ГЛАВА 8. Российский музей живописи
На другой же день Эдик явился в Российский музей. По дороге, правда, явился плохой знак, но Эд решил не обращать на него внимания. В нем виновата, тем более, дура Танька, нашарила в радиоприемнике по дороге в музей какой-то концерт для виолончели с оркестром, Эдика затрясло, он велел выключить, да таким тоном, что Танька удивленно оглянулась, чуть не врезавшись «копейкой» в старый жигуленок. Иван, который следовал за их машиной на «Мерседесе», возмущенно загудел.
Эдику пришлось объяснить своему водителю, чтобы она никогда и нигде не вздумала в компании Эдика включать эти треклятые смычковые инструменты, потому что у него типа аллергия на такие звуки. Даже хуже – страшная головная боль, учащенное сердцебиение, потливость, слабость, страх и ощущение сильной боли во всем теле. Эдик подробно описал свои симптомы, потому что Татьяна во время объяснений вела машину просто образцово-показательно, и попросил никому про это не рассказывать, даже Ивану. Никому не хочется признаваться в своих слабостях. Да и коситься могут. За психа посчитать. Причину такой напасти Эдик понять не может, это к психологу надо, а пока – молчок.
Однако в кабинет Пузырева Эдик Поспелов вошел в самом скверном расположении. Настроение поднялось только после полуторачасовой экскурсии по музею, когда Пузырев знакомил своего заместителя со своим хозяйством и посвящал в тонкости музейного делаю Они заинтересовали Эдика только в одном смысле, и вскоре он смотрел на картины взглядом козла, которому доверили беречь и хранить склад с капустой. Пузырев это уловил, и в конце экскурсии в его пояснениях стала появляться некая скупость, даже настороженность, а когда в конце дня он увидел Эдика, который сидел в центральном зале у мольберта и увлеченно копировал картину Моне, он решительно подошел и сказал:
– Позвольте вам напомнить, Эдуард Максимович, что вы, так сказать, фанерный заместитель. Ненастоящий. Занимайтесь делами полковника…, словом, делами нашего общего знакомого, и не тяните свои лапки к моим картинам.
– Вашим?! – изумился Эдик. – Вы что, уже все тут подделали? Быть не может.
– Шуточки ваши оставьте при себе, – раздраженно сказал Пузырев. – Если я допустил…гм, некоторые нарушения в отношении коллекции Горшкова, это не значит, что я такой же…
Пузырев запнулся, явно в подборе эпитетов, и Эдик решил подсказать:
– Наглец, мерзавец, негодяй. Но вы ошибаетесь, Иван Иваныч. Я же просто рисую. Вот и все.
– Нет, вы не просто рисуете, уперся директор.
– Ну да, – согласился Эдик. – Я рисую с задней мыслишкой. Я вам ее не скажу, раз вы ее уже придумали. Но мысли к делу не пришьешь. Я просто рисую Моне. Разве нельзя?
Пузырев промолчал, разглядывая то картину Моне, висящую на стене, то на холст перед Эдиком. Получалось очень похоже. Директор, потоптавшись, прокашлял горло и предупредил:
– На обратной стороне картины имеется инвентарный номер.
– Спасибо, я учту, – ответил Эдик.
Еще потоптавшись, Пузырев решил пойти, наконец, по своим делам. Углядев в его спине что-то неуловимо лживое, Эдик положил кисти и поспешил догнать своего начальника.
– Иван Иваныч, а вам не приходило в голову, на кой черт начальство решило создать ваш музей? Я имею в виду настоящую причину?
– Настоящую? – недоуменно спросил Пузырев.
– Ну да. Я говорю не об Указе первого президента России о создании вашего, именно Российского музея. Это ж не причина, а обычная его болтология, которая не воплощалась в реальность. Ну кто бы из чиновников-исполнителей всерьез отнесся к его словам, что де Россию-матушку заедают всякие республики и культуру ее заели до того, что нет ни одного Российского музея? Глупость его очередная, очередной мертвый Указушка, и любой чин знает, как его не исполнять, делая вид, что исполняет. Тем не менее этот Указ выполнен – вам выделено из фондов города отличное здание, да и средства в свое время, наверное, нашлись без задержек?
– К чему Вы клоните, Эдуард Максимович? – Директор прищурил глаз.
– К тому, что надо верить людям. Чиновники в Министерстве Культуры – они что, не люди? Тогда вовсю шла приватизация, и начальство делило собственность, согласно рангу и занимаемым постам. В Министерстве Культуры тоже чего-то поделили, я не знаю – чего точно, но по мелочи. Как всяким нормальным людям, им хотелось все и сразу, потому и создали ваш музей, я в этом уверен. Была мыслишка о приватизации музея, наверняка была. Напихали бы сюда картин из запасников всех музеев, да и пробили бы Указ о частичной приватизации музея. А потом – продали бы, и денежки, согласно рангам и постам, как и в прочих отраслях. Но тут пришел новый президент, и дело сорвалось. При нынешнем-то делят не так откровенно и по топорному, а картины – общенародное достояние. Хороший замысел сразу встал, и это неправильно…
– И все-таки, к чему Вы клоните?
– Да к тому, что надо верить людям. Чего вы боитесь? Почему не верите чиновникам из Минкульта? Почему считаете их хуже и тупее, чем мы с вами? Я им верю. Они нас поддержат, потому что такие же, как и мы с вами, мечтают продать этот музей.
– Я фофсе не мечтаю! – от волнения или возмущения в произношении Пузырева сверкнул детский акцент. – Зачем вы мне это говорите?
– Чтоб вы перестали считать меня картонным заместителем, Иван Иваныч, – серьезно сказал Эдик. – Не мечтаете – и хорошо, я буду вами гордиться. Но я нахожусь здесь именно из-за музея, а не из-за фантазий полковника Онищенко. Он хочет использовать музей как прикрытие для своих делишек, так почему бы нам не использовать его делишки для прикрытия музея? Я – ваш настоящий заместитель. Согласны?
– Ну…предположим, – осторожно сказал Пузырев. – И что вы предлагаете?
– Как что? Спасать картины и сохранять их. Для этого мне нужна ваша помощь, как директора. Что я один, с кисточкой, наспасаю? Нам нужен настоящий реставрационный центр. Для начала выделите для него помещения, а я поищу реставраторов подходящей квалификации.
– Помещений… – Пузырев говорил все еще неуверенно, – помещений, положим…у нас хватает…, но средств на…
– Средства я возьму у полковника, – перебил Эдик. – Я знаю, чем это обосновать. Чтобы подделать эти финтифлюшки, надо научиться подделывать вообще, изучить этот вопрос. Углубленно. Так как? Будем спасать картины?
– Ну…, спасайте, – решился Пузырев. – Реставрация – дело нужное…У нас в запасниках…есть картины, которые требуют реставрации. Если Вы так ставите вопрос, я возражать не намерен. – И Пузырев, помешкав, все-таки пожал протянутую Эдиком руку, и тут же едва не пожалел об этом, ибо Эдик так ее и не отпустил, пока не вырвал согласия директора на выдачу ему для работы уже начатого Моне, который явно требует реставрации. А потом – и Шагала заодно, из витебской серии.
Директор, как чувствовал Эдик, еще сопротивлялся. Вырвать согласие – и отдать картины, это разные вещи, а Шагала Пузырев отдавать не спешил, откладывая на потом. Шагала подделать легче, он почти наш современник, да и состав красок наш, российский, и Эдик, чтоб директор «дозрел», принялся долбить крепость в двух местах, надеясь, что она падет. Так, были написаны заявления на прием в Российский музей его друзей – Ивана – водителем и Таньки – пока что уборщицей, а затем Эдик убедил Пузырева позвонить Андрею Ростовцеву сегодня же, да что откладывать? прямо сейчас! Услышав о возможном спонсоре, он все тут же бросит, всех студентов своих, и прискачет, и Онищенко будет доволен такой оперативностью и сам быстрей зашевелится, чтобы деньги выбить из спонсора…, ну, и Шагала, пока ждем, давайте заодно посмотрим…
Этот натиск принес успех – директор опомнился только когда Эдик, упаковывая в хранилище картину Шагала, стал поглядывать и на две очень древние, ценные, но побитые иконы. Опомнился – и заслонил их от жадных взглядов подлого заместителя своим телом, и наглец только облизнулся.
Но – странное дело! – все мучения директора мигом кончились, сменившись диким приливом уверенности и даже наглости, когда Эдик буднично затолкал бесценного Шагала и бесценного Моне в багажник побитой «копейки», за рулем которой презрительно лыбилась рыжая новая уборщица. Эдик уехал, а заряд наглости, что остался после него, погнал директора Пузырева в несколько неожиданном направлении.
Директор Пузырев ощутил такую уверенность в себе, что решил трахнуть, наконец, свою секретаршу Людочку. Эдик слишком уж верил людям, и потому ошибся в своей оценке их отношений – так далеко те не зашли. Людочка работала всего пару месяцев, а у Пузырева имелась красавица жена и двое детей. Как водится у мужиков его возраста, жена уже не вдохновляла на подвиги, и потому блонидинка-секретарша так и просилась в штампованный сюжет отношений между начальником и секретаршей. У Людочки имелся жених, нехилый парень, и робким атакам директора мешал страх…, который и увез в своем багажнике, как оказалось, наглый Эд, вместе с картинами.
Директор даже дверь в свой кабинет не запер. Идя на штурм, он загадал: «Если успею до прихода Ростовцева, то…Эдик прав». Руку со своего бедра Людочка привычно шлепнула, но рука против обыкновения не убралась – напротив, принялась исследовать ягодичные рельефы.
– Что такое?! – возмутилась было Людочка, поворачиваясь храбро лицом к супостату, но Пузырев залепил ее говорилку хозяйским долгим поцелуем. Конечно, жених…, потом – жена и дети, наконец, и разница в возрасте, лет в пятнадцать…, но все это куда-то исчезает, если всерьез разъяриться. После затухающих упреков и телодвижений Людочка сдалась, и пришла очередь выдавать упреки дубовому столу скрипучим своим голосом, а также терпеть посторонние тяжести и толчки – упреки и советы, которых никто не понял – купить для подобной работы спецстанок вроде дивана, а то нашел тут слесаря-универсала, сломаюсь от такой новой нагрузки…
Загаданное сбылось. Пришедший Андрей отметил только краем сознания, стараясь усмирить дыхалку, что секретарша похожа на истоптанную, встрепанную курицу, и только. Что Пузырев походил на довольного петуха, Ростовцев уже заметить не мог – перед ним сидел возможный спонсор, а в определение спонсора входят только возвышенные эпитеты. Андрей Ростовцев, сухощавый, энергичный, чем-то похожий на атакующего хищника, вытащил из кейса пухлую папку, каковую и обрушил, фигурально говоря, на беднягу Пузырева. Он засыпал директора фактами, обстрелял цитатами и выдержками из исторических документов, накопанных в архивах, и заколотил призывами о помощи исторической науке. Все это – совершенно зря – так мог бы какой-нибудь ОМОН долбить и таранить входную дверь, пока хозяину не надоест шум, и он не распахнет свою незапертую дверь навстречу похвально упорному ОМОНу. Пузырев вытерпел этот час только под наркозом воспоминаний о трепещущем теле Людочки, мысленно пристраивая ее в разных позах на разных предметах и в разных углах кабинета – недавняя, наспех победа его мало удовлетворила. Однако «второй забег» требовал-таки отдыха и накопления сил, поэтому Пузырев вытерпел папку до последней цитаты. В правильности выбора Эдика директор уверовал с первых же шагов Ростовцева от двери – встретив взгляд темных и блестящих глаз. Пузыреву захотелось убраться с дороги.
– Интересный проект, – сказал, наконец, Пузырев. – Я рад, что мой заместитель порекомендовал именно вас, как объект спонсорской помощи. Однако, окончательное решение должна принять экспертная комиссия нашего музея. Оставьте вашу папочку на его рассмотрение, и в течение недели ее обязательно изучат и примут решение. Уверен, что ваша тема вне всякой конкуренции. Поиск корней российской культуры – что может быть важнее для нас! Я позвоню в течение недели, устраивает?
Конечно, Андрея это устраивало. Он ушел окрыленный, что называется, апостол духа, рыцарь науки в белоснежных одеждах, так и не заметив толпы голых секретарш в соблазнительных позах, которых Пузырев видел столь явственно, что прихватывало дыхание.
