В сетях заговора

Отрепьев не принадлежит к числу загадочных авантюристов, унесших в могилу тайну своего происхождения. Его истинное имя было названо почти сразу после того, как он принял имя Дмитрия. Минутная неуверенность властей, вызванная его фантастическими успехами, рассеялась, едва лишь столичный двор увидел Отрепьева вблизи. Самозванец велел доставить в Москву старца Леонида, которого он с успехом выдал за истинного Отрепьева в бытность свою в Путивле. Но в столице комедия с переодеванием провалилась. Тут было слишком много людей, знавших семью Отрепьева. Бродягу — старца Леонида — поспешно убрали с глаз долой. Некоторое время его держали в Ярославле, после чего он исчез.

Лжедмитрий постарался удалить из Москвы свою подлинную родню, чтобы рассеять всякие подозрения насчет родства с Отрепьевым. По этой причине воцарение Юрия обернулось большой бедой для всех его родных и близких. «Милостивый» государь возвел в конюшие мнимого дядю Нагова. А родному дяде — Смирному Отрепьеву — была уготована сибирская ссылка. Царь осыпал ласками мнимую мать, а родная жила в нужде в Галиче.

Самозванец тщетно пытался порвать нити, связывавшие его с прошлым. Слишком многим в Москве была известна его характерная внешность. Слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Отрепьеву приходилось выдумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое «истинное царское» происхождение. Одна из таких уловок и погубила его.

Благословение мнимой матери — царицы Марфы — помогло Лжедмитрию утвердиться на троне. Но «семейное согласие» оказалось непрочным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы показать народу, будто в Угличе по ошибке был зарезан некий попович, а он — царевич Дмитрий — жив и сидит на родительском троне.

После гибели Отрепьева за мощами царевича в Углич была послана боярская комиссия. В нее входили бояре князь Иван Воротынский, Петр Шереметев и двое Нагих, а также митрополит Ростовский Филарет Романов, объявленный патриархом, и Астраханский митрополит Феодосий.

Угличане не могли указать точное место захоронения Дмитрия. Могилу «долго не обрели и молебны пели и по молебны само явилось тело: кабы дымок из стороны рва копа-нова показался благовонен, тут скоро обрели». Устранив с этого известия агеографический налет, писал С.Ф. Платонов, получим бесспорный факт — заброшенной, даже потерянной могилы. Бесспорность этого факта, однако, вызывает сомнения.

Дмитрия похоронили в Преображенском соборе, и если его могилу не могли найти, значит, она была разорена. Отрепьев не осмелился осуществить публичную инсценировку с телом «поповича». Но он втайне повелел выбросить тело царевича из собора. Гроб закопали во рву, за стенами угличского кремля, не поставив даже простого креста.

Планы самозванца оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Чтобы не допустить надругательства над прахом единственного сына, она обратилась за помощью к боярам. Вмешательство бояр заставило Лжедмитрия отказаться от публичной инсценировки. Но его повеление было выполнено без лишней огласки.

Бояре оказали услугу Марфе отнюдь не бескорыстно. Царица стала орудием их интриг. Заступившись за сыновнюю могилу, она должна была признаться, что царь — не ее сын. С лица старицы спала маска любящей матери.

События в Угличе показали, что Марфа Нагая обладала сильным характером и неукротимым нравом. По-видимому, ее влияние на мнимого сына было очень велико.

Накануне опричнины царь Иван велел вставить в летопись свои речи к думе, записанные им по памяти. Тяжело больной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «…чего испужалися? али чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!., не дайте боярам сына моего извести».

Страх перед боярской крамолой обуревал также и мнимого сына Грозного. В Москве много говорили о том, что прощение Шуйскому выхлопотали вдова Грозного, братья Бучинские и другие польские советники «Дмитрия». Молва лишь отчасти соответствовала действительности.

Сохранилось тайное письмо главы Канцелярии Яна Бучинского к царю. Советник напомнил самодержцу недавний разговор: «Коли яз бил челом вашей царской милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх… и вы мне то отказали, что наперед всего Богу ты обещал того ся беречи, чтоб ни одной хрестьянской крови не пролилося».

Будучи личным другом самозванца, Бучинский объяснялся с полной откровенностью. Он решительно противился освобождению Шуйских по той причине, что «от них будет страх».

Лжедмитрий I сделал все, чтобы покончить с могуществом Шуйских. Обладая развитой интуицией и чувствуя страх, самозванец по собственной воле никогда бы не вернул опальных из ссылки, если бы в дело не вмешались влиятельные лица. Современники указывали на Марфу Нагую. Отрепьев понимал, сколь опасна для него любая размолвка, а тем более раздор с названой матерью.

Отрепьев не только простил Шуйского, но и сосватал ему свойственницу Нагих, назначив свадьбу через месяц после своей. Боярин получил из рук Лжедмитрия, кроме своих старых вотчин, и волость Чаронду, ранее принадлежавшую Д.И. Годунову. Родство с Шуйскими отвечало честолюбивым устремлениям Марфы.

Марфа должна была заплатить высокую цену за помощь бояр в деле с могилой сына в Угличе. Бояре использовали авторитет ее имени, чтобы скомпрометировать самозваного царя в глазах короля. События развернулись одновременно или вскоре после освобождения из тюрьмы Шуйских.

Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некого шведа подала королю весть о самозванстве царя. Можно установить имя шведа, исполнившего поручение Марфы и ее единомышленников. Им был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с Сигизмундом III Петрей заявил, что Лжедмитрий «не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие самозванство царя. Швед рассказал королю о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и «имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей».

Разговор двух шведов был коротким. Выслушав гонца, король молча вышел из комнаты. Вскоре он через канцлера Льва Сапегу приказал Петрею, если ему дорога жизнь, помалкивать.

Петрей получил аудиенцию в первых числах декабря 1605 г., когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.

Невозможно усомниться в том, что Нагая ничего не предпринимала без ведома братьев. У них она искала помощь в первую очередь, когда предприняла отчаянные попытки спасти могилу сына. Нагие занимали особое место в думе. В списке «сената» Лжедмитрия значились конюший великий Михаил Федорович Нагой и четверо бояр Нагих.

Шуйские попали в самую гущу заговора. Князь Василий не только присоединился к заговорщикам, установившим тайные контакты с Марфой Нагой, но и возглавил дело. Шуйский стяжал славу мученика, борца против зловредного еретика. Будучи мастером интриг, он постарался ускорить развязку.

Союз Нагих и Шуйских имел давнюю историю. В правление Бориса Годунова они объединились, чтобы отстранить от власти правителя. Однако ситуация изменилась. Нагие были безмерно возвышены «вором» и не желали его гибели. Заговорщики Шуйские и Голицыны не имели оснований посвящать Нагих во все свои планы.

Вскоре после шведа Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения, ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца, и его покровителей.

Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда III «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался принять ее из-за того, что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет к нему особое поручение от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда III получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Бояре укоряли короля в том, что он дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловались на жестокость Лжедмитрия, его распутство и пристрастие к роскоши и под конец заключали, что обманщик недостоин Московского царства. Гонец Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре еще раньше установили прямой контакт с королем и успели оказать ему некоторые услуги.

Самозванец не мог выполнить своих обещаний королю. Оправдывая себя, он ссылался на «нужу» и «измену подданных», которые догадываются о его тайных сношениях с Речью Посполитой и планах передачи «х коруне Польской» некоторой части «земли государств наших». Во время подготовки похода на Москву самозванец нашел поддержку не только у короля, но также и у магнатов и шляхты, недовольной Сигизмундом III. К их числу принадлежали будущие вожди мятежа 1606 г. против королевской власти краковский воевода Николай Зебжидовский, родня Мнишека Стадницкие и пр. Оказав помощь Лжедмитрию в свержении династии Годуновых, эти люди теперь рассчитывали использовать поддержку царя, чтобы свергнуть неугодного им Сигизмунда III. Оппозиция сулила царю польскую корону.

В кругу польских советников Отрепьев охотно обсуждал новые блестящие перспективы. «Будешь, Ваша царская милость, королем польским», — сказал ему однажды секретарь Ян Бучинский. Вскоре же Бучинский был послан в Краков. Царь передал ему «на общество» 55 000 рублей из царской казны. При втором посещении Кракова в начале 1606 г. Бучинский был встревожен тем, что тайные планы московского двора стали известны в Польше. Он поспешил написать об этом Лжедмитрию. При польском дворе, писал он, каким-то образом доведались о его миссии и «дали понять, что я сам говорил в Польше с кем-то, что Ваша царская милость будет вскоре нашим королем, и как я в этом имел успех».

Сигизмунд III был взбешен и через сановников намекнул Бучинскому, что не остановится перед разоблачением своего ставленника. На приеме во дворце секретарю пришлось выслушать речь, полную угроз. Бучинский дословно записал предсказания воеводы Познанского о близком разоблачении Лжедмитрия: «По твоей, деи (Дмитрия. — Р.С.), той великой спеси и гордости подлинно тебя Бог сопхнет с столицы твоей, и надобе то указать всему свету в Москве самой, какой ты человек и что им хочешь сделать».

Королевский двор был возмущен титулом «непобедимый», присвоенным Лжедмитрием: «Коли б тебе (Лжедмитрию. — Р.С.) хто иной писал непобедимым, ино бы то было не диво, а то ты сам себя так пишешь; а такое де слово Богу одному подобает».

Среди польских оппозиционеров интрига самозванца нашла благоприятный отклик прежде всего у таких лиц, как Ю. Мнишек. Он задолжал королевской казне огромные суммы денег. Король мог в любой момент отобрать у него его староства и имения за долги. Передача королевского трона зятю в один миг решала его трудности.

Претензии Москвы встревожили короля. В марте 1606 г. на сейме литовский канцлер Лев Сапега открыто заявил следующее: «…находятся у нас такие люди, которые входят в тайное соглашение с московским властителем»; один из них — некий член Краковской академии «писал к московскому государю, что теперь приходит время заполучить польскую корону»; царь собирает войско против неверных, но как тут ему доверять; не для того ли он присвоил титул императора, чтобы затем «легче добиваться киевского княжества».

В Польше циркулировали слухи, будто Дмитрий готов поддержать польскую оппозицию, послав против короля одного из Шуйских с войском. Можно предположить, что Шуйские сами позаботились о распространении подобных слухов. Бояре-заговорщики постарались разжечь честолюбивые мечты Лжедмитрия I. Одновременно они предупредили обо всем Сигизмунда III и постарались убедить его, что царь намерен отобрать у него польскую корону. Таким путем они старались лишить самозванца польской помощи. И они вполне добились своей цели.

Лжедмитрий I возродил планы унии России и Польши, давно ставшие предметом дипломатических переговоров двух стран. Но на этот раз речь шла о поглощении Речи Посполитой Московским царством, а осуществление планов унии связывалось с тайным заговором и войной.

Бояре в Москве давно дознались о том, что Речь Посполитая требует от царя выполнения секретного договора о территориальных уступках в пользу короля. Отрепьев использовал первый подходящий случай, чтобы отвести от себя подозрения. Шумный спор с королем из-за титулов должен был, как полагал самозванец, успокоить бояр и народ. Тайный католик, Лжедмитрий откровенно объяснил мотивы своих чрезмерных домогательств посланцу Ватикана. «Пронесся слух, — сказал он, — что я обещал уступить несколько областей польскому королю. Крайне необходимо категорически опровергнуть их. Вот почему я настаиваю на моих титулах».

Клубок интриг запутался окончательно. Польские заговорщики рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре искали соглашения с королем, чтобы избавиться от самозванца.

Душой боярского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, князья Михаил Скопин-Шуйский и Борис Татев-Стародубский, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк Колычев, дети боярские Андрей Шерефединов, Григорий Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица.

Даже некоторые из самых близких лиц спешили покинуть самозванца, предчувствуя его скорое падение. В стане заговорщиков оказался друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов. В Путивле он помалкивал, благодаря чему вошел в милость к Лжедмитрию. В Москве дворянин примкнул к Шуйским и стал решительным противником самозванца.

Несколько приближенных царя, формально не участвуя в заговоре, искали благорасположения заговорщиков. Сохранилось известие, будто «Дмитрий» слишком рано открыл своему маршалку князю Василию Михайловичу планы насаждения в России католичества, а тот сообщил обо всем боярам. Речь шла о князе Василии Михайловиче Рубце-Мосальском. Иностранный автор исказил фамилию князя, назвав его Можайским, но такие искажения обычны у иностранцев. В официальных бумагах Посольского приказа князя Рубца именовали маршалком. Весной 1606 г. поляки, ехавшие на царскую свадьбу, убили родного брата дворецкого, что не могло не повлиять на его взгляды.

Боярам удалось подкупить некоторых наемных офицеров из дворцовой стражи, среди них Андрея Бону. Ходили слухи, что в интригу был вовлечен капитан Яков Маржарет.

Военные планы самозванца побуждали заговорщиков спешить с выступлением. Некогда Иван Грозный сокрушил ордынские владения на Нижней Волге. Лжедмитрий решил продолжить его дело и нанести удар по Азову с тем, чтобы изгнать турок из устья Дона. Помощь Войска Донского была ему обеспечена. Опорной базой азовского похода стал Елец. Присланный туда дворянин Г. Акинфов получил приказ дополнительно укрепить и расширить эту пограничную крепость. Туда спешно отправили из Москвы осадную и полевую артиллерию, там создали склады с огромным количеством военного снаряжения и продовольствия. На реке Вороне у ее впадения в Дон были построены суда. Позднее русские послы, следовавшие в Константинополь, получили наказ разыскать на Дону корабли, выстроенные «для Рост-риги в 7114 году». На этих кораблях им предписывалось идти в Азов и далее, по морю, в Турцию.

С весны 1606 г. подготовка к походу вступила в решающую фазу. С разных концов страны к Ельцу шли отряды ратных людей.

Посольский приказ должен был приноровиться к дипломатическим приемам и манерам самодержца. В Крым были посланы гонцы, которые должны были объявить войну татарам. Но прежде они, если верить Исааку Массе, предъявили хану требование о возвращении Москве «всех податей, которые прежде Московское государство принуждено было заплатить хану, а не то он („Дмитрий“. — Р.С.) обреет хана и весь народ его наголо». Ультиматум был подкреплен, как повествует Авраамий Палицын, «бесчестными» дарами — шубой «от кож свиных».

Планы объединения христианских государств для войны с неверными были более популярны в Речи Посполитой, чем в России. Русское дворянство сознавало, что война с турками и татарами будет долгой и кровопролитной. Лжедмитрий I должен был считаться с тем, что его планы не пользуются поддержкой дворян. Поход Грозного на Казань вызвал подлинный энтузиазм среди дворян и детей боярских. Планы похода на Азов натолкнулись на скрытое сопротивление. Польский современник писал: «Хотя государь приказал во всех областях заготовлять военные снаряды и припасы и собирать войско… однако не весьма многие показали ему уважение и страх, напротив, под благовидными предлогами и извинениями уклонялись от исполнения воли Дмитрия». Самозванец должен был учитывать настроения дворянского сословия.

В марте 1606 г. Разрядный приказ послал князя Ивана Шуйского с отрядом войск во Мценск. Большим воеводам — Мстиславскому, Василию и Дмитрию Шуйским, Василию Голицыну — предстояло занять позиции на Оке.

В марте Лжедмитрий известил тестя Юрия Мнишека, что по прошествии Пасхи 20 апреля «путь восприять намерены в лагерь („oboz“) и там через все лето пребывать имеем». Лето было наиболее подходящим временем для военной кампании, но поход, похоже, был задуман как военная демонстрация, раз царь собирался провести в лагере все лето.

Лжедмитрий I помнил о триумфальном выступлении Бориса в Серпухов при избрании на трон. Не намеревался ли он повторить удачный ход Годунова?

Отдавая приказ о сборе дворянского ополчения на Оке, Расстрига надеялся, что в полевом лагере, в окружении верных войск, он будет чувствовать себя в полной безопасности. Он и не догадывался, сколь глубоко измена проникла в его ближайшее окружение. Полк правой руки в походе на Оку должен был возглавить князь Василий Шуйский, передовой — его брат Дмитрий, сторожевой — Василий Голицын. Все трое старших воевод готовили переворот.

Побывавший однажды в руках палача Василий Шуйский вел дело с величайшей осторожностью. Попытки развернуть агитацию против царя в народе могли привести к разоблачению заговорщиков. Поэтому они предпочитали иные средства.

В первых покушениях на жизнь Отрепьева участвовали чудовские монахи. С их кознями он столкнулся еще в Путивле. В Москве все повторилось заново. По словам Петра Петрея, один чудовский инок смущал народ, заявляя во всеуслышание, что на троне сидит беглый чернец Григорий, которого он сам учил грамоте. Его арестовали и подвергли допросу, но монах так и не отказался от своих слов. Тогда его утопили в Москве-реке вместе с несколькими другими чудовскими иноками. Польские источники излагали иную версию. Власти арестовали несколько духовных особ, одного из них пытали, и он признался, что его подкупили. Он должен был подать государю чашу с отравленным вином во время причастия. Как видно, в заговор были втянуты лица из семейного храма государя. Только они могли поднести царю святые дары.

Сведения о тайных казнях духовных особ распространились не только в Москве, но и за рубежом. В инструкции, составленной шведской королевской канцелярией 5 (15) февраля 1606 г., значилось: «Как утверждают взаправду, в начале своего царствования Дмитрий велел казнить и лишить жизни нескольких православных монахов».

Дознание о покушении на жизнь царя проводилось в сентябре 1605 г. К заговору Шуйских оно не имело отношения, поскольку Шуйские еще не вернулись из ссылки.

Тайная казнь монахов нанесла немалый ущерб репутации Лжедмитрия. В начале 1606 г. шведские дипломаты, получив из Москвы ложное известие о смерти царя, высказали предположение) что его убили сами русские, так как «Дмитрий» исповедовал папистскую религию и вскоре после начала своего царствования велел казнить нескольких православных монахов.

Новый розыск о покушении на жизнь монарха начался после того, как во дворце нашли колдовское зелье. На этот раз розыск не дал результатов.

В январе 1606 г. случилось другое происшествие. Глубокой ночью неизвестным лицам удалось пройти через все стрелецкие караулы и подобраться к царской спальне. Во дворце поднялась суматоха. Не успев как следует одеться, самозванец схватил оружие и в сопровождении двух стрелецких голов — Федора Брянцева и Ратмана Дурова — бросился искать злоумышленников. Удалось схватить трех человек, но они ни в чем не признались, и их поспешили казнить.

Вскоре после этого события аресту подвергся дьяк Андрей Шерефединов. И. Масса утверждал, что дьяк, подкупленный боярами, готовил убийство царя. Более подробно обстоятельства дела изложил начальник дворцовой стражи Яков Маржарет. По подозрению в заговоре, писал Маржарет, был схвачен один секретарь или дьяк, его пытали в присутствии Петра Басманова, но он не сознался и не выдал главу заговора, кем был, как позднее стало известно, Василий Шуйский.

Противники самозванца опасались разоблачения. Арест Шерефединова поверг их в ужас. Но дело за отсутствием улик было прекращено, а дьяка отправили в ссылку. Боярская дума была высшей инстанцией, расследовавшей государственные преступления. Поскольку некоторые из ее руководителей сами участвовали в заговоре, сыскное ведомство оказалось парализованным. Нити следствия, тянувшиеся наверх, бояре мгновенно обрывали.

Царь велел конфисковать несколько дворов на Арбате и в Чертолье у самых стен Кремля и поселил в них иноземную гвардию. Отныне он мог вызвать охрану в любой час дня и ночи.