Наконец у нас появилась национальная идея. Не было, и стала. Ни гроша, да вдруг алтын. Мы теперь знаем, для чего живем. Разумейте, языцы, и покоряйтеся: Россия — хранитель традиций. Не каких-то местных, этнических — вроде письма на бересте, вырезания свистульки из ольхи и здорового сна на еловом лапнике — этим кого удивишь, своя береста у всякого есть. А — мировых традиций, вернее — европейских, западных. Они промотали, а мы уберегли.

Запад забыл, что такое семья, а мы, слава богу, помним. Помним еще, что такое любовь мужчины и женщины, что такое отец и мать. Там уже не в курсе, что такое вера Христова и церковь, а у нас знают. Там забыли, что такое грех, так мы им напомним при случае. Там уже не умеют воспитывать детей, ну ничего, мы-то своих как надо воспитаем. В общем, они сдались, а русские не сдаются. У западного мира закат, абендланд в очередном унтерганге, но — ex oriente lux, человек звучит гордо, и тьма не объяла его.

Бог спасет мир через Россию, хранителя традиций, — национальная идея такая ясная и удобная, что даже удивительно, как это раньше не приходило в голову. Быть хранителем гораздо ведь проще, чем авангардом прогрессивного человечества, молодой демократией или даже либеральной империей. Если ты хранитель традиций, твои недостатки — это твои достоинства: нужно просто оставаться таким, как есть, иначе все напортишь. Лучше стоять на месте, чем ходить на совет нечестивых. Вот и стоим. Сохраняем человеческий облик, в то время как там настолько мутировали, что, как написал один официальный идеолог, «мы с большинством западных людей принадлежим, скорее всего, к разным гуманоидным видам».

В новой идеологии смущает только одно: как это мы были всем этим в течение двадцати пяти лет? То есть буквально двадцать пять лет назад были авангардом прогрессивного человечества, потом молодой демократией, потом державой, встающей с колен, а теперь уже хранители традиций. Человек 1989-го, даже 1990 года рождения родился еще в авангарде, пошел в школу при молодой демократии, а оканчивает вуз уже в стране незыблемых ценностей, которые мы храним за себя и за того парня. Для хранителя традиций это какой-то немного бешеный темп.

Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри.

Сами ведь хранители традиций трагически упиваются тем, что у нас за сто лет было три революции, полторы гражданские войны, четырежды менялся политический режим и столько же раз — государственный строй и экономическая система. Не всегда угонишься за их счетом. Для хранителей традиций — не многовато ли будет?

Они там покушаются на незыблемое. Для нас незыблемое, а для королевы Великобритании, короля Испании, архиепископа Кентерберийского — зыблемое. Королева-то Великобритании, которая ужасные законы про гей-браки подписывает, — жива-здорова, проживает в том же Букингемском дворце, что и предки, готовится передать его по наследству. А у наших во дворцах — то госпиталь для красноармейцев, то школа юных полярников, то музей народного искусства. Со старинными замками и того хуже: в немногих санатории, другие разваливаются, пустые, а большинство уже давно сожгли мужички. Аббатство Вестминстерское, оно как было церковью, так ею и осталось, как стояло, так и стоит. А у нас — храм переделали в планетарий, взорвали, поплавали в бассейне, потом снова построили из бетона на деньги звезд советской эстрады, и теперь из него всех учим любить церковь.

Церкви повзрывали, своих попов перевешали — учим других христианству. Детей воспитывали по яслям, пионерским лагерям, отрядам и дружинам, теперь эти, воспитанные в отрядах и дружинах, учат Европу семейному воспитанию. Монархи расстреляны, право не работает, воруют вокруг, но мы будем рассказывать всем, какое мы тут традиционное общество, хранители ценностей, без нас — никак. А там, где ювенальная юстиция, гей-браки и современная интерпретация классики на сцене, — там и монархи целы, и церкви стоят, и усадьбы не разваливаются, и право работает, и воруют пока меньше. Давайте вот по этим последним пунктам с ними совпадем, может, поймем что-нибудь про традиции.

Мне как филологу-классику, например, особенно дороги греческий с латынью. Это очень важная черта традиционной Европы. Человек, знающий латынь, понимает, что отечественная поэзия началась не с Пушкина и даже не с Хераскова, а с Горация и Сапфо. Что это одна и та же поэзия, только на разных языках. И что никакой Китай нас не древнее, потому что нашей поэзии — тоже 2800 лет. А православное богословие началось с гомосексуального Платона и такого же Сократа, чьи изображения — на входе в Благовещенский собор в Московском Кремле (не замазать ли?).

С тех пор как Ильич специальным декретом запретил латынь с греческим, у нас их, можно сказать, и нет. В лучшие годы несколько десятков студентов на страну. А в одном только университете Фрайбурга студентов-латинистов — не тех, у кого в учебном плане есть латынь, а тех, кто ее изучает как основную специальность, — 800 человек, а эллинистов — 80. Больше, чем во всей России, хотя там у них полный упадок традиций. И это не какой-то университет особенный, просто один из хороших.

И вот пусть новый русский идеолог расскажет во Фрайбурге тамошней тысяче вырожденцев с латынью про то, что «старый мир Запада с его образами людей, жаждавших свободы и ненавидевших тиранию, злодеями и героями, больше не имеет смысла». А потом спросит у них, кто такие Гармодий и Аристогитон, Сципион Африканский и Арминий. А потом возьмет порасспрашивает тысячу наших студентов и сравнит ответы.

Половина Лондона живет в домах XVIII века и прекрасно себя чувствует. В провинциальной Франции я во множестве встречал людей, с удовольствием живущих в домах XII—XIII веков. У нас же, если дому сто лет, сразу истерика: деревянные перекрытия, аварийное состояние, надо снести, попытаемся сохранить фасад.

Департамент культуры Москвы — историческое здание на углу Неглинной и Кузнецкого — беспорядочно завешано кондиционерами так, что ни колонн, ни карнизов не разглядеть. Сыщите мне кондиционер на историческом фасаде в европейском городе, где традиции не умеют хранить. А ведь это ведомство, которым руководил просвещенный Капков. Что с других-то взять. Батюшки наши, каждый второй, как получат храм, первым делом вместо старинного кирпичного пола кладут новый кафельный, как в дорогой сауне, и стеклопакеты в окна XVII века вставляют. Где наши булочные с 1910 года, часовые мастерские c 1885-го, банки с XVIII века?

Большинство хранителей традиций не читают на иностранных языках, а если бы читали, то в европейских городах, особенно малых и средних, заметили бы мемориальные доски в честь именитых горожан — не везде одних и тех же, национальных, великих, а своих, местных. Тут жил замечательный учитель, хорошо учил, помним. Тут — основатель местной газеты. Тут — здешний благотворитель, организатор женских курсов. И улицы в их честь. А у нас меньше маршала Жукова помнить неинтересно. Ладно бы еще пал героем за родину, а то учителишка какой-то, леса на доски, моллюсков на мел не напасешься.

Улицы во всей России одинаковые — Чернышевского, Добролюбова, Урицкого, Володарского, Свердлова, Кирова. Пушкина взяли себе для компании, хоть он и не напрашивался. Как будто бы эти Урицкий с Володарским успели во всех городах прожить свою недолгую яркую жизнь. А любая площадь, где Главпочтамт, всегда — Подбельского. А всех заслуг того Подбельского, что он несколько месяцев был наркомом почт и телеграфов в 1918—1919 годах, — ровно тогда, когда почта с телеграфом перестали работать, да с тех пор толком и не начали.

«В Испании упадок веры, — радостно сообщаете православный сайт «Радонеж» (это такая христианская радость за ближнего). — Регулярно посещают мессы 13% населения». Еще бы, в таком аду: ювенальная юстиция, гей-браки с 2005 года, власть меняется на выборах, художники как хотят оскорбляют чувства.

Только 13% — это как если бы у нас регулярно в Москве на каждую воскресную литургию ходило полтора миллиона человек. Ходят? По данным нашего МВД, в 2012 году в пасхальную ночь внутри храмов было 156 тысяч. Это чуть больше 1% московских жителей. Сама церковь спорит с МВД и дает цифру в десять раз больше — это, правда, с посещением всех пасхальных служб и мероприятий, включая массовый выезд на кладбища в пасхальное воскресенье, который сама же церковь и осуждает (по канонам всю пасхальную неделю не печалятся, не поминают усопших, а радуются будущему общему воскресению). Но даже если принять счет церкви, это все равно у нас на Пасху чуть меньше, чем в Испании в обычный воскресный день.

По данным ФОМ, более-менее регулярно бывают в определенном храме, то есть могут называться прихожанами или практикующими христианами, 5% населения. И это речь не про каждую неделю и с верой людям на слово, а людям ведь хочется приукрасить свои отношения с Богом.

Смотрим европейскую статистику. В адской Испании, значит, 13%. В Италии каждое воскресенье мессу посещает 15% населения. В не менее адской Франции — 14%. В «либерастических» Нидерландах, среди католиков, — 24%. Цифры, сопоставимые с нашими 5%, встречаются в протестантских странах севера Европы — это где, по нашим рассуждениям, веры вообще не осталось. Можно сказать, конечно, что тенденции важнее фактов и что там падает, а у нас растет. Но, во-первых, после девяностых уже не растет. Во-вторых, до этих 13—14% все равно не вырастет. Для того чтобы пришли хотя бы 10%, нужны совсем другие священники. Но таких почти нет, научить своих христианству некому, значит, мы пойдем других поучим.

Поучим других, что такое семья. Из статистики ООН видно, что у нас самое высокое количество разводов в Европе, и в абсолютных цифрах и на душу населения, — в среднем в два раза выше, чем у тех, кто про настоящую семью забыл. Собрались учить Запад воспитанию детей, а из статистики видно, что у нас третий в мире показатель числа абортов на число беременностей — почти 40%: в два, три, четыре раза выше, чем в любой стране разложившегося Запада. Можно, конечно, запретить разводы и аборты (как было в СССР), только мы ведь про традиции. Или про тюрьму? Или все к этой традиции у нас и сведется?

Мы называем традицией наш истерический поиск точки опоры вместо той, которую мы разрушили и поменяли десять раз. Принимаем бурную вегетацию побегов из пня за нормальную форму роста. С точки зрения пня, принявшего себя за норму, нормальное дерево, наверное, действительно уродливо. Наша попытка учить Запад традициям — чистое самозванство. И со стороны это так и выглядит. Мы даже не понимаем, как глупо смотримся — несколько раз за сто лет сменившие экономику, политику, религию, несколько раз ограбившие собственные банки и не заплатившие долги, — в роли учителя традиций.

И с Востока мы в этой роли смотримся так же нелепо. Это на фоне Запада мы себе кажемся твердыней морали. А с точки зрения индийцев или соседей-мусульман, хоть наших же кавказцев, мы этот самый гнилой Запад и есть. Спросите в Хургаде, в Гоа, в Анталье — там все расскажут про наши устои. А значит, чтобы соответствовать этой самозваной роли, нам самим придется мутировать в сторону быта и нравов жителей Хургады.

И вот думаю, какую традицию-то у нас хотят сохранить и боятся, что придут и отнимут. И не нахожу ничего, кроме права ненавидеть ближнего — за другие убеждения, другие мысли, другие вкусы, интересы, веру, неверие — индивидуально и скопом, целыми группами. Вот эта традиция на размякшем Западе действительно прервалась, это там действительно больше не принято делать открыто. Кажется, ее-то мы, на свою голову, и собираемся сохранить после того, как остальные разрушили. «Не презирай младого самозванца; в нем доблести таятся, может быть, достойные московского престола». Московского — возможно, а остальных — вряд ли.