НАКАНУНЕ БИТВЫ
К 9 мая 214-я стрелковая дивизия, войдя в состав Первой резервной армии, сосредоточилась в районе Тулы.
Недавно освобождённые от врага города и населенные пункты — Бобрик-Донской, Узловая — еще носили следы недавних боёв. Много домов было разбито, разрушено, сожжено. На пустынных полях валялось брошенное немецкое оружие — бронемашины, танки, миномёты, пушки. Там и тут виднелись ещё совсем свежие могилы.
На измождённых лицах женщин, стариков, даже детей отражался только что пережитый ужас войны.
Устроившись за длинным столом воинского клуба, Гуля писала письмо отцу.
Она подняла голову, взглянула на Пушкина, смотревшего с портрета. И ей вспомнились пламенные слова Лермонтова, обращённые к убийцам великого русского поэта:
И вам не смыть всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!
Гуля глубоко вздохнула и снова взялась за перо:
«Не искупить фашистам своей чёрной кровью тех зверств, которые наделали они на нашей земле!»
Гуля опять задумалась. Столько уже накопилось такого, о чём хотелось бы рассказать! Но всего, конечно, в письме не напишешь. И она написала вкратце:
«Зачислена я в медсанбат, а прикомандирована к политотделу дивизии, так как при дивизии есть бригада самодеятельности и я состою в этой бригаде».
Дописав письмо, Гуля принялась разбирать на полках книжки рассказов, стихов, сборники песен с нотами. Нужно было подбирать программу выступлений для актёров, находить песни, которые можно было бы разучивать с бойцами. Дел, как всегда, было много, тем более что приближался торжественный день, к которому надо было подготовить большой концерт.
Приближался день вручения оружия.
До сих пор, находясь в Башкирии, будущие воины всю зиму обучались на макетах: винтовки, пулемёты, миномёты, орудия, радиостанция — всё это было сделано из дерева или фанеры руками самих бойцов. Учились упорно, в морозы и пургу, но оружия ещё у бойцов не было. И вот теперь дивизии предстояло получить оружие, сделанное руками рабочих и работниц тульских заводов.
Весь день шла разгрузка ящиков с оружием, а к вечеру тысячи людей — местных жителей — заполнили полукругом огромное поле.
И вот с высоких подмостков, построенных для концерта, Гуля смотрит, как проходит торжественный митинг.
Перед ней стоят два мальчугана. Одному десять лет, а другому — девять.
Ещё совсем недавно, когда дивизия только что прибыла в город, начальник разведывательного отряда штаба Шафик Фасахов привёл их в штаб и сказал:
— Сиротами остались. Что с ними делать будем?
Мальчики не стали дожидаться, пока в штабе решат, что с ними делать. Они жалобно протянули:
— Дяденьки, возьмите нас к себе! Дяденьки!..
— А как вас звать?
— Меня — Гриша, — первым ответил тот, что был поменьше, с веснушками на носу.
— А меня — Саша, — ответил другой, постарше, без веснушек, безбровый, с облупленным от загара носом. — Я, дяденька, шустрый! Я куда хотите могу сбегать! Хоть в разведку.
— И я тоже! — подхватил младший. — Я тоже больно какой шустрый! Я хитрый! Фашисты нипочём не узнают, кто мы такие.
И оба опять начали просить:
— Дяденьки, возьмите нас!
«Дяденьки» — офицеры штаба — весело засмеялись.
— А вы что — братья?
— Нет, товарищи.
— Ну что ж, возьмём товарищей? — предложил один из офицеров. — Доложим нашу просьбу командованию.
— Давайте доложим, — сказал Фасахов, тот самый офицер, который привёл мальчиков.
И вот Саша и Гриша, уже в полной военной форме, сшитой специально для них, в новеньких сапожках и в гимнастерочках, туго перепоясанных ремнями с медными пряжками, стоят и смотрят на парад.
…Зазвучали трубы военных оркестров. Начался парад войск, только что получивших оружие.
С волнением смотрела Гуля на эти совсем молодые, почти юные лица, на этих полных сил юношей, которым предстояло, может быть, отдать Родине самое дорогое — жизнь… И она понимала, что должен чувствовать сейчас каждый, кто получил сегодня оружие: защита Родины теперь в его руках. Рабочие руки своё дело сделали.
— Гуля, выступать скоро… — услышала она голос у себя за плечом.
— Я знаю, помню, — ответила она не оборачиваясь. Ей трудно было оторвать глаза от нескончаемых рядов воинов, дружно шагающих в такт духовой музыке.
«Кто из них вернётся к своим?» — невольно думала она.
И она ещё острее почувствовала, как важно словом, песней поднимать дух у бойцов.
Ей бы сейчас надо было убежать куда-нибудь, в тишине вспомнить, повторить всё, что ей предстояло читать и петь с эстрады, но хотелось смотреть ещё и ещё…
Началось самое интересное: показ учений с боевой стрельбой. В наступление двинулась рота. Настоящего противника впереди не было, но артиллерия, миномёты, пулемёты, поддерживая наступление, заговорили по-настоящему. Бухнули орудия, завыли, засвистели снаряды, мины, разрываясь как раз там, где находились мишени, обозначавшие противника.
— Глянь, глянь! — с восторгом кричали, толкая друг друга, Саша и Гриша. — Ух ты, здорово! Видишь, Гуля?
— Вижу, вижу, — говорила она, ласково поглаживая коротко остриженные головы мальчиков.
Зрители хлопали, радуясь меткому попаданию не меньше, чем Саша и Гриша. Всё вокруг ликовало и гудело, как на стадионе во время спортивного соревнования на мировое первенство.
Казалось, что зрители уже вволю насмотрелись всего и наслушались, но народ не расходился.
Гулю охватило волнение: не провалить бы концерт — ведь она ведёт программу!
Но опасения её оказались напрасными.
Актёры старались вовсю. Лихо отплясывали на дощатом помосте армейские плясуны, особенно два молодых цыгана, стараясь изо всех сил переплясать друг друга, а Кадыр Хабибулин играл на своём курае так хорошо, как ещё никогда. Под самый конец выступила и сама Гуля. Она прочла стихи, а потом спела весёлую украинскую песню, полную лукавого задора:
И шумить, и гуде,
Дрибный дощик иде.
Ой, хто ж мэнэ, молодую,
Та й до дому доведе?
Все хлопали, улыбались, и, наверное, не один молодой парень рад был бы проводить «до дому» эту милую, красивую девушку. А Саша и Гриша радовались больше всех: они хлопали, прыгали и изо всех сил кричали: «Ещё!»
…Начались напряжённые дни боевой подготовки. Окрестные поля превратились «в поля боя». Артиллерия, миномёты, винтовки, автоматы, пулемёты, гранаты — всё пускалось в ход в любое время дня и ночи. Стреляли боевыми снарядами, минами, патронами. Шли в наступление, забрасывая «врага» гранатами, бутылками с горючей жидкостью. В боевых порядках наступающих тоже рвались «мины» и «снаряды». И хотя они никого не убивали и не ранили, но взрывались, как настоящие, с оглушительным треском, поднимая комья земли и клубы дыма.
Никакие препятствия не могли преградить путь наступлению. Всё преодолевалось по-боевому. Если встречалась на пути река, люди пускались вплавь, переходили вброд, да при этом с оружием и в обмундировании.
Всё работало в полную меру сил и напряжения — штабы, связь, тылы… Это была настоящая школа боевой выучки.
Гуля трудилась без устали — таскала на руках «раненых», делала им перевязки, и всё это так осторожно и тщательно, как будто и на самом деле могла причинить боль.
В немногие минуты отдыха её как-то особенно манили к себе лесные поляны с их запахами трав и цветов. От их крепкого настоя, казалось, можно было опьянеть. И представлялось чем-то невероятным, что этой горячей, душистой, родной земле могли угрожать смерть и запустение…
Часто по ночам, лёжа в палатке и вдыхая лесной, чистый воздух, насыщенный запахами трав, листьев, земли, Гуля не спала и всё думала, думала… Перед глазами вставали пытливые, благодарные глаза бойцов. Да, бойцы принимают концерты замечательно, но покоя не давала забота: где найти новые песни, новые стихи и рассказы, такие, чтобы поддерживать у людей бодрость духа?
Ведь что греха таить: нет-нет, а прокрадётся в сердце грусть, и не так-то легко с ней справиться. Гуля это знала по себе. Иногда такая тоска возьмёт по своим, особенно по Ёжику, что, казалось, сил нет терпеть.
Подолгу не спалось в такие ночи. Тысячи мыслей, воспоминаний теснились в голове.
Вот перед её глазами встаёт костёр на вершине Аю-Дага, Медведь-горы. Непроглядная ночь, лес, где на каждом шагу её подстерегает держидерево. Как будто вчера всё это было.
И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идёт война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера всё куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? — кольнула мысль. — Нет, нет! — строго оборвала себя Гуля. — Это всё глупости, бабьи сказки. Буду жить!»
И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Всё, всё интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.
Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают её, как желанную гостью:
— Гуля наша приехала!
— Артистка наша!
— Сестричка!..
Много узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и её товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена и выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и ещё одно: писать обо всём этом в письмах не положено.
Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведённых учений. И в самый разгар его — в ночь на 10 июля — командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.
