Что все так возбудились насчет романа Депардье с Россией? Множество успешных и знаменитых иностранцев селятся в Гонконге, Сингапуре или Шанхае, где демократии и прав человека вообще нет, а одна сплошная диктатура. Зато это веселые, живые города с низкой налоговой ставкой, вкусной едой и бурной жизнью. Мы же не говорим: прочь из Гонконга и Сингапура, иуды европейских ценностей, покиньте их биржи, торговые центры и концертные залы. А то мы вам руки не подадим. Наплюем в ботинки. Напротив, мы сами едем туда на шопинг и покушать. Не говорим: проведите сперва свободные и честные выборы, а уж потом мы эту вашу пекинскую утку закажем. Мы вообще, когда куда-то едем, думаем, как нас там обслужат и как к нам отнесутся, да вкусно ли накормят и дорого ли возьмут. А не про то, не обсчитали ли тут кого на последних выборах и нет ли тут дурацких законов (а как правило, есть). Ну вот и Депардье так же.

Накал презрения в отношении Депардье говорит только об одном — о том, что он покусился на святое убеждение думающей России, что мы живем в СНС — самой несчастной стране мира. И, живя в ней, то ли несем крест, то ли делаем ей большое одолжение — потому что ни один нормальный человек во всем мире не захочет поменяться с нами местами — ни финн, ни тунгус, ни калмык, ни тем более француз. А он уже тут как тут.

С Депардье произошла та же история, что с российскими актерами, которые перед выборами выступили за Путина. Его, как их тогда, бросились бить за то, что он имеет другое, чем мы, мнение о России. Хотя демократия вроде бы и состоит в праве высказывать свое личное мнение.

Никто никогда не утверждал, что актеры самые умные и информированные люди. Но ведь и присяжные в судах тоже не самые. И так называемые простые избиратели, которым мы вроде бы хотим наконец-то вручить судьбу страны на по-настоящему честных выборах — тоже. По части принятия политических решений, вообще-то, нет большой разницы между Депардье и его средним русским зрителем. Но мы же хотим, чтобы он выбирал нам власть. Вот Депардье выбрал.

Некоторые украинские коллеги написали, что Депардье получил русский паспорт за деньги. В том смысле, что ему за него Путин заплатил. Потому что гражданство такой ужасной страны можно подсунуть только с мешком евро в нагрузку. Но это, конечно, история не про подкуп.

Разберем личное дело народного артиста Депардье. В нем явно присутствует антитусовочная злость. Представьте, что вы свободно мыслящий, независимый человек. Известный артист, да что там — крупнейший артист Франции. С другой стороны, вы — часть цеха, принадлежите к кругу, богеме, тусовке: журналисты, актеры, писатели, сценаристы, критики. И все одно и то же: «Россия? О c'est tant terrible — Путин, КГБ, Газпром». Нахмурились, поморщились, скривились. И главное, это ж не от любви к России, не от переживания за нее, непутевую, где опять все не так, а надо, чтобы так. И даже не от ненависти: пропади, клятая, пропадом. А просто так, за компанию. Им на самом деле в России никак не надо. Им все равно. Если завтра ее не будет, в жизни обычного парижанина ничего не изменится — трус там, мор ли, нашествие ли иноплеменников. Он и не вспомнит, что была такая, через месяц.

В этой среде разговор о Путине и России — неутомительный и совершенно безопасный способ показать свою разборчивость по части добра и зла. Солидаризоваться со всем хорошим в мире и заодно со своей средой. Сказав, что Путин, Россия, Газпром, КГБ, а раньше — Чечня, а раньше — еще что-нибудь, — терибль, вы ни с кем не поссоритесь, никого не обидите, ничем не рискнете.

А теперь представьте, что вы гений. Матерый человечище. И что вам не все равно. Вы тут были, а они нет. Снимались, зарабатывали, тратили, раздавали автографы. И когда вы слышите это никого ни к чему не обязывающее «фу», вас это бесит. Потому что ругать Путина во Франции — это как в советском анекдоте: выйти на Красную площадь и сказать, что Рейган дурак. Это как ругать Саакашвили и Майдан в современной России, даже безопаснее: у нас о Грузии и Майдане хотя бы два разных мнения, можно и поссориться с кем-нибудь, а тут вообще одно.

Ну хочется ведь всех послать, правда? Это всегда очень большое искушение, которое время от времени возникает у  каждого сильного художника, да просто у каждого соображающего человека. Вы все Мальвины, а я Буратино. Хрясь носом по их уютному нарисованному очагу. Вот вам дырка. Пусть оттуда дует экзистенциальный сквозняк. Пусть мерцает загадочное, темнеет страшное. Настоящее, а не нарисованное на вашем холсте. Потому что я, плоть от плоти вашей, француз, парижанин, я теперь русский. Muzhik. Cosaque. Съели?

Гоген из Франции на Таити уехал. Что, на Таити тогда было больше цивилизации, демократии и прав человека? А мы сейчас смотрим картины, восхищаемся Гогеном: вот нестандартный человек, на Таити убежал. Может, им, художникам, хочется простоты нравов, силы, грубости, простора и первозданности. В детстве в ковбоев и индейцев играли? А ведь те и другие одинаковые мерзавцы.

По нашей этой логике что получается? Это у нас тут тоска, стремление к прекрасному, далекому, возвышенному. У нас неудовлетворенность, мечтания, борьба. А от европейца мы требуем, чтоб никуда не стремился. Если ты европеец (или американец) — тебе и так свезло, сиди дома, радуйся своему французскому паспорту и честно выбранному лысому партфункционеру в очках, украшай нам Париж. А европейцу-американцу, может, тоже хочется куда-то стремиться. Вдаль. Желать, чего нет под боком. Но мы его не пустим. Не рыпайся, не порти нам мечту.

А ведь нам самим трудно разделить, что в нашем удовольствии от Парижа рождено положительными свойствами самого Парижа, тем паче тамошними правами и свободами, а что происходит от смены обстановки, впечатлений и освобождения от ежедневных дел. Может, нам там все сугубо свободным кажется, потому что мы там на работу не ходим.

Представьте, что вы просыпаетесь каждый день по будильнику раньше, чем хочется, и вам надо на работу по пробкам или в метро толкаться с мигрантами, держать сумочку, а начальница дура, и все это в Париже. И любят разнообразные не те, а та самая — нет. И соотечественники выбрали какого-то урода. И хочется собаку, а ТСЖ запрещает, потому что оно лучше собаки. А вокруг Париж, Париж.

Почему когда европейцу хочется джунглей, хижин с комарами, есть с бананового листа кишечными палочками, мы его понимаем, а когда ему же хочется изб, резных наличников, колючих звезд на морозном небе, румяных щек, чая в подстаканнике, мы его отказываемся понимать?

Множество вполне выдающихся западных интеллектуалов очаровались СССР, который как раз по части прав и свобод был сильно хуже путинской России. Почему не принять того, что кто-то в индивидуальном порядке — на личный страх и риск, вопреки мнению своего культурно близкого большинства, была не была — очаровался Россией? Пусть хотя бы в качестве Таити.

Конечно же, Депардье ищет в России не то же самое, что есть во Франции. Он совершенно не считает, что у нас такая же демократия, как во Франции, только лучше. Но она ему и не нужна.

У нас ведь среди самых приличных людей не считается зазорным похвалить за мудрую и решительную экономическую политику то Франко, то Пиночета, Гонконг с Дубаем, Сингапур, Тайвань, Малайзию, Южную Корею. Ну вот Депардье — как практикующий бизнесмен — и увидел в России то, что мы видим в Гонконге с Малайзией. Разумное ограничение свобод ради экономики. «В полностью-то свободной Малайзии — ох, что бы началось», — говорим мы про малайцев. А он так же про нас.

В политэкономическом смысле мы еще недавно выглядели как ближайшая к Европе та самая капиталистическая диктатура. Власть, которая занимается экономикой без оглядки на вечно попрошайничающую толпу. Не влезает ради нее в долги на сто лет вперед. Свободные от профсоюзной бюрократии отношения труда и капитала. Общество, ценящее материальный успех. Монетократия, где никому не придет в голову лицемерно притвориться, что голос Коко Шанель действительно, на полном серьезе, равен голосу сенегальской продавщицы «Шанели» в парфюмерной сети. Где не надо оглядываться на то, что скажут несколько миллионов вечно жалующихся бездельников, кого они выберут и каким налогом захотят тебя обложить. Где никому не придет в голову утверждать, как это бывало в советское время, что быть уборщицей — это так же почетно, как быть академиком, и нужно немедленно выслушать ее ценное мнение о государственных делах.

Депардье, вероятно, ошибается по части успехов русского экономического авторитаризма. К нашей власти есть претензии не только как к демократии, но и как к капиталистической диктатуре. Но другого Сингапура от Атлантики до Урала у меня для вас нет. Незадолго до перехода Депардье в русское подданство забастовали сингапурские водители автобусов, нанятые в материковом Китае. Зачинщиков посадили, 25 активистов выслали обратно в Китай, остальных предупредили, что в следующий раз вышлют и наймут новых. Где так могут поступить с бастующими в Европе, кроме Москвы? Во всяком случае, мало кто из наших критиков Депардье в здравом уме согласился бы на прогрессивный налог, под который тут же бы и попал.

Но даже если Депардье неправ от начала до конца, даже в этом случае у меня вопрос к написавшим тьму длинных и коротких сообщений о том, что российское гражданство брать неприлично. Это что, им можно замараться, что ли? Российское гражданство, оно, вообще-то, не только Путина и депутатов Государственной думы. Оно еще гражданство Борис Борисыча Гребенщикова, Т. Н. Толстой, В. Пелевина, композитора Десятникова, актеров — не только Депардье, но и Юрского. Мое, в конце концов. Я не вижу, каким образом это гражданство может кого-то замарать. Я лично не против, чтобы Депардье был одного гражданства со мной и Борис Борисычем Гребенщиковым. Я, наоборот, в эту компанию много бы кого позвал.

Напав на Депардье, мы находимся в логике «чем хуже, тем лучше». Отобрать Олимпиаду — никто из приличных людей не должен нас хотеть, пусть все говорят, какие мы отвратительные. А Китай с Сингапуром пусть дальше хвалят. Нам все кажется, что за границей к нам слишком хорошо относятся и поэтому у нас такая власть. Поживите за границей, и вы быстро узнаете, что за границей к нам относятся гораздо хуже, чем мы думаем. И порой — чем мы заслуживаем. И отчасти поэтому у нас такая власть.