До сих пор мы говорили о непосредственных реакциях на развод и необходимости предотвращения упадка психических структур в первые недели и месяцы после развода, после чего сохранение остатков душевного равновесия стало бы возможно лишь за счет вытеснения наплыва впечатлений и аффектов. Теперь же речь пойдет о другой стороне послеразводного кризиса. Каким образом развод может стать «удачным» разводом?

Нашей работой с детьми и с их родителями руководит знание комплексности психодинамических взаимосвязей. Во-первых, мы в состоянии понять, в чем именно заключаются проблемы данной семьи, и, во-вторых, мы в состоянии избежать опасности удовлетворения достижением близлежащей цели, поскольку это еще не является исчерпывающим условием для счастливого развития ребенка. Например, если мы помогли родителям найти возможность для оптимально приемлемого распорядка посещений, это, конечно, уже довольно большая удача. Однако этого может быть достаточно для избежания лишь самых ужасных, но далеко не всех печальных последствий развода.

Под «защитой отношений» я имею в виду в первую очередь защиту возможности ребенка и дальше поддерживать постоянный, реальный контакт с отцом или, если он был прерван, следует позаботиться о непременном его возобновлении. Контакт позволяет отцу, несмотря на пространственную разлуку, оставаться достижимым в качестве любовного объекта и объекта идентификации.

Важно, чтобы оба, и мать, и отец, были готовы к этим отношениям, но это намерение чаще всего сталкивается с массивным эмоциональным сопротивлением. Здесь должна помочь любовь и ответственность по отношению к своему ребенку. Но эта потенциальная сила чаще всего бывает оккупирована «противоположной стороной», – то есть помеха контакту (со стороны матери) или прекращение оного (со стороны отца) объясняется (рационализируется) как раз «желанием добра ребенку», поэтому следует заставить обоих родителей поверить, наконец, в необыкновенное значение отношений ребенка с отцом.

Тенденция рационализирования (будто отец вредит ребенку) ведет к психической ирритации детей. И здесь нам предстоит большая информационная работа: родители должны узнать о страхе ребенка потерять мать, когда он идет к отцу, и перед потерей отца, когда он возвращается к матери; о конфликтах лояльности, когда ребенок боится ранить мать, если он радуется встречам с отцом; о трудностях маленьких детей, не достигших трехлетнего возраста, поддерживать одновременно более одного любовного отношения, что часто приводит к тому, что они воспринимают третью персону (например, отца, который приходит их забирать) как чужого, а смена объектов может восприниматься как потеря; о чувстве вины у детей, которое заставляет опасаться, что отец от них откажется или подвергнет наказанию; а также о тенденции идентификации с матерью, что ведет к ярости по отношению к отцу и к наказанию его отказом от посещений. Беседы родителей с детьми об этом поведении и этих реакциях тоже можно облечь в форму «вопросов». Но словесный ответ «Нет, это не так, как ты думаешь» может только тогда достигнуть цели, когда ребенок увидит на деле, что его опасения напрасны и у него нет необходимости отказываться от любви к отцу. Точно так же следует обратить внимание родителей, особенно матерей, на то, что ирритация после посещения отца в большинстве случаев вызвана не тем, что ребенку плохо с отцом или тот настраивает его против матери, а просто каждая новая разлука возобновляет уже пережитую боль развода. И мы должны осведомить родителей о том, что эта конфронтация с болезненными переживаниями является важной частью нового опыта и переработки ребенком его боли.

Судебная регулировка свиданий с ребенком чаще всего имеет жесткие рамки: обычно это каждые вторые выходные, плюс отпуск, а кроме того, возможен еще один день между этими выходными. Многие родители придерживаются этого правила, но некоторые предпочитают все же более свободный распорядок: нередко получается так, что именно те выходные, которые предусмотрены для посещения, по каким-либо причинам не подходят, например, ребенок приглашен на день рождения или по причине служебных командировок отцу неудобен твердый график посещений. Многие родители – и чаще всего те, которые согласны с тесным контактом ребенка с отцом, – находят твердый график неестественным и поэтому предпочитают спонтанные контакты. Но отказ от определенного распорядка имеет и свои недостатки: возрастает вероятность столкновения интересов между разведенными супругами; из-за того, что в большой степени ребенок сам решает, хочет ли он сегодня видеть отца, – а это порой можно понять как знак того, что он не хочет видеть матери, усиливается его конфликт лояльности. Какое бы решение ни принял ребенок, он наносит этим обиду либо отцу, либо матери, что может вызвать ревность и агрессивность по отношению к бывшему супругу. Ребенок в этих случаях не имеет возможности подготовиться к посещениям, и у него отнимается радостное ожидание встреч: когда он скучает по отцу, его нет рядом, и он появляется, может, как раз тогда, когда у ребенка уже намечены какие-то планы. Твердый распорядок посещений все же больше подходит к ситуации развода: тогда нет необходимости дискуссировать о времени посещений, да и ребенок твердо знает, когда он может рассчитывать на свидание со своим любимым папой.

Но внутри твердых рамок все же желательна некоторая подвижность. Конечно, всегда может случиться, что у отца нет времени как раз тогда, когда ребенку хочется его видеть, но это разочарование относится к конкретному случаю (подобное случается и тогда, когда отец живет дома) и не вызывает внезапного страха перед потерей отношений, потому что твердые рамки все же защищают постоянство отношений и в них отдельные разочарования не так страшны.

Можно возразить, что твердый распорядок посещений ограничивает свободу ребенка, например, если в эти выходные ребенок собирается предпринять что-то другое. Но здесь весь вопрос в том, является ли отец кем-то вроде дедушки с бабушкой, которых можно лишь изредка навещать, или он – настоящий родитель, в котором ребенок испытывает настоятельную потребность. Если он кто-то, кого лишь навещают, то намеченное на выходные мероприятие действительно становится конкурирующим фактором. Однако полноценный родитель несет ответственность за решение, что ребенок может делать и что нет, а если это так, то и у ребенка нет необходимости в эти выходные рассчитывать на поддержку или защиту матери (которая играла бы роль посла при отце) и он поговорит с отцом сам. И если, к примеру, его нужно будет куда-нибудь отвезти, то это сделает отец. Формирование отношений между отцом и ребенком должно зависеть от них самих. Не говоря уже о том, что по отношению к подросткам соблюдение твердых границ посещений против их воли вообще немыслимо, здесь все должно решаться по обоюдному соглашению.

К защите отношений с отцом относятся не только внешние организационные мероприятия. Ребенку следует помочь сохранить чувство, что у него есть отец, также и в промежутке между посещениями. Маленькие дети не в состоянии представить себе, что такое «две недели». Может быть, вначале они и будут каждый день спрашивать, когда же наконец придет папа, но, получая невразумительные ответы, перестанут задавать вопросы. И тогда каждое свидание будет неожиданной встречей с человеком, ставшим уже частично чужим, и каждое расставание будет потом настоящей разлукой, а это, в свою очередь, сделает особенно тяжелым каждое расставание с матерью; а у той, в свою очередь, возникнут импульсы «не отдавать ребенка в чужие руки». Для отца все это будет большой обидой. Здесь на помощь может придти так называемый «папин календарь», благодаря которому маленький ребенок сможет ориентироваться на «папины» и «мамины» дни, и у него появится не только чувство времени, но и частично чувство контроля над временем, а значит он не будет больше ощущать себя целиком во власти «прихотей» «этих взрослых».

Календарь, таким образом, станет как бы «частью образа отца» и отец символически будет всегда «здесь». Символическое присутствие отца совершенно необходимо ребенку. У матерей для этого есть немало возможностей: над детской кроваткой можно повесить на стене фотографии, можно разговаривать с ребенком об отце или упоминать о нем в историях, в сказках, в игре.

Корине было полтора года, когда родители разошлись. Отец переехал в Германию и мог видеть свою дочь лишь раз в два месяца. Теоретически для маленького ребенка эти интервалы слишком велики, а время свиданий слишком коротко для того, чтобы на протяжении всего времени удерживать в себе достаточное представление об отце. Сегодня Корине пять лет и она горячо любит своего папу, с которым и сейчас видится не чаще. Девочка говорит о нем с гордостью, радуется свиданиям, кидается к папе в объятия, как только он появляется на пороге, и спокойно уходит с ним, хотя во всех других случаях ей бывает трудно расставаться с мамой. Основой этого феномена является то, что мать постоянно заботится о внутреннем отношении дочери к отцу: в комнате у Корины висят фотография отца и вышеупомянутый «папин календарь». У матери с дочерью есть одна игра: давать имена разным величинам – «папочка» означало большой, «мамочка» – средний и «бэби» – маленький. Так же и с красками: «папой» был синий цвет, «мамой» – красный, «бэби» – розовый, а черный – «вау-вау» (это был цвет их собаки). Когда Корина рисовала, мать спрашивала ее, для кого она рисует, и сама предлагала нарисовать картинку и для папы, чтобы подарить ему, когда он приедет. Когда они встречали мужчину с бородой, мама говорила: «Смотри, у него борода, как у твоего папы». И так далее.

Конечно, подобное возможно лишь тогда, когда мать действительно желает душевной близости ребенка с отцом и ей ничто не мешает по-дружески относиться к своему бывшему супругу. И если это так, то мать может много сделать для того, чтобы у ребенка сохранялось чувство, что он имеет и маму, и папу, независимо от обстоятельств.

Такое символическое включение отца в семью очень важно и для старших детей. В то время как у малышей в отсутствие отца его образ несколько стирается, у старших вступает в силу бессознательная защита. Она может затронуть различные аспекты образа отца: его важность для ребенка; чувство принадлежности, то есть из «моего отца» он может превратиться просто в «отца»; чувство, что ты любим отцом; уважение и пр. А на место вытесненных свойств вступят фантазии и проекции, проистекающие из личности самого ребенка или из его идентификации с матерью. Например, ребенок может сказать: «Он мне не нужен!», «Он мне надоел!», «Мне хватает и одной мамы!», «Он любит кого угодно, только не меня», «Он зол», «Он слабый, плохой» и т. д. Мы уже говорили о таком пренебрежении к отцу, которое означает не более чем защиту против невыносимых конфликтов лояльности. Подобное может случиться и тогда, когда отец мало доступен ребенку и отношения с любимым, нужным, уважаемым отцом становятся источником одних лишь разочарований. Символическое удерживание отца, которое помогает избежать подобной защиты, конечно, еще какое-то время напоминает ребенку о его несчастье, но оно же и дает возможность перестроится на новую жизненную ситуацию: ребенок учится преодолевать разлуку путем мышления, например, путем хороших воспоминаний и радостных планов на следующую встречу; у него есть возможность символически – через разговоры, игру, книжки, рисунки – переработать свои разочарование и неуверенность, что позволяет беспрепятственно вступать в каждый новый контакт с отцом.

К защите отношений отца и ребенка относится также забота о том, чтобы отец не исчез вдруг из жизни ребенка. Чрезвычайные нагрузки разведенных матерей, возникающие не в последнюю очередь по причине неудовлетворительного социального положения женщины, часто ведут к тому, что они рассматриваются обществом как пострадавшие, а отцы – как победители, добившиеся полной независимости и переложившие все бремя воспитания и всю ответственность на женщину. Но это обобщение, по моему опыту, не совсем верно. Психические нагрузки навещаемых отцов тоже часто слишком невыносимы. И, как уже говорилось, именно эти психические беды нередко ведут к полному обрыву отношений с ребенком.

Поэтому профессиональные помощники в отношении отцов должны:

– поддержать отца в его переживании боли разлуки и нарциссической обиды, нанесенной этой разлукой и (или) его беспомощностью в отношении детей;

– дать ему понять нереальность его опасений за любовь детей или, в случае если его страх потерять детей или их любовь имеет свои основания, помочь ему расслабить напряжение в отношениях с бывшей женой и таким образом предупредить опасность;

– помочь ему построить новые отношения с ребенком, имея в виду, что (внешние) условия отношений между ребенком и отцом после развода – намного больше, чем его отношения с матерью, – отличаются от тех, которые были до развода. Чем больше радости и удовлетворения будет получать отец в своих отношениях с ребенком, тем важнее для него будут эти встречи.

Если родителям удается защитить отношения ребенка и отца путем соблюдения надежных рамок посещений и символически удерживать присутствие отца в повседневной жизни, то это уже большой вклад в смягчение детских конфликтов лояльности. Таким образом родители дают ребенку понять: «Ты имеешь право любить обоих – и маму, и папу!».

Обычный источник конфликтов лояльности происходит, однако, не из самих трудностей послеразводных отношений, а из той версии, которая преподносится ребенку по поводу причин развода.

Здесь все вращается вокруг вопроса, кто виноват. Многие дети видят, что ответы отца и матери не только не совпадают, они диаметрально противоположны друг другу, что ставит ребенка (любящего обоих родителей и верящего им обоим, ведь это они являются в его глазах высшей моральной инстанцией, то есть представителями самой честности и правдолюбия) перед непреодолимой проблемой: один из них наверняка лжет. Нередко ребенок поневоле принимает сторону того родителя, с которым находится в настоящий момент, что, конечно, ведет его к полному непониманию и его захлестывают сомнения, но у него появляется чувство вины по отношению к другому родителю, которого он только что «предал». Если ребенок все же отваживается на «окончательный приговор», то это повышает амбивалентность его объектного отношения к «виноватому» родителю. Если же побеждает любовь и он не отказывается от «виновного», то чувствует себя все равно «предателем», что нередко ведет к «показаниям» против себя самого (он так слаб, что никак не может отказаться от любви к человеку, который причинил столько зла маме (папе)). Остается одно из двух – взять всю вину на себя или заключить, что лгут оба, что непременно разрушит его доверие и, как уже говорилось выше (раздел 1.2. Конфликты лояльности при сохраненных отношениях с отцом), приведет к делибидонизации (лишению любви) отношения к первичным объектам.

Дальше перед профессиональными консультантами должна стоять задача заставить родителей разработать общую версию причин развода. Было бы хорошо, чтобы родители с самого начала решили, как они преподнесут «это» детям. Лучше всего было бы посоветоваться со специалистом. Но, к сожалению, когда к нам обращаются за помощью, развод уже лежит далеко за горами и нам приходится заниматься версиями вины, образовавшимися у ребенка. Вопрос вины (и следующие из него внутренние конфликты) занимает ребенка так долго, как долго его еще волнует его отношение к отцу.

Смягчить конфликты лояльности можно только тогда, когда существуют хотя бы минимальное доверие и готовность к кооперации между разведенными родителями. Но поскольку именно в этой области наблюдается большой дефицит, то нашей важнейшей задачей становится восстановление их способности к этой кооперации.

Мы не случайно перечислили цели, стоящие перед профессиональными помощниками, именно в этом порядке. Дело в том, что внешние рамки посещений, символическое удерживание отца в будничной повседневности и уменьшение конфликтов лояльности повышает шансы использования отца в качестве объекта триангуляции. Эта функция отца чрезвычайно важна для развития в ребенке принципиальной способности к триангуляции (одновременному поддержанию отношений более чем с одной персоной). Прежде всего это расслабляет напряжение в неизбежно слишком тесных и поэтому переполненных массивными внутренними конфликтами отношениях ребенка с матерью.

Само собой разумеется, что лучшим образом ребенок может использовать отца в качестве объекта триангуляции, если тот реально присутствует в его будничной жизни. Если же отец присутствует в большой степени лишь символически, то возникают две опасности: во-первых, образ отца идеализируется ребенком и, во-вторых, отец теряет внутреннюю связь с ребенком. Может быть, идеализация отца ребенком какое-то время еще льстит самолюбию родителя, смягчая его страхи перед потерей любви, но отношения отца и ребенка таким образом становятся своего рода анклавом, островом, где каждый живет сам по себе и где нет места таким «банальным» вещам, как будни, школа, друзья, соблюдение правил, что ведет к тому, что отец, по сути, перестает быть настоящим отцом и его отношения с ребенком приобретают некую «любовную интимность». В этом защищенном пространстве (защищающем прежде всего отца) ребенок не в состоянии избавиться от своих забот, поэтому такой род интимности не приносит ему ничего хорошего. Одиннадцатилетний Томми рассказал мне, вздыхая, как они с отцом в дни посещений – вот уже третий год! – играют с конструктором «лего». Эта игра давно перестала интересовать мальчика, но он не отваживается сказать об этом отцу, который каждый раз преподносит ему новый «сюрприз», покупая все новые наборы. Другой отец, который видел свою – тоже одиннадцатилетнюю – дочь лишь один раз в месяц, жаловался на свою беду: он просто не знает, о чем ему с ней говорить: «Я понятия не имею, о чем она думает. По сути дела она стала мне чужим ребенком, мы только изображаем, будто мы хорошие друзья».

Конечно, будничное общение отца и ребенка после развода сильно ограничено. Но кое-что здесь все же можно сделать: отец может справляться у матери по телефону о том, что делает и чем интересуется ребенок. (В принципе, многие матери были бы этому только рады, поскольку это привнесло бы некоторое облегчение в их повседневные заботы о детях. В этом случае отец оставался бы своего рода триангулярным объектом и в глазах матери, что смягчило бы неизбежное после развода напряжение в отношениях матери и ребенка). Можно также договариваться о коротких встречах между обычными посещениями, пусть отец встретит ребенка у школы и проводит домой или они вместе сходят в кино и т. д. Было бы хорошо, чтобы посещения приходились не только на выходные дни, чтобы отец заботился и о школьных делах ребенка, чтобы ему приходилось также и что-то ему запрещать, например, слишком долго смотреть телевизор и т. п. Редко бывает, что отец должен пойти с ребенком (может быть, по просьбе матери) что-то срочно купить, сходить с ним к зубному врачу или пойти поговорить с учительницей. По моему опыту, те отцы, которые вначале протестовали против таких «обязанностей», – и не только потому, что они отнимают время, а главное, потому что трудно отказаться от роли отца, с которым ребенку не приходится делать ничего неприятного, – потом радовались этой новой роли ответственного родителя. Потому что только эта роль спасает от регрессии по отношению к собственному ребенку. Но нельзя забывать, что регрессия эта порождается боязнью потерять любовь и поэтому заставляет делать лишь то, что нравится ребенку. Такая регрессия вредна не только для ребенка (поскольку тот нуждается прежде всего в ответственном родителе, а не в каком-то «массовике-затейнике»), но и отцу она приносит лишь разочарования, обиды и унижения.

Возможность будничных контактов с отцом представляет собой своего рода промежуточный пункт между символической и реальной, будничной репрезентацией отца. Существует ли у ребенка возможность поговорить с отцом, когда тот ему нужен? И прежде всего ясна ли ребенку эта возможность, может ли он ее бесстрашно использовать? Конечно, многого можно достигнуть, если отец будет звонить сыну или дочке по телефону. Но следовало бы сделать так, чтобы эти звонки приносили что-то хорошее и ребенку, а не служили лишь удовлетворению потребностей отца. Или, точнее, если отец удовлетворяет свои естественные потребности в общении и одновременно дает ребенку понять, как он в нем заинтересован, то это и есть именно то, что требуется. Хуже, если отец таким образом (прежде всего) ищет смягчения своей боли и ждет от ребенка утешения. Например, нормально, если отец говорит: «Ну, как поживаешь? Что бы тебе хотелось предпринять, когда мы увидимся с тобой в следующие выходные?». И очень плохо, если он говорит: «О, я так скучаю по тебе, мне так тебя не хватает!». Подобные замечания вырывают ребенка из его, может быть, в этот момент вполне уравновешенного состояния, активизируют боль разлуки и делают из него своего рода опекуна или терапевта отца, а эта роль не под силу никакому ребенку. Я знаком со многими детьми, которые чрезвычайно страдают из-за своей беспомощности, поскольку верят, что отцу слишком плохо без них, они боятся за отца и не в состоянии представить себе, что их отношения даже в данных обстоятельствах могут приносить удовлетворение.

Конечно, досягаемость отца не происходит сама собой. Поэтому именно в той степени, в которой отец недостижим в будничной жизни, другие близкие люди приобретают для развития психики ребенка более высокое значение. Конечно, если они в состоянии частично или полностью восполнить выпавшие функции отца.

Инициатива таких отношений должна проистекать прежде всего от матери. Но для этого ей вначале предстоит понять, что таким образом она делает что-то очень доброе не только для ребенка, но и для себя самой. Конечно, непременным условием является то, что этот человек любим ребенком и любит его; это должен быть человек, с которым и у матери были бы добрые отношения, чтобы у ребенка снова появилась возможность жить в тройственном союзе. С точки зрения триангулирования этот третий человек становится не только объектом других, не материнских отношений, он важен также и потому, что и у матери теперь есть кто-то еще и она не замкнута лишь на ребенке. Мать не должно смущать то обстоятельство, что ребенок, может быть, вначале станет протестовать против временной «оккупации» матери, например, няней или его тетей (дядей), или сам не захочет оставаться с ними. Конечно, было бы неплохо, если бы этот человек был мужчиной или, если таких «друзей» у ребенка много, чтобы среди них была хотя бы одна персона мужского пола. Эту роль может, например, перенять дедушка, если он не слишком дряхл и ребенок воспринимает его не как «деда», а как мужчину.

Очень трудно положение тех женщин, которые после развода отрезаны от социальной жизни, не чувствуют больше себя женщинами и становятся лишь матерями, сосредотачивая на ребенке все свои представления о счастье, любви и удовлетворении. Для ребенка такая социальная ретировка матери чрезвычайно опасна, поскольку тогда он становится как бы партнером матери, единственно ответственным за ее душевное благополучие – роль, непосильная ни одному ребенку. Если такое исключение из социальной жизни происходит по реальным социально-экономическим причинам, то можно еще что-то предпринять. Однако если причины тому чисто психологического характера, то таким матерям – в целях благополучия детей – необходима терапевтическая помощь, что помогло бы им переработать пережитые разочарования и открыло новые возможности восприятия мира, восстановив хотя бы частично веру в людей и особенно в мужчин.

Независимо от возможностей триангулирования, есть еще один феномен, обременяющий отношения между детьми и разведенными матерьми. Я назвал это педагогизированием отношений матери и ребенка. Я имею в виду тенденцию (одиноких) матерей редуцировать свои отношения с детьми до исключительно «педагогических» задач, тенденцию, которая обычно усиливается с увеличением изоляции матери и ориентацией ее жизни исключительно на ребенка. В иерархии педагогических целей, по моему опыту, центральное место занимает успеваемость в школе, затем идут «социальные черты характера», такие как благоразумие, внимательность к другим, готовность к кооперации и пр. Вместо того чтобы с известным любопытством наблюдать за развитием ребенка и радоваться их совместной жизни, эти матери страшно переживают из-за каждой контрольной, со страхом реагируют на встречи детей с другими людьми и т. д. В результате их жизнь – поскольку чаще всего дети не таковы, какими хотели бы их видеть родители, – проходит в сплошных разочарованиях, а у матери растет чувство вины из-за того, что она считает невыполненной свою материнскую задачу.

У этого явления есть множество причин. Переоценка важности успеваемости может быть связана с переживаниями собственного детства, но чаще всего мать считает, что она обязана доказать всему миру, что она и сама, то есть без отца, в состоянии справиться со всеми задачами воспитания. Таким образом, «забота о будущем» ребенка становится своего рода защитой против чувства вины по поводу развода, который, может быть, нанес ребенку непоправимый вред.

Слишком высокая оценка социального поведения детей для матерей характерна в гораздо большей степени, чем для отцов. Кроме того, разведенные матери сильно опасаются, как бы ребенок не стал «таким, как отец» (по отношению к мальчикам подобные воспитательные позиции усиливаются). Проблема заключается в том, что в системе оценок матери нет места для агрессивных потребностей и импульсов детей. Часто она борется со всем, что имеет дело с агрессивностью и самоутверждением, вплоть до мира детских фантазий и игр. Так, мать может всерьез расстроиться, если окажется «застреленной» из ложки, игра в войну осуждается морально, истории и сказки «очищаются» от агрессивных сцен; и если ребенок проигрывает в спортивном состязании, он не имеет права расстроиться, а должен брать пример с матери, которая может даже улыбнуться, если окажется побежденной («а зачем она тогда вообще играет, если не хочет выиграть?»). И эти матери даже не догадываются, насколько агрессивна эта их борьба против (предполагаемой) агрессивности ребенка. И как может ребенок справиться с амбивалентностью своих чувств, со своими разочарованиями, злостью, чувством бессилия, если у него отнимается любая возможность проявления этих чувств, вплоть до символизации и игр? И как можно научиться держать в руках свое раздражение из-за проигрыша, если за тобой не признается даже самого права на раздражение?

Результатом такого «педагогического воспитания» становится то, что дети просто не в состоянии оправдать ожиданий своих матерей, а это увеличивает напряжение в их обоюдных отношениях. Если же дети стараются приспособиться, то это – по причине завышенных запросов матери – становится возможным лишь благодаря вытеснению. Однако агрессивный, «мужской» элемент, выдворенный из семейной идиллии, однажды все же вернется и отомстит за себя – и это в незрелом, инфантильном обличии, поскольку в вытесненном, как мы уже говорили, не происходит никакого развития.

Объяснить все это матерям – важнейшая задача профессиональных консультантов по вопросам развода.

Как уже говорилось, важнейшим условием для создания новой счастливой семьи является сознательное желание матери и ее нового партнера сделать такой шаг. И это независимо от того, как в настоящий момент воспринимает ребенок маминого нового друга. Конечно, это легко сказать. «Я ужасно влюблена в моего друга Герда, – рассказывает Фрау С., мать трехлетней дочери и шестилетнего сына, – но мы видимся всего один вечер в неделю. Как же мы можем установить, сможем ли мы жить вместе?! В этот вечер я прихожу домой в десять часов вечера, но больше двух раз в неделю я просто не могу оставлять моих детей одних. Мы оба не хотим, чтобы Герд приходил ко мне домой, потому что дети его явно недолюбливают. А что если я им сейчас скажу, что Герд останется у нас и они постепенно к нему привыкнут, а потом у нас ничего не получится? Я не хочу, чтобы они снова переживали потерю! Тогда они вообще перестанут мне доверять...» А фрау К. испробовала другую возможность. Она привела своего друга Конрада домой и представила его своему семилетнему сыну Анди: «Ты можешь поиграть с Конрадом в железную дорогу, а то ты все время жалуешься, что мне эта игра не доставляет удовольствия!». И действительно, мальчик тотчас взял Конрада в оборот и потом едва мог дождаться его нового прихода. Вся проблема в том, что Анди стал рассматривать Конрада как своего товарища и взрослым в его присутствии едва удавалось молвить друг другу слово. Конечно же, они не так представляли себе свои отношения. Потом Конрад уходил с матерью в ее комнату, и Анди постепенно стало ясно, что Конрад любит маму больше, чем его. Более того, он увидел, что тот тоже очень дорог матери, что мама им восхищается, тогда он возненавидел Конрада. Но самым ужасным для фрау К. было то, что она неожиданно увидела своего друга с той стороны, с которой она его еще не знала: вместо того чтобы терпеливо попробовать снова завоевать доверие Анди, он игнорировал его, а то и вовсе злился и грубил в его адрес. Через два месяца они разошлись. «Я его действительно очень любила, – рассказывала фрау К., – но если хочешь жить вместе, одной любви недостаточно. Мой друг должен быть также старшим другом для моего сына. А как можно знать заранее, способен ли он на такую дружбу?».

Неразрешимая дилемма? Со временем мне стало ясно, что не только этих двух женщин, но и многих других матерей объединяет нечто общее. Они продумывают множество подходов к детям, но они не отваживаются на одно: сказать ребенку правду. «Познакомься, это мой друг, я люблю его, а он любит меня, мы хотим быть вместе. Конечно, и вместе с тобой. Поэтому он будет часто к нам приходить. Может быть, мы потом захотим вообще жить вместе, но пока мы этого не знаем!» Мне нравится предложение Франсуазы Долтос (Francoise Doltos, 1988): «Слово, которое следует употреблять для детей, звучит "жених". У мамы может быть много "женихов". Что необходимо ребенку, так это понятное слово. Мать должна объяснить детям, что означает это слово: "Может быть, мы когда-то поженимся, но этого пока никто не знает. Этот мужчина и я (эта женщина и я, если речь идет об отце), мы любим друг друга. Если мы решим пожениться, мы скажем тебе об этом"».

Когда и с какой интенсивностью эта проблема возникнет и как новая пара ее разрешит, предсказать невозможно. Но одно можно сказать точно: если дети оказываются обманутыми или от них скрывают правду, эскалацию проблемы можно считать запрограммированной. Скажем больше, если ложь удается, то ребенок какое-то время действительно чувствует себя в безопасности, но безопасность эта довольно ненадежна. Если он вдруг откроет, что именно в действительности скрывается за безобидным словом «друг» и что скрывается за походами в кино с тетей Бертой, разрушенной окажется не только его ненадежная безопасность; за тем фактом, что от него скрывали правду, он, вполне справедливо, отметит нечистую совесть. А нечистая совесть, как известно, – признак вины. Таким образом, появление нового мужчины сигнализирует ребенку угрозу его собственным потребностям. Если же родители не лгут, но при этом и не рассказывают всю правду, то ребенок чувствует, что здесь что-то не так, а там, где отсутствуют достаточные объяснения, вступают в свои права всевозможные фантазии. Как правило, в фантазиях представления об опасности намного более грозны, чем на самом деле. В любом случае мать (отец) теряет доверие, и часто – минимум, что касается отношений, – навсегда. Представим себя на месте ребенка. Предположим, человек, в чью любовь я свято верю, вдруг открыто сообщает о предстоящих больших изменениях в нашей жизни. Может случиться, что мне эти изменения и не подходят, может, они вызывают во мне большое беспокойство, но когда о переменах говорится открыто, то у меня появляется чувство, что мать (отец) не только не видит в предстоящих событиях никакой опасности, но даже считает их большим выигрышем. Именно эта уверенность матери или отца может сильно смягчить и мои собственные страхи.

Работая с родителями, важно не только объяснить им, что основная возможность нормального развития событий заключается в правде, но прежде всего необходимо выяснить причины, почему именно они не хотят рассказать детям о том, что происходит на самом деле. Чаще всего здесь скрываются весьма сомнительные педагогические позиции. Это может быть недооценка ребенка, отсутствие к нему достаточного уважения или же чувство вины и страх. Страх приводит к регрессии матери или отца, когда ребенок в их глазах становится некой санкционирующей инстанцией. Об этом «вывертыше» отношений следует, однако, хорошенько подумать: если мать (отец) становится в позицию ребенка, то это означает, что ребенок в этот момент практически теряет свою мать (отца). И тогда ему действительно ничего не остается, как попытаться забрать ситуацию в свои руки, то есть всеми силами начать бороться против нового союза.

Мы уже говорили, что огромное значение тройственных отношений заключается, кроме всего прочего, также и в том, чтобы ребенок время от времени видел себя исключенным из отношений двоих. При этом он делает открытие, что, оказывается, «ничего не случилось» и он вовсе не потерял свои любимые объекты. Конечно, новый партнер должен постараться завоевать дружбу ребенка и в какой-то степени посвящать себя и ему, но именно «в какой-то степени», а не так, как это делал знакомый нам Конрад. Прежде всего должно быть отчетливым уже само начало: новый мужчина (новая женщина) находится здесь в первую очередь потому, что между ним и матерью (между нею и отцом) существуют любовные отношения, которые нет необходимости скрывать. Разовьются ли эти две двойственные связи («мать – ребенок» и «мать – друг») в третью («друг – ребенок») и дальше – в тройственные отношения, об этом должны позаботиться прежде всего взрослые, поскольку ответственность несут они. Но и ребенок, конечно, тоже должен внести свой вклад. И он станет это делать, если увидит, что для того, чтобы не оказаться исключенным, ему просто не остается ничего иного, как приспособиться к новой жизненной ситуации.

Для того чтобы взрослые признали перед ребенком существование своих любовных отношений, есть и еще одна важная причина. Эта любовь еще слишком молода и поэтому слишком ранима, она нуждается в заботе. Для развития надежных партнерских отношений влюбленные должны создать помещение, где они могли бы оставаться вдвоем, не испытывая при этом угрызений совести. И если они в конце концов съезжаются или женятся, они ни в коем случае не должны отказываться от медового месяца и, конечно же, без детей.

Особенная трудность в создании новой семьи заключается в отсутствии привычных ролей. Здесь нет типичных интеракциональных образцов, но нет и новой, альтернативной модели: возможности матери приспособиться к новому партнеру сильно сужены вжившимся стилем жизни и отношениями с детьми, и новый партнер оказывается «брошенным» к детям, у которых для отношений с «внезапным отцом» просто нет опыта.

Если у отчима есть дети от предыдущего брака, то он вынужден будет сделать открытие, что уже имеющийся у него определенный семейный опыт в этой семье и с этими детьми просто не позволяет себя реализовать. С другой стороны, как могут знать дети, как следует вести себя с мужчиной, который, по сути, им чужой, но они не имеют права обращаться с ним как с чужим – он живет у них дома, с мамой, как если бы он был их отец. Эти проблемы нельзя считать неразрешимыми, хотя порой они действительно вырастают в таковые. Думаю, что профессиональные советы и в этой области могут оказать большую поддержку.

Особое внимание следует обратить на неуверенность ребенка в том, как посмотрит его родной отец на его отношения с новым мужем матери и как именно он должен себя вести по отношению к нему, чтобы не обидеть отца. Прежде всего отчим должен сигнализировать ребенку следующее: «Мне очень хотелось бы стать твоим большим другом или, может быть, даже папой. Именно папой, а не отцом, потому что у тебя уже есть отец и в этом ничего не может быть изменено!».

В отличие от отношений с отчимом, детям легче удается не смешивать свои отношения с новой женой отца со своими отношениями с матерью. Мать по-прежнему остается важнейшим человеком, занимающим центральное место в их жизни. Но бывает, что и новая семья отца тоже нуждается в помощи, чтобы ребенок не чувствовал себя из нее исключенным. О чем здесь в первую очередь идет речь, хорошо говорит Фритш (Fritsch, см. раздел 1.3. Замечания о «злых мачехах»): в дни посещений ребенок не должен чувствовать себя лишенным своих личных отношений с отцом, которые как бы автоматически заменяются тройственными отношениями с его новой женой. Может быть, это и отвечает желаниям отца и его жены, но не желаниям и потребностям ребенка. Конечно, дети должны поддерживать отношения с новой женой отца и проводить время также и втроем, но отец, который и без того отсутствует в повседневной жизни ребенка, должен по возможности хотя бы частично стараться восполнить этот дефицит. Поэтому из общего времени следует выделять несколько часов, когда отец и ребенок занимались бы друг с другом, а его жена оставалась бы на заднем плане.

Большую проблему в новой семье представляет собой комплекс правил, границ, авторитетов. Из-за неуверенности родителей в своих ролях сильно страдает и семейная педагогическая область.

Главное, на что следует обратить внимание родителей (и мы уже говорили об этом): новый муж матери (жена отца) первое время должен (должна) отказаться от запретов, указаний, поучений, санкций и так далее или, по крайней мере, сильно их смягчать, не слишком утверждая свой авторитет по отношению к ребенку, что определило бы стиль их будущих отношений. Сильный отчим, который устанавливает рамки и границы, необходим для развития ребенка лишь тогда, когда ребенок – при всей амбивалентности своих чувств и своей оппозиции – развил в себе потребность нравиться ему и оставался бы с ним в хороших отношениях. И, напротив, следует убедить мать в необходимости еще какое-то время одной играть эту – чаще всего неприятную – роль, хотя, может быть, желание «поддержки отца» после того тяжелого времени, когда она вынуждена была одна нести всю ответственность, у нее чрезвычайно велико.

Но что делать отчиму или мачехе, если приходится одному оставаться с детьми? Все позволять? Конечно же, нет! Но не следует при этом опасливо коситься по сторонам, нет ли поблизости матери или отца. Это было бы чрезвычайно большой регрессией. Да и как из отношений со взрослым человеком, который чувствует себя совершенно беспомощным, могут развиться добрые и надежные семейные отношения?!

Следует различать совершенно разные виды границ. С одной стороны, это повседневные, будничные правила, которым ребенок так или иначе должен подчиняться. Если он в отсутствие отца или матери пренебрегает такими правилами (что может носить характер пробы или – если новый партнер все еще агрессивно заряжен – провокации), то можно сказать приблизительно следующее: «Я не хочу тебе ничего приказывать, но нахожу, что ты ведешь себя недостаточно хорошо. И, насколько я знаю, мама тоже рассердилась бы на тебя». Таким образом отчим как бы презентует (материнские) правила и ему удается избежать борьбы за власть. При этом он выступает в роли взрослого, который подвергает оценке поведение ребенка. Существуют границы, соблюдение которых необходимо, на чем и должен настаивать отчим, когда он остается с ребенком один. И он не может в этом отношении целиком положиться на самого ребенка. К таким правилам относятся, например, посещение школы, соблюдение гигиены, прием лекарств, границы, гарантирующие безопасность ребенка, а также сохранность вещей, отход ко сну и т. д. В отношении соблюдения таких границ я считаю необходимым, чтобы мать в присутствии ребенка сама наделяла своего нового мужа достаточной властью и в случае необходимости сама санкционировала невыполнение необходимых правил. «Сегодня меня замещает Петер, сегодня он "мама", и когда он скажет "пора спать", значит надо идти в постель. Не будешь слушаться – не получишь завтра своей вечерней сказки!» (или что-то в этом духе). Наконец, существует третий вид границ: это личные границы отчима. Здесь речь идет о поведении ребенка, направленном против важных потребностей отчима или против его хорошего самочувствия, будь то шум, желание ребенка дернуть его за волосы, невежливые слова или требование что-то предпринять, к чему отчим в данный момент не расположен. Здесь он с самого начала не должен отказываться от своего «авторитета». Причем недостаточно сказать: «Так не делают». Следует настойчиво дать ребенку понять: «Я этого не люблю». Только так ребенок должен знакомиться с этим новым, всё еще чужим человеком. И только таким образом отношение также и отчима к ребенку имеет шансы благополучного развития. Но, как бы там ни было, если отчим считает минуты до прихода матери, то есть до освобождения от необходимости быть с ребенком одному, то, можно сказать, что расположение планет для таких отношений уже с самого начала достаточно неблагоприятно.

При всех наших стараниях помочь новой семье создать удачное исходное положение или откорректировать уже случившиеся ошибки мы должны избегать иллюзии, будто проблем и ошибок можно вообще избежать. Для этого происшедшие изменения привычной жизни слишком радикальны и внутренние (также и бессознательные) переживания этих событий слишком близки к пережитой травме развода. Итак, дети будут реагировать, и они будут реагировать таким же образом, как реагировали на развод: страхом, печалью, ревностью или яростью, а также чувством вины и неудачи (например, «меня одного маме было недостаточно»). И если внешне они не проявляют своей растерянности, то это – как и в случае развода – скорее указывает на то, что они (по каким бы то ни было причинам) не желают показывать этих чувств или сами их отрицают. Даже у тех немногих детей, которые «рады новому папе», чувства достаточно амбивалентны. И также, как и при разводе, нам предстоит объяснить родителям (и их новым партнерам), что они должны рассчитывать на растерянность и отчаянье детей, а также на связанные с этим симптомы. Но они с чистой совестью могут взять на себя ответственность и за эти новые нагрузки, которым они подвергают своих детей.

О симптомах и симптоматическом поведении детей, чьи родители вступают в новое супружество, можно сказать то же, что и о непосредственной симптоматике развода: их следует понимать как вопросы, и ребенок сильно нуждается в «ответах» на них. И вопросы эти остаются прежними. Лишь на два из них следует обратить особое внимание, поскольку они стоят в центре всех бед ребенка в данной ситуации. Первый: «Я всегда буду тебя любить, потому что ты мой ребенок. И в этом ничего абсолютно не изменится, даже если я и люблю этого мужчину (эту женщину). Он (она) – мой (моя) мужчина (женщина), а ты мой ребенок!». А вот ответ на второй «горящий» вопрос: «Любить можно больше, чем одного человека. Ты ведь тоже любишь и маму, и папу. Может быть, тебе тоже понравится новый мамин муж (папина жена), но ведь ты от этого не перестанешь любить папу (маму)!».

Итак, теперь мы можем представить себе «шансы развода». Как минимум, теоретически. Однако вопрос, что должно произойти, чтобы детям удалось преодолеть развод родителей без тяжелых долгосрочных последствий и даже извлечь из него пользу для своего развития, представляет собой лишь половину проблемы. Второй частью проблемы является вопрос: как можно помочь родителям приобрести способность делать то, что следует делать? Важнейшим условием для удачи профессиональной помощи является позиция, которая исходит из необходимости помощи не только детям, но и взрослым, которые тоже находятся во власти своих тяжелых, захлестывающих переживаний.

Дальше мы обратимся к проблеме методики и техники профессиональной работы с разведенными семьями.