Глава 3
Впервые, наверное, со времени попадания в прошлое Булыцкий почувствовал себя как дома. Здесь, на импровизированной трибуне, наблюдая за первой в истории человечества футбольной баталией двух подготовленных им же команд во главе с Василием Дмитриевичем, с одной стороны, и сыном кузнеца Гойко – с другой.
Ладные ребятки. Горластые, сообразительные, амбициозные. Гойку, вон, Николай Сергеевич поперву старшим в артель по производству валенок готовил, да приметил, что тот и здоровьем задался, и смекалкой. А главное – все ему мало. Нового только и успевай подавать; и ведь все как орешки щелкает! Освоил технологию производства валенок да других обучил и расставил – так и скучно ему сделалось. Николай Сергеевич чутьем преподавательским выбрал его да решил парня во всех делах попробовать. И в литье, и в производствах диковин, наблюдая: а к чему же пристроить лучше. Впрочем, тот, новые дела осваивая, и старых не бросал, везде поспевая. Вот как дал князь добро на организацию потешных команд, так и сразу позвал Булыцкий паренька. А что, мол, выйдет из затеи той?
И ведь неплохо получилось-то! Княжич, рассказы про военачальников великих слушая, все старательно запоминал, а запоминая – и выводы делал. А сделав, в играх начал комбинации какие-то придумывать, и так и эдак пацанву расставляя. А кому с ним тягаться? А некому, как оказалось. Вот Гойке и поручил, команду доверив.
Тут долго, правда, не ладилось. Княжий сын все-таки. Как против него переть? Ух, сколько времени потратил трудовик, увещевая: «Игра то! Просто игра! Как… Как вон лапта! Ты, с княжичем если в лапту схлестнуться доведется, тоже в поддавки пойдешь?!» Гойко отрицательно мотнул головой.
– Ну так и ножной мяч; в чем разница?!
– Ну, то лапта, а то – мяч ножной, – озадаченно отвечал парень.
Поняв, что в лоб здесь не взять, Булыцкий по-другому пошел: просто начал учить премудростям игры да матчи устраивать, следя, чтобы и Васька, и Гойко обязательно в разных командах оказывались. Один раз, другой, третий. Входя во вкус и помаленьку вникая в правила, начал сын кузнеца осторожно народ переставлять, за игрой противника наблюдая. Оно ведь и самому потеха, и Ваське – интерес. Княжичу-то быстро наскучило голы клепать, противника беспомощного команду в пух и прах разбивая. А тут – на тебе: азарт просыпаться начал, как только с игроком достойным столкнулся. А с азартом и забывать пацанва стала про титулы-то. Ух, схватки тут начались!!!
Так, сперва на поле футбольном, затем – за партой начали собираться огонь-ребята, которых, под присмотром священнослужителя, обучал пенсионер наукам. Результат? Князя великого Московского гуртом спешили – раз! Вместе с будущим Великим князем Московским люди росли, способные воспринимать и развивать появившиеся стараниями Булыцкого технологии – два! Новый род регулярных войск создали – три! А еще – стараниями преподавателя земли Дмитрия Ивановича не иначе как Русь Великая звать стали, пусть бы и земель пока тех и малость самая! Но, как рассудил учитель, пускай с юношества привыкают да отчизной своей гордятся. В общем, и Булыцкому, чувством патриотизма переполненному, – радость и Дмитрию Донскому – отрада.
И вот теперь, сидя на стульце, облаченный в добротный тулуп зимний да в валенки ладные обутый, Николай Сергеевич с азартом наблюдал за игрой. Мяч, правда, не прыгучий совсем, ну да ребятне даже и такой – за радость. Вон, как гоняли задорно!
Устроившись поудобней, представил Николай Сергеевич себе, что он – дома, на кухне, в своем любимом кресле телек смотрит. И хорошо ему так стало! Разве чего и не хватало, так это кружки горячего крепкого чаю с травами. Терпкого и забористого! Ох, как стосковался пенсионер по напитку этому! И пусть взвары, которые сейчас пил учитель, были, конечно, полезней, да и во многом вкусней, а все равно: нет-нет, да просила душа чайку! Чтобы аж зубы сводило! Впрочем, то уже мелочи, и без которых можно было насладиться матчем, тем более что незадолго до этого послушал он отчет Гордейки, рассказавшего, что только в соседние княжества сторговали чугунков на неполных двести рублей! И при том, что на Восток еще и не отправлялись купцы! А раз так, то еще подарок: с легкой руки Великого князя Московского, довольного отчетом ключника, получил он полпуда пороха для пушкарей обучения.
Пацанва, о чем-то там своем перекрикиваясь, под восторженный рев собравшейся вокруг толпы гоняла по полю, тщетно пытаясь поразить ворота друг друга туго набитым тряпьем и сверху надежно обмотанным веревками тюфяком. С колокольни, отслеживая по движению солнца время, бесновался, болея за команду Гойки, Слободан. Даже князья, и те, поддавшись настроению, вовсю орали, подбадривая команду Василия Дмитриевича. Вот только закончилось все это не очень здорово. Уже перед самым ударом била, извещавшего о том, что время истекло, Гойко, ловко обыграв замешкавшегося защитника, точным ударом отправил мяч в «девятку». Ох и посерел князь, поняв, что команда отрока его проиграла. Ладно еще, Булыцкий вовремя увидал смену настроения правителя, да вклиниться поспешил.
– Дмитрий Иванович, игра это! Забава! Ты, князь, напрасно осерчал так!
– А не твоего ума забота, – бросил в ответ тот.
– Как не моего?! – поспешил встрять пенсионер, нутром своим почувствовав, что дело принимает опасный оборот. – Забаву ту я принес, и забота, стало быть, – моя. Ты, если осерчал за что, так и мне поперву предъяви!
– Что, Никола, лукавишь опять?! – с трудом сдерживая гнев, прошипел Донской.
– Да Бог с тобой, Дмитрий Иванович! – горячо перекрестился пожилой человек. – Вот он я, как есть перед тобой! Хоть раз обманул тебя?! Единожды хоть душою покривил?!
– Твоя радость, что нет!
– А чего недобр так? То, что Василия команду одолели, маешься?! Так и делов-то?! Сегодня…
– Я того пекусь, – грубо перебил его правитель, – что княжьего сына ремесловый без роду и племени обставил!
– А ты, князь, видать, хотел, чтобы только именем твоим победы доставались, а? – поняв, в чем дело, забыл про чин, вспылил преподаватель. – Вон, Мамая оно не испугало! В бой повел армию против твоей, хоть и не чингизид и ни Тохтамышу, ни, тем паче, тебе – не ровня! И не твоя ежели бы смекалка ратная, да отвага удалая, да не полк засадный, кто знает, как бы оно там сложилось!
И то, что Васька сейчас проиграл, то и ему наука на будущее: что не так сделал, да где чего попеременить в грядущих баталиях, смекать начнет! А простолюдин обставил, так я ли виноват?! Боярские отроки ни учиться не хотят, ни в полки?! Ко мне кто пришел, так и слава Богу! То, что ты отрока своего отдал, так и поклон тебе за то земной! – угомонившись, пенсионер в ноги поклонился правителю.
– А место свое не забыл, а?! – просипел в ответ Дмитрий Иванович. – Ты, кажись, тоже из безродных, чтобы на великого князя голос повышать!
– Да с пор недавних самому князю Московскому родственником прихожусь, – оскалился в ответ Николай Сергеевич. – По его же собственному наказу. Или забыл?!
– Да не запамятовал пока! А воля княжья сегодня одна, а завтра переиначиться может! Или не веришь?!
– Верю. Отчего же, – понимая, что снова погорячился, Булыцкий начал сбавлять обороты. – Только ты сам посуди, если с сызмальства приучать пацаненка к тому, что перед ним – все ниц без боя… А если Тохтамыш придет или хуже – Тимур? Я же за то пекусь, чтобы как лучше!
– Как князь скажет, так и лучше! – отрезал Дмитрий Иванович, разворачиваясь спиной и тем самым показывая: разговор окончен. – Васька! Васька, сюда поди! – окликнул он княжича. – Васька, где ты есть?! – гневно прикрикнул князь, однако, увидав отрока, что-то оживленно обсуждающего с Гойко, так же быстро успокоился. Ребята уже вовсю рисовали что-то на снегу, активно разбирая ход игры. Со всех сторон их уже облепили шумные футболисты. Активно жестикулируя, они настолько углубились в разбор, что и не услышали зова Дмитрия Ивановича.
– Вот видишь, князь, – почувствовав удобный момент, снова встрял Булыцкий. – Проиграл, так и то – наука. Ладно Гойке, а не Тохтамышу! Тот вон тоже не по годам смышлен. Все подметит, все приметит, да потом еще и пояснит! Сегодня так, а завтра, глядишь, и княжич одолеет.
– Ох, и лукав! – без сил развел руками Дмитрий Иванович. – Ох, и бестия самовольная!
– Покорным будь, кто знает, как бы оно там все обернулось, – поняв, что беда миновала, успокоился пришелец.
– Десять дней, и еще одна игра! – обрубил Донской. – Боярские, говоришь, не идут? Пришлю.
– Добро, князь, – склонился в ответ пенсионер и, выпрямившись, продолжил: – Прости, что поучать берусь, да я потому и в полки набираю безродных, что ратую за толк с людины. Хоть бы и род за спиной велик, а сам по себе дадон, то и толку? А как смышлен, ты ему хоть и ремесла поручи, а хоть и дружину. Сдюжит ведь да Руси во славу дела творить начнет.
– Лепо глаголишь, – ухмыльнулся князь. – Да только дела твои не всегда со словами сходятся.
– Будет порох. Ведать не ведаю, как да откуда, да все одно чую: будет!
– Так ты, мил человек, чтобы думка веселее шла, в порубе посиди денек-другой. Глядишь, что удумаешь, а? – оскалился князь, видимо, все еще держа злобу за проигрыш сына.
– Не мое про порох обещание было, но твоя воля, – выдохнул Николай Сергеевич. – А живот мой – в твоих руках.
– Твоя правда, – кивком подзывая скучающих рядом стражников, Донской коротко распорядился: – В поруб! Тулуп дайте, а то, неровен час, околеет прежде, чем пороху даст.
– Благодарю тебя, князь, – склонил голову Булыцкий.
Второй раз оказался пенсионер в земляном мешке, и не сказать, что это ему нравилось. И если первый раз – по дури собственной, да еще и хмелем подгоняемый, то теперь буквально на ровном месте. Ратуя за новинки, он вдруг оказался в капкане. Неспособный дать такой необходимый сейчас порох, он, сам того не желая, попал в немилость к Великому князю Московскому. И что самое паршивое, как выкрутиться – ведать не ведал Николай Сергеевич. Ну, не химик он! Не химик! Хотя князя это беспокоило меньше всего на свете.
Оказавшись один, он, чтобы скоротать время, принялся так и сяк прикидывать, как же ту головоломку разрешить. Хотя толку, конечно, было мало… Ведь если и были какие-то знания, то все равно они были на уровне обрывков из книги Жюля Верна да каких-то там случайных всплесков о том, что смесь сухой деревянной пыли и воздуха – смесь ох какая небезопасная! Вроде даже на каких-то там деревообрабатывающих комбинатах от этой пыли то ли пожары, то ли взрывы. А может, и не так все.
Тут еще и сон вспомнился – тот самый, где Сергий Радонежский что-то там про волю княжью рассказывал. Мол, исполнится, как четверых Иуд пути пересекутся. А кто таковые Иуды те, да откуда возьмутся, да что за воля, ну хоть убей – вспомнить не мог! А может, и сон тот – так, очередная муть воспаленного воображения. Может, и не было ничего, а он сам себя накрутил на ровном-то месте… Кутаясь все сильнее в тулуп, Булыцкий задремал.
– Никола! Никола! – привел его в чувства чей-то голос.
– А? – вздрогнул тот, мгновенно просыпаясь.
– Жив, соколик. Цел, милый. – Учитель тут же узнал голос Алены. Неведомо какими правдами и неправдами, она сумела пробиться к порубу и теперь, сдерживая душившие ее рыдания, звала супруга.
– Аленка! – Пенсионер попытался подскочить на ноги, но тут же со стоном повалился на холодный пол; затекшие от неудобного положения ноги отказались слушаться.
– Что с тобой, милый?!
– Затек весь, – проворчал тот, теперь уже медленно поднимаясь на ноги.
– Вишь, цел муженек твой! Князь беречь велел, – вклинился в разговор чей-то грубый голос. – Передавай харч свой да ступай себе с Богом.
– Хоть взглянуть на голубчика дозвольте! – взмолилась женщина.
– Вон, – в свете факела увидав лицо подковылявшего пенсионера, кивнул бородатый детина. – Гляди, да ступай себе. Князь хоть дозволил, да долго не велел.
– Ой, Никола! – едва завидев супруга, женщина едва не бросилась вниз, однако ее вовремя поймал за руку тот самый ратник.
– Не велено! – оскалился тот. – Меня в грех не вводи! Княжью волю исполняю, а что поверх нее, так и не мое дело. Дозволено харч оставить да повидаться, оставляй, а большего, прости, не положено, – смягчившись, закончил мужик.
– Отведай, соколик, – растирая слезы по щекам, верная супруга опустила вниз котомку с теплым изнутри кувшином. – Согрейся. Тверд говорит: недолго тебе здесь маяться. Ну и слава Богу. Без тебя-то и на душе – тоска и в сердце – боль, – сбивчиво, торопливо, словно бы опасаясь чего забыть, тараторила супруга.
– Передала, и ладно, – мягко отстранил ее стражник. – Ступай домой. Ступай, – возвращая назад потревоженные бревна, прокряхтел детина. – Скоро уж муженек твой вернется. Не кручинься почем зря. Сам князь говаривал, что ненадолго это, – продолжал тот утешать страдалицу.
Вздохнув, Николай Сергеевич принялся на ощупь изучать содержимое котомки. Помимо деревянной ложки, кувшина с теплыми боками заботливая Аленка положила в котомку краюху хлеба, пару лучин, кусок бересты и огниво. Чуть помаявшись и подпалив берестяную заготовку, а от нее – лучину, пенсионер принялся за трапезу. Там, отужинав и пригревшись, снова заснул. Впрочем, и в этот раз ему не дали поспать, достаточно бесцеремонно разбудив посреди ночи.
– Ну, Никола, – наверху его уже поджидал Дмитрий Донской, – любо в порубе сидеть?
– Не любо, – ежась от холода, мотнул головой учитель.
– Другой раз уже вольницы такой не будет: женка с харчем, тулуп. Сразумел, о чем я?
– Сразумел, – кивнул пожилой человек.
– Домой его, – развернувшись, князь кивнул стражникам, стерегшим яму. – Нехай отогревается.
Придя домой, Булыцкий без сил упал на лавку и, как был, в одежде разом провалился в сон, очнувшись раз лишь: когда Никодим со Жданом перетаскивали его на заботливо расстеленную Аленкой кровать.
Мягкая перина не умягчила беспокойного сна. Опять, как и по осени, кошмары мучить начали пожилого человека. Туман, волхв, читающий непонятные заклинания, и тень неизвестного, поджидающего пенсионера за каждым углом и за складками длинного не то плаща, не то накидки, не то рясы прячущего отточенный до блеска нож. И как ты ни бейся, и куда ты ни беги – все равно не спрятаться от него было. Всю ночь ворочался, а наутро, как очнулся, так совсем себя разбитым почувствовал. Настолько, что и подняться не смог, а так и остался лежать, то и дело проваливаясь в тяжкое забытье.
– Поднимайся, Никола, – подсела рядышком Аленка. – Я баньку с утра стопить наказала; как раз самый жар. Ступай, смой с себя сор да усталость. Я отваров наготовила из тех, что от Евпраксии остались; хвори разом отпустят. Ступай, – мягко улыбнулась она мужу. – И я скоро подойду.
С трудом поднявшись и вяло переставляя ноги, Булыцкий поплелся к небольшому срубу, стоявшему рядом с домом. Баня. Русская. Гордость Николая Сергеевича, отказавшегося от посещения общественной посадской, а повелевшего отдельную срубить на своей земле рядышком с домом. Так, чтобы после мытья сразу же в тепло родных стен! Поухмылялись тогда над ним, да попусту. Потом же и на поклон приходить начали вчерашние высмеятели: мол, Николай Сергеевич, дозвольте попариться? Пускал, конечно. Жалко, что ли? Да и сам время от времени присоединялся. Оно и веничками грязь с усталостью выбить – дело доброе. Особенно если кто на себя растопку возьмет. Ну и послушать, о чем люд гутарит да как живет. Опять же самолюбие потешить; ведь обратил внимание трудовик, что мужики-то бельишко исподнее-то приняли, найдя, похоже, ладным его.
Вот и теперь, едва только пригревшись, расслабился, как дверка раздевальни приоткрылась, и внутрь скользнула Аленка. Ловко обогнув пышущий жаром очаг, она присела на мостки.
– Не кручинься, – припав к плечу мужа, прошептала она. – Печаль – грех великий, хворями караемый. Все, что делается, то и слава Богу. Хвалу воздай да как щепь плыви себе по течению, – прошептав это, женщина резко поднялась на ноги и, зачерпнув из одной из трех заготовленных заранее бадеек, щедро полила докрасна раскаленные камни.
Ух, как пар взвился! Секунда, и вот он уже плотным жарким одеялом расстелился по телу пожилого человека. В нос ударил густой запах разнотравья, среди которых пришелец разом признал терпкую полынь и вязкий хмель.
– Ты, Никола, – Алена опустилась на колени рядом с мужем и, вымочив в том же отваре лубяной пучок, принялась поливать спину супруга, – дел ладных множество несчетное сотворил, а еще боле грезишь. А ведь и десятину не всякому сдюжить дано из того, что ты уже сладил. А ты все бежишь и бежишь, – мягкими движениями массируя спину и плечи мужчины, продолжала она. – Так и не приметишь много. – Липовый лубок скользил по коже, расслабляя мышцы. – Ты не серчай, да муж, хоть и голова, да все одно без женки рядом – что холм в поле чистом: могуч, широк, но одинок. Как женка рядом, так и лад приходит. Вон, кто из мужей поумнее, так те и к женщинам своим прислушиваются, хотя бы и не на людях. Кто поглупее, так те и Бога не побоявшись, рукоприкладством грешат. У купцов знатных да бояр грозных, а паче у князей великих вон жены в уважении да почете. А как у смердов, так и – беда, – негромко продолжала она.
– Ты все к чему это? – снизу вверх поглядев на женщину, простонал трудовик.
– А к тому, – оскалилась в какой-то неестественно-колдовской улыбке, ответила та, – что женили тебя тож не просто так! Князю секрет тот ведом, как и то, на что ему ты. Под крылом Руси Московской объединить земли соседние да правителем единоличным стать, за родом своим власть навеки закрепив.
– А я при чем здесь? А ты?
– Да при том, что твоими словами мечты князя о единовластии в дела сотворяться начали. Твоими заботами – и орудия, и науки, стращать строптивых. Так, плода сладкого вкусив, уж и остановиться – беда. Еще Дмитрию Ивановичу надобно. А удачи мужьи то ведь и жены доброй заслуга; муж, он что малец. Холить, лелеять и баловать надобно бы. А без того всего – тьфу – человечишко пропащий.
– Ох и умна же ты, колдовка, – вдохнув чуть глубже насыщенного раскаленным паром воздуха, пожилой человек закашлялся.
– Мужа стезя – подвиги великие вершить, жены – огонь в мужике своем поддерживать да на свершения великие сподвигать.
– Откуда же мудрость твоя, Аленка? – потянув руку к упругой женкиной груди, выдохнул Николай Сергеевич. Вместо ответа женщина поднялась на ноги, и, взяв в руки веник, словно опахалом, начала обмахивать им учителя, нагоняя жар.
– Не торопись, Никола, успеется, – улыбнулась в ответ та. – Ты сейчас слушай, что говорят тебе, да запоминай. А паче благодари, что есть кому теперь за тобой приглядывать да от сумасбродства твоего же оберегать. Ты, муж мой, – резко распластав тяжелый веник по спине прогнувшегося мужчины, продолжала та, – яхонт добрый. Так, и камень драгоценный в руках одного мастера погибнет, а у другого – еще дороже станет. Князю же самые бесценные камни надобны бы.
Растерявшийся от такого, Булыцкий ничего не отвечал, лишь, то и дело теряя чувство реальности, наблюдал за действиями супруги, порою даже сомневаясь: а обычная ли она женщина вообще или ведьма какая, вещи непростые глаголящая. И настолько все это необычно было, что ни холод даже отрезвляющий снега, в который падал Николай Сергеевич между лупцеваниями вениками, ни кваса бодрящего свежесть не могли вернуть ощущение реальности. Хотя, казалось бы, – баня простая.
Уже закончив и в дом войдя, тяжко повалился на скамью. Тут же, словно по волшебству, перед ним возникли чаши с душистым липовым отваром да с медом, а за стол, прямо напротив мужа, села раскрасневшаяся и посвежевшая Алена.
– Откуда мудрости столько-то? – осторожно отхлебнув из керамического блюдца душистого напитка, поинтересовался Николай Сергеевич. – Как посмотреть, так и молодуха, – в ответ девушка скромно потупилась, – как послушать, так… – запнулся он, не зная, как бы четче мысль сформулировать, – так и женщина, век прожившая да всего повидавшая.
– Какая мудрость, Никола? – кротко поинтересовалась та. – Не до разговоров-то и было. На тебя, супруг мой, поглядеть, так и муж седой… А как до дел, так и богатырь.
– Чего? – Пенсионер удивленно отставил блюдце в сторону.
– Затяжелела я, – скромно улыбнувшись, отвечала Алена. – Малая у нас будет… Или малой.
– Во дела, – только и смог ответить Николай Сергеевич.
После разговора этого крепко задумался пришелец. Ведь уже не впервые ловил он себя на таких вот провалах. И если часть из них он еще хоть как-то мог списать на нездоровье, горячку и жар, то сегодняшнее происшествие совершенно выбивалось за данные рамки. Ну, разве устал больше обычного. Но ведь здоров! Настолько, что уже после обеда он, чуть отлежавшись, умахнул на доменную печь, поглядеть, как успехи с литьем.
Беда, конечно, с ядрами этими получалась! Как сообразил, что князь мусором всяким стволы заряжает, так и взвился. На кой пушки мощные, если как ни попадя пользоваться ими?! Ядрами из таких палить, да и только. А лучше – снарядами! Тогда лишь и дальность будет, и точность! А иначе – ну беда ж!
– Что за ядра такие? – полюбопытствовал князь.
– Шары литые. По размеру дула.
– Чего? Литые, говоришь?!
– А как иначе? – тут уже пора Николаю Сергеевичу удивляться пришла.
– Ох, и дорого твое орудие получается-то, – вскипел Дмитрий Иванович. – Мало того что сами – бронзовые, так тебе еще и ядра!
– А как иначе-то?!
– Вон, у тебя артель целая литьем чугунным мается! Их и заставь!
– И то верно, – разом согласился пришелец. – Не подумал о том. Благодарю тебя, князь.
– Не благодари, а ядра свои дай лучше!
Так и порешили. Покинув княжьи хоромы, пожилой человек крепко призадумался. Не знакомый с технологией литья таких вещей, начал он варианты перебирать, один другого фантастичней придумывать. И в воду холодную порции чугуна выливать, уповая на то, что он сам как-то там форму примет нужную, и ложку выковать полукруглую, чтобы ею материал зачерпывать да остужать, а потом эти полусферы как-то там и объединять. И ведь ходил, сам себе на уме, пока женка-то, состоянием его вечно смурным озабоченная, не поинтересовалась. Чего, мол, мрачнее тучи ходишь? Нехотя, но поведал Николай Сергеевич о беде своей.
– Так, а в формы если залить? Вон, как и пищалки твои, – Аленка лишь удивленно пожала плечами.
– Так потом бить формы эти?
– Ну и побьешь. Глина ведь. Вон, что сору ее.
– А ведь и права ты, – согласился мужчина, в очередной раз отмечая сметливость супруги своей. – И прок, и польза; и мастеровые не попусту чугун лить будут, да и чего нового, может, удумают. Ох, и мудра, – в очередной раз восхитился пришелец из грядущего.
– А чего мудрого-то? – удивилась в ответ женщина. – То ты все перемудрить норовишь.
У самой домны копошились несколько человек, разбивая глиняные комки, высвобождая из них темные шары неправильной круглой формы.
– Бог в помощь, – приветствовал он работников.
– Здрав будь, Никола, – оторвавшись от занятия своего, понуро отвечали те.
– Никак?
В ответ мужики хмуро кивнули в сторону невысокой пирамидки, выложенной из неказистых ядер.
– Ох, и убоги, – походив вокруг да повертев в руках несколько шаров, проворчал тот. – К князю с такими – не ходи.
– Не гневись, Никола, – прогудели в ответ те.
– Гнев – грех, – отвечал преподаватель, – тем паче, что и винить вас не в чем.
– Ты бы, может, подсобил, а или хотя бы растолковал, чего не понимаем. Оно, кажись, и дело – тьфу, а не дело, ан не выходит ничего!
– Колокольных вам дел мастера в помощь надобны, – чуть подумав, кивнул пришелец. – Перетолкую я с князем; даст, может, людей.
– Добро было бы, – поклонились в ответ мастера.
Распрощавшись, озадаченный учитель двинул дальше. От благодушного настроения не осталось и следа. Удача, благоволившая пенсионеру в его делах, в литейных отвернулась напрочь. Все, что осилил, так это на домну сподобился да пушки бронзовые отлил. А дальше – все. Литье чугунное не давалось, хоть ты тресни! И так и эдак. И угля с крицей перевели, что не сосчитать, серебра натратились, а результат – кукиш! Из более чем двадцати стволов худо-бедно годным был признан лишь один, да и тот лопнул уже на втором выстреле, оглушив находящегося рядом Владимира Андреевича. И если князь отделался легкой контузией да малым испугом, то порядком изнежившийся Николай Сергеевич несколько дней провел в холодном порубе.
Не лучше дела обстояли и на поприще освоения производства пищалей. Ну, хоть ты тресни – не давалась технология кузнечной сварки! И если сами листы приловчились достаточно тонкими делать да в ровные стволы гнуть, то концы их надежно скреплять пока не удавалось. Рекорд, на который вышли, – пять выстрелов до разрыва. А это – курам на смех. И чем дальше, тем смурнее становился князь. Оно ведь денег стоило! Уголь, сырье, тот же порох, которого переводили теперь в немыслимых количествах. А еще с кузнецами да литейщиками рассчитайся. А тут – на тебе! Новая треба: домну другую, ибо первая – неудачной признана была. Уже и побаивался, честно сказать, трудовик, с вопросами своими к Дмитрию Ивановичу подходить. Не приведи Господь, порвет!
Загруженный своими мыслями, Николай Сергеевич направился к новым постройкам: спешно возводимым казармам. После памятного того дня во все края полетели гонцы на поиски отроков покрепче да из семей победнее. Так решили, что пока зима, будут они за харч вкалывать, осваивая премудрости военного искусства, а как пора работам земельным придет, так по домам ненадолго распустят. В итоге разом даже и не двух зайцев убивали. И дружинники княжичу юному почти задарма, и Дмитрию Ивановичу веры еще больше, и среди народу покойней. Оно хоть и князь, и Киприан с Сергием переселенцам помогали чем могли: кто харчем, кто одежкой, а кто и словом добрым, а все одно – голодно было. И если смерды, затянув пояса, как-то там перебивались, то скотина дохнуть начала. Вон уже, чтобы хоть коров да коз с овцами сберечь, стали лошадей забивать те, у кого они были. Тут уже и Булыцкий тревогу зазвонил, в княжеские хоромы ворвавшись: мол, коней губят!
– Так и пусть их, – спокойно отвечал Владимир Андреевич, первый, кто встретился пенсионеру. – Этих-то разве только в подводные. Жалко, что ли?
– А то не жалко?
– Коли милостные, то и дело другое, – отмахнулся князь, мол, и без тебя – дел по горло.
– А что, про Тохтамышево нашествие небось и не слыхать больше ничего, а? А то Дмитрий Иванович все стращал.
– Да не слыхать, слава Богу, – насторожился князь Серпуховской. – А тебе чего с того? Худо, что ли?
– Пушки как тягать собираешься, случись навстречу выходить? Милостных, что ли, запрягать будешь?
– А чего это ты вдруг заботливым таким стал? – вопросом на вопрос отвечал князь Владимир Храбрый. – Еще и не стряслось ничего, а ты уже из крепости гонишь. Тебе-то с того корысть какая?
– Мне? Корысть? – поразился в ответ пенсионер. – Ты Бога побойся, Владимир Андреевич!
– Мне почем знать, – огрызнулся в ответ князь. – Вон народ хвори косить начинают, – уже совсем нехотя отвечал муж. – Не до лошадей!
Тут уже Булыцкому ответить нечего было. Видел и сам: дела неважно шли в Московском княжестве, к наплыву такому пленных оказавшемся не готовым. И случай с Никиткой – тому подтверждение; и недели не проходило, чтобы еще не полыхнуло где-нибудь. Может, правильнее было по княжествам соседним хотя бы половину, да кому тогда следить, чтобы не побежали по домам? А на местах оставлять совсем несподручно. Так весь смысл затеи с Москвой как ремесленным и промышленным центром на нет сводился. А так, и народ, и мастера ладные, и поле для новшеств.
– Сам вижу, – уныло согласился Николай Сергеевич.
– А в грядущем, там, у тебя, – даже как-то с надеждой посмотрел на собеседника князь, – ладно все выходило? Московия-то, говаривал, крепла, хоть и после удара Тохтамышева?
– В грядущем-то? – усмехнулся в ответ мужчина. – В грядущем еще несколько лет княжеству Московскому на зализывание ран. В грядущем этого всего, – толкнув дверь и выйдя на крыльцо, пенсионер указал на далеко раскинувшийся за пределами стен посад, – в помине не было. В грядущем убиенных – тысячами. Вот что там, через века, – тяжело выдохнул он. – Маешься, что верно поступили, меня послушав? – помолчав, учитель взглянул на собеседника.
– Чего маяться-то? – хмыкнул князь. – Того, что было, не воротить. Нам сейчас забота одна: то, чего обрели, не растерять.
– А что? Боязно?
– Боязно, – чуть поколебавшись, отвечал Владимир Храбрый. – А тебе – нет?
– И мне боязно, – чуть помолчав, выдохнул Булыцкий. – Прежде чем зайти в Божий храм, подумай, как из него выйти, – усмехнулся пожилой человек, вспомнив слова легендарного партизана. Молчал, выговорившись, и Владимир Андреевич. Даже шум на улице, и тот, казалось, попритих, уступив место какой-то зловещей тишине.
– Динь, – откуда-то издалека ветер донес тревожный плач била. – Динь! – уже чуть поближе повторился одиночный удар.
– Что это? – встряхнул головой Николай Сергеевич, разом отвлекшийся от невеселых своих мыслей.
– Никак била, – ворочая головой, Владимир Андреевич принялся вслушиваться: а с какой стороны звук-то. – Со Смоленской земли, кажись, – сориентировался, наконец, он. – А оттуда кто? Святослав Игоревич? Да навряд ли! Литовцы? А этим чего неймется-то?! Своих, что ли, бед не хватает? А ты чего помнишь?! Ну, из грядущего твоего-то?
– Быстр ты шибко, – проворчал в ответ Николай Сергеевич. – Ты времени дай хоть чуть. Разом-то и не упомнить всего.
– Что помнишь, говори! – князь насупился в ответ.
– Полслова – оно и хоть так, а хоть и эдак сразуметь можно. А сразумев, дела вершить не те, что надобно.
– Твоя правда, – успокоившись, кивнул Владимир Храбрый. – Сколько времени надобно?
– А сколько есть?
– До совета воевод.
– Что упомню, как на духу выложу.
На том и остановились. Владимир Андреевич умчался собирать ратный люд, а пришелец пошел напрямик к дому своему, по пути вспоминая, что происходило-то там.
По той истории, что в школе преподавал учитель, – хоть и к Москве тянущаяся, да все-таки пока еще себя Великим княжеством Смоленским кличущая, да не зависимая ни от кого земля. За ним – Литовское княжество, раздираемое усобицами бесконечными. Тут тебе и вражда между старшим сыном от второго брака Ольгерда, его двоюродным братом, и тут же – запутанные отношения и с польской шляхтой, и с рыцарями Тевтонского ордена. Настолько, что весь этот змеиный узел в итоге развяжется в Грюнвальдскую битву, которая, впрочем, дорого обойдется тевтонам. Но все это – много позже, а пока…
По ведомой Булыцкому истории, соперничество за престол Великого княжества Литовского между братьями. Пока – заигрывания, заключение союза и предательство Тевтонского ордена. Пока – сложные отношения между Литовской и Московской Русью, обусловленные тем, что Киприан, митрополит Литовский, теперь добился реализации своего права, дарованного Нилом Керамеем, и был признан и митрополитом Московским. Если все шло бы своим чередом, то здесь тебе и тайный союз Ягайло, Корибута и Свидригайло, целовавшими, впрочем, без особого усердия, крест на верность Дмитрию Ивановичу Донскому. Хотя, по правде, союз тот больше Великому князю Московскому нужен был, чтобы сына Василия Дмитриевича из Орды вытащить, куда тот после взятия Тохтамышем Москвы был направлен в качестве заложника. Ягайле же то целование – выбор союзника да дополнительный аргумент в тайных переговорах с польской шляхтой, да цену себе набить повод хороший. И по срокам все вроде совпадало.
Вот только правдой это было при условии, что все чередом своим бы шло и Москва пала бы. А крепость-то устояла! Более того, границы Московского княжества знатно расширились, не в последнюю очередь благодаря совместному походу Тохтамыша с Дмитрием Ивановичем. Соответственно, и у Донского потребность в братании с литовскими князьями вроде как отпала; худые ведь союзнички-то. Вон друг друга сколько раз предавали! Ягайло, за престол воюя, отца Витовта в ловушку заманил да погубил в застенках, и только чудо да самоотверженность супруги потомка Кейтута спасли его от участи отца. Витовт же, чтобы отомстить брату, пошел на союз с тевтонами, в знак верности приняв католичество и крестившись на латинянский манер под именем Виганд. Но и это не помешало последнему через полгода перекреститься по православному обычаю под именем Александр и уже вместе с Ягайло пойти на штурм Мариевендера – свежеотстроенной крепости Тевтонского ордена.
И брат тому под стать. В результате усобицы в 1385 году Ягайло сделает окончательный выбор и заключит Кревскую унию с Польшей, по итогам которой и сам в латинянство уйдет, и настоит, чтобы Витовт, к тому времени православный, принял католичество, в третий и последний раз сменив веру. В 1386 году Ягайло возьмет в жены Ядвигу и примерит на себя корону польскую, а католик Витовт через много лет мытарств таки добьется титула Великого князя Литовского. Софья выйдет замуж за Василия Дмитриевича, но то случится лишь через семь лет, и дети у них появятся, из которых один и выживет, который еще совсем юным будучи, после смерти отца и сядет на престол, фактически отдаст бразды правления Софье. Под это дело и Русь Московская ослабнет и, пошатнувшись, все-таки удержится, пока Витовт дела лихие творить будет, к землям княжества своего присоединяя один за другим города, над которыми Москва власти прочной не имела. Амбиции Ягайло ограничатся польской короной, в то время как Витовт пойдет на Золотую Орду, но в этом походе потерпит сокрушительнейшее поражение.
Как-то так. В общем-то это все и рассказал учитель собравшимся на совет воеводам, заодно подловив себя на том, что и повадки, казалось, забытые – преподавательские – проснулись. И до смешного ведь доходило! Выхаживая перед растянутой на жердях картой княжеств и делая паузы между ключевыми словами, он автоматически повышал голос, когда кто-то из присутствующих пытался, перебив Николая Сергеевича, вставить слово или вопрос задать… Ну как урок держал тот ответ перед бородатыми мужами. Сообразив, притормаживался, конечно, да только ненадолго хватало сноровки, и снова «препод» включался. Ладно хоть выступление недлинное было.
– Литовцы, думаешь?
– А кому еще?
– Ягайло, говоришь, в латинянство княжество Литовское уведет? – грузно сидя на лавке, проворчал Дмитрий Иванович, едва пришелец закончил.
– Верно, – кивнул пришелец. Впрочем, это особенно и не требовалось, так как больше вслух сейчас рассуждал правитель.
– И все за ним пойдут? В латинянство-то?
– Бог с тобой, князь! Не все. Кто-то в открытую против выступит. Тот же Свидригайло Ольгердович. Кто-то – втихую: роптать да интриги плести. А кто-то сшибется не на жизнь, но на смерть; вон тот же Андрей Ольгердович. А Остей в православие с нашествия самого Тохтамыша обращен. Ему, как все своим чередом идти, так и погибнуть, Москву отбивая, суждено. А по теперешнему – союзник твой.
– И в латинянство, и у самого – беда, и на княжество Московское с походом…
– Не должен, – Дмитрий Сергеевич уверенно затряс головой. – Своих междусобиц вдоволь, а тут – еще одна? На что она ему?
– Не походом идут, думаешь? – Владимир Храбрый в упор поглядел на учителя.
– Думаю, нет.
– Выведать надобно бы. И если и впрямь мечи поднять решили, то отвадить.
– А что, думаешь, с лихом идут?
– А Бог их ведает, – выдохнул Великий князь Московский. – Сам же говорил: там своих усобиц… Что Витовту, что Ягайле союзники нынче – на вес золота. А еще одна распря – что кость в горле. Да и от Святослава Игоревича весточка бы всяко прилетела. А ежели не они, но и впрямб – тевтоны? – рассуждал Дмитрий Иванович. – Вот что, – помолчав, продолжал князь, – Владимир Андреевич, поход готовь да встречать иди гостей. Бог тебе в помощь. На сборы – день. Ты, Никола, – Донской перевел взгляд на преподавателя, – собирай полки свои потешные, или как ты их там кличешь, да поучать начинай. Прямо у стен. Так, чтобы видели все; хоть и ушла дружина, так и все одно; есть кому за Москву костьми лечь, хоть бы и юнцы все воины-то. Тверд да Милован в помощь тебе! Я же за дружинами разошлю. С Богом! – поднявшись на ноги, рассудил князь. – А ты, Никола, останься. – Уже собравшийся выходить пенсионер снова сел на лавку. – Да не бойся ты, – взглянув на притихшего Булыцкого, усмехнулся князь. – Удумал бы чего, так уже и быть бы делу. А ежели и определю в поруб, так то – во благо.
– Да не боюсь я, – проворчал в ответ пришелец.
– А смурной тогда чего такой? О чем кручинишься-то?
– Да о том, что по наитию своему дел наворотил; как оно дальше, и не знаю.
– Не знаешь, говоришь?
– То и говорю.
– Трудно небось после пророка-то в простые смертные, а? – неожиданно лукаво усмехнулся Дмитрий Иванович.
– Как есть, – усмехнулся в ответ. – Не мной тот путь выбран, не мне и кручиниться. Да вот все одно боязно. Ты-то, князь, чего услышать от меня хочешь?
– Да то и хочу, что, может, еще чего упомнишь?
– Прости, – тот устало развел руками. – Что мог, все начистоту выложил. Чего мне от тебя скрывать-то?
– А армия чья тогда идет?
– Ведать не ведаю, Дмитрий Иванович! Витовт, Ягайло или тевтоны! Некому больше!
– Типун тебе на язык! – оскалился в ответ князь. – Ладно, литовцы; а тевтонам-то откуда взяться?! Хотя… За Ягайло грешок уже один водится, что с татарами пошел. Так, знать, слухи, что и с тевтонами опять мира ищет, тоже не на месте пустом? Одного, другого, третьего да четвертого предал, да все не воздается ему.
– А до тебя весть не долетела бы? – спросил пенсионер, не желая вдаваться в дискуссию.
– Коли долетела бы, так и тебе беда поперву всего.
– Ты о чем?
– А о том, что тебя пока и спасало, что знание тайное о том, что в грядущем творится. Нынче и ты иной раз меня поменьше ведаешь, верно ведь?
– Ну, верно, – поняв, к чему клонит его собеседник, нахмурился учитель.
– И пороху все никак с тебя не дождусь, – сверля пришельца взглядом холодным, продолжал давить Донской. – Мож, и не надобен больше, а?
– Ты князь, тебе и решать, – не выдержав такого напора, отвел глаза учитель. – Только без меня и щитов с чугунками тебе не досталось бы, да и строями в атаку ходить навряд ли научил кто.
– Так и не ведомо еще, ладные ли диковины эти твои, – уклонился от прямого ответа князь. – Время нынче неспокойное. Вон, – чуть подумав, кивнул он в сторону вышки сполоха, – тебе благодарность: нынче весть иная шибче гонца долетит. А все одно неспокойно, – вздохнул князь. – Точно больше ничего не упомнишь?
– Навряд ли, – устало выдохнул пожилой человек. – Тут если чего и есть, так то, что на боярство русское Витовт полагаться будет, с того, что Ягайло унию Кревскую примет. Так о том я говаривал. Да и в следующем году это быть должно. А нынче… Оно все, что соломы стог. Ты поди, снизу скирду вытащи, верхние не потревожа. Вот и здесь: Москву от нашествия уберегли, да все попеременили. А как оно дальше – Богу одному и вестимо теперь.
– Так, мож, теперь и Царьград не падет, а? Мож, посольство зря Киприан собирает? – князь в упор поглядел на собеседника.
– Мож, и не падет, – чуть подумав, вынужден был согласиться Николай Сергеевич. – Только люд ученый откуда взять-то? Кто других в университете поучать будет? Или сменил волю свою? – Тут уже князь промолчал, не желая вдаваться в эту дискуссию. Горница погрузилась в тишину, первым которую нарушил сам Дмитрий Донской. Хлопнув по скамейке, тот решительно поднялся на ноги. – Так, значит: ты, Никола, мальцов собирай, да про дело ратное дальше рассказывай. Тверд да Милован, да княжья воля – тебе в помощь. Оно как мед добрый, лет через десять и понятно будет. А пока Владимир Андреевич на сполохи выйдет. А там и посмотрим: мож, зазря суета.
На том и решили. Князь, перекрестившись, удалился, за ним последовал и озадаченный Николай Сергеевич. Привычная карта – пазл прошлого с заменой нескольких элементов – начала медленно и неумолимо рушиться, ввергая в шок и сомнения преподавателя истории. Вот и литовские войска (или хуже – тевтонские клинья), прознав, судя по всему, про невеселые дела в Московском княжестве, решили наведаться. Конечно, может такое быть, что это – запланированный визит Ягайло, но на сполохах тогда паника отчего?
За думками этими зашел пенсионер в дом, где хозяйка с помощницами, напевая о чем-то в своем углу, вращали колеса прялок.
– Что, муженек, не весел? – оставив занятие и выйдя из-за навеса, Алена тут же накрыла на стол, подав свежесготовленной каши.
– Беда, похоже, идет, – монотонно пережевывая угощение, мрачно отвечал тот.
– Что за беда? – ласково поинтересовалась женщина, садясь на скамью рядом. – Тохтамыш опять али другой ворог. Иль лето худо?
– А Бог его знает. Вон, била со сполохов донесли: со Смоленска лихо надвигается.
– А что надвигается-то?
– А мне почем ведать? Просто так бить не стали бы.
– Так и ты не кручинься раньше времени, – продолжала сестрица Твердова. – Беда она – для всех едина. Да и ты одну уже научил, как отвести. Так, стало быть, и другую осилишь.
– Спасибо тебе на добром слове, Алена.
– А может, и не беда то, а? – ласково продолжала женщина. – Тебе почем знать-то? Била звонят. А что звонят-то, – простыми своими рассуждениями успокаивая мужа, ворковала та.
– Твоя правда, – призадумавшись, отвечал пожилой человек.
– Ты ложись да отдохни. Оно утро вечера мудренее. Вон слаб еще, дай себе роздыху. А с рассвета раннего – снова горы воротить начнешь.
Лишь только сейчас, сев и расслабившись в жарко натопленном доме, сообразил Николай Сергеевич, что усталость вчерашнего дня еще сидит в теле, и даже банные процедуры оказались неспособны с одного разу осилить ее. Веки налились свинцом, самого разморило и потянуло в сон. А раз так, то под увещевания супруги забрался он на печку, где потеплее, чтобы, свернувшись калачиком, мгновенно заснуть. И хоть еще не поздний вечер был, а все равно только раз проснулся Николай Сергеевич, да и то для того лишь, воды студеной испив, вновь провалиться в глубокий сон до самого утра.
Уже поднявшись, понял, что даже пошевелиться непросто ему. Тело скрутила страшная вялость пересыпа. Кое-как спустившись с печки и наказав баню топить, чтобы в порядок себя привести, прямо в исподнем вышел он на крыльцо и, чтобы проснуться, зачерпнул пригоршню снега и с гиком сыпанул его в лицо! И еще одну – на шею и под мышки. И еще! Растеревшись, он почувствовал себя намного лучше. Настолько, что уже бодренько так заскочил наверх по ступенькам, едва не сбив с ног возившегося у подклета Матвейку.
– У, шельма! – отвесив подзатыльник необыкновенно вялому мальцу, выругался пенсионер. – Чего как муха сонная.
– Брюхо, – жалобную скривив физиономию, проныл тот.
– Сожрал, что ль, чего непотребного? – Матвейка, скривив еще более кислую мину, в ответ лишь пожал плечами. – Ждан всему поучает? – решив, что самое место юнцу – на грядках, пенсионер уже и задание дал: обучением мальца заняться так, чтобы селекцией на пару занимались.
– Всему, – заюлив осоловевшими глазками, как-то неуверенно мотнул головой тот.
– Проверю! – чувствуя, как дрожь начинает пробивать тело, Булыцкий отпустил мальца на все четыре стороны и, наспех позавтракав, умахнул к княжьим хоромам. Туда, где, по его расчетам, уже должен был собраться ратный люд во главе с князьями.
Прошмыгнув к Спасским воротам, он едва не налетел на странную конструкцию: обычная тачка с установленным сверху навесом и козырьком, защищавшим от осадков восседавшего на скамейке бородача в богатой шубе. Ручки конструкции были видоизменены так, что превратились в некое подобие оглобель, в которые были впряжены двое унылых здоровяков. Понуро пялясь в землю, те волокли за собой тряскую тележку.
– Во, дела, – поразился Николай Сергеевич, глядя на русский аналог рикш. – Ловко! – проводив взглядом унылый экипаж, взял на заметку пришелец.
Ведь действительно, невесело в княжестве было Московском. Кору с деревьев обдирать, конечно, не начали, но лошаденок уже забивали даже и те из хозяйственников, кто покрепче на земле стоял. Так Булыцкий, выругавшись, сам уже пару раз выезжал к горемыкам этим, чтобы обмен предлагать: провиант за самых крепких тягловых.
– Зачем? – не поняли князья.
– Ломовых выводить буду, ежели поставить куда дашь! – оскалившись, огрызался пенсионер, вспоминая русского тяжеловоза.
– Богат, что ли, стал?
– Орудия, что ли, не нужны? – вопросом на вопрос отвечал преподаватель.
– Ты, Никола, честь знай! Вон уже серебра извели сколько, а орудия все твои – лишь те, что из колокола отлили.
– Так я и сразу говаривал: ведать не ведаю, как сробить! Вон, как с селитрой, на ощупь иду. Той зимой, когда домну ладили, на том и сошлись, что еще одна будет! Нам хоть сразуметь, как оно все делается, так и то – слава Богу!
– И? Сразумели, что ли?
– Сразумели, что печь мощнее должна быть. А чтобы так, меха больше и лошаденки крепче! Вон, те, что по кругу ходят, – дохлые! А мне – тяжеловоз надобен. А его вывести, лишь самым крепким случки устраивать да потомство сильное взращивать. На то мне и лошадки; не что ни попадя, а крепкие самые.
– Ну, и сколько надобно тебе?
– Пар хотя бы шесть.
– Три получишь, – чуть поразмыслив, отвечал Владимир Андреевич, – и место в боярских конюшнях.
– Мало.
– И на том слава Богу! А недоволен ежели, так и вообще с кукишем останешься.
– По-твоему будь, – понимая, что спорить – бесполезное дело, поклонился в ответ пенсионер.
– Нашел чем маяться, – фыркнул в ответ князь.
У Николая Сергеевича же на тот счет свое виденье было. Уже и ясно стало, что придется пушки таскать с места на место. И ладно бы, если то – со стены на стену. А как в поле врага встречать? На руках, что ли, переть их?
В общем, согласили князья в очередном эксперименте Николаю Сергеевичу. Благо за спиной последнего будь здоров уже сколько диковин ладных было.
Валенки, вон, повальную популярность приобрели! И тепло, и народ при деле. И плинфа как пошла! Люд, что побогаче, разом оценив преимущества печей каменных над очагами, стали заказывать себе в дома; вот еще и мастеровым прибыль, и в казну доход, на который уже потянулись в соседние земли караваны купцов – зерно покупать. А с ними в охране – ратники опытные. Дороги-то неспокойные нынче.
Даже производство фанеры – ну совсем неожиданный успех пришельца – и то по княжьему повелению на широкую ногу ставилось. Переселенцы надо, чтобы при деле были, да дружина – при чудо-щитах во весь рост. Легких, да непробиваемых! А тут еще пусть шаткий, но успех потешников – с наукой военной ознакомленные да еще – и в детинцах! Честное слово, было чем гордиться Николаю Сергеевичу!
Окрыленный размышлениями своими, пенсионер буквально влетел в горницу, где воеводы стянувшиеся уже сосредоточенно обсуждали план предстоящей кампании.
– Доброго всем здравия, – с порога поклонился визитер.
– И тебе не хворать, – пробурчал в ответ князь, не отрываясь от обсуждения. – Ты пока посиди. – Пожилой человек устроился в уголку, втайне сожалея, что не сповадился добежать ни до печи доменной, ни до казарм уже почти возведенных, куда помаленьку начали стягиваться созванные с окрестностей мальцы, которым предстояло теперь расти вместе с Василием Дмитриевичем, ратных дел хитрости постигая да сил набираясь для будущих побед великих.
Совет затягивался, и видно было, что здесь главный – Владимир Андреевич. Именно он, выслушав мнения, выносил окончательный вердикт, поясняя, в случае необходимости, почему оно так правильней. Наблюдая за происходящим, преподаватель не смог не усмехнуться, вспомнив примерно аналогичное действо в кабинете директора Краснознаменской школы. Ох, каким убогим теперь казался директор, вечно тикающий даже от в разы более простых решений, но при этом держащийся несоизмеримо высокомерно и дерзко. За наблюдениями и не заметил, как носом клевать начал и как наконец заснул. И лишь грохот распахиваемой двери привел пришельца в чувства.
– Гонец прибыл от Ягайло! – ворвался в горницу молоденький дружинник.
