6
«ОКНО ОТКРЫВАЕТСЯ»
(мел, бетон)
Вот что он мне о себе рассказал…
Конечно, не все это я узнала именно от него. Кое о чем обмолвились другие боги, еще кое-что я почерпнула из старинных сказок своего детства. Но в первую очередь я приняла на веру именно сказанное им, потому что в его природе не было места лжи.
Во времена Троих все обстояло иначе. Было много храмов, но мало святых писаний, и никого не преследовали за «недолжную» веру. Смертные любили тех богов, к которым лежало их сердце, — иной раз нескольких одновременно, и это не называли язычеством. Если возникал спор о тонкостях учения или о магии, дело решалось просто: звали местного бога и спрашивали совета. Младших богов кругом было много, так что впадать в одержимость по поводу какого-то одного было просто бессмысленно.
Именно в те времена родились первые демоны.
Отпрыски смертных людей и бессмертных богов, ни то ни другое — и наделенные величайшими дарами обеих сторон. Одним из таких даров была подверженность смерти. Лично мне казалось странным называть такое свойство даром, но в те времена люди считали иначе. Как бы то ни было, демоны им обладали.
Вдумайтесь, что это значило: все демоны умирали. Бессмыслица какая-то, верно? Ведь дети очень редко повторяют собой лишь одного из родителей. Почему бы хоть горстке демонов не унаследовать бессмертие? Магия-то у них была, да еще какая, — они сходились с людьми, и мы ее от них унаследовали. Способности писцов и костоправов, умение делать пророчества и посылать тени — всем этим человечество осчастливили демоны.
Но если демоны сходились с божественными возлюбленными, дети от таких союзов все равно старились и умирали.
Для нас, людей, наследие демонов было благословением. А для богов оно означало, что всего лишь капелька человеческой крови обрекала их потомство на старость и смерть.
И похоже, очень долгое время никто не понимал, что это в действительности означало…
* * *
Я ссыпалась вниз — и это притом, что я так и не удосужилась хорошенько запомнить лестницы в доме Сумасброда. За мной следовал Пайтья; на мои вопли из ниоткуда возникла та его старшая собеседница, Китр, и на некоторое время стала видимой; подоспел и Сумасброд. Когда мы все добрались до зала с бассейнами, к нам присоединились еще двое. Рослая смертная женщина, испещренная божественными словами едва не гуще превита Римарна, и гладкошерстная борзая, испускавшая белое сияние. Подбегая к двери наружу, я услышала встревоженные голоса наверху и поняла, что перебудила весь дом.
Мне бы, наверное, стало плохо от пережитого страха, но в те мгновения я была способна думать только о той жуткой тишине.
— Орри! Орри, стой!
Чьи-то руки схватили меня прежде, чем я успела пробежать три шага по улице. Я отчаянно вырывалась. Мелькнуло что-то расплывчатое, синеватое и обернулось Сумасбродом.
— Проклятье, сказано же было: из дому ни ногой!..
— Мне надо… — Я извивалась, силясь его обойти. — Он…
— Он — это кто? Слушай, Орри… — Сумасброд умолк, не договорив. — Орри… Что это за кровь у тебя на лице?
Тут моя паника как-то быстренько улеглась, хотя рука, которую я поднесла к лицу, тряслась отчаянно. Вот, значит, что за влага обрызгала меня там, на крыше. А я-то и забыла о ней…
— Начальник, — подал голос Пайтья.
Он сидел на корточках, что-то рассматривая на земле. Что именно, я не видела, но мрачное выражение его лица сомнений не оставляло. А он пояснил:
— Тут полным-полно крови…
Сумасброд оглянулся, и я увидела, как округлились у него глаза. Хмурясь, он обернулся ко мне.
— Что случилось? Ты, вообще, где была? На крыше? — Его брови окончательно сошлись к переносице. — Неужели отец… что-то сделал с тобой? Во имя всех…
Китр, озиравшая улицу в поисках опасности, резко вскинула глаза:
— Ты что, рассказал ей?
Сумасброд не стал отвечать, лишь мимолетно поморщился. Он был занят тем, что вертел меня туда и сюда, ища раны и синяки.
— Да я-то в порядке, — выговорила я, слегка успокаиваясь, но продолжая судорожно прижимать к груди посох. — А вот… Ну да, я была на крыше… с Солнышком… А потом появился еще кто-то. Мужчина. Я не видела его, так что смертный, наверное. Он знал мое имя, он сказал, что искал меня…
Пайтья выругался и встал, водя туда-сюда сузившимися глазами:
— С каких это пор Блюстители проникают через эту долбаную крышу? Обычно у них хватает ума с нами считаться…
Сумасброд буркнул что-то на языке богов. Казалось, фраза сворачивалась, била хвостом и выпускала шипы, — должно быть, слова были бранными.
— А дальше что было?
— Солнышко… Он схватился с тем человеком. Возникла магия… — Я вцепилась в руки Сумасброда, собрав в горсти ткань его рубашки. — Сброд, тот мужчина как-то поразил его магией, отсюда и кровь. Потом, по-моему, Солнышко сгреб его и стащил с крыши, но я не слышала, чтобы они падали наземь…
Сумасброд тем временем жестикулировал, рассылая своих спутников кого куда — проверять ближние улицы и участок у дома. Китр и Пайтья остались подле нас. Сумасброд в телохранителях не нуждался… в отличие от меня. Полагаю, одному из них было поручено волшебным образом умыкнуть меня прочь, если так или иначе дело дойдет до драки.
— Дождутся, сровняю я с землей этот их Белый зал, — рычал он, подталкивая меня обратно к входной двери, и сквозь его человеческий облик прорывалось голубое сияние. — Если они посмели напасть на меня и на моих близких, я…
— Тот тип не за Солнышком приходил, — пробормотала я, запоздало сообразив, что к чему.
Остановившись, я ухватила Сумасброда за руку, чтобы привлечь его внимание:
— Сброд, ему Солнышко сто лет был не нужен! Будь он Блюстителем, он ведь его решил бы забрать, так? Они же знают, что это он тех в Южном Корне поубивал!
Чем дольше я об этом думала, тем уверенней становилась.
— Думается, тот человек вообще Блюстителем не был…
Я совершенно правильно истолковала изумленное выражение, мелькнувшее на лице Сумасброда. Он переглянулся с Китр: она выглядела не менее встревоженной. Потом Китр обернулась к одному из смертных — к женщине-писцу. Та кивнула и опустилась на колени, вытащила из-за пазухи стопку бумаги и сняла колпачок с тонкой кисточки для письма.
— Я тоже пойду посмотрю, — сказала Китр, исчезая.
Сумасброд притянул меня к себе, одной рукой обнимая за плечи; вторую он на всякий случай оставил свободной. Я попыталась внушить себе, что здесь я в безопасности: один бог меня держит в объятиях и еще полдюжины готовы немедленно защитить… Вот только все нервы у меня звенели, подобно перетянутым струнам, да и паника только ждала повода вновь разыграться. Я никак не могла отделаться от ощущения: все плохо. Очень-очень плохо. Кто-то наблюдает за нами. Что-то вот-вот случится. Об этом криком кричала вся моя интуиция.
— Тела нет, — подходя к нам, сказал Пайтья.
Я видела, как позади него на улице то возникали, то прятались другие богорожденные. На мостовой, на карнизах, на краях крыш…
— Крови — как раз достаточное количество, — продолжал Пайтья. — И все. Плоти нет. Даже… мм… кусочков.
— Это… чья?
Мне пришлось поднатужиться, чтобы меня услышали, так плотно прижималась моя голова к плечу Сумасброда.
— Это его кровь.
Пайтья оглянулся на борзую, обнюхивавшую багровые лужи. Собака подняла взгляд и кивнула, соглашаясь.
— Никакого сомнения, — продолжал пестрокожий. — Кровь разбрызгана так, словно лилась с высоты. Но никто здесь не падал.
Сумасброд что-то пробормотал на своем языке, потом вновь перешел на сенмитский, чтобы я понимала.
— Значит, было оружие. Или магия, которую ты вроде заметила. — Он посмотрел на меня сверху вниз и раздраженно нахмурился. — Он лишен могущества, ему не справиться с писцом… если то был писец. Но он стоял на крыше дома, битком набитого богорожденными! Почему было просто не позвать на помощь? Упрямый мерзавец…
Я закрыла глаза и прислонилась к Сумасброду. На меня вдруг накатила усталость. Я запоздало осознала, что тоже могла бы закричать, вызывая подмогу; к сожалению, в тот момент я была слишком напугана и не сообразила подать голос. А вот Солнышко, в отличие от меня, совсем не боялся. Он просто не пожелал помощи. Он снова очертя голову устремился навстречу опасности, разменивая свою жизнь, точно монету… похоже, лишь ради того, чтобы вновь ощутить вкус былого могущества. На сей раз он поступил так из-за меня, вот только легче от этого почему-то не становилось. Богорожденные всегда уважали жизнь, в том числе и собственную. При всем своем бессмертии они старались защищаться, когда на них нападали, или хотя бы уворачиваться от ударов. Если приходилось драться, они предпочитали не убивать. А Солнышко и свою родню не щадил…
— Ночной хозяин его бы просто убил, — проговорила я, ощутив внезапную горечь. Сумасброд удивленно поднял брови, но я покачала головой. — Что-то с ним не так, Сброд. Я всегда это подозревала, но сегодняшнее…
Я помнила, как едва заметно дрогнул голос Солнышка, когда он признал себя зачинщиком Войны богов. Такой вот миг на краю, малая трещинка в его твердокаменном стоицизме. Но если я что-нибудь понимала, все было куда глубже. Его пренебрежение к собственной плоти… Каким образом он три месяца назад мертвым угодил в выгребную яму возле моего дома, вот что интересно бы знать? Развратный поцелуй, которым он меня наградил. И еще более порочные слова, возлагавшие на меня ответственность за все вероломство человеческого рода.
Он был — был же когда-то! — богом порядка, живым воплощением постоянства, разумности и покоя. А человека, которым он стал здесь, в царстве смертных, просто невозможно было понять с точки зрения здравого смысла. Солнышко не воспринимался как Итемпас, потому что Солнышко не был Итемпасом. И все мое правильное маронейское воспитание не могло заставить меня считать его таковым.
Сумасброд вздохнул:
— Нахадот хотел убить его, Орри. И огромная толпа моих родичей хотела того же — после всего, что он натворил. Но, как ни крути, Трое создали эту вселенную; умри один из них, и все прекратится. Поэтому его сослали сюда, где он просто не сможет натворить особой беды. И может быть…
Он примолк, и опять я различила в его голосе эту тоску по несбыточному. Надежду, теплившуюся всему вопреки.
— Может быть, каким-то образом он… сумеет стать лучше. Прозрит свои былые ошибки. Не знаю…
— Он сказал, что пытался принести извинения. Там, на крыше. Принести их…
Я содрогнулась, не в силах выговорить это имя. Мы, маро, никогда не забывали его, но и не произносили, если была хоть какая-то возможность обойтись. И я докончила:
— …Ночному хозяину.
Сумасброд удивленно заморгал:
— В самом деле? Вот уж не ждал так не ждал… — И он опять сдвинул брови. — Только не думаю, чтобы это помогло… Он убил мою мать, Орри. Истребил ее с помощью яда и надругался над телом. А потом несколько тысяч лет убивал или бросал в заточение тех из нас, кто поднимал против него голос. Чтобы сверстаться за такое, нужно чуть-чуть побольше, чем простое «извини, я был не прав»…
Я потянулась к лицу Сумасброда, кончиками пальцев читая его выражение. Это помогало мне улавливать все, чего не передавал голос.
— Ты все еще гневаешься…
Он наморщил лоб:
— А ты как думала? Я же любил ее! Но… — Он тяжело вздохнул, наклонился и прижался лбом к моему лбу. — Я ведь и его когда-то любил.
Я взяла в ладони его лицо, желая и не умея утешить его. Такие вот семейные сложности между отцом и сыном. Пусть их Солнышко разгребает… если только мы его разыщем когда-нибудь.
Было, однако, кое-что, что я могла сделать. Я сказала ему:
— Я останусь с тобой.
Он вздрогнул, отстранился и уставился на меня. Он, конечно, понял, что я имею в виду. Он спросил, помолчав:
— Ты уверена?
Я чуть не расхохоталась. Меня колотила дрожь, и не только от пережитого испуга.
— Нет, — честно ответила я. — И не думаю, что когда-нибудь буду. Я просто… Я знаю, что для меня самое важное.
Я все-таки засмеялась, сообразив наконец, что именно Солнышко помог мне решиться — этим своим чудовищным поцелуем и вызывающими речами. А еще я любила Сумасброда. И хотела быть с ним, пусть даже это означало конец всей той жизни, которую я так долго и усердно себе устраивала. Конец всей моей независимости. Любовь, помимо прочего, означала готовность идти на уступки. Полагаю, этого Солнышко не был способен уразуметь.
Сумасброд торжественно кивнул, принимая мое решение. Он не стал улыбаться, и мне это понравилось. Думаю, он понимал, чего мне стоил мой выбор.
Немного помедлив, он вздохнул и обернулся к Китр; последние пять минут та старательно обходила нас взглядом, предпочитая созерцать улицу.
— Зови всех в дом, — сказал он ей. — Не нравится мне все это. Обычный писец не смог бы от нас спрятаться! — Он оглянулся туда, где мостовая была замарана кровью. — И еще я нигде не чувствую отца. Вот это мне особенно не нравится…
— И я не чувствую, — сказала Китр. — Иные среди нас обладают способностью скрывать его, но с чего бы им? Вот если только…
Она посмотрела на меня, единственным взглядом успев и оценить и отвергнуть.
— Ты полагаешь, это может быть как-то связано с Роул? Твоя смертная нашла ее тело, но с чем это может быть связано?
— Я не знаю, но…
— Погодите. Что-то там…
Голос прозвучал по ту сторону улицы. Я нашла глазами говорившую и увидела Сумасбродову женщину-писца. Она стояла, задрав голову, и рассматривала здания вокруг. Она держала в руках листок бумаги. По углам его красовались отдельные сигилы, а посередине — три ряда слов божественного языка. Пока я смотрела, одно слово и сигила в правом верхнем углу начали разгораться ярче. Писец, знавшая, что это значило, ахнула и попятилась на несколько шагов. Лица ее я не могла различить, поскольку на нем не было начертано божественных знаков, но в голосе слышался ужас.
— Боги, боги, я это знала! Смотрите! Смотрите все…
И тут на улице разразилась Преисподняя…
Нет, не Преисподняя. Просто повсюду начали возникать дыры.
Они появлялись вокруг нас со звуком рвущейся бумаги — абсолютно ровные круги непроглядной тьмы. Иные — на земле, другие — на стенах домов, некоторые попросту висели в воздухе без опоры. Одна распахнулась прямо под ногами писца, почти в тот самый миг, как она выговорила последнее слово. Закричать она не успела — провалилась и исчезла. Еще одна дыра настигла Китр, когда та бросилась к Сумасброду. Она возникла перед ней, когда та делала шаг, и богини не стало. Борзая выругалась по-мекатски и умудрилась обогнуть дыру, открывшуюся на пути, но еще одна дыра повисла сверху. Я видела, как гладкая шерстка борзой поднялась дыбом. Собаку оторвало от земли, втягивая в дыру. Она взвизгнула и пропала.
Я не успела даже пошевелиться — Сумасброд внезапно отшвырнул меня, направляя к домашней двери. Я споткнулась о высокий порог, оглянулась, хотела что-то сказать… И увидела, как за спиной у него разверзлась дыра. Я почувствовала ее затягивающую силу, меня и саму бросило на шаг вперед.
Нет!.. Я вцепилась в узорчатую ручку двери, уперлась и вытянула руку с посохом в надежде, что Сумасброд сумеет за него ухватиться. Оскалив зубы и вытаращив глаза, он сопротивлялся, пытаясь дотянуться… Я слышала перезвон колокольчиков, но еле-еле, — похоже, дыра втягивала даже звук.
Его губы обозначили какие-то уже не слышимые слова. Он заскрипел зубами, и его голос прозвучал непосредственно у меня в голове — боги это умели.
«СКОРЕЙ ВНУТРЬ!»
И тотчас же его унесло спиной вперед, как если бы незримая рука ухватила его поперек тела и со страшной силой рванула.
Дыра захлопнулась и исчезла, и с ней Сумасброд.
Задыхаясь, я сражалась с дверной ручкой. Ладони так вспотели, что не смогли удержать посоха, и тот брякнул о землю. Я больше не слышала на улице ничьих голосов. Я осталась одна. Только дыры висели кругом — чернее, чем мрак слепоты.
Потом я все-таки сумела открыть дверь и вбежала в дом, прочь от этих ужасных дыр, туда, где царила привычная, чистая и пустая тьма. В ней тоже таились опасности, но они были мне, по крайней мере, знакомы…
Я успела сделать ровно три шага. Позади словно разорвалась бумага. Воздух лопнул, и я куда-то улетела спиной вперед, провожаемая звуком наподобие дрожащего звона металлического гонга…
