Книга: Пушки и колокола
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Ступая босыми ногами по прохладной от утренней росы траве, Николай Сергеевич, энергично замахиваясь, работал косой-литовкой – очередным его достижением на поприще внедрения новшеств. Коса, гладко скользя, срезала широкие полосы сочной травы. Следом, на расстоянии в три шага, – так, чтобы не подрезать пятки, – по нетронутой полосе шел Никодим, за ним, в шахматном порядке – цепочка измученных невзгодами минувшей зимы крестьян.
Булыцкий усмехнулся, упомнив такого традиционно-неуклюжего медведя, коим все предпочитали воображать русичей. Неповоротливого. Грузного. Вальяжного. А вот – кукиш всем вам! Когда надо, ох сметлив народец-то! Как видят, что штука толковая, так и с руками и ногами оторвут. Вон та же литовка! Поперву увидали, так и морды воротить начали: мол, помимо серпа что еще нужно-то?! Деды с ними ходили, отцы, отцы дедов. А ты что тут за околесицу суешь?! Не стал тогда спорить учитель, да лишь, подпоясавшись, на покос вышел со всеми вместе, новинкой вооруженный. И вот как увидали все, насколько выработка увеличилась, так и серпы разом пооткладывали. А почему все? Да потому, что смерд подати и оброки платит с распаханной земли, а сенокосы тю-тю. Бесплатно. Не надо с них отдавать ничего! Вот и вцепились в косу-литовку, не отодрать! Понятно, что приловчились пока да усвоили, оно времени с неделю прошло, зато теперь – слава Богу! Дойдя до края поляны, преподаватель остановился перевести дух. За ним один за другим и остальные подоспели.
– Ну, что, мужики, – усмехнулся преподаватель, глядя на тяжело дышавших товарищей, – серпы – с глаз долой, а?! Почто они теперь вам, с такой-то косой?!
– Ты, Николай Сергеевич, – с трудом переводя дух, отвечал один из работников, – уж больно спор на руку. Чем тебе серп не мил?
– А тем, что и стоять в три погибели согнувшись, и травы срежешь – кукиш; умаешься больше. Добро, что ли?
– А по еланям как идти? Там косой твоей и не замахнешься толком. А бабе или отроку? Им-то коса твоя ох как тяжела будет!
– Твоя правда, – чуть подумав, согласился трудовик.
Пока разговаривали, с соседних полян начали подтягиваться довольные косари: крестьяне да пацаны из потешников Василия Дмитриевича, от службы отвлекшиеся на покос.
Оно хоть и было решение княжье о том, чтобы не занимать их ни в чем, кроме дел ратных, да зима уж больно тяжела была. Так что уж и не чаяли пережить. Тут тебе и полоненные с земель поверженных, и холода лютые, и соседи беспокойные. Хотя вот Ягайло выручил, серебра прислал. На том спасибо. Правда, за это, по умолчанию, – помощь в борьбе за власть, ну, и моральная поддержка. А раз так, то и целование на верность креста, и совместный поход на сердце княжества Смоленского, да с применением новых пушек. И такова мощность их была, что уже на третий день обстрела частокол порушили во многих местах, и смоляне, не желая ввязываться в кровопролитную войну, сдались на милость победителя, признав над собой власть Великого князя Литовского. Ну а Дмитрию Донскому – очередное добро: мастеровые отправились в путь от Вереи дальше сполохи тянуть с ямами. Вот тут только неувязка вышла: за пределами княжества Московского уж больно народу много лиходействовало, и сигнальные сооружения до Вязьмы не смогли дотянуть даже. В полутора днях пути от нее остановились, силы сосредоточив на душегубов усмирении. А как управятся – даст Бог, и до Смоленска, и дальше сполохи потянутся!
Людей, правда, Ягайло так и не прислал, на что Булыцкий искренне обрадовался; мол, нечего змея поучать. Вот только Дмитрий Иванович, усмехнувшись, отвечал на то просто:
– С тебя, Никола, ни ядер не дождаться обещанных, ни пороху, да и пушки чугунные все никак не выходят. Верно говорю или пустобрехствую где? – князь испытывающе посмотрел на собеседника.
– Верно, – понуро согласился преподаватель.
– А литовцы, говаривают, приладились для бомбард своих уже их ладить, – все так же, глядя в упор на учителя, продолжал Великий князь Московский. – Сразумел, о чем толкую тебе? – подавшись вперед, Донской понизил голос до шепота.
– А если не научат?
– То им же и худо.
– А Ягайло? Он что скажет, если…
– А мало ли чего в дороге случиться могло? – недобро ухмыльнулся князь. – Лихие, зверь дикий… А и просто заплутать могли. – От этих слов у Николая Сергеевича по спине забегали мурашки.
– Может, они и порох научат? – осторожно поинтересовался учитель.
– А ты на что тогда? – поднимаясь на ноги, оскалился князь.
– Диковины чтобы давать. Вон, косу какую к серпу в довесок сделали!
– От литовцев, или от ордынцев, или еще от кого косами своими отбиваться будешь?
– Помилуй, Дмитрий Иванович, а чугунки? Разом, что ли, все тебе? Нельзя ж так, Дмитрий Иванович!
– Как я скажу, так и можно! – набычился в ответ князь. – Коли все разом нельзя, так и оставь все, а порох дай!
– Да пожалуйста, – вдруг разозлился Николай Сергеевич. – Ведомо ведь всем: уголь, сера да селитра надобны. Вот тебе и порох!
– Ты мне скоморошествовать брось! Мне словеса твои даром не сподобились! Мне порох нужен! Порох!!! – громыхнув кулаком по столу, рявкнул Великий князь Московский.
– А как не дам? Что, как с мастеровыми литовскими, а?
– А хоть бы и как с ними, тебе какая забота. Как решу, так и будет; не отведешь! Поди!
Молча поднявшись и поклонившись правителю, Булыцкий пошел прочь, содрогаясь от мысли о незавидной судьбе ягайловских посланцев, которую, возможно, придется разделить и ему.

 

Впрочем, и не дошло до этого. Визитеры, довольные результатами, уехали, и с тех пор от них – ни слуху и ни духу. Впрочем, и объяснение тому было: новый виток затяжных войн Литовского княжества с Тевтонским орденом, в которых увязли братья. Это – помимо грызни между собой. Впрочем, это все, похоже, на руку Ягайле было, так как освобождало последнего от исполнения своих обязательств, взятых перед Дмитрием Ивановичем. Впрочем, и Донскому с того тоже пользы больше, чем беды; лукавство Великого князя Литовского обесценивало все просьбы о дружинах в помощь. Нет, кого-то отправил, но после долгих обсуждений с братом. Хотя и дал больше тех из уцелевших бояр с холопами своими, кто и сам был бы не прочь правом отхода воспользоваться, да гнева княжьего опасался. Здраво рассудив, что от таких лучше сейчас избавляться, высылали их прочь, заодно и цели свои политические преследуя.
А еще с благословения Киприана в посольство длительное сразу после визита Гедиминовичей засобиравшегося, в княжество Литовское отправили самых толковых из монахов. Мол, Ягайло своих мастеров в Москву пришлет делам литейным обучаться, а владыка – монахов в Литву, ибо поучиться есть чему у них; и Киприану, стало быть, польза, и Ягайлово самолюбие потешить. Мол, митрополит Литовский сам попросил! Ну, и заодно весть благую в паству нести о скором воссоединении православных, да так, чтобы и молебны служили, и в колокола били на радостях о скором воссоединении паствы, что и было во всех приходах выполнено!
В то же самое время в приграничные города отправлены были несколько дружин крепких из Псковских да Рязанских земель. Те, которые себя ох как зарекомендовали в сечах лютых! Остановившись в ключевых крепостях, они в любой момент были готовы выйти в помощь новоиспеченному родственнику, ну или в случае необходимости отразить его нападение.
Вот только уже после отбытия Киприана весточки от служителей – ох и не для обучения их Киприан отправил – прилетать тревожные начали. Мол, чудит родственничек будущий, да с дружин тех недоволен. Похоже, Великий князь Литовский в сторону латинянства таки склонялся, и непокорные дружины на границе его княжества поперек горла были! Тут уже Булыцкий начал суетиться, да при каждом случае удобном к князю с вопросами: что да как? Ведь его теперь в курсе событий держали, при случае обращались с вопросом: а как там, в грядущем-то выходило? А между делом и к строительству самого здания университета готовиться начали, да артели по производству плинфы наказ: на сторону никому ни-ни. Все для университета будущего. Ведь, по замыслу Великого князя Московского, замышлялось строение грандиозное: так, чтобы на совесть да на зависть!

 

По мере развития новаторской деятельности и, главное, получения результатов, как-то уже неуютно себя в Москве чувствовать начинал Николай Сергеевич. На волне патриотизма увлекшийся развитием технологий, как-то и упустил он из виду то, что два конца у той палки-то, и поход на Смоленск тому оказался весьма ярким подтверждением.
Как снег сошел да земля подсохла, вооружившись пушками, выдвинулась русская дружина в поход, как оно условлено было; уже через неделю подошли к стенам никак такого не ожидавшего города. А на следующий день – литовские полки тут как тут. И началась недолгая борьба; вместо того чтобы на штурм идти или осаду начинать, объединенное войско из пушек неторопливо стены рушить начало. День, другой, третий. Пока порох жгли, смоляне, реально оценив расклад, решили ворота открыть да на милость победителей сдаться. Мощной армии, вооруженной орудиями невиданной ранее мощности, испугавшись. Вот и получается, что город без пушек тех, может, и не пал бы. По крайней мере, не так скоро. Хотя оно, может, и крови пролиться не дали, ядрами каменными застращав… Теперь уже Булыцкий всерьез подумывать начал над тем, во что вся эта новаторская деятельность вылиться может: во благо или худа во имя. И хотя вроде остальное без перегибов было, но так, где один прецедент, там и еще десять, и то, что изначально во имя защиты создавалось, в конечном счете против неугодных начало обращаться. Вот так вот.
Хотя, с другой стороны, в Москве жена на сносях, да дом, да хозяйство. Вот уже и засеяли отобранные с осени злаки. По весне диковины посадили: картошку, вон, помидорки. И все – с прицелом уже на трехпольную систему, землю предварительно, обильно сдобрив золой из печи да бани. Вон Ждану отрада! Ковыряется! Матвейку, за зиму располневшего, привлек, и тот, сонно шныряя по грядкам, принялся осваивать премудрости селекционирования да хозяйства ведения на новый лад. Хотя, конечно, делал это без того рвения, с которым в свое время Ждан за дело схватился. Матрену в свой дом Милован забрал, да все одно она нет-нет, да вызывалась помочь, к Николаю Сергеевичу, как к отцу привязавшись.
К артелям еще одна добавилась: прядильная. Благодаря тому что на время подселил к себе Никодима с семейством его, рук женских прибавилось. Вот и сидели, работу на прялке с ножным приводом осваивая. А потом, оценив новинку, начала Аленка баб чуть ли не силой пересаживать за станки. Кряхтели поначалу, дело-то понятное. Ворчали. Мол, что за бесья потеха?! Где видано, чтобы так?!
Тут, правда, сам Булыцкий масла ненароком в огонь подлил. Воодушевленный успехом, на прялку по два колеса да веретена устанавливать начал. Так, по задумке чтобы в два раза больше пряжи тянуть. А вот здесь и начались проблемы; даже Аленка поморщилась. Но с ней – понятно. Покривилась, да приняла мужа подарок. Туда, сюда, да начала работать. И вправду больше нити получаться стало.
– Ну, Аленка, видишь, – довольно ухмыльнулся Николай Сергеевич, залихватски подперев бока, – ловчее идет.
– Твоя правда, ловчее, – поглаживая округлившийся животик, отвечала женщина. – Ладен ты, муженек мой. И люди при делах, и доход в доме; ткачи вон зачастили за нитью.
– А ежели в каждом доме такие стоять будут, а? Представь себе только, Аленка!
– Ой, беда ведь придет! – искренне перепугалась та.
– Какая беда-то?!
– А такая: на что пряжи-то столько? Оно, вон к походу купеческому набрали сукна, а остальное куда? А как пряжей оброк платить смерды начнут, тогда как? Куда ее? Печи, что ли, топить?
– Так на продажу!
– На продажу – сукно да ткани. Пряжи-то, хоть и уторгуешь, да сколько там ее? А ты с прялкой своей, хоть и вдоволь дашь ее, так и цену обронишь. А раз так, то и бабы, пряжу продававшие, тебя словами последними лаять начнут! Не будет ее цены прежней, раз укупить сколько душе угодно можно.
– Жадность – грех! Раньше продавали – с песий нос, да и цену заламывали. А нынче нехай прялки с колесами себе ставят, да за дешево, но больше продают. То на то и выйдет!
– А шерсти откуда столько возьмешь, а? Да и сколь пряжи той ни сделаешь, а ткачи больше, чем потребно, и не возьмут. Вон, уж и не поспевают за нами ткачи-то. Куда боле-то желаешь дать?!
– И впрямь, – задумчиво ответил Николай Сергеевич. – Поторопился.
– А ты не кручинься почем зря, – тут же подбодрила верная супруга. – Ты вон шибко сметлив. И эту неурядицу осилишь.
И правда. Давно уже у Николая Сергеевича мысль зрела о том, что надо бы станок горизонтальный ткацкий внедрять, благо в музее краеведческом местном был один такой. Нашли где-то в деревне. Убитый. Наполовину сгнивший. Ох, как намаялись, восстанавливая его по деталюшке да по досочке! Зато теперь – ясно: не зря маялись. Представление имеется, как оно должно-то быть!
Тут, правда, следующая логическая проблема: а девать-то куда сукно? Один станок ежели, так и не беда. А если у каждого ткача, то что? Толку-то в станке том, если продукт девать некуда?! На продажу если только, да и то: кому? В соседние, получается, княжества. Так то, как технология отработается, да не раньше. Покупают ведь иноземное, да оттого, что свое – худо. Вот и задача – технологию освоить да свое дать, не хуже чтобы! А до тех пор? Разом ведь ничего не делается; это уже Булыцкий крепко-накрепко на носу зарубил. А по шагам если, то как? И так и сяк прикидывал Николай Сергеевич, да ответ не приходил все.
Слободан на звоннице отбил три удара. То значило, что утреня закончилась и уже скоро подтянутся княжич с ребятней на очередной урок. Сегодня с согласия Фрола – дьякона, рукоположенного на место погибшего Феофана и по настоянию Киприана приставленного к Николе, да еще и отцом крестным назначенного отрокам чужеродца, – полностью посвященный мореплавателям.
А раз так, то и самое время в палаты княжьи выдвигаться. Так, чтобы раньше сорванцов на место прибыть да подготовиться успеть. Иначе вопросами закидают. Ведь как на подбор пацанье: смышленое, толковое да любопытное. Накинув легкий зипунишко, пенсионер вышел в сени.
По прикидкам мужчины, времени не так много было, поэтому стоило поторопиться. А раз так, то имело смысл поймать «кузовок» – очередное нововведение неугомонного пришельца. Уж больно в душу тому запала конструкция с двумя грустными рикшами. Так что поведал он про диковину верному своему мастеровому – Лелю.
– Гляди, Лель! – пожилой человек горячо принялся рассказывать товарищу про новшество. – Таких смастерить хотя бы дюжину, так и горемыкам, подаяния просящим – заработок. Хоть бы и харчем каким, а все одно – радость. Лучше, чем милостыню просить. Гляди, – зная привычку мужика подолгу переваривать услышанное, суетился трудовик. – Покрепче народец собрать, да… – сбился Булыцкий, не зная, как бы обозвать диковину, – каблучки им эти. Пусть люд честной возят.
– Задарма, что ли? – неожиданно быстро отреагировал деревянных дел мастер.
– Зачем задарма? – удивился Булыцкий. – За харч возят пусть! А каблуки, те – да, – сообразив, что имел в виду собеседник, добавил Николай Сергеевич. – Пусть бегают лучше, чем по посаду шныряют. Оно и сраму божьего меньше, и спокойней.
– Грех – праздность, – уверенно мотнул головой старик.
– Вот и я про то же самое, – жарко поддержал его трудовик, радуясь, что мастеровой начал отвечать хоть как-то впопад. – Чем других жалобить, пусть лучше делом займутся!
– Так и нечего дармоедов плодить, – нахмурив брови, продолжал старик, словно не услышав реплики Николая Сергеевича. – Те, кто хотел перебиться, уж и при деле! Вон, мальцы в потешниках княжича, а те, кто постарше, – в артелях. Кому ни то, ни то не любо, те и на папертях с лихими вперемешку! И будут сидеть! Им так милей! Всяко душа сыщется жалистливая, чего-нибудь, да подаст! А нет, – так и до лиха малость самую!
– Да оттого и сидят, что убогие, – попытался вставить трудовик, однако Лель, разгоряченный монологом, и не слушал уже.
– Эти твои, как их там… Каб-луч-ки, – выговорив непривычное слово, – так и пропадут ни за зря. Или в них же сидя, милостыню и будут просить! – гневно продолжал тот. – Убогие! – передразнив товарища, буянил между тем мастер. – Так и будут плакаться, что тяжела ноша-то. А Никола, он же жалостливый! Поймет да простит. Да так и сгубятся труды его!
– И что?! – разозлился пожилой человек. – Не делать ничего, а?! Пусть идет, как идет! Так кто ведает, говорили бы мы с тобой сейчас, коли все, как должно отпустить! – продолжал кипятиться Николай Сергеевич. – Вот народ твердолобый-то! Показываешь, рассказываешь, а все – попусту! Ну, чего молчишь-то? Сказать нечего?!
– Гнев – грех, – по обыкновению помолчав, взял слово ремесленник. – Не о том тебе сейчас толкую, – неторопливо продолжал старик. – Ты, вон, по посаду пройдись да понаблюдай, кто да как, да чего, – Лель снова замолчал, но в этот раз Булыцкий перебивать не решился. – Оно кто хочет чего, так и живот рвет в трудах насущных. Вот из таких тебе и надобно выискивать, – замолчал старик, переводя дух. Потом, резко сменив тему, продолжил: – Ты даром если отдашь свои… – снова запнулся тот, вспоминая название, – каб-луч-ки, так и сгниют! А как оброком за труды возьмешь, так втройне тягать начнут. Жрать, вон, – беда… А до страды-то еще – дай Боже! Дальше сам думай.
Булыцкий задумался. Ведь прав был Лель. Хоть и жалость душила, на доходяг убогих глядя, так на то и давили сирые эти. А ведь дай им работу, так и вопрос: захотят ли они сменить относительный покой и беззаботность нищенской жизни на достаточно суровые будни тех же носильщиков? И если честно, то, глядя на побирушек, не был уверен Николай Сергеевич в том, что те выберут второе.
– А что тут думать? – выдохнул Николай Сергеевич. – Прав ты, Лель. Ты вот чего: каблучки ладь по задумке моей. А народец я подыщу.
На том и порешили. Булыцкий, в очередной раз чертыхаясь об отсутствии бумаги, нацарапал на кусках бересты примерные чертежи; чего он хочет получить-то, и Лель, на пару дней крепко задумавшийся, взялся за дело, и тут уже – без заминок. Несмотря на неторопливую манеру говорить, работу свою мастер знал четко. Так, что уже по чертежам прикидывал: где и в чем недостатки конструкции могут вылезти и как их лучше исправить. Неделя маеты – и вот пять каблучков готовы. Хоть ты и сейчас бери, да вперед. А к тому времени уже и народ сыскался. Сыновья крестьян обнищавших. До посевной еще дожить, а харч уже и заканчивался. Вот и маялись они, заработками случайными перебиваясь. А тут тебе на подарок! Ни один из тех, кому Николай Сергеевич предлагал каблучки тягать, не отказал. Более того, молва быстро разлетелась, и народ напрашиваться начал: возьмите, мол. Не пожалеете. Тут сразу тебе и две задачи решились: юнцов, да погорячее – в потешники. Не прошедших «военную комиссию» – в артели или в рикши. А там и конструкции «на рейды» вышли. Примитивные. Грубые. Тяжеленные. Но все одно – отрада.
Поначалу, правда, плохо пошло дело. Народ, непривычный к таким транспортным средствам, чурался, а Киприан с Дионисием, так те вообще анафемствовать едва не начали.
– Не позволю! Не бывать в Москве порождению диавольскому! – гневно сотрясая бородой, бушевал священнослужитель.
– Господь с тобой, владыка, – от такого поворота едва дар речи не потеряв, только и нашел, что пролепетать Николай Сергеевич, – где же ты порождение углядел-то?!
– Что леность порождает, то от диавола!
– Да какая леность? – придя в себя, начал обороняться пенсионер. – Артель, молитвы творя во здравие князя, неделю всю маялась – раз! – преподаватель принялся загибать пальцы. – Вон, парни тягать их будут; тоже ведь труд нелегкий – два! Чем на папертях попрошайничать, народ, вон, впрягся – три!
– А сесть в такую, чтобы несли тебя, не грех, что ли, а? Человеку ладному заместо того, чтобы со статью должной пройти, в коробочке твоей, хоть бы и полсотни шагов, трястись! Что? Не леность?
– Так, по-твоему выходит, ратник да дружинник каждый сам себе по мечу выковать должен?
– С чего бы то?
– С твоих слов и выходит.
– Ты, Никола, не лукавь! – пригрозил в ответ Киприан, впрочем, уже не столь категорично. – Ты меч с редькой не путай!
– Рясу сам небось шил?
– У меня других дел невпроворот.
– Так, может, и тебе иной раз на каблучке будет правильней доехать? – вкрадчиво поинтересовался Булыцкий. – Оно, чтобы на дела богоугодные времени больше оставалось, поправь, если я чего путаю, да мне сдается, что так оно все. Хотя, – показно-равнодушно пожал тот плечами, – тебе видней.
Киприан замолчал, и учитель, уже успевший изучить нрав священнослужителя, предпочел не прерывать размышления своего собеседника.
– Сам спаситель наш, Иисус Христос, говаривал: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч!» – чинно начал Киприан. – И не вливают вина молодого в меха ветхие; а иначе прорываются меха, и вино вытекает, и меха пропадают, но вино молодое вливают в новые меха, и сберегается и то и другое. Так и ты, Никола, с невидалями своими уклады старые, как мечом, рубишь. Так и мы, грешные, вино молодое иной раз в меха древние влить желаем, вопреки наставлениям Спасителя. Просите, и дано будет вам, ищите, и найдете. Подать тому, кто за труд донести меня возьмется. Все одно благочестия больше, чем тех, кто милостыней перебивается, кормить. Ты, – поглядев в упор на собеседника, продолжал Киприан, – иной раз с речами своими, что змей-искуситель. Уж и я, окаянный, делом грешным поначалу тебя лжепророком мыслил, пока плоды дел твоих добрых не узрел. А ведь Иисус Христос поучал по плодам отличать таковых. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так и всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые.
– Благодарю тебя, владыка, – поняв, что служитель сказал все, что хотел, поклонился трудовик.
– Ты мне бумагу обещал, – парировал владыка. – Где она?
– Кто же бумагу без мельницы делает? – несмотря на столь крутой маневр, тут же нашелся трудовик. – Вон, лед сойдет, так и за бумагу возьмусь, коли Дмитрий Иванович в поруб не отправит; не люб он со мной нынче, – решив воспользоваться удачным стечением обстоятельств, ввернул пришелец, рассчитывая на то, что удастся заручиться поддержкой столь могущественного союзника.
– Так и дай ему, что просит, – митрополит, разумеется, был в курсе событий.
– А как, если неведомо мне, где серы добыть?
– Мож, и бумагу неведомо, как робить, вот и отговорки выдумываешь?
– Владыка?!
– Мож, и не думаешь бумагу ладить, обещаниями пустыми накормив легковерного?
– Владыка, не хули почем зря! Почто бы мне лукавить?!
– А мне почем знать?
– Будет тебе бумага. Будет! – насупился в ответ учитель.
– Князь, почитай, уж год третий пороху ждет.
– Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам!
– Ох, лукавишь.
– На что мне лукавство? Корысть какая? – сам того не замечая, Николай Сергеевич перешел из наступления к обороне.
– А мне почем знать? Ты, Никола, не так прост, как себя кажешь. Ты… – затряс головой Киприан. – Бог тебя любит, да начинания твои все. Что ни задумаешь, так то и лад, хоть иной раз и непотребицей сдается, – совсем примирительно закончил служитель, давая понять, что инцидент исчерпан.
– Благослови, отче, – склонился преподаватель.
– Благословляю на дела великие, – смиренно отвечал тот. – Третьего дня с Дионисием в посольство собираемся, вернусь – за бумагу спрошу, ежели Дмитрий Иванович за порох раньше не спросит, – холодно улыбнулся служитель.
– Так научи, владыко, как сделать, чтобы до беды не довести.
– Князь к себе подзывает многих, да только званых много, а избранных мало.
– Как слова твои понимать? – насторожился Николай Сергеевич.
– Немало грехов тяжких сотворил Великий князь Московский, – задумчиво глядя куда-то сквозь Булыцкого, после недолгого молчания проронил митрополит. – Гордынею да сребролюбием ослепленный, возомнил он себя выше самого Бога. А за то ему и знамения были присланы свыше. Образумился тогда Дмитрий Иванович, да только попусту все. Искуситель он ох как хитер. Вместо того чтобы против Орды идти, с жаждою власти ослепленным Тохтамышем союз заключил. А ведь сказано: если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
– Так и что? – уже поняв, о чем идет речь, осторожно поинтересовался пришелец.
– И то, что тебе, Никола, решать, за кем идешь ты.
– Я за Русь Великую иду! – насупился в ответ учитель.
– Вот и реши, с кем тебе лепше. Мое тебе благословение да наказ: бумаги до осени дать. Дашь, так и мне знак будет. А я пока милость сотворю: перед князем за тобой слово молвлю.
– Благодарю, владыка, – поклонился в ответ пенсионер.
– Призванный ты, Никола, – вновь улыбнулся священнослужитель. – А коли так, то и в гордыню свалиться недолго. А нельзя, никак нельзя, Никола. Нам еще власть Орды стряхивать. Милость Божья да науки великие нам в помощь. За тем и иду в Царьград.
– Я понял тебя, владыка.
– Вот и славно.
– А с каблучками-то что решишь?
– С каблучками? Бог с ними. Пусть будут. Глядишь, и впрямь душу чью-нибудь от греха спасешь.
В итоге со скрипом, но пустили, наконец, по улочкам узеньким московским каблучки. Вот только сразу дело не пошло; чурался народ конструкций странных. Да еще и прозвище прилепили – гробы. Приуныли молодцы, а за ними – и Николай Сергеевич. Думал, может, бросить все! Да вроде ездят те, кто побогаче. Да то – одна-две поездки в день. Смех, да и только. Разве что на харч возницам. А пока думал – весна. А с нею – распутица да каша под ногами. И вот тут-то и наступил час звездный гробов. Мало кому хотелось кашу ногами месить или по мосткам прыгать. Вот и начали каблучки подзывать. Один, другой, третий. И забегали по городу парни, в деревеньки домой отправляя при случае гостинцы на радость измаявшейся в ожидании посевных работ родне.
А тут и посевная! Только парни сообразили, что каблучки носить – оно всяко выгодней, да и надежней. Как ни крути, а харч всегда будет; причем и ждать не надо. Почти все и решили остаться при Москве, смены распределив да по двое бегая к отцам в помощь. Вот и получилось, что сам об этом не задумываясь, первую организованную артель создал, специализирующуюся не на производстве, но на оказании сервисных услуг. Народу, вон, тоже полюбились каблучки те. Да так, что прозвище обидное «гроб» забыли да начали звать кузовками. А парней, их таскающих, – «потягами».
То сейчас вспоминать чудно, как приняли новшество это. А тогда ведь не до смеху было. Погруженный в воспоминания, уже на подходе к воротам заприметил преподаватель свободных «потяг».
– Здравия тебе, Николай Сергеевич, – увидав пенсионера, приветствовали его парни. – В палаты княжьи? – расплылся в широкой улыбке тот, кто постарше.
– Так кузовок-то и свободен! – подхватил второй, младший. – А для тебя – так тем паче. Быстрее ветра домчим за слово доброе! Назвался гостем – полезай в кузовок! – задорно расхохотался он.
– Мож, я пешком хочу, – ухмыльнулся в ответ Николай Сергеевич.
– Хотел бы пешком, так и там уже был бы, – широко улыбнулись потяги. – Садись, садись! По ухабинам да кочкам косточки растрясем, да не помилуем!
– Ох, и бойки на язык, – проворчал трудовик, забираясь внутрь.
– Ноги кормють, да горло потешает. Руки тянут, да язык тоску прочь гонит! Э-ге-гей! – легко поднимая тряскую конструкцию, прокричал тот, что постарше. – Сторонись, честной люд! – необычайно проворно разогнавшись, не умолкали они. – Чуть попужаем, да отпустим, коли заплатишь!
– А как мало буде, так и еще помучим!
– Ножку на земельку, так вот он и магарыч! А магарыч есть, так и слава Богу! – довольно хохотали молодые люди, таща кузовок.
– Ты рогожку-то откинь, – обернувшись и приметив, что клиент рукой глаза от солнца закрывает, прикрикнул старший. Только сейчас пришелец заметил кусок веревки, болтающийся перед самым носом. – Смелей-смелей! – подбодрил его потяга, – не змея, чай! Не ухватит! – Пенсионер дернул за клок, и с козырька тяжко ухнулся кусок потертой рогожки, защищая от солнечного света.
– Сами, что ли, догадались?! – поинтересовался трудовик.
– Не! То – Митька удумал. Он у нас – смекалистый!
Митька. Тот самый потяга, что первый догадался изменения в конструкцию внести да Лелю об этом рассказать. Николай Сергеевич-то хоть и рукаст, да по памяти и по наитию чертежи корябал, слабо понимая в мелочах. Парни же, как оказалось, с первых дней столкнулись с проблемами чисто практического применения. Вот только все, кроме Митьки, угрюмо натужившись, подобно носилкам, смиренно тягали громоздкие короба.
Поначалу конструкцию хвата переделали. Так, чтобы и на плечи жерди ложились, а не только руками держать. Сразу ловчей дело пошло. Да и раскачиваться конструкция меньше стала. Потом доски тесаные, из которых и стенки боковые, и крыша – через одну поставили; еще чуть, но легче стала. Потом хваты вообще переделали так, чтобы еще ниже опустить сам кузовок да потягам еще жизнь облегчить. Теперь пол конструкции плыл над землей сантиметрах в пятнадцати, и парням не требовалось сильно поясницы нагружать, поднимая их или на землю ставя.
– Приехали, Николай Сергеевич, – вырвал его из воспоминаний озорной окрик паренька.
– Спасибо, – Булыцкий рассеянно принялся соображать, а чем же расплатиться с потягами. Старались ведь! Вон, аж взмокли, кузовок как можно скорее волоча, хотя и дышали ровно. Будто бы и не было того забега.
– Да Бог с тобой, Николай Сергеевич! – поняв причину замешательства, рассмеялся в ответ старший.
– С благодетеля барыш требовать – грех на душу! – подхватил тот, что помладше.
– То мы тебе в ноги кланяться должны, что от голоду уберег да харч зарабатывать научил. Бог тебя храни! – поклонились оба.
– Звать-то как, добры молодцы?
– Ивашкой и звать, – скромно улыбнулся старший.
– Стенькой кличут, – добавил младший.
– А по отцу?
– А по отцу – Вольговичи… Да только негоже простым по имени-отчеству зваться, – потупившись, продолжал старший.
– Ты, Ивашка да Стенька Вольговичи, мне решать оставьте: как гоже, а как – нет, – отвечал пенсионер, поднимаясь на крыльцо. – Бог вам в помощь.
– Благодарствую, Николай Сергеевич, – отвечали оба.
Усмехаясь, Булыцкий поднялся в импровизированный класс, где его уже поджидали отроки.
– Ох, и шибкие, – покачал головой он, доставая из сундука необходимые принадлежности: длинную прямую ветку, служившую указкой, выдубленные шкуры с нарисованными на них картами Европы и Европейской части России, Московского княжества и карты Золотой Орды с улусами. По памяти все, конечно, но уже лучше, чем ничего. Расстелив шкуры на столе, преподаватель развернулся и тут же встретился взглядами с Фролом, подошедшим на занятие. Как всегда, зыркнув исподлобья, тот, покорно скрестив руки, приготовился слушать.
– Ну что, мальцы, – поспешив отвести взгляд от служителя, преподаватель начал урок. В этот раз сфокусировав внимание на важности наличия выхода в море и на морских баталиях, начиная от походов финикийцев и блестящей зачистки Помпеем акватории Средиземного моря от разгулявшихся пиратов и заканчивая рассказами о битве при Милах, в которой карфагеняне потерпели сокрушительнейшее поражение от римлян, и повествованиями о штурме Сиракуз и о применявшихся при обороне механизмах Архимеда, вскользь упомянув и про паровую пушку Архимеда, ненавязчиво так упомянув, что еще до Рождества Христова язычники то ведали, чему православные только сейчас начинают поучаться. А раз так, то прилежность в изучении наук – ключ к мощи Великого княжества Московского, которому в Великую Русь вскоре уже вырасти суждено. А там уже, глядишь, и пушки, те, что у Дмитрия Ивановича для усмирения ворогов, на корабли поставите, да не только по тверди земной, но и в морях хоругви с ликом Христовым поднимут.
– А как так? На лодье, да орудия твои возить? – выслушав рассказ, поинтересовался Василий Дмитриевич. – Да хоть бы даже и лодья… Пушка, та и сама тяжела, а как пальнет, так и беды не миновать.
– Ты, княжич, гляжу, в тятьку. Смышлен. Перевернет, конечно. Так на то и знания, чтобы корабли такие строить, что хоромы! Такие, которым в морях страху и нет ни от кого! Да и пушки рознь друг другу. Есть и маленькие, а есть и громады. Такие, что и наши – крохи невелички.
– И что, на суда такие?
– Да.
– И в океан?
– Ну, да.
– А не боязно? – насупился подросток. – Вон, в океянах, говаривают, чудища водятся.
– Кто говаривает?
– Все, – парнишка, повернувшись, посмотрел на откровенно скучающего Фрола.
– Воистину чудища, – неожиданно резво отреагировал тот. – Из Раю изгнанные Господом Богом самим, – монотонно прогудел тот. – Латиняне вон, и те сказывают.
– Окаянные то говорят, – проворчал в ответ пожилой человек. – Да их и дадоны всякие слушают. Сами-то латиняне не по рекам ходят, да по морям, вестимо. Еще малость самую, так и нам не угнаться за ними будет, – поглядывая на священнослужителя – а как он отреагирует? – продолжал стращать пришелец. – Так и получится, что нам, упаси Бог, у латинян учиться придется.
– Сам же только что и говаривал: хоругви с ликом Христа в море поднимем, – перекрестившись, отвечал служитель.
– Коли все как ты будут, так дальше помыслов о том и не двинемся. Все чудищ неведомых страшиться будем!
– На все воля Божья, – прогудел в ответ Фрол. Трудовик промолчал, наперед зная: себе дороже будет вступать в такой спор.
– Ты обещал, – прервал неловкую паузу княжич, – что дашь мне лодий! Так и где они?!
– Словоблудие – грех, – снова проснулся Фрол.
– А чудища твои как? – уже не скрывая раздражения, фыркнул преподаватель.
– На все воля Божья!
– Тьфу на тебя! – разозлился преподаватель. – А тебе лодьи будут. Спрошу у князя: благословит если, то и пойдем на Плещеево озеро. Там и неглубоко, и есть где лодьям развернуться! Что, мальцы, будете со мной науки судоходные осваивать?! – Притихшие на время спора пацанята ответили радостным воем. – Вот и славно, – усмехнулся трудовик. – Перетолкую я с великим князем, чтобы и тебя с нами, – мстительно закончил пришелец, глядя на разом напрягшегося служителя.
Урок на том и закончился. Дети, выслушав увлекательную историю, умахнули в разбитый за стенами Кремля лагерь, чтобы там, под приглядом Тверда и Милована, осваивать дальнейшие премудрости ратного дела, Фрол – по своим заботам, а Булыцкий собрался на грядки взглянуть: как там дела?
На улицах было традиционно многолюдно. Народ сновал по улочкам, приветливо здороваясь со встречными и то и дело останавливаясь, чтобы обсудить те или иные новости. Задорно прикрикивали мокрые от напряжения «потяги», таскающие шаткие кузовки, в которых, высокомерно поглядывая на толпу, катались по своим делам купцы, ратных дел люд да горожане из тех, что побогаче. И над всем этим возвышалась грозная и неприступная каменная стена, надежно укрывшая собой сердце стремительно крепнущего княжества.
Встретив нескольких знакомых и притормозив, чтобы лясы почесать, преподаватель наконец на мост вырулил, на котором, уже крестясь и отбивая поклоны, сидели ряды нищих, выпрашивающих милостыню. Булыцкий мимо проскочил, даже и не глядя в их сторону. Что мог, он уже сделал, и подавляющая часть ныне сидящих здесь могла бы найти себе местечко в одной из установленных пришельцем артелей, но не сделали этого, отдав предпочтение попрошайничеству. Не хотелось, конечно, судить, но и жалости к этим людям за то и не было и в помине. К тем была, кто зиму не сдюжил. А таких не счесть сколько! Вон кладбища у церквей за зиму как пополнились! Хоть и общие могилы уже копали, а все одно не хватало места. Так то – городские. А в посаде безымянных могилок? Так и пересчитать их никто не возьмется! А в монастыре Троицком в лазарете народу еще сколько было! Тут тебе и богатые горожане из окрестных городов едущие. Те, кто, захворав, спешил на поклон к Сергию, чтобы тот за спасение души помолился. Кто-то из безнадежных, понимая, что век свой откоптили, хотели перед смертью перед старцем исповедаться. А заодно и в ставший таким знаменитым лазарет попасть, рассчитывая, что там, с Божьей помощью, все-таки перемогут хвори тяжкие. Ну и посад вокруг разросся; народу будь здоров осело вокруг места покойного. Оттуда – доходяги, коих монахи, призрев, отхаживали! Кто помороженный, кто с голоду чуть живой, кто с хищником в чаще повстречавшийся; вон перед нашествием Тохтамыша зверья этого сколько поразвелось! А за лето, мертвечину почуяв, еще понабежало! А зимой так вообще – раздолье! Вон аж ратников в леса отправлял князь, чтобы повырезать зверюг этих. А иначе – беда! Настолько осмелели, что и в двери лачуг скрестись начинали, не опасаясь ничего! Вот и получалось, что не оружие да не лихие, коих и в глаза, честно сказать, никто не видывал, но хищники переселенцев на местах удерживали. Оно так спокойней было. Ну да и бояре приструненные теперь потише себя вели и в дела государственные без наказа княжьего и носу не казали, ограничиваясь лишь тем, что за землями, вверенными им Донским, следили: чтобы, не дай бог, не побежал люд да с голоду дохнуть не начал. Оно ведь как князь решил: перед нашествием слух пустив, не стал удерживать тех, кто Москву да посад, правом отхода воспользовавшись, решили покинуть. Ну и Бог вам судья, мол. Тогда все покладистости княжьей подивились, да потом только поняли, что не мягкотелость то была или страх, но план четкий. Уже через месяц Дмитрий Иванович на пару с Тохтамышем беглецов своих настиг; и тогда уже никого не пощадил, кого вырубая, да холопов в полон собирая, чтобы затем разом у родственника своего и выкупить, а кого – и таких большинство было – крест целовать заставив, на новые земли пересадил. Дело к чему идет, поняв, переполошилось уже большинство из московского боярства и, пользуясь отсутствием Дмитрия Ивановича, смуту поднять попыталось, да только попусту все! Не зря же Дмитрий Иванович в столице Владимира Храброго оставил! Тот, опираясь на сохранивших верность людей, на корню задавил бунт тот. Далее, как по нотам: самых буйных – в княжество Рязанское, где роптал Олег, недовольный, что силою его крест целовать заставили. Да не просто так отправляли, но так, чтобы земли они получали на границе с княжеством Московским. А рязанских – в Москву. Поближе к стенам. А чтобы не роптали – земли им больше, чем при Олеге Ивановиче было, и внимания со стороны Великого князя Московского поболе. Так, чтобы молились на Дмитрия Ивановича они. Благодетель, мол. Отправляя провинившихся в дальние земли, вызывал он взамен тверскую, новгородскую да муромскую знать, решая, таким образом, сразу несколько задач. Во-первых, отдаляя прочь тех, кто ненадежность свою показал. Во-вторых, своеобразную ротацию устраивая между представителями военной элиты. Так, чтобы не засиживались на местах, да так, чтобы на колени поставленные князья не снюхались ни с кем, да и против победителя мечи не подняли. А тут еще на одну хитрость правитель пошел: высланным за пределы Великого княжества Московского – еще и земель побольше, чем у тех, кого к себе на служение вызывал! А земли те откуда? Да от местных бояр, понятное дело, отсечь. Так, чтобы глядели те люто на пришельцев, а у последних только и надежда оставалась, что на волю Донского уповать да о прощении молить. Ну а в-третьих, из самых верных и тех, кто с других земель прибыл, воедино собравши, административный орган учредил, в котором бояре из всех лояльных княжеств теперь право голоса имели, да советом добрым правителю подсказывали. Ну а раз так, то и название, не мудрствуя лукаво, – прежнее: Боярская Дума.
А тех из московских бояр, кто верность сохранил да с Владимиром Андреевичем бунтарей усмирять пошел возвеличил Дмитрий Донской, остальным в наказ: мол, кто предаст – не пощажу, но тех, кто со мной остается, ох как возвышу! Посад разделил на семь наделов, по количеству особо верных людей. В каждом – по церкви, в которых во время очередного молебна и объявили волю Великого князя всея Руси: за ваш надел отвечает боярин такой-то. К нему и жалобы все, он судом верным и рассудит. А священников обязал книги специальные завести, по образу амбарных, в которых душам учет вести: кто когда и на ком женился, кто когда родился или душу Богу отдал, благо все то – через церкви и велось.
Вот и получилось, что как из рога изобилия милости княжьи посыпались на Гаврилу Андреевича, Бориса Плещеева, Юрия Васильевича Грунку, Федора Свибло, Александра Андреевича Остея да на Федора Ивановича Кошку и Дмитрия Михайловича Боброк-Волынца, которые теперь всецело занимались наведением порядка на вверенных им территориях да Донского доверенными лицами в особо сложных делах стали. Так, шаг за шагом выстраивая новую, иерархическую систему управления, Великий князь Московский собирал власть в своих руках, готовясь передать ее сыну – Василию Дмитриевичу.
Размышляя обо всем этом, Николай Сергеевич выбрел к небольшой рукотворной запруде с небольшим перепадом высот, за счет которого создавался искусственный ток воды. Месту, где планировалось возведение мельницы с водяным приводом для изготовления бумаги. И хоть пока не очень он представлял, как будет организована передача усилия с колеса на жернова, перемалывающие тряпки в хлам, да понукаемый Киприаном в лице угрюмого Фрола, был вынужден начать работы немедленно. Уж очень цербер – как втихаря пенсионер прозвал диакона – настаивал, да нет-нет грозиться карами небесными начинал, из себя выходя. И если лично на Фрола наплевать было преподавателю, то со стоявшим за его спиной Киприаном считаться приходилось, пусть тот и был сейчас в отъезде. А тут еще и разговор вспомнился с митрополитом. И хоть и цель, озвученная Киприаном, вроде благой была, а все равно кошки на душе у пенсионера скреблись. Ведь ясно как день было, что на носу – очередной виток противостояния между служителем и князем. И чем он закончится – Богу одному известно. А что самое паршивое, так то, что, уже изменив историю, и сам Булыцкий запутался в созданном им же самим лабиринте. А раз так, то и впрямь здорово потерял в глазах и князя, и митрополита. Вот и получалось, что из избранных предстояло теперь медленно в простые смертные переквалифицироваться, и, как бы ни было мерзко осознавать, приходилось уже всерьез думать о выборе покровителя, благо время еще было, и преподаватель всерьез рассчитывал на то, что его знания и навыки еще хотя бы пару лет, но будут представлять ценность для первых лиц. Хотя и бумага нужна, как там ни крути. А потому, про себя – для порядку – матюгнувшись, взялся учитель за работу. От Яузы рукав прорыли, плотину устроили и готовились к возведению самой конструкции механизма, чтобы максимум через месяц рубить перегородку, удерживающую воду реки и не пускающую ее в отведенный рукав.
Походив и тут, и там да надавав ценных указаний, Николай Сергеевич двинул дальше. В этот раз – к лагерю потешников.
Княжич с верными Милованом да Твердом уже здесь были. В этот раз усердно отрабатывали штурм городских укреплений. Вон, чтобы земля, поднятая при рытье канала, не пропадала, Булыцкий велел ее на тачках к лагерю свести. Товарищи, поперву не понявшие задумки, обворчались: мол, заняться нечем, что ли? А потом уже, как рассказал им пенсионер о назначении будущего полигона, так и сами бросились помогать: кто – рукава засучив, а кто – и советом дельным. Так, мало-помалу вырос за стенами Москвы одинокий крепостной вал, на который теперь целыми днями карабкались будущие воины, отрабатывая те или иные стратегии штурма.
Наблюдавший за успехами «войска» Дмитрий Иванович только усмехнулся одобрительно да очередную премию Николаю Сергеевичу выписал: дачу да десять рублей серебром, которые пенсионер, по обыкновению своему, разделил на троих: обалдевшим от такого Тверду да Миловану по три рубля, себе – четыре. Землю же под посадку озимых велел Ждану готовить.
Уже там, наблюдая за успехами мальцов, обратил внимание Николай Сергеевич на то, что одеты-то все – вразнобой. Кто во что горазд. Ну никак это не вязалось с представлениями трудовика о виде армии! А еще важней, что тут тебе решение загрузки работой ткача и, как следствие, дополнительный толчок к использованию усовершенствованного прядильного станка с двумя колесами. Большой заказ – вот тебе и спрос на материал и, как следствие, на пряжу. А тут еще на радостях вспомнил пенсионер про кузовок тот пресловутый да рогожку грубую, служившую козырьком от солнечного света. Вот тебе и еще материал потребен; взять, да изнутри обшить конструкции, чтобы какого-никакого комфорта, но добавить. Вот тебе и еще заказ на материю. И четыре рубля княжьих – кстати! Раз так, то и решено! Обратившись к товарищам своим да суть проблемы описав, попросил он у ратных дел мастеров помощи.
– Тут тебе, – проворчал Милован, – к князю. Ему верней решать, во что наряжать. Да и Василия Дмитриевича не худо спросить. Хоть и юн, а все одно – князь будущий. Ему и думать.
– Хороша задумка, – кивнул Тверд, – оно и глазу радость, и ворогу – страх.
На том и сошлись. Более того, решив не медлить, в тот же день к князю и отправился Николай Сергеевич, хоть теперь и старался почем зря не беспокоить правителя, справедливо опасаясь нарваться на очередной неприятный разговор по поводу успехов с производством пороха. Успехов, которых и не было, хоть и по-всякому пытался учитель решить задачку эту. Вон и просто уголь мельчил до состояния пыли мелкой, да все без толку. Купцов всех проходящих да странников в монастырях все выспрашивал: может, ведают они, где серы добыть возможно. Вот только те плечами все разводили: мол, и не знаем, что за сера такая. В общем, потоптавшись перед хоромами самыми, учитель уже собрался убраться восвояси, как на крыльцо вышел сам князь.
– Ну, здрав будь, Никола. Чего доброго молвить пришел, а?
– Знаю, Дмитрий Иванович, пороху ждешь, – не стал в этот раз отнекиваться пришелец, – да только о другом тебе нынче молвить желаю.
Дмитрий Иванович, однако, без особого энтузиазма выслушал новую идею пришельца.
– То, Никола, что о княжестве печешься, – похвально, – не торопясь, начал правитель. – Вон рук сколько к делам приноровил. Да, вишь, сам посуди; тут тебе беды, как на подбор. И Тохтамыш, и голод с мором. И Ягайло воду мутит. Зиму пережили, и то слава Богу, да боярам подошедшим спасибо; им, хочешь – не хочешь, да все одно на местах новых обустраиваться; руки умелые и понадобились. Не нарядами думки заняты. Да и мальцов твоих душ – полторы сотни; а где сукна столько укупишь? Обдерут ведь как липку! И рублей твоих нипочем не хватит. Ты моим наказом лепше займись да в грех не вводи почем зря. Ведь и я, хоть бы и раб Божий, а все одно, нет-нет, да в гнев свалюсь.
– Будет порох, чую. Будет.
– Лад, если так. А с сукном чего удумал?
– Не буду покупать! – отвечал Булыцкий. – Мне на то и нужно мальцов одеть, чтобы ткачей иначе обучить сукно делать. Вон как с прялками ножными! – удачно вставил пенсионер, зная, что буквально на днях и в княжьих хоромах появилась такая. – Как мамкины науки позабыли, так и пряжи поперло! Аж и ткачи не поспевают! А раз так, то и им по новой дело свое робить.
– Положим – так, – чуть подумав, согласился Донской. – А дале как? Где ты бабу найдешь, что наряды твои шить возьмется, а? Ладно, сукна добудешь, а дальше-то с ним чего? – Булыцкий не ответил. И в самом деле, забыл он за хлопотами своими, что ведь и при Петре еще служилый получал на руки сукна мундирные, чтобы самому, где-то там словчившись, из него за казенный счет пошить одежку. – Ну чего замолчал-то? – усмехнулся князь. – Али в грядущем твоем все иначе? Думку подумал, а вот тебе и что желанно, а? Так то добро было бы, да сдается мне, не при нас.
– Вот что скажу тебе на то, – и так и сяк прикинув, взял слово Николай Сергеевич. – Про грядущее тут ты прав: я все и здесь мерками тамошними мерить пытаюсь, хоть уж более двух лет прошло, как здесь я. Не выйдет нахрапом ничего.
– Так и что, – лукаво усмехнулся князь, – руки сложишь?
– Я тебе так отвечу, – принял вызов пенсионер, – коли знаешь, что желанно, так и идешь к нему, пусть бы и через неурядицы да незадачи. А как сам не ведаешь, хочешь чего, так и идти куда? Ты, князь, добро дай свое на требу мою, а дальше и будем думать. Оно все одно не разом пойдет, пока с ткачом условиться, пока станок сладить да с ним управляться обучить. Раньше зимы и не поспеем.
– А серебро, что ли, лишнее у тебя? Весна нынче, слава Богу, не так люто, только все одно, до страды еще жить и жить… Вот брюхам то – не указ, сколько оно там до молотьбы. Каждый день хоть краюху, но спрашивает. Я на те деньги вернее обоз прикуплю, оно нужнее будет.
– Ты, князь, поступай, как ладным считаешь, – ничуть не смутился таким ответом визитер, – да мне просто укажи, как потешников одеть так, чтобы любой сразумел: то – княжья гроза. А сразумев, склонился перед силищей такой, что сметет все на пути своем. А что накладно, так то не беспокойся. Серебром, вон, с ног до головы осыпал, чего же мне и тебе в ответ благодать не составить? Я и сукна сроблю, и с пошивом управлюсь; ту заботу мне оставь. Тем паче что оно все тоже не махом единым одолеется. Оно мало-помалу, а там и с Божьей помощью управимся.
– Чтобы, говоришь, ворог каждый уразумел да склонился, – все еще колеблясь, проворчал Дмитрий Иванович. – А гонцы на что? Не перед одежками кланяются, да перед силою грозною. А ты вон что скоморохов вырядить их желаешь. Тоже мне – гроза: армия скоморошья!
– Скоморохов ты хоть в парчу наряди, да все равно – срам один. А ты мужей грозных одень в сукно доброе: мол, даже и на смерть, как на праздник великий, так и врагу до сечи еще – страх. Не так, что ли?
– Одежка-то такая на сечу и одну. А потом либо латай, либо новый. Чего доброго-то?
– А того, что люди у тебя всегда заняты: и суконщики, и ткачи, и бабы, что за прядильными станками сидят.
– Ох, Никола, – оскалился вдруг князь, – снова все хитришь да вертишь? Опять удумал чего-то. Ведь сказано было: как повзрослеет княжич, так и мальцов всех по округе разгоним. Негоже смерду оружие в руки, да при княжиче рядом! Не его то забота, но бояр, холопов боевых да дружинников. На что тогда траты те?! – не давая и слова вставить, напирал Донской. – Выкладывай давай!
– Да чего тут хитрить, – Николай Сергеевич лишь пожал плечами. – Купцы, вон, сукно везут в земли далекие продавать?
– Везут, – согласился его собеседник.
– Так и на Русь везут, верно ведь.
– Так ты мне не путай! Сюда-то везут тонкой работы! Той, что здесь и не сробить!
– Вот то-то и оно, – отвечал трудовик. – Там уже мануфактуры да специализации. Так что у каждого свое дело. А в княжестве Московском – кто во что горазд. Вон артели подниматься только и начали. Так и хочу, чтобы на Руси премудрости осваивали да тонкой работы материал начали.
– Так и укупи! Вон мало, что ли, ткачей в Москве.
– Сам же говаривал: как липку обдерут! Да и потом: каждый по-своему ладит, да красит, да пряжу укупает. Вот и получатся одежки у всех – что петухи пестрые. Негоже так. Все едино должно быть.
– Что, – усмехнулся Дмитрий Донской, – и спаситель, и учитель, и все то – чужеродец?
– Ты, князь, попусту смеешься, – развел руками Николай Сергеевич.
– Ну-ка, растолкуй, – присев на стулец, князь требовательно поглядел на пожилого человека. – Чего это попусту?
– А того хотя бы, – спокойно ответил школьный преподаватель, – что ты княжество свое Русью Великой зовешь.
– А со слов твоих о грядущем и зову. Ведь и ты о том мыслишь, или путаю я чего?
– Прав ты, князь, – согласился пришелец. – Только у тебя ратная сила поперву задумывается, а я – за науки беспокоюсь.
– Ведомо мне то. Говаривал, да и не раз уже. Вон Киприан за учеными для университета твоего отправился.
– Так и науки-то сами по себе не появятся. Почто тебе, князь, тулуп летом?
– Так и нет в нем надобности. То – зимой. А летом – нет, – решительно мотнул головой муж.
– Так и наука, что тулуп добротный. Сама и не нужна никому.
– Так и на что тогда печешься о ней?
– А того, что нужна она становится, когда до дела доходит. Вон чугун лить – чем не наука? Да ведь просто так и не будешь ни уголь, ни крицу, ни время переводить, верно ведь?
– Верно.
– А как пушки сладить сподобились, так и нужной стала. А ядра лить – та же наука, да нам пока не дается! А из пушек бить? Сам видел – наука, с коей из четырех бомбардиров один сладил только. Наука, обучать которой надобно бы. А чугунки лить ведь тоже – наука! – удачно ввернул учитель. – Вон как освоили, так и серебро тебе в казну потекло!
– Нечего сказать поперек, – чуть подумав, согласился Великий князь Московский.
– А строй боевой? А то, чем сейчас Милован с Твердом занимаются, отроков уча валы крепостные брать? Та же наука самая. Или Ждан чем мается? Уж, казалось, сколько веков отцы и деды занимались тем же, так и про вещи простые не ведали.
– А ты и не показал еще ничего, – насупился в ответ Дмитрий Иванович, но тут же отошел и, усмехнувшись, добавил: – Ладные слова твои, Никола. Да и дела с ними не расходятся. Будь по-твоему. Вот только пороху от тебя пока и не увидал. Что, с науками твоими со всеми, не ладится?
– Не ладится, – честно признался преподаватель, про себя чертыхнувшись о том, что в голове снова зазвенели похабные частушки «Самары-городка».
– Чего морщишься-то? – хоть и секундным замешательство то было, но и оно не скрылось от взгляда Дмитрия Ивановича.
– Да тут… Вспомнилась песнь срамная. Из грядущего.
– А ну, спой! – неожиданно потребовал князь.
– Да на что она тебе! Похабная же!
– А чего тогда вспомнил?
– Ну мне откуда ведать-то?! Ты, что ли, думами своими правишь?
– Спой, велено! – впервые за все время разговора повысил голос князь московский.
– Ну скоморох я, что ли?
– Велю, так и скоморохом станешь!
– А диковинами кто же заниматься будет?!
– Спой, сказал!!!
Понимая, что спорить – бесполезно, Булыцкий, собравшись с духом и вспомнив несколько куплетов из тех, что показались ему наиболее безобидными, сиплым своим голосом затянул. Один, другой, третий… Мож, и правда, думки очистятся-то?!
– Срам, – жестом остановил его правитель. – Что же, все такие песнопения в грядущем?
– Все, – понимая, чем грозит другой ответ, мотнул головой тот.
– Срам, – скривился в ответ князь. – Только что ладного в твоем грядущем, так то – науки чудные… Да и то, поди, не все.
– Так ты и бери только лучшее, – подловив момент, снова загорячился трудовик. – Я же вон тоже не желал петь, так ты настоял.
– Сам напомнил, вот я и настоял.
– Твоя правда, – тут же дав обратную, поспешил согласиться пришелец.
– Ох, непрост ты, – нахмурился муж. Потом, сменив гнев на милость, уже более дружелюбно продолжил: – Хотя и ладен вельми. Делай, что удумал. Одевай потешников, как сам решишь.
– А если нелепо тебе покажется?
– С мальцов княжича начнешь. Там Васька главный, он и решит.
– Благодарю тебя, князь, – поспешил поклониться в ответ пришелец, мысленно проклиная ту запись, на которой ему попалась в свое время та самая песенка в исполнении каких-то там оторванных металлистов-анархистов.
– Ступай, – отпустил князь гостя.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6