась небольшая кучка мусора, наросшая на оставленной кем-то бутылке. Тави со смущенным вздохом пристроила туда же свой лоток. Плохо, но… Вот вечно так: понимаешь, что поступаешь нехорошо, и тут же пожимаешь плечами – а какие у меня варианты?

Мимо неторопливо прошла монахиня. Морщинистая, наголо бритая, она отличалась от своих братьев только цветом рясы – не оранжевой, а незапятнанно белой. Монахиня свернула в проход между деревянными домами, и Тави задумчиво проводила ее взглядом. Ей нравились буддистские монахи, спокойные и в то же время веселые. Они явно знали об этом полном страданий мире что-то очень радостное и обнадеживающее. Тави вдруг страшно захотелось оказаться среди людей, которым нечего бояться, которым нет нужды суетиться и тревожиться. Она никогда не пыталась вписаться на ночевку в храм, хотя часто читала об этом на форумах путешественников. Как-то само собой казалось, что этот вариант – только для парней. Однако если на свете есть женщины-монахи – почему бы не быть и путешественницам, которые у них ночуют?

Тави встала, прикидывая, куда именно ушла старушка, и со стоном нацепила рюкзак. Деревья, посаженные во времена, когда Таиланд назывался Королевством Сиам и знать не знал европейцев, манили густой, свежей тенью. Но стоило углубиться в проход между зданиями, и тишина стала почти давящей. Здесь пахло благовониями и цветами. Оглядевшись, Тави заметила кустики орхидей, привязанные проволокой к древесным стволам. Не удержавшись, провела пальцем по пятнисто-багровому, толстому, будто сургучному лепестку. Людей здесь не было – только прыгали под ногами, деловито переговариваясь, нахальные черные майны с желтыми хохолками.

– Привет! Есть здесь кто-нибудь? – окликнула Тави.

Скрипнула дверь, и на высоком крыльце мелькнула оранжевая ряса. Тави смущенно отступила.

– Вам сюда нельзя, – произнес монах.

Он говорил на английском почти без акцента. По загорелому, выскобленному до блеска скальпу бегали солнечные зайчики. Худое лицо с морщинистым лбом могло принадлежать и сорокалетнему, и глубокому старику. Глаза под старомодными очками смотрели доброжелательно, но твердо. Монах явно был настроен мягко выставить зарвавшуюся туристку, и Тави стало до того неловко, что она покраснела. В самом деле, влезла на чужую территорию, шумит…

– Извините, – пробормотала она, попятившись. – Я ошиблась.

Монах сочувственно кивнул, пристально вглядываясь в ее лицо. Тави уже собралась ретироваться, когда он вдруг спросил:

– Вы искали убежища?

Внезапно больно сдавило горло. Простой вопрос и мягкое сочувствие, мелькнувшее в темных глазах, разрушили защитную стену, отгораживающую усталость и страх. Тави нелепо дернула головой, изображая кивок, и почувствовала, как из глаз сами собой катятся слезы.

Они шли минут десять. Плакать Тави перестала, но нос забило, а достать платок она стеснялась и все задирала голову, как затянутая лошадь. Не разбирая дороги – по Рамбутри, через улицу, где монах, которого, как оказалось, звали Дэнг, придержал ее за рукав, не дав шагнуть под розовое, словно леденец, такси. Мимо маленького воинственного форта, через парк, где на каждой скамейке сидели молодые люди, погруженные в свои гаджеты. Впереди тяжело билась о набережную желтая Чао Прайя, пахло рыбой и гниющими фруктами. Густое месиво рваных пакетов, водяного гиацинта и пластиковых бутылок стучало о маленький ржавый шлюз, отделяющий от реки устье узкого канала. Брезент, натянутый поверху, треснул и подтекал.

Горбатый мостик через канал упирался прямо в дверь дощатой хибары, нависающей над водой. Потертая вывеска обещала кровать и завтрак. Узкая веранда была уставлена горшками с бугенвиллеей. На мостике стояли дешевые пластиковые кресла – в одном из них, задрав ноги на парапет, сидел над толстой книгой обросший пегой бородой татуированный дядька в драной майке. Заметив монаха, он привстал.

– Ну вот, – сказал Дэнг, входя на веранду, – здесь дешево, а главное, очень тихо.

Тави со вздохом облегчения сняла рюкзак и сбивчиво забормотала благодарности, стараясь не смотреть в печальные глаза за толстыми стеклами. Ей было стыдно за свои слезы, за то, что этот добрый человек тратит время, чтобы помочь ей, хнычущей, бесцеремонной бездари… за само свое существование.

– Знаешь, люди, которые заходят к нам вот так, – внезапно сказал монах, – либо настолько глупы, что видят лишь себя, либо отчаянно нуждаются в помощи. Правда, это одно и то же, – бросил он в сторону.

– Простите, – пробормотала Тави, – я не хотела мешать…

– Ты из вторых, – остановил ее жестом монах. – Твой разум замутнен страхом и желаниями, и ты сбилась с пути.

Тави мрачно шмыгнула носом и приготовилась к обороне.

– Хочешь поговорить? – спросил Дэнг.

Она пожала плечами. Татуированный бородач протиснулся мимо них ко входу, буркнул через плечо: «Да вы б зашли, хозяин где-то там», – и скрылся в глубинах гостиницы.

– А вам разве не надо читать мантры или медитировать? – смущенно спросила Тави, проводив бородача взглядом.

– Надо, – весело улыбнулся Дэнг и вдруг ловко извлек из складок рясы пачку сигарет и зажигалку. – А еще мне надо творить добро. Ты измучена мыслями, которыми тебе не с кем поделиться. Я могу тебя послушать. Разве не за этим ты шла, когда мы встретились?

Монах закурил и уселся прямо на пол, приглашающе похлопал ладонью перед собой.

– Не бойся, я не собираюсь тебя осуждать и обвинять в обмане. Ну так что? – Тави мрачно пожала плечами. – Расскажи же, как впервые столкнулась с Сумраком.

Колени Тави подкосились, и она почти рухнула на доски веранды, в последний момент удержав равновесие. Дэнг терпеливо смотрел на нее сквозь очки, и глаза у него были добрые и спокойные. Он готов был слушать. Как будто река вдруг встала дыбом и всем своим сильным змеиным телом ударила о держащийся на честном слове шлюз.

– У нас была контрольная по математике, и полкласса не приготовилось, – медленно проговорила Тави. Дэнг с улыбкой кивнул. – И тогда я…

Поначалу слова выходили с трудом, но, начав, Тави уже не могла остановиться. Она говорила все сбивчивее и торопливее, путаясь в грамматике, размахивая руками, чтобы помочь себе найти слова. Говорила о математичке и задержанных гонорарах, об Андрее и брошенном институте, о маме и ее противном поклоннике, о роботе Елене, странной Сильвии и разрисованных бунгало, о необъяснимо страшных Семене с Ильей и глупой бедности и, главное, – о сером, снова и снова – о сером, о провалах в памяти, и снова и снова – о том, что произошло в парке. Говорила о чае, и кофе, и веселых братьях Чандра. И опять – о сером, которое всегда было рядом и которое монах назвал Сумраком… так точно и так понятно. Ей не хватало слов – даже на русском объяснить, что случилось в парке, было безумно трудно. Английские слова проскальзывали сквозь пальцы, прятались в закоулках памяти, но она все-таки пыталась – и видела, что Дэнг понимает. Понимает настолько хорошо, будто воспринимает не слова, а картинку, ощущения, которые она так мучительно пыталась передать.

С реки донесся залихватский свист рейсовой лодки, подходящей к причалу, и Тави вздрогнула, сбитая с мысли. Дэнг склонился над каналом, макнул в воду коротко зашипевший бычок и аккуратно спрятал его в целлофан от сигаретной пачки. Тави тут же вспомнила лоток из-под лапши и покраснела.

– Вот что со мной не так?! – воскликнула она. – Что ж я за человек такой…

– Так ты же не человек, – ответил монах и удивленно шевельнул бровями, увидев ее округлившиеся глаза. – Неужели ты до сих пор не знаешь, что ты – асур?

– Что?! – переспросила Тави тонким голосом. – Жадный демон-психопат?!

Монах осекся и вдруг расхохотался так, что был вынужден снять очки.

– Почему же психопат? – спросил он, протирая стекла и все еще посмеиваясь. Тави растерянно пожала плечами. – Асуры – это существа, чьи желания настолько сильны и необузданны, что они не отдают жизненную энергию, как все живые существа, а только получают.

– По-моему, у меня сейчас вообще нет энергии, – уныло заметила Тави.

– Это временно, – небрежно махнул рукой монах. – Асуры яростны и сильны, они ищут и не могут обрести спокойствие. Они живут среди людей, но их истинный дом – воды моря вокруг великой горы Сумеру… Сумрак. Их постоянно мучит жажда деятельности. Их желания так неодолимы, что вызванные ими страдания невыносимы. Но в этом же – сила асуров, и потому они способны к магии.

– К магии, – тупо повторила Тави.

– Хочешь найти какое-нибудь другое слово?

– Нет, все в порядке, – пробормотала Тави и тряхнула головой. Все-таки одно дело – воображать себя волшебницей, и совсем другое – слышать о магии от постороннего человека, на вид совершенно разумного. Здравый смысл подсказывал, что Дэнг – просто сумасшедший, свихнувшийся на том, что было под рукой, – на буддистской мифологии. Не спорить, и все дела. В конце концов, монах здорово помог ей, позволив выговориться. Теперь Тави просто обязана сделать для старичка то же самое. Сейчас Дэнг казался невообразимо старым.

Однако что-то не сходилось. Тави всматривалась в лицо монаха и все больше проникалась уверенностью, что Дэнг – самый нормальный из всех людей, которых она когда-либо знала. Противоречие было настолько сильным, что от него чесался мозг.

– Это какая-то метафора? – ухватилась она за соломинку.

– Да нет же, – качнул головой Дэнг. – Асуров много. Те из них, кто не знаком с учением Будды, называют себя Иными…

«Ты – Иная, – прозвучал в голове голос Андрея. – Магия существует…»

– Асуры, которые полностью приняли свою природу, называют себя Темными. Есть и другие – не смирившиеся со своим перерождением и стремящиеся нести добро людям. Они зовут себя Светлыми. Темные и Светлые – враги друг другу, но на деле между ними нет разницы: яростное желание блага – себе ли, другим – несет лишь зло и страдание. Есть и третьи. Те, кто следит за равновесием, чтобы Темные и Светлые асуры не пошли войной друг на друга: ведь их гнев так велик, что может низвергнуть мир в Сумрак. И каждый асур, не отвергший свою природу, не отказавшийся от волшебства, в глубине души жаждет лишь силы. Его гложет зависть к тем, у кого ее больше. Ему всегда требуется сила, все больше и больше энергии, чтобы исполнить свои неутолимые желания…

– Но, Дэнг, – слабым голосом проговорила Тави, – я же…

«Не такая», – хотела она сказать и задумалась. Видимо, все ее мысли отчетливо отражались на лице, потому что Дэнг печально кивнул.

– Но почему? – с отчаянием спросила Тави. – Что я такого сделала, что превратилась в это?

– Ты уже родилась такой. А почему… Кто знает, кем ты была в прошлой жизни? Может, человеком, который совершил много зла. А может, животным, невинным и буйным, и это – ступень не вниз, а вверх…

Тави схватилась за голову. Больше всего ей хотелось отвергнуть слова монаха, объяснить их бредом или счесть замысловатой буддистской метафорой: только пойми, что к чему, и тут же настигнет просветление. Однако серое стояло за плечами. Тави чувствовала дыхание Сумрака. Она была в нем. Она умела толкать мир в нужную сторону.

– Асуры ищут друг друга, объединяются. Владеющим магией слишком одиноко жить среди людей, ведь им приходится скрывать свое существование. Но их власть огромна, ведь единственная настоящая радость Иного – менять судьбы людей так, как он считает нужным. Они находят юных асуров, еще не осознавших свою природу, и берут под свою опеку. Эти двое, которых ты встретила на острове…

– Да, я поняла, – пробормотала Тави. Стоило представить Семена в качестве опекуна и наставника, и ее охватило желание драться. «Полезут опять – дам в морду и убегу, – мелькнула мысль, – не станут же они меня силой отлавливать…» А голос монаха все шелестел – видно, ему самому давно хотелось поговорить о том, что скрыто от обычных людей.

– Теперь ты понимаешь, что происходит? – тихо спросил монах. – Ты даешь волю своим желаниям, позволяешь себе быть асуром – и тут же погружаешься в пучины моря вокруг горы Сумеру, куда мы были низвергнуты богами…

– Мы?!

– Конечно. Откуда ж мне все это знать, по-твоему?

– Ну, вы же монах, – растерянно пожала плечами Тави. – Простите, но вы не похожи на чело… асура, измученного завистью и желаниями.

– Потому что милосердие Будды бесконечно, – улыбнулся Дэнг. – И для асура есть путь к освобождению. Ты можешь перестать страдать. Ведь эти мучения существуют только в твоем уме.

– Вы же не будете запирать меня и бить палкой по голове, чтобы я быстрее достигла просветления? – подозрительно спросила Тави.

– А ты считаешь, что по-другому никак? – хмыкнул Дэнг. – Думаешь, я беру в ученики всех напуганных туристок, которых удастся поймать?

– Да я уже не знаю, – буркнула Тави. – Что же делать? Стать монахиней, как вы?

Она представила себя замотанной в белую рясу, беззвучно скользящей по предрассветным улицам с плошкой для подаяния в руке. Бледная моль, жалкая тень бывшей Тави. Тишина и медитации, спокойствие… Она же хотела спокойствия? Такая жизнь не лишена радости – во время путешествий по Азии Тави повидала достаточно монахов, чтобы понять это. Но это точно не та жизнь, которой она хотела. Надо совсем устать и вымотаться, чтобы допустить саму мысль о таком существовании.

– Зачем же сразу в монахини? – покачал головой Дэнг. – Просто тебе придется выбрать. Это не правда, что у асуров нет свободы воли. Есть. Но им много труднее, чем людям: судьбы асуров жестче, определенней, чем судьбы людей, и их почти невозможно поменять. Но все-таки, если много трудиться и избегать соблазнов, которых у тебя намного больше, чем у людей… Но ты все-таки можешь выбрать, пойти ли по пути асура или встать на срединный путь, прожить человеческую жизнь, очистить карму.

Тави тихонько вздохнула, и монах понимающе улыбнулся.

– Не думаю, что тебе будет трудно выполнять заповеди Учителя, – успокаивающе произнес он. – Они просты и естественны, и скорее всего ты уже, не зная сама, соблюдаешь их. Намного труднее будет отказаться от возможностей, данных тебе с рождения, тех, что дарит тебе Изначальная Сила. Но если сумеешь – в следующей жизни переродишься в человека. В единственное существо, для которого возможно освобождение от колеса сансары, от вечных страданий и зла. Но тебе придется выбирать. Иначе это произойдет само собой, без твоей воли.

– Это как? – насторожилась Тави.

– Иные не оставят тебя в покое. Они захотят, чтобы ты стала одной из них, и будут заманивать тебя обещанием магии, обещанием силы и власти, обещанием возможности творить добро… ведь ты из Светлых, ты стремишься к этому. Не сделаешь осознанный выбор, поддашься течению – и сама не заметишь, как отвергнешь человеческую жизнь и растворишься в своих соплеменниках. И все они будут убеждать тебя, что ты решила правильно. Ты забудешь даже, что ничего не решала, так асуры умны и лукавы. Самый сильный и необузданный из них – Джору, его хитрость не знает границ, остерегайся его…

Монах вдруг поморщился, будто вспомнил о чем-то очень досадном, и Тави показалось, что он сейчас просто и незамысловато выругается. Но Дэнг уже взял себя в руки.

– Но и другие асуры для тебя опасны, – немного торопливо добавил он. – Ведь устоять будет почти невозможно.

Тави мрачно следила за оранжевой рясой Дэнга, все еще мелькающей на краю парка.

– Вот что это было, а? – печально спросила она в пространство. Перегруженная голова гудела, мозг буксовал, отказываясь обрабатывать новую информацию. Хоть монетку бросай: верю – не верю… Впрочем, не верить в существование Сумрака она не могла. А вот объяснения…

– Но логично же! – произнесла Тави совсем уже жалобно.

В канале громко плеснуло, мелькнула плоская скользкая голова с толстыми усами. Наверняка съедобная, подумала Тави и тут же поняла, что снова проголодалась. Хорошо рыбам: ни мозгов, ни чувств, можно лопать их с чистой совестью. И Дэнгу хорошо – у него есть вера, он с этой верой вырос, для него существование асуров так же естественно, как чашка жареного риса с утра. А главное, совершенно понятно, что с этим делать. Для него единственная разумная цель – спрыгнуть с колеса сансары и уйти в нирвану. А если Тави пока не хочет спрыгивать? Ей пока, между прочим, и здесь нравится… Ну и что, что этот мир – иллюзия. Зато красивая.

Она вдруг поняла, что монах так ничего и не сказал о самом важном: о том, что случилось с Андреем. Не подсказал, как ей с этим жить. Ведь именно для этого она сунулась в монастырь – чтобы кто-то рассказал ей, как жить с этим ужасом внутри. Или такие случаи – нормальное дело для асуров? С точки зрения Дэнга, обижать людей и зверей нехорошо, а убивать – вообще немыслимо. А как насчет Иных? Не люди же, в самом деле, и не животные…

Тави замотала головой. Если так – она совершенно точно хочет остаться человеком, тут и выбирать нечего. И вообще к черту асуров. Ей сейчас надо совершить подвиг и найти в недрах загадочной гостиницы хозяина, или дежурного, или хотя бы того парня в татуировках. Любого, кто сумеет выделить ей кровать. Остальное – потом. Может, ближе к вечеру у нее даже найдутся силы пройтись. Может, она даже разорится на кофе в прохладной, всегда малолюдной кофейне неподалеку. Помнится, там еще потрясающе вкусные булочки… Но сначала надо хоть немного подремать.

А гостиная здесь, кажется, прямо на мосту, подумала Тави. Пока она маялась на веранде и тупо пялилась в мутную воду канала, сгинувшего бородача сменили двое в дрэдах, один в наушниках, другой – с путеводителем. На мосту – не под мостом, уже хлеб, решила Тави и волоком потащила рюкзак через низкий порожек.