После полуночи берег кажется темной полосою за бортом. Глухая безлунная ночь, сильный ветер натягивает якорную цепь. У нас небольшое ЧП из тех, что постоянно случаются в море, – капитан парусника, болтающегося тут же неподалеку, швартует свою шлюпку, просит о помощи, поднимается на борт и проводит со мною время, необходимое, чтобы решить его проблему. Через час он снова спускается в шлюпку и растворяется в ночи, а мы так ни разу и не увидели лиц друг друга. Все происходило без света, в почти непроглядной тьме. Мы даже не назвали своих имен. Мы были друг для друга тенью и голосом.

Я уселся на корме, размышляя об этом, над моей головой – фонарь на клотике, и россыпь невероятно ясных звезд, такая непривычная для того, кто привык смотреть на городское небо, медленно вращается с востока на запад вокруг полярной оси.

В прежние времена, говорю я себе, сцена, произошедшая только что, не показалась бы мне странной, общаться в темноте было делом обычным. Городское освещение было слабым – если вообще было, электричества тогда еще не знали, а жизнь масляных и керосиновых ламп, свечей, факелов и прочих огней была коротка, и после захода солнца люди могли себе позволить осветить только очень маленькую частичку своей жизни. Практически все происходило в промежутках между тьмой и тьмой или при свете луны, как в изумительных первых строчках новеллы Сервантеса «Сила крови». Нередко путешественники, крестьяне, горожане, друзья и враги общались, не видя лиц друг друга, – в их жизни появлялись и исчезали тени и темные силуэты, оставляя по себе память о голосе, шелесте одежд, звуке шагов, позвякивании монет, смехе, всхлипываниях, дружеском или враждебном прикосновении руки, тела или оружия. Должно быть, картина мира, то, как люди видели ближних своих, была в те времена совершенно иной, нежели сегодня при окружающем нас свете, при негаснущих огнях, неиссякаемых источниках информации, вспышках и всплесках цвета. Совсем иной отпечаток оставляют в нас безымянные тени и голоса, что приходят из темноты.

И моя память полна теней, говорю я себе. Сегодняшний случай заставляет меня вспомнить другие времена из моей собственной жизни: поля, джунгли, пустыни, разоренные города, места, где темнота была следствием чрезвычайной ситуации или вызвана необходимостью остаться в живых. Самое большее, что мы могли себе позволить, когда темнело, – короткую вспышку фонаря или огонек спрятанной в горсти сигареты. Оглядываясь назад, я вдруг понимаю – до сих пор мне не приходило в голову задумываться об этом, – как много их было в те годы – людей, с которыми я общался в темноте. Людей, которые так или иначе повлияли на мою жизнь и мою работу, но от которых мне остался только звук, несколько слов, запах, предупреждение, ощущение дружеской поддержки или угрозы, металлический щелчок оружия, короткий свет фонаря, скользнувший по моему лицу, красный огонек сигареты, освещающий пальцы и нижнюю половину лица, черные тени в лазах и убежищах, всхлипы детей, стоны женщин, жалобы и проклятия мужчин, смутные темные пятна или неясные очертания на фоне взрыва или пожара, тени, оставившие следы в моей памяти, случайные друзья, чьих лиц я никогда не видел, вроде парней, крикнувших мне «беги!» однажды ночью семьдесят шестого в Бейруте, когда они отступали между очередей, стреляя, чтобы прикрыть меня, или голос и руки боснийского солдата, перетянувшего мне вены на левом запястье – я чувствовал, как кровь течет по пальцам, – взрезанные стеклом в Мостаре в Рождество девяносто третьего, и сейчас, вспоминая об этом, я в задумчивости провожу пальцами по маленьким шрамам.

Под звездами посвистывает в такелаже ветер. Мне чудится на фоне берега силуэт стоящего на якоре парусника, и я думаю, что его капитан запомнит меня так же, как и я его, – яхта без единого огонька, черная тень и несколько слов. И тогда я улыбаюсь в темноте. Это недурная манера запоминать, думаю я.