9
Дело закрыто
Утром снова проснулся поздно — когда уже начало светлеть. Не торопясь вылезать из-под одеяла, я слушал, как на кухне гремит кастрюлями Маша, и вспоминал события вчерашнего дня. Мысли текли лениво и вразнобой — я вдруг подумал, что если все пойдет хорошо, то сегодня уже закончатся все беды Ламановой. И еще подумал — как жаль, что она взяла с меня обещание не писать об этой истории! Репортерская привычка собирать информацию и излагать ее со всеми подробностями, чтобы читатель мог своими глазами как бы увидеть происходящее, — это навроде хронической болезни. С ней можно бороться и подавлять, но она никогда не проходит. Раз заразившись, все время страдаешь этим зудом.
Наконец, вскочив с кровати, я сделал гимнастику, умылся и пошел завтракать.
Пока я расправлялся с сырниками, политыми сметаной, и омлетом с толсто порезанной и обжаренной ветчиной, Маша сидела напротив.
— Ты, Владимир Алексеевич, совсем дома перестал бывать, — сказала она ровно. — И ладно бы еще уехал куда, так ведь сидишь в Москве, а тебя целыми днями не бывает. — Мммм? — спросил я с набитым ртом.
— Конечно, не в упрек, — кивнула она. — Но ты рассказывай иногда. А то я раньше хоть в газетах читала, где тебя носит. Сейчас-то ты почти ничего и не пишешь. Может, ты женщину завел, а?
Я кивнул в знак согласия.
— Так-так. И кто это? — опешила Маша.
— Надежда Петровна Ламанова.
— Ламанова? Моделистка?
— Она.
— Так ведь она замужем.
— Муж в командировке. Маша дотянулась и щелкнула меня по носу.
— Ты, Владимир Алексеевич, ври-ври, да не завирайся.
— Не вру. Попросила меня помочь.
— В чем? Я вытер усы салфеткой и бросил ее на стол.
— Платья придумывать.
Маша молча посмотрела на меня, а потом рассмеялась.
— Могу себе представить, какие ты платья там придумываешь! Посмотри, в чем сам ходишь! Кстати, твой фрак я погладила и повесила в гардероб. И белье в ящике — если не заметил еще.
Она налила мне чаю.
— Так что, расскажешь?
— Потом. Вечером.
— Точно?
— Точно!
Наконец, покончив с завтраком, я оделся и вышел. И прямо у дверей столкнулся с Митей Березкиным — молодым «ангелом», который возил меня на Большую Ордынку к фотографу Леониду. Он явно ждал меня.
— Ты чего внутрь не зашел? — спросил я удивленно.
— Ничего, я тут недолго, — ответил он. — Меня к вам Петр Петрович послал — новости есть.
— Хорошо, — я взглянул на часы — выскочил слишком рано, Иван должен был заехать за мной только через десять минут. — Время есть, рассказывай.
— Новости две, — деловито сказал юноша. — Во-первых, я узнал, как зовут того фотографа, как вы и просили.
— Ну как?
— Леонид Венедиктович Бром.
Я присвистнул.
— Вот как! Значит, он — родной братец Аркадию Венедиктовичу?
— Точно так! Правда, Бром — это не настоящая их фамилия. Настоящая — Бромштейн. Они из-под Полтавы. Аркадий — старший брат. Был. — Как это — был? — опешил я.
— А вот это, — сказал Березкин, засовывая руки в рукава, — вторая новость. Утром нашли этого самого Аркадия на Пятницкой в переулках. Кто-то ему горло перехватил.
Вот так новость! Ее следовало хорошенько обдумать.
Что получается? Аркадий был братом фотографа. Он сам приглашал Леонида фотографировать оргии и знал о существовании фотографий. Мог он пробраться в мастерскую и забрать пластинки и отпечатки? Мог. Скорее всего так и было — не зря ведь Леонид Бром так спокойно отреагировал на пропажу и совершенно отказался отвечать на мои вопросы, сообразив, кто именно шуровал в его мастерской. А значит, и шантажировал Ламанову именно Бром-старший. Но если его утром зарезали… значит, проблемы Ламановой с шантажом решились сами собой! Вернее, их решил какой-то ночной грабитель, который зарезал Аркадия. Вот уж никогда бы не подумал, что преступное дно Москвы случайно поможет мне! И уже не надо изготавливать «куклу», ехать на передачу денег и ловить шантажиста. Оставались еще фотопластина и отпечатки, которые могут скомпрометировать Надежду Петровну.
— Ну… — протянул я задумчиво, — это меняет дело.
Единственный, кто мог бы помочь сохранить все в тайне от прессы теперь, сидел в своем кабинете в Сыскном отделе.
С Тверской в Столешников завернула пролетка Ивана. Я достал трешку и протянул Березкину.
— Спасибо тебе, Митя. Вот, возьми на поминки по Брому Аркадию Венедиктовичу. И передавай от меня привет Петру Петровичу. — Спасибо. Ваня остановился напротив меня.
— Извиняйте, полости нет. Ночью кто-то стибрил. Найду — убью поганца! Меня теперь любой городовой оштрафует, если остановит!
— Ничего, — сказал я, залезая в пролетку. — Без полости даже лучше — быстро сяду, быстро выйду. А с городовыми как-нибудь договорюсь. Поехали-ка, Ваня, в Гнездниковский.
В Гнездниковском переулке, в трехэтажном здании, крашенном в казенный персиковый цвет, помещалось Сыскное отделение Московской полиции. Работало оно ни шатко ни валко, пока им не пришел руководить знаменитый Кошко. Однако в то время о нем на Москве еще не слыхали, и потому Сыскное докучало преступному миру Москвы не так чтобы очень сильно — только в лице особо въедливых следователей, одним из которых был Захар Борисович Архипов.
Служащий, сидевший за простой темно-коричневой конторкой при входе, быстро выписал мне пропуск, и я поднялся на второй этаж в кабинет номер 205. Обставлен он был скупо — стол с настольной лампой, непременный портрет императора позади кресла да железный шкаф возле двери.
— А, Владимир Алексеевич! Здравствуйте! — сказал Архипов, приподнимаясь и указывая на старый венский стул перед столом. — Садитесь. С чем пришли?
Я снял папаху, расстегнул пальто и сел.
— С вопросами, Захар Борисович.
— Спрашивайте.
— Слыхал я, что сегодня утром нашли мертвым некоего Аркадия Брома.
— От кого слыхали? Я пожал плечами:
— Сказал один хороший человек. Архипов прищурил глаз:
— А этот хороший человек случайно не по нашему ведомству проходит? А то некоторые редакции взяли моду выплачивать нижним чинам ежемесячно чуть не жалованье, чтобы первыми узнавать про все преступления.
— Знаю. Только это — не про меня. Я уж двадцать лет как репортерствую, Захар Борисович. Мне такое ни к чему. Нет, человек, рассказавший про Брома, — не по вашему ведомству проходит.
Архипов расслабил плечи.
— А, ну ладно. Да, нашли вашего Брома.
— Почему моего?
— Конечно, вашего. Вы ведь меня вчера сами на него вывели. Помните, когда рассказали про повесившегося студента? Это дело Федотов вел. Так я вчера взял материалы и прочитал. А особенно — записку доктора Зиновьева, который считает, что это не самоубийство. И знаете что? Зиновьев оказался прав.
— Вот как?
— Да. У Брома при обыске тела обнаружили кистень. Такой небольшой. Круглая свинчатка на цепочке. Но вполне совпадающий с вмятинами на черепах Юрия Фигуркина и вчерашнего нашего покойника Ковалевского. — А еще что-нибудь у Брома нашли?
— Вы спрашиваете, ограбили ли его после убийства?
— Д-да.
Архипов сцепил пальцы и задумчиво посмотрел на меня.
— Нет, его не ограбили, — сказал он наконец. — В портмоне остались деньги — сумма приличная. Пять тысяч. Очень приличная сумма, не правда ли?
Тогда я решил задать свой главный вопрос:
— А больше… ничего при нем не нашли?
— Что вы имеете в виду?
Я помедлил. Раскрывать карты мне не хотелось, но другого пути не было.
— Например, фотографию какую-нибудь?
Архипов отодвинул свой стул, встал и прошелся у меня за спиной по кабинету — так что пришлось мне развернуться на стуле и подождать, пока он обдумает мой вопрос.
— Что за фотография? — спросил наконец Захар Борисович. — Значит, не нашли? — уточнил я. Архипов подошел ко мне ближе и остановился.
— А! Я понял. Вы имеете в виду того фотографа в притоне извращенцев? Но почему вы спросили про фотографию? Как фотография?.. — Он снова задумался, затем сел за стол. — Владимир Алексеевич, рассказывайте. Я вздохнул:
— Эта фотография… я ее видел. Недавно. Ковалевский, убитый на Петровке, был на этой фотографии. Правда, в маске.
— Как же вы его узнали?
Нельзя было говорить про Ламанову! Я и так ступил на зыбкую тропинку, раскрывая все больше и больше из того, что хотел оставить в тайне. Такой бульдог, как Архипов, вполне был способен поймать меня на мельчайшем намеке! Но тут мне в голову пришла простая и элегантная идея.
— По маске, Захар Борисович. Я узнал его по маске. — А что маска? Простая, черная.
— По маске и нижней части лица. У меня профессиональная память, Захар Борисович. Платье, маска и нижняя часть лица — мне достаточно, чтобы вспомнить и узнать.
— Так-так, — задумчиво произнес Архипов. — А где же вы, Владимир Алексеевич, видели эту фотографию?
— Вот этого я вам сказать не могу.
Он постучал кончиками сцепленных пальцев по губам.
— Арестовать бы вас, Владимир Алексеевич, за препятствие следствию. Да только дело закрыто уже. — Как закрыто?! — удивился я.
— А что вы хотите? Факт убийства двух человек господином Бромом установлен. Сам обвиняемый был зарезан. Так что у нас больше некого разыскивать. Мое начальство решило дело закрыть. Так что с формальной точки зрения меня даже не должно интересовать, где вы видели эту фотографию. — Но мотивы преступника… Архипов махнул рукой и ничего не сказал. Я встал.
— Что же, — проговорил я, застегивая пальто. — Это все, что мне хотелось узнать. Спасибо вам, Захар Борисович! Всего доброго. — Всего, — буркнул он в ответ, не вставая. Я направился к двери.
— Владимир Алексеевич! — вдруг позвал меня Архипов, когда я уже взялся за ручку.
— Что?
— Формально дело закрыто. Но ведь оно не кончено, не так ли? Я пожал плечами:
— Надеюсь, что кончено.
— Почему Бром ходил с кистенем? Кто его убил? За что? Почему он убил Фигуркина и инсценировал самоубийство? Но при этом ограбил Ковалевского, не пытаясь даже замести следы? И при чем тут фотография?
Я вернулся к стулу.
— Знаете, Захар Борисович, мне ведь тоже хотелось бы узнать ответы на эти вопросы. Я не знаю, почему он убил Юру. Могу только предположить, что ему было от юноши что-то надо, а тот не согласился выполнить его просьбу и, возможно, даже накинулся на Брома. Тот и ударил его, защищаясь. А потом придумал повесить, чтобы скрыть следы. Например, так. Но мог убить и из других соображений. Теперь уже не спросишь ни у кого. Все участники дела мертвы.
— Да, — согласился Архипов. — Тут можно догадываться. Есть только факт — Бром убил юношу и инсценировал самоубийство.
— Но тогда в деле с Ковалевским все понятней, — продолжил я, усаживаясь на стул. — Скорее всего, Бром пришел его шантажировать. Шутка ли! Группа мужеложцев пытается совершить насилие над юношей, а тот на следующий день вешается. И только Бром точно знает, кто участвовал в этой оргии. К тому же у него на руках есть фотография участников. Пусть переодетых и в масках, но этого может быть достаточно.
— Но зачем тогда убивать Ковалевского? — спросил Архипов. — Решили все полюбовно.
— Наверное, не получилось полюбовно, — предположил я. — И вот тут Бром специально убивает Ковалевского и обряжает его в платье и маску. Потому что это…
— Послание остальным участникам оргии, — перебил меня Архипов.
— Ему были нужны деньги. Любой ценой, — снова предположил я. — Но тех, что он нашел у Ковалевского, оказалось недостаточно. Сейф он вскрывать не стал, потому что не «медвежатник» — шума много и возни. Послание… да.
Я не стал уточнять, что послание было адресовано Ламановой. К тому же Архипов мог быть прав — если Брому отчаянно нужны были деньги, то он мог оставить послание в виде обряженного в платье трупа не только Надежде Петровне, но и остальным участникам событий.
— Возможно, — снова вздохнул Архипов. — Впрочем, теперь дело, как я говорил, официально закрыто. Да и Бром уже мертв, так что все остались при своих.
— Ну и хорошо, — сказал я.
Мы простились со следователем. Выйдя на улицу, я сел к Ивану в пролетку и попросил отвезти меня на Большую Дмитровку, к Ламановой, чтобы сообщить ей радостное известие — больше никто не будет ее шантажировать.
Я ошибался. Мертвец восстал.
