Своими словами
За перегородкой звонко щелкали счеты и шуршали страницы.
Тоня приглушенно плакала. Лена Ипполитова не знала, что делать.
— У меня все равно ничего не выйдет, — говорила Тоня шепотом. — Я не могу отвечать без запинки.
— Ну, запнешься один разок — не страшно, — утешала ее вполголоса Лена.
— Да, не страшно! Запнешься один раз, и вот тебе уже и минус.
— Ну, подумаешь — минус, — сказала Лена. — Пять с минусом и у круглых отличников бывает.
— Да разве я один раз запнусь? Я как начну запинаться, как начну! — Тоня всхлипнула. — И вот тебе уже и тройка. А потом и двойка.
— Ох! — вздохнула Лена. — Ну почему ты все время споришь? Я ведь не говорю, что надо сразу же научиться отвечать без запинки. Пока старайся учить так, чтобы отвечать хоть и с запинками, да без ошибок.
— А я все равно не умею учить так, как ты хочешь, — сказала Тоня, растирая ладонью закапанную слезами страницу учебника истории.
— А как ты умеешь? Ну, покажи, как ты учишь.
— Наизусть… — ответила Тоня.
От удивления Лена так тряхнула головой, что у нее упали очки. Она вертела их в руках, глядя на Тоню чуть прищуренными, близорукими глазами:
— Неужели все — наизусть?!
— А как же еще учить? — сказала Тоня. — Я иначе ничего не могу запомнить.
— Ну, это совсем не годится! Ты должна читать и потом рассказывать самой себе. Своими словами. Понимаешь?
Тоня покачала головой:
— Я так не умею… Анна Сергеевна тоже всегда говорит: «Рассказывай своими словами». А если у меня своих слов нет?
Лена задумалась.
— Ну, тогда учи, как умеешь, — грустно сказала она. — Значит, ничего не поделаешь.
И, подумав, что надо сбегать посоветоваться с Катей, Лена наскоро оделась и убежала, второпях поправляя очки.
Тонина квартира была в том же самом доме, что и Катина, — только во дворе. Со двора надо было войти через узенькую боковую дверь на площадку Катиной лестницы и подняться наверх.
— Ну что? — спросила Катя, увидя в передней взволнованную Лену со съехавшей на затылок шапочкой. — Как Тоня?
— Ревет! — запыхавшись, ответила Лена. — И говорит, что своих слов нет.
Катя серьезно посмотрела на подругу:
— Не может этого быть! У каждого человека есть хоть какие-нибудь свои слова. Ведь разговаривала же она с тобой!
— Разговаривала…
Обе девочки помолчали.
— Что ж теперь делать? — спросила Лена. — Не могу я сидеть и слушать, как она зубрит наизусть!
— Ладно… — сказала Катя. — Давай теперь я попробую помочь ей. Уроки я уже все сделала.
Лена обрадовалась:
— Ой, пожалуйста, Снегирек! А то у меня ничего не выходит. Только знаешь, у Тони отец какой сердитый!
Катя немножко подумала.
— Ну, ничего! — сказала она. — Я не боюсь.
Схватив бабушкин большой платок и набросив его себе на голову, Катя побежала вниз по лестнице. Внизу она простилась с Леной, не оглядываясь пересекла знакомый двор и сразу, чтоб не раздумать, громко постучалась в ту дверь, за которой жила Тоня.
Открыл Кате, как нарочно, Тонин «сердитый» отец.
— Тоня занимается, — сказал он хмуро.
И Катя поняла — он недоволен, что к Тоне ходят девочки: наверно, думает, что они мешают ей готовить уроки.
— А я как раз и хотела ей помочь, — сказала Катя.
— Помочь? — насмешливо повторил он. — Двойки хватать она и сама мастерица.
Он круто повернулся, сел за стол, на котором лежала раскрытая конторская книга, и принялся щелкать на счетах.
Катя растерялась. Она уж и сама не знала, уйти ей или остаться. Но в эту минуту в дверях кухни появилась Тонина мама. У Кати стало полегче на душе.
— Можно мне к Тоне? — спросила она. — Я хочу немножко помочь ей.
Тонина мама, маленькая, тихая женщина, сказала шепотом:
— Помогальщиков-то много, а вот толку мало… Только что одна ваша девочка приходила к ней — худенькая такая, в очках. Тоже помочь хотела.
И, помолчав, она спросила:
— А ты, наверно, домой одни пятерки приносишь?
Катя смутилась:
— Нет, не одни пятерки. Иногда и четверки.
Тонина мама посмотрела на Катю и вздохнула:
— Счастливые же бывают родители!
И она повела Катю в соседнюю маленькую комнатку, где у окошка за столиком сидела над учебником истории красная, заплаканная Тоня. Она подняла на Катю глаза, полные слез.
— Ну чего ты? — спросила Катя. — Покажи, что тебе трудно.
— Все! — сказала Тоня, низко наклонив голову.
Мать снова вздохнула:
— Вот этак и сидит до поздней ночи… Тяжело стало теперь учиться. Уж так требуют у вас в школе, так требуют — прямо невозможно! Еще спасибо, что подруги такие добрые, помочь хотят. Вот ты и постарайся, Тонечка, с подругой вместе урок потверже выучить. Назубок.
Тонина мать вышла из комнаты, и девочки остались одни.
— Покажи-ка мне, как ты учишь уроки, — предложила Катя.
— Как учу? — ответила Тоня. — Обыкновенно… Раньше по три раза каждую строчку учила, а мама говорит: «Мало. Раз не запоминается, — значит, надо по пять раз». Вот я теперь и учу по пять.
— Так это же страшно трудно! — ужаснулась Катя.
— А ты что думала — легко? У меня даже голова трещит.
— Еще бы! А ты попробуй так — раза два прочти и после этого себе расскажи. И легче будет, и лучше запомнишь. Уж я тебе говорю! Ну, о чем ты сейчас читала? Рассказывай!
— Я рассказывать не умею! — решительно проговорила Тоня. — Я лучше наизусть скажу. Только мне надо еще подучить.
И, немножко покачиваясь на стуле, Тоня стала читать вполголоса:
— «Наполеона сослали на далекий остров в Атлантическом океане. Наполеона сослали на далекий остров в Атлантическом океане…»
— Подожди, — остановила ее Катя, когда Тоня в четвертый раз начала читать ту же самую фразу: «Наполеона сослали…» — Читай дальше. Вот до сих пор.
Тоня прочла до того места, которое ей указала Катя.
— А теперь расскажи.
Тоня растерянно заморгала и начала:
— Наполеона… Наполеона сослали в далекий Анталтический… нет, Атналтический океан.
Катя не удержалась и прыснула.
— Если ты смеешься, — с обидой сказала Тоня, — так я больше не буду рассказывать.
— Прости, Тонечка, я не смеюсь, — сказала Катя. — Но все-таки не в океан же сослали Наполеона, а на остров! И океан называется «Атлантический».
— Это я и сама знаю! — перебила Катю Тоня. — Только он ужасно трудно выговаривается.
— Не в этом дело, — сказала Катя. — Ты, видно, совсем заучилась. Ну, на чем вы с Леной остановились? На далеком острове?
— Нет, мы с Леной до острова не дошли, это я сама начала учить дальше. Остановились мы с ней вот где.
И Тоня уставила измазанный чернилами палец на самую последнюю строчку страницы, где говорилось: «Французы заняли Москву. В городе начались…»
Катя потянула к себе книжку.
— Что ты делаешь! — вскрикнула Тоня. — Я же потеряю это место!
— Ничего, найдем, — сказала Катя и, перевернув страницу, прочла вслух:
«Французы заняли Москву. В городе начались большие пожары. Сгорело много домов». Это же про Отечественную войну 1812 года. Да ведь это же все очень интересно! Хочешь, я тебе расскажу про пожар Москвы своими словами? Слушай.
Катя чуть откинула голову, как это делал ее папа, приступая к рассказу, и начала:
— В Москве начались пожары…
— Большие пожары, — поправила Катю Тоня, внимательно глядя в книгу. — И не в Москве, а в городе.
— А Москва — не город? — рассердилась Катя. — Ну, не перебивай.
И она продолжала:
— Пламя так и пылало. Даже небо было красное от огня. Валили черные клубы дыма…
— Ой, не так! — опять перебила Катю Тоня, все еще не отрываясь от книжки. — Здесь нигде нет этих слов — ни про огонь, ни про дым. Здесь только сказано: «В городе начались большие пожары. Сгорело много домов».
— Да, — сказала Катя. — Здесь этих слов нет.
— А где же они? Где ты их вычитала?
— Да нигде я их не вычитала, — сказала Катя. — Просто я так себе все это представляю.
Тоня недоверчиво пожала плечами:
— А откуда же ты знаешь, что так все и было? Тут нигде не сказано, что валили клубы дыма и что пылало пламя. Тут сказано только: «…начались большие пожары. Сгорело много домов».
— Ну вот-вот! — подхватила Катя, вскакивая со стула. — Значит, так и было! Ты думаешь, это так просто — сгореть? Стоял себе дом, стоял, и вдруг его не стало? Это только говорится так коротко: «сгорело много домов». А мы же можем себе представить… ну, вообразить, какой это был страшный пожар, если сгорело так много домов! Ты тоже побольше воображай.
Тоня недоверчиво мотнула головой:
— Ты говоришь: «воображай», а вот мама говорит: «не воображай»…
Катя озадаченно посмотрела на Тоню:
— Да ведь это все разное. Одно дело много воображать о себе… Вот, мол, я какая — хорошая, умная, какая-нибудь особенная. А воображать то, чего сама не видела, — это совсем другое. Ну вот, например, представь себе. Ведь в старину в Москве было очень много деревянных домов. Подумай: если уж сказано «большой пожар», значит, валили даже не клубы дыма, а, наверно, целые тучи! Да что тучи — наверно, целые столбы из огня и дыма! И какой треск стоял, искры так и летели!
Оторвавшись от книги, Тоня смотрела на Катю удивленно и даже с каким-то любопытством.
— А я думала, — проговорила Тоня, когда Катя опять села, — где ты все это взяла? Только я так не умею — читать одно, а рассказывать совсем другое.
— Да ты пойми, Тоня! — Катя даже руку приложила к груди. — Я рассказываю не другое, а то же самое, но только по-своему, своими словами.
И, помолчав, Катя спросила:
— Скажи, Тоня, а ты разве не помнишь, что Анна Сергеевна рассказывала на уроке?
Тоня вздохнула:
— У меня память плохая.
— Ну нет! — сказала Катя. — Не такая уж плохая.
Девочки задумались.
— Тоня, — начала опять Катя, — а ты больше никаких книжек не читаешь?
— Как это — никаких? — удивилась Тоня. — Вон их сколько! Кроме истории — география, задачник… «Неживая природа»…
И Тоня показала на этажерку.
— Нет, постой, я не про учебники спрашиваю, а про другие книжки.
— Так другие же книжки по другим предметам! Конечно, все учу — и грамматику, и английский…
Катя хлопнула себя по колену:
— Ну как ты не хочешь понять! Я совсем не об этом. Разве ты ничего не читаешь так просто — не по предметам? Ну там рассказы, стихи?..
Тоня молчала.
— Ты же записана в библиотеке?
— Записана, — сказала Тоня. — Только мне некогда читать то, что не задано. Я и так каждый день до одиннадцати часов все учу-учу… Даже погулять не поспеваю.
— А ты что, Тоня, совсем-совсем нигде не бываешь?
— Только в кино, и то очень редко. Папа говорит: «Пока четверку не принесешь, никуда не пущу». Я и по воскресеньям уроки учу…
Катя сочувственно покачала головой:
— Но все-таки ты же ходишь иногда в детский театр?
— Так это когда всем классом…
— Ну, мы всем классом как-нибудь и в кино пойдем, — сказала Катя.
— Вот было бы хорошо! — сразу оживилась Тоня. — Знаешь, в прошлом году я «Чапаева» смотрела. В кино, где старые картины показывают. Я до сих пор все помню.
— С прошлого года? — удивилась Катя. — А ты говоришь, у тебя память плохая.
— Ну, это уж очень интересно было… Как же можно забыть? А ты, Катя, «Чапаева» видела?
— Нет, не видела, — нарочно сказала Катя. — А там про что?
— Про все! — с жаром сказала Тоня. — Про войну, про наших, как они с белыми воевали, понимаешь? Вот один раз чапаевцы вернулись с боя и спать легли. Ну, конечно, устали все очень, уснули крепко… И Чапаев и Петька — это у него ординарец был такой, Петькой звали, и все… Вдру-уг со всех сторон белые как ударят!.. Напали на чапаевцев. Чапаев стал из пулемета стрелять, Петька — тоже! Но белых было много-много, гораздо больше, чем наших. Пришлось Чапаеву отступать к реке. А Урал-река — большая-пребольшая, широкая-преширокая! Плывет Чапаев, изо всех сил руками гребет. Еще бы немножко — и доплыл бы до другого берега, да, понимаешь, тут пуля его настигла. Утонул… Я даже глаза закрыла — так мне его жалко стало. Ну, прямо, знаешь, заревела!
— Еще бы! — сказала Катя и, помолчав, добавила: — А знаешь, Тоня, ты же здорово умеешь рассказывать! Вот так рассказывай и по истории. И по всем предметам. Смогла же ты рассказать, что в кино видала! И другое все сможешь.
Тоня вздохнула:
— Нет, другое — это другое дело. Чапаева я люблю и Петьку люблю. А белых и всяких фашистов ненавижу!
— И я тоже! — подхватила Катя. — А все-таки это очень странно: почему про Чапаева ты можешь рассказать, а про то, что в истории, не можешь?
— Очень просто, — сказала Тоня. — Там же я знаю, за кого болеть. И мне интересно, что дальше будет.
— Вот-вот! — подхватила Катя. — А ты и тут за кого-нибудь болей. Тебе что, все равно, когда враги в лесу убивают Сусанина? Или когда Наполеон со своими войсками на русских нападает?
— Нет, не все равно, — подумав, сказала Тоня и добавила твердо: — Конечно, не все равно!
— А раз не все равно, значит, ты и болей! Когда читаешь, думай: «А что дальше будет?»
Тоня горько усмехнулась:
— Я и так думаю, что дальше будет — неужели двойка?
— Да я не про отметки! — Катя замотала головой. — Об отметках ты старайся совсем не думать, когда урок учишь или в классе отвечаешь. Это мне моя сестра Таня так посоветовала. И знаешь, помогает!
Тоня уже не спорила. Она слушала Катю все внимательнее, и Катя видела, что Тоня понемножку начинает с ней соглашаться.
На другой день Катя рассказала про свой разговор с Тоней Оле, а Оля — Анне Сергеевне.
— Молодец, Катя! — сказала Анна Сергеевна. — Из тебя настоящая учительница выйдет.
— Нет, у нас Таня будет учительница, — ответила Катя, — а я лучше хочу быть художницей, как мама, или геологом, как папа.
Анна Сергеевна засмеялась.
— Ну хорошо, — сказала она. — Будь кем хочешь, но, впрочем, и геологу и художнику приходится частенько учить других. А пока я вот что скажу, девочки: если вы хотите помочь своим подругам, помните, что с одного раза ничто не делается. Следить за ними надо все время, а то все ваши старания пропадут напрасно.
Но старания девочек даром не пропали. Выходя к доске, Клава Киселева чувствовала на себе встревоженные и внимательные взгляды подруг. Они переглядывались, беззвучно повторяли ее слова и то и дело посматривали на Анну Сергеевну.
Клава уже не могла больше равнодушно относиться к урокам и спокойно получать двойки. Она взялась за работу и ответила наконец твердо и бойко.
На перемене Катя и Настя сразу же после звонка подбежали к Анне Сергеевне:
— Анна Сергеевна, а правда Клава ответила отлично?
— Ну, не так уж отлично, — сказала, улыбаясь, Анна Сергеевна, — но, конечно, гораздо лучше, чем всегда.
Катя и Настя, обгоняя друг друга, побежали в коридор искать Клаву.
— Клава! — крикнула Катя, подбежав к ней. — Анна Сергеевна тебя хвалит! Говорит, что ты хорошо отвечала, гораздо лучше, чем прежде!
А Настя, подойдя поближе, сказала:
— Я говорила, что ты можешь быть хорошей ученицей. Помнишь, я говорила?
Клава ничего не ответила, но уши у нее покраснели, и она прикусила губу, чтобы не улыбнуться…
С Тоней дело оказалось потруднее. Ей нужно было отвыкнуть от зубрежки и научиться думать, соображать и воображать. А это не так-то просто. Но все-таки дело стало понемногу налаживаться и тут. Тоня уже не так пугалась, когда ее вызывали, и не старалась отвечать все наизусть по книге — строчка в строчку, буква в букву. Откуда-то стали появляться у нее и свои слова. Анна Сергеевна все чаще хвалила Тоню. И странное дело: чем больше она ее хвалила, тем мрачнее становилась Клава Киселева. Она то краснела, то бледнела и, отворачиваясь к окну, покусывала губы.
— Ты заметила, что с Клавкой делается? — спросила как-то раз Катю умевшая все замечать Настя Егорова. — Она просто лопается от досады, когда Анна Сергеевна хвалит Тоню. И вот ты посмотри: завтра и она ответит урок не хуже Тони, а может, и лучше. Я даже думаю, нельзя ли попросить Анну Сергеевну как-нибудь и Клавку похвалить.
Катя с сомнением покачала головой.
— Ну, это неловко, — сказала она. — И потом, может быть, Анна Сергеевна нарочно так часто похваливает Тоню, чтобы Клавку раззадорить. С нее станется.
— Учителя вообще очень хитрые, — вмешалась Ира Ладыгина. — Я это еще в первом классе заметила.
Так или иначе, а дела у Тони и Клавы понемножку стали налаживаться. Катя радовалась за них, гордилась каждой их удачей. Но вдруг у нее самой случилась совсем неожиданная неприятность.
