Книга: Дни черного солнца
Назад: Н. К. Джемисин ДНИ ЧЕРНОГО СОЛНЦА
Дальше: 2 «МЕРТВАЯ БОГИНЯ» (акварель)

1
«ОТВЕРГНУТОЕ СОКРОВИЩЕ»
(холст, энкаустика)

— Помоги мне, пожалуйста, — произнесла женщина.
Около часа назад она с мужем и двумя детьми присмотрела, но не купила с моего лотка стенную шпалеру. Тогда она показалась мне раздраженной, и не без повода. Шпалера недешевая, а дети — назойливые и бесцеремонные. Теперь женщина была напугана. Она говорила вроде спокойно, но в голосе исподволь прорывалась дрожь, вызванная страхом.
— Что случилось? — спросила я.
— Моя семья… Я никак не могу найти их!
Я изобразила лучшую свою улыбку «приветливого туземца» и предположила:
— Может, они просто куда-то в сторону отошли? Здесь, возле ствола, очень легко заблудиться. Где ты их видела последний раз?
— Вон там…
Я услышала движение, — похоже, она куда-то указывала. Спустя мгновение женщина осознала свой промах и почувствовала обычную в таких случаях неловкость.
— Ох, прости, я еще кого-нибудь спрошу…
— Дело твое, — ответила я беспечно. — Но если ты имеешь в виду симпатичный чистенький переулок рядом с Белым залом, то я, кажется, знаю, что произошло.
Она ахнула, и я поняла, что моя догадка верна.
— Но каким образом ты…
Я услышала, как фыркнул Ойн, другой торговец предметами искусства, промышлявший по эту сторону парка. Это вызвало у меня улыбку; оставалось надеяться, что женщина воспримет ее как проявление дружелюбия и не подумает, что мы над ней потешаемся.
Я спросила:
— Так они вошли в тот переулок?
— Они… ну…
Женщина неловко переминалась, я слышала, как она потерла ладони. Я уже поняла, в чем дело, но предоставила ей выпутываться самой. Никто ведь не любит сознаваться в ошибках.
— Дело в том, что моему сыну понадобилось в туалет. В здешних магазинчиках они наверняка есть, но ему не разрешали воспользоваться, пока мы чего-нибудь не купим. А денег у нас не очень много, ну и…
Ровно по этой же причине она и мою шпалеру не купила. Это меня не то чтобы волновало — я сама первая готова была признать, что торговала вовсе не предметами первой необходимости, — но жалобы на отсутствие денег слегка раздражали. Одно дело — отказать себе в покупке понравившейся шпалеры, и совсем другое — не наскрести на простенькое лакомство или безделушку. Собственно, только этого мы, деловые люди, и требовали от приезжих в обмен на право глазеть на нас, оттеснять постоянных покупателей… и ворчать потом, какие эти горожане недружелюбные.
Я не стала ей указывать, что ее семейство вполне могло воспользоваться соответствующим заведением самого Белого зала. Даром причем.
— У того переулка есть одно особое свойство, — объяснила я женщине. — Всякий, кто войдет туда и примется раздеваться, тут же переносится в самый центр Солнечного рынка.
Между прочим, на рынке в точке прибытия воздвигли помост, чтобы показывать пальцами и покатываться над бедолагами, которые возникали на нем со спущенными штанами.
— Думаю, если ты выйдешь на рынок, там твоя семья и найдется.
— Ох, благодарение Госпоже Небесной, — с облегчением произнесла женщина.
Должна сказать, эта фраза всегда казалась мне какой-то странной. А тетка обратилась уже ко мне:
— И тебе спасибо большое! Я, ты понимаешь, слышала кое-что про этот город… Мне не хотелось ехать сюда, но мой муженек, он у меня с Дальнего Севера, так вот ему ужас как хотелось посмотреть Дерево Небесной Госпожи… — Она глубоко вздохнула. — А как, ты говоришь, на рынок пройти?
Ну, наконец-то добралась до дела.
— Он находится в Западной Тени, а мы сейчас в Восточной. Коротко их еще называют Затень и Востень.
— Что-что?..
— Так их все здесь называют. Это на случай, если у кого дорогу спрашивать будешь.
— А-а. Но… Тень? Тут то и дело так говорят, хотя название города…
Я покачала головой:
— Верно, только люди, живущие здесь, называют город именно так.
И я указала вверх, туда, где смутно различала призрачно-зеленые переливы вечно шелестящей листвы Мирового Древа. Корни и ствол были для меня окутаны темнотой, ибо живая магия Древа пряталась под слоем коры в целый фут толщиной, но нежные листочки плясали и переливались на самом пределе моего зрения. Иногда я часами смотрела на них.
— Видишь? Ясного неба у нас тут не особенно много.
— Вижу… Понятно.
Я кивнула:
— Тебе нужно нанять повозку и доехать до корневой стены на Шестой улице, потом либо сесть на паром, либо подняться по ступенькам и пешком по туннелю. Сейчас там наверняка вовсю горят лампы, нарочно ради приезжих, так что все в порядке. Мало радости идти через корень в потемках… Мне-то без разницы! — И я улыбнулась, чтобы она перестала смущаться. — Но ты не поверишь, сколько народу начинает прямо с ума сходить, едва окажутся в темноте!.. В любом случае, как переберешься на ту сторону — ты уже в Затени. Там всегда полным-полно паланкинов, можешь нанять себе, а можешь дойти до Солнечного рынка пешком. Там не очень далеко, — главное, чтобы Древо было по правую руку и…
Она перебила меня, и в голосе звучал уже знакомый мне ужас.
— Этот город, он такой… каким образом я… я же заблужусь! Ох, демоны, мой муж, он еще хуже меня, все время потеряться норовит… Он же попробует вернуться сюда, а кошелек-то у меня, так что…
— Все в порядке. Все будет хорошо, — пообещала я с прекрасно отработанным сочувствием, наклонилась к тетке через стол, постаравшись не потревожить резные деревянные скульптуры, и указала на дальний конец Ремесленного ряда. — Если хочешь, могу порекомендовать толкового проводника. Он поможет добраться куда надо благополучно и быстро.
Сказав так, я заподозрила, что услуги проводника окажутся для нее дороговаты. А ведь в том переулке на ее семейство вполне могли напасть, ограбить, в камни превратить… Ну да, сэкономили денежку, а стоило оно того? Никогда я не понимала паломников и, наверное, не пойму.
— А… сколько? — с сомнением в голосе спросила она.
— Это ты у самого проводника спрашивай. Хочешь, позову?
— Я… — Она переминалась с ноги на ногу, прямо-таки излучая нежелание расставаться с деньгами.
— Или ты можешь купить вот это, — предложила я, развернулась на стуле и подняла с прилавка небольшой свиток. — Это карта. Указаны все святые места, в смысле, заколдованные детьми богов, вроде того переулка.
— Заколдованные? Так это какой-то богорожденный сделал?
— Скорее всего. Не вижу, с чего бы писцам об этом беспокоиться, как по-твоему?
Тетка вздохнула:
— Так эта твоя карта поможет мне добраться до рынка?
— Ну конечно.
Я развернула свиток, давая ей убедиться. Она долго рассматривала карту, быть может, старалась запомнить маршрут и обойтись без покупки. Что ж, пусть попробует. Если у нее вот так запросто получится выучить запутанные улицы Тени, еще и пересеченные корнями Древа и пометками о том или ином святом месте, грех был бы не дать ей посмотреть бесплатно.
— И почем? — спросила она, протягивая руку за кошельком.
Когда она наконец ушла и ее торопливые шаги стихли в общем гомоне Гульбища, ко мне неспешно приблизился Ойн.
— Ты сама любезность, Орри, — сказал он.
Я усмехнулась:
— А как же! Я, конечно, могла ей посоветовать пойти в тот же переулок и слегка задрать юбку… после чего она мигом перенеслась бы следом за благоверным и отпрысками. Но должна же я была о ее достоинстве позаботиться?
Ойн пожал плечами:
— Если они сами дотумкать не могут, ты тут ни при чем. — Он посмотрел вслед женщине и вздохнул. — Хотя, конечно, обидно — приехать в паломничество и в итоге полдня бродить, потерявшись!
— Может, однажды она эти полдня еще будет с наслаждением вспоминать…
Я встала и потянулась. Я просидела на этом стуле все утро, так что спина успела затечь.
— Присмотришь за моим лотком, хорошо? Пойду прогуляюсь…
— Лгунишка!
Я улыбнулась, узнав хриплый, ворчливый голос Вуроя, еще одного торговца. Он подошел и остановился рядом с Ойном. Я даже вообразила, как он его дружески приобнимает. Эти двое и Ру, тоже здесь торговавшая, жили втроем, и Вурой был тот еще собственник.
— Ты, — продолжал он, — просто хочешь заглянуть в переулок и проверить, может, тот дурень с мелким обормотом чего обронили, когда магия их подхватила!
— Зачем бы мне? — спросила я самым невинным тоном, хотя меня так и подмывало расхохотаться.
Ойн тоже едва сдерживал смешок.
— Найдешь чего, не забудь поделиться, — сказал он.
Я послала в его сторону воздушный поцелуй.
— Кто нашел — скачет, а потерявший плачет. Ну разве что ты за это со мной Вуроем поделишься?
— Кто нашел — скачет, — парировал он, и я услышала смех Вуроя, заключившего Ойна в объятия.
Я пошла прочь, сосредоточившись на легком постукивании своей палки. Сейчас небось целоваться начнут, а мне не хотелось этого слышать. Я, конечно, шутила, требуя «поделиться Вуроем», но… Сами подумайте, легко ли одинокой девице стоять в сторонке и наблюдать, как люди наслаждаются тем, чего самой ей не перепало?
Тот переулок расположен как раз поперек широкого Гульбища, составляя угол нашего Ремесленного ряда. Его легко отыскать: мостовая и стены мерцают, источая бледное сияние, беловатое на фоне всеобъемлющего зеленого свечения Мирового Древа. Мерцают они неярко; магии здесь, по меркам богорожденных, всего ничего. Даже смертный мог сподобиться на такое. Требовалось лишь высечь сигилу-другую… ну и потратить состояние на активирующие чернила. Я бы увидела тут разве что сеточку света, повторявшую линии строительного раствора, скреплявшего кирпичи. Однако магия совсем недавно сработала, а потому и сияла ярче обычного. Ей требовалось некоторое время, чтобы успокоиться.
Я остановилась у входа в переулок и внимательно прислушалась. Гульбище представляло собой широкий круг в центральной части города. Пешеходные дорожки соединялись здесь с улицами, по которым двигались повозки. Они окаймляли обширный участок, заполненный клумбами и деревьями. Паломники любили собираться здесь, на одной из многочисленных тропинок, потому что с площадки Гульбища открывался лучший во всем городе вид на Мировое Древо, — кстати, и мы, люди искусства, облюбовали Гульбище по той же причине. К тому же паломники обычно были не против у нас что-нибудь приобрести, — конечно, после того, как используют возможность помолиться этому своему не очень понятному новому богу. Тем не менее мы все время памятовали о Белом зале, высившемся поблизости. Порой казалось, что сверкающие стены и статуя Блистательного Итемпаса взирали на еретическую деятельность у своего подножия крайне неодобрительно. Правда, не в пример былым временам, орденские Блюстители Порядка в наши дни особой строгости не проявляли. Богов в мире сделалось много, и каждый из них вполне мог заступиться за своих верных, начни их кто притеснять. И вообще, в городе творилось столько магии, что ни у какого ордена просто рук не хватило бы отслеживать каждый случай… Это, правда, не значило, что всякий мог творить что хотел прямо у них под носом и не опасаться последствий.
Вот и я вошла в переулок лишь после того, как доподлинно убедилась, что поблизости отсутствовали жрецы. Некоторый риск, конечно, оставался — мало ли чего я за шумом Гульбища могла не услышать. В случае если бы меня застукали, я собиралась соврать, будто потеряла дорогу.
Продвигаясь вперед в относительной тишине переулка, я тщательно обстукивала мостовую посохом — вдруг и правда обнаружится кошелек или еще что-нибудь ценное…
…И почти сразу почуяла запах крови.
Поначалу мой разум отмел его как решительно невозможный. В самом деле, волшебство переулка было предназначено как раз для того, чтобы держать его в чистоте. Всякий мусор и грязь, любой неодушевленный предмет примерно через час исчезал сам собой — и чистенький переулок вновь становился ловушкой для беспечных паломников. Про себя я давно уже решила, что младший бог, учинивший ловушку, имел острый ум, не упускавший никаких мелочей.
Тем не менее чем дальше углублялась я в переулок, тем более внятным делался запах. Мне стало не по себе, потому что я узнала его. Металл и соль, сгустившиеся после того, как кровь свертывается и остывает… Только это не был тяжелый, отдающий железом запах человеческой крови. Этот был легче и острей; в нем чувствовались металлы, которым нет названия ни в одном языке смертных, и соли отнюдь не из здешних морей.
В переулке пролилась божественная кровь.
Может, кто-то обронил скляночку с бесценной субстанцией? Если так, оплошность вышла дороговатая. Впрочем, божественная кровь пахла как-то… затхло, что ли. Неправильно. И ее было слишком, слишком много для маленького фиала.
И вот тут мой посох ткнулся во что-то мягкое и тяжелое. Я остановилась, чувствуя, как во рту пересыхает от ужаса.
Я опустилась на корточки, чтобы получше изучить неожиданную находку. Вот ткань, очень мягкая и тонкая. Под нею — нога. Холоднее, чем полагалось бы, но не ледяная. Моя рука, подрагивая, двинулась выше… Вот крутое, несомненно женское бедро, чуть выпуклый живот… Ткань под пальцами вдруг стала влажной и липкой.
Я поспешно отдернула руку и спросила:
— Т-ты как? С тобой все в порядке?
Дурацкий вопрос, конечно. И так ясно, что не в порядке.
Теперь я ее видела — едва различимое световое пятно в форме человеческой фигуры, перекрывающее мерцание мостовой. Это притом, что ей полагалось бы ярко сиять своей собственной магией; тогда я ее увидела бы, едва зайдя в переулок. И лежачая поза была для нее довольно-таки противоестественной, ведь богорожденные не нуждаются в сне.
Я знала, что это значит. Об этом криком кричали все мои чувства. Только верить не хотелось.
А потом рядом возникло знакомое ощущение присутствия. Меня не предупредили о нем близившиеся шаги, но нужды в них и не было. Я очень обрадовалась, что он решил явиться именно теперь.
— Ничего не пойму, — прошептал Сумасброд, и тогда мне пришлось поверить окончательно, потому что изумление и ужас в голосе Сумасброда никакому сомнению не подлежали.
Я нашла богорожденную. И она была мертва.
Я поднялась слишком быстрым движением и едва не споткнулась, отодвигаясь назад.
— И я не пойму, — сказала я и обеими руками покрепче вцепилась в посох. — Когда я ее нашла, она тут так и лежала. Но как…
И я замолчала, не находя слов.
Послышался приглушенный перезвон колокольчиков (я давно заметила, что никто, кроме меня, вроде бы их не слышал), и в тусклом мерцании переулка выткался Сумасброд: кряжистый, хорошо сложенный мужчина, отдаленно смахивающий на сенмита, смуглокожий, обветренный, с темными нечесаными волосами, собранными в хвост на затылке. В этом облике он не то чтобы сиял, но я его видела — плотным пятном на фоне мягкого мерцания стен. Он смотрел вниз, на распростертое тело, и такого потрясенного выражения у него на лице я еще не видала.
— Роул, — выговорил он наконец, всего два слога с едва заметным ударением на первом. — Роул, сестра!.. Кто это сделал с тобой?..
«И каким образом?» — едва не добавила я, но несомненное горе Сумасброда заставило прикусить язык.
И он подошел к ней — немыслимо мертвой богине — и потянулся, чтобы коснуться ее. Его пальцы прижались к ее телу и словно растаяли.
— Не понимаю, — повторил он еле слышно. — Бессмыслица какая-то…
Его тревога и горе не подлежали сомнению. Обычно Сумасброд порывался говорить и действовать в соответствии со своей внешностью, то есть как подобало грубому и неотесанному смертному. И доселе я видела его мягкость и доброту, лишь когда мы бывали наедине.
— Что могло убить богорожденную? — спросила я, на сей раз уже не заикаясь.
— Да ничто… В смысле, другой богорожденный, но ты даже не представляешь, сколько на это ушло бы магической энергии. Мы все это почувствовали бы и сразу примчались бы узнать, что происходит. Но у Роул не было врагов. Кто вообще мог желать ей зла? Вот разве что…
Он нахмурился. Стоило ему отвлечься, и его видимый образ тотчас нарушился, расплывшись текучим облачком сияющей зелени, напоминавшей мне о запахе свежих листьев Древа.
— Да нет, — продолжал он, — не вижу, с чего тому или другому… В самом деле бессмыслица!
Я подошла к нему и положила руку на зеленое светящееся плечо. Мгновение спустя он коснулся моей руки, молча поблагодарив за сочувствие, но я-то знала, что не доставила ему ничего похожего на утешение.
— Мне правда жаль, Сброд. Очень жаль.
Он медленно кивнул. Самообладание возвращалось к нему, а с ним и человеческий облик.
— Мне пора, — сказал он. — Наши родители… Нужно им сообщить, хотя, может, они уже знают.
Он выпрямился, вздохнул и покачал головой.
— Может, тебе что-нибудь нужно?
Он не спешил с ответом, что не могло меня не порадовать. Есть кое-что, чем всякая девушка дорожит в возлюбленном, пускай даже и бывшем. Когда мой бывший провел пальцем по моей щеке, кожу слегка закололо.
— Нет, — сказал он. — Но все равно спасибо.
Пока мы разговаривали, я не обращала внимания, но теперь заметила: у входа в переулок начала собираться толпа. Кто-то увидел нас и тело на мостовой, и, как водится в больших городах, к одному зеваке тотчас присоединились другие. Когда Сумасброд поднял на руки тело, смертные заахали, потом кто-то вскрикнул от ужаса, узнав его ношу. Роул, оказывается, была известна. Не исключено даже, что у нее, как у некоторых младших богов, уже начало формироваться общество верных. Значит, к вечеру об убийстве в переулке будет судачить весь город.
Сумасброд кивнул мне и исчез. Две тени, присутствовавшие в переулке, придвинулись ближе, задержавшись у места, где только что лежала Роул. Я не повернулась в ту сторону. Я всегда видела богорожденных, если только они не прилагали изрядных усилий к скрытности, но знала, что не всем из них это нравилось. Те, что сейчас приблизились, были, вероятно, родичами Сумасброда. У него имелось несколько братьев и сестер, и они помогали ему, выступая охранниками и выполняя разные поручения. Вскоре наверняка явятся и другие — почтить место гибели соплеменницы. Среди божественного народа слухи распространялись с той же стремительностью, что и у смертных.
Вздохнув, я покинула переулок и протолкалась сквозь толпу. Меня со всех сторон засыпали вопросами, но я лишь коротко отвечала: «Да, это была Роул» и «Да, она умерла». Когда я добралась до своего лотка, к Вурою и Ойну успела присоединиться Ру. Она взяла меня за руку, помогла усесться и спросила, не хочу ли я стакан водички — или чего покрепче. Потом она принялась протирать мою руку тряпочкой, и я запоздало сообразила, что на пальцах у меня осталась божественная кровь.
— Да все со мной в порядке, — сказала я им, хотя на самом деле не так уж была в этом уверена. — Ну разве что, может, товар поможете собрать? Я сегодня, пожалуй, пораньше свернусь…
Слух уже донес мне, что и другие художники и мастеровые в нашем ряду занимались тем же. Гибель богини означала, что Мировое Древо только что стало второй по степени интересности достопримечательностью нашего города. Так что, скорее всего, до конца недели торговля будет идти ни шатко ни валко.
Вот я и решила пойти домой.
* * *
Как ты уже понял, общение с богами занимало в моей жизни немалое место.
Раньше было еще хуже. Иногда мне казалось, что они повсюду: под ногами, над головой, выглядывали из-за каждого угла, прятались под кустами… Они оставляли на мостовых светящиеся следы, и я заметила, что у них были свои излюбленные дорожки для любования видами. Они даже писали на белые стены. Собственно, такой нужды — я имею в виду телесное облегчение — у них не имелось, они просто находили забавным подражать нам, смертным. Я обнаруживала их имена, начертанные незримо-светящимися каракулями, и в особенности — на святых местах. С их помощью я выучилась читать.
Иногда они провожали меня до дома и готовили мне завтрак. Иногда пытались меня убить. Время от времени они приносили мне всякие побрякушки и статуэтки — чтобы я понимала зачем!
И — да, иной раз я их любила.
Одного из них я нашла в выгребной яме. Звучит не слишком прилично, правда? Только так оно на самом деле и было. Знай я, во что превратится моя жизнь, я бы дважды подумала, прежде чем променять родной дом на этот прекрасный и нелепый город. Но и дважды подумав, я все равно сделала бы то же.
Так вот — про того, из выгребной ямы. Думается, надо поподробнее о нем рассказать.
* * *
Однажды вечером я засиделась допоздна — или это было уже утро? Ну, ты понимаешь, мне ведь без разницы. В общем, я работала над картиной, а когда кончила, то выбралась из дому и пошла на зады, чтобы выплеснуть из горшочков остатки краски: засохнут, не отскребешь потом. Золотари с их зловонными повозками обычно появлялись на рассвете; они вычерпывали ямы и увозили их содержимое, чтобы отцедить все годное на удобрения и что там еще могло оказаться ценного, — и я не хотела опоздать к их прибытию. Так и вышло, что я не сразу заметила там мужчину. От него еще и пахло, как от всего прочего в яме, то есть мертвечиной. Теперь, по зрелом размышлении, я склонна думать, что он и правда был мертв.
Я опорожнила свои горшочки и собралась было уходить, когда заметила краем глаза странное свечение, исходившее непосредственно снизу. Бессонная ночь вымотала меня, и я едва не оставила этот блеск без внимания, благо за десять лет в Тени успела насмотреться на отходы, производимые «боженятами». Короче, я решила, что, скорее всего, кого-то из них стошнило здесь после ночной попойки. Или кто-то выбился из сил на любовном свидании, вдобавок накурившись дурмана. Новые дети богов любили так развлекаться — притворялись смертными и примерно на недельку пускались во все тяжкие, прежде чем вступить на тот путь, который они среди нас для себя избирали. Как правило, такая «инициация» проходила достаточно неприглядно.
В общем, я даже не знаю, что именно в то стылое зимнее утро заставило меня помедлить. Некое внутреннее чутье посоветовало мне повернуть голову, и я его послушалась, не знаю уж почему. Однако я послушалась, и повернула голову, и… вот это и называется находкой жемчужного зерна в куче навоза.
Сперва я разглядела лишь тонкий золотой контур, очерчивавший мужскую фигуру. Повсюду на его теле возникали мерцающие капельки серебра и струились, обрисовывая поверхность кожи. Иные из них невозможным образом катились кверху, подсвечивая тонкие нити волос и суровую лепку лица.
Стоя над ним с мокрыми от краски руками и совершенно забыв о распахнутой двери у себя за спиной, я увидела, как светящийся образ глубоко вздохнул — засияв от этого еще прекрасней и ярче, — и открыл глаза, цвет которых я отчаиваюсь правильно описать, даже если узнаю когда-нибудь названия всех цветов мира. Самое лучшее описание, которое я могу сделать, это подобрать сравнение с известными мне вещами. Представь себе плотную тяжесть золота, запах нагревшейся от солнца латуни, гордость и страсть…
Но пока я там стояла, не в силах оторваться от созерцания этих глаз, я заметила в них кое-что еще. Боль. Столько скорби, горя, гнева, вины… и других чувств, которых я не умела назвать, потому что, когда все отгремело, моя жизнь прежде того дня стала выглядеть относительно беззаботной.
* * *
М-да. Пожалуй, прежде чем я продолжу, ты должен еще кое-что узнать обо мне.
Как я и говорила, я, вообще-то, вроде как художница. В смысле, я зарабатываю, вернее, зарабатывала себе на хлеб изготовлением и продажей всяких безделушек и сувениров для приезжих. И еще я рисую, хотя мои картины не предназначены для посторонних глаз. Кроме этого, ничего особенного во мне нет. Да, я вижу магию и богов, но ведь и все их видят, благо они, как ты помнишь, всюду. Просто мне все это больше бросается в глаза, ведь я ничего другого не вижу.
Родители назвали меня Орри. Так кричит птица-плакальщик, что водится на юго-востоке. Может, тебе доведется когда-нибудь услышать ее голос. Она точно всхлипывает: «орри, ах, орри, ах». Большинство девочек у мароне получают имена, говорящие о печали. Мне еще повезло: родись я мальчишкой, мое имя взывало бы к мести. Можно с ума сойти, если вдуматься. Именно из-за этого, кстати, я и подалась из родных мест.
И я никогда не забывала маминых слов: «Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь. Мало ли что у кого не получается в одиночку!»
Так вот, возвращаясь к тому мужчине из выгребной ямы. Я забрала его в дом, дочиста отмыла и накормила как следует. И, поскольку в доме хватало места, позволила остаться. Так было правильно. И очень по-человечески. Мне, наверное, было здорово одиноко — после той истории с Сумасбродом. Я и сказала себе: а что, собственно, я ведь никому ничего плохого не делаю!
Ох, как же я ошибалась…
* * *
В тот день, когда я вернулась домой, он опять лежал мертвый. Я обнаружила его на кухне, возле стола, где он, похоже, шинковал овощи, когда его посетила идея вскрыть себе вены. Войдя, я поскользнулась в луже крови и перво-наперво рассердилась, ведь это значило, что она заливала весь пол. А пахло ею так густо и удушливо, что я никак не могла определить местоположение тела: у той стены или у другой?.. Где-то на полу или непосредственно у стола?.. Потом я нашла его и поволокла в ванную, по дороге замарав еще и ковер. Мужик он был крупный, так что провозилась я долго. Кое-как запихав его наконец в ванну, я наполнила ее водой из холодной бочки — частью чтобы кровь не прикипела к одежде, частью затем, чтобы он почувствовал, до какой степени меня разозлил.
Потом я пошла отмывать кухню и за этим занятием успела слегка успокоиться и остыть, когда в ванне резко и неожиданно заплескалась вода. Когда он первый раз возвращался к жизни, то довольно долго ничего не соображал, так что я ждала на пороге, пока плеск не затих, а его внимание не обратилось на меня.
У него была очень мощная личность. Я всегда чувствовала давящую силу его взгляда.
— Так несправедливо, — сказала я ему. — С какой это стати ты взялся мне жизнь осложнять? А?
Никакого ответа. Однако он услышал меня.
— На кухне я более-менее все отмыла, но в жилой комнате на коврах наверняка пятна остались. Всюду так пахнет, что я мелких потеков даже найти не могу. Придется тебе ими заняться. У меня на кухне есть ведерко и швабра.
Опять тишина. Искрометный собеседник, уж что говорить.
Я вздохнула. После усилий по восстановлению чистоты у меня ныла спина.
— Спасибо, что обед приготовил, — сказала я, сочтя за благо умолчать о том, что не стала ничего есть. Мало ли, вдруг он и свою готовку всю кровью залил. Пока не попробуешь, ведь не поймешь, а пробовать мне не хотелось.
Воздух окрасился еле заметным привкусом стыда. Я ощутила, как он отвел взгляд, и это удовлетворило меня. За три месяца, что он у меня прожил, я успела узнать его как человека почти болезненной честности, предсказуемого, точно колокольный звон Белого зала. И ему очень не нравилось, когда «весы» наших взаимоотношений утрачивали равновесие.
Я пересекла закуток, склонилась над ванной и ощупью поискала его лицо. Рука сперва коснулась макушки, и, как обычно, меня поразила шелковистая мягкость его волос, так похожих на мои собственные. Они были густыми, вьющимися, податливыми — пальцы радовались случаю в них заблудиться. Помнится, прикоснувшись к нему в самый первый раз, я даже задумалась, не из моего ли он народа: такие волосы встречались только у мароне. С тех пор я уяснила себе его инакость, ведь он вообще не принадлежал к роду людскому, — но то первое, едва ли не родственное чувство так и не улетучилось. Поэтому я нагнулась и поцеловала его в лоб, насладившись ощущением мягкого жара, встретившего мои губы. Он всегда был очень горячий на ощупь. Если мы с ним сумеем договориться о чем-то определенном в том смысле, где кому спать, следующей зимой, чего доброго, я здорово сэкономлю на отоплении…
— Доброй ночи, — пробормотала я.
Он опять не ответил, и я пошла укладываться в постель.
* * *
Теперь тебе надо уяснить вот что. Тот, кого я взяла на постой, не был самоубийцей в точном смысле этого слова. Он не предпринимал никаких намеренных действий, имея в виду лишить себя жизни. Он попросту совершенно не заботился о том, чтобы уклониться от опасности. В том числе и от опасности своих собственных поползновений. К примеру, обычные люди все же берегутся, когда лезут чинить крышу, а мой жилец — и не думал. И, пересекая улицу, влево-вправо не заботился посмотреть. Что же касается поползновений — разбирая постель, иные мимолетно задумываются, а не уронить ли туда горящую свечку, и тотчас забывают об этом… он же именно это и делал. Правда, следует отдать ему должное: он никогда не совершал ничего такого, что подвергло бы опасности еще и меня… По крайней мере, до сих пор.
И вот чем меня поразили те несколько случаев, когда я во всей красе наблюдала эту его вредоносную склонность, — последний раз он этак ненавязчиво проглотил нечто ядовитое, — так это удивительным бесстрастием, которое он выказывал по поводу происходившего. Вот и в тот день я вполне представляла себе, как он готовил обед, крошил овощи и поглядывал на нож в руке. Сперва он покончил с готовкой, отставив еду в сторонку ради меня. А потом самым хладнокровным образом всадил нож в собственное запястье, так, что лезвие прошло между костями. Сперва он еще держал пропоротую руку над большой кухонной миской, чтобы кровь не текла куда попало: он был поборником опрятности. Эту миску я потом нашла на полу, на четверть еще полную крови. Остальное выплеснулось на кухонную стену. Судя по всему, он лишился сил быстрее, чем ожидал, и, падая, не просто сшиб миску, а еще и в полет ее отправил. Потом свалился и истекал кровью уже на полу.
Я могла вообразить, как он наблюдал за процессом и ничего не предпринимал, пока не умер. А позже, воскреснув, столь же бесстрастно и равнодушно отмывал пол от своей крови.
Я была почти уверена, что приютила кого-то из богорожденных. «Почти» коренилось в том обстоятельстве, что у него была самая странная магия из всех, о каких я когда-либо слышала. Раз за разом воскресает из мертвых? Ярко светится на рассвете?.. Кем это его делало — богом радостных восходов и жутковатых сюрпризов? Он никогда не пользовался божественной речью… равно, впрочем, как и языками смертных. Я даже подозревала, что он был немым. А еще — я его не видела, разве что по утрам и в те мгновения, когда он возвращался к жизни. Это значило, что магия была ему свойственна только в такие моменты. Все остальное время он был самым обычным мужчиной.
Ага, если бы.
Следующее утро было тому подтверждением…
* * *
Я по давней привычке проснулась до рассвета. Я любила поваляться в постели, слушая голоса утра: зарождающийся птичий хор, увесистую капель росы, стекавшей с Древа на городские крыши и уличную мостовую… В тот раз мне, однако, с утра пораньше захотелось разнообразия. Я встала и отправилась на поиски жильца.
Он был в своей каморке — в небольшой кладовке, которую я ему отвела. Едва покинув спальню, я ощутила его присутствие. Таков уж он был: заполнял собой весь дом, становясь центром всеобщего притяжения. Во всяком случае, я необычайно легко, прямо-таки естественным образом, начинала смещаться туда, где он в данный момент пребывал.
Вот и теперь я без труда обнаружила его у окна каморки. В моем доме имелось множество окон, и это обстоятельство я считала сплошным неудобством: толку мне от них не было никакого, а вот сквозняки гуляли. Я бы сняла более подходящее жилище, но позволить себе не могла. Тем не менее кладовка была единственным помещением, где окно смотрело на восток. От этого мне тоже не было никакого толку, и не просто потому, что я слепая. Как и большинство горожан, я обитала в районе, угнездившемся между двумя основными корнями Мирового Древа — невообразимо громадными, с многоэтажный дом. Солнце всего на несколько минут заглядывало к нам в середине утра, когда свет проникал в щель между корнями и лиственным пологом, и еще на несколько минут ближе к вечеру. Только благородное сословие жило там, где солнце светило более-менее постоянно.
Так вот, при всем том мой жилец торчал у восточного окна каждое утро. По нему часы можно было проверять — если только он не был чем-нибудь занят или не лежал мертвым. Первый раз, когда я его тут застала, я вообразила, что это он так приветствовал наступление дня. Может, молитвы возносил, подобно другим последователям Блистательного Итемпаса. Теперь я узнала его получше, насколько вообще можно узнать неубиваемого мужика, вдобавок все время молчащего. Когда я в таких случаях к нему прикасалась, я ощущала его яснее обычного, и то, что я чувствовала, никак не было молитвенным благочестием. То, что я осязала в неподвижности его тела, прямизне осанки и ауре спокойствия, источаемой лишь в это время, заслуживало названия могущества. Гордости. Видно, только это и оставалось в нем от того человека, каким он некогда был.
Ибо ото дня ко дню мне делалось все очевиднее, что в моем жильце было нечто не просто сломленное, — разнесенное вдребезги. Что, почему — я понятия не имела, но одно я знала точно. Он таким был не всегда.
Когда я вошла в комнатку и уселась на стул, кутаясь в одеяло, которое захватила с собой, от утренней прохлады, он не обратил на меня внимания. Он давно привык, что я прихожу посмотреть на него на рассвете. Благо я часто так поступала.
И, как и следовало ожидать, спустя несколько мгновений после того, как я удобно уселась, он начал сиять.
Каждый раз это происходило по-другому. Сегодня первыми засветились глаза, и он повернулся в мою сторону, желая убедиться, что я смотрю куда надо. (Я и по другим поводам замечала за ним это поистине выдающееся нахальство.) Проделав это, он снова уставился в окно, и сияние растеклось по шевелюре и плечам. Дальше я увидела его руки, мускулистые, точно у бывалого солдата: они были сложены на груди. Вот показались длинные, чуть расставленные ноги; поза была спокойная и в то же время горделивая. Полная достоинства. Он вообще обычно держался как король. Ну, как человек, привыкший к могуществу, но недавно низложенный.
Свет постепенно залил весь его силуэт, плавно делаясь сильнее. Я даже прищурилась — кто бы знал, до чего мне это нравилось! — и прикрыла глаза рукой, но не перестала видеть его: огненный ком просвечивал сквозь кисть. И, как обычно, в итоге мне пришлось отвернуться. Я никогда не отворачивалась, пока сияние вправду не делалось нестерпимым. Я что, боялась и второе зрение потерять?..
Продолжалось это, однако, недолго. Где-то там, за восточной корневой стеной, солнце полностью вышло из-за горизонта. После этого волшебное свечение моего жильца быстро пошло на спад. Мгновение-другое, и вот уже на него можно было безболезненно смотреть, а минут через двадцать он сделался невидим для меня, как самый простой смертный.
Когда все завершилось, жилец повернулся к выходу. Днем он делал всякую работу по дому, а последнее время еще и взялся наниматься к соседям, причем отдавал мне свой жалкий заработок до последнего гроша. Я потянулась, сидя на стуле: мне было так хорошо. Когда он поблизости, в доме словно становилось теплее.
— Погоди, — сказала я.
Он послушно остановился. Я прислушалась к его молчанию, стараясь угадать, в каком он настроении, и наконец спросила:
— Ты мне свое имя скажешь когда-нибудь?
Он промолчал. Раздражение? Безразличие?..
— Ну ладно, — вздохнула я. — Знаешь, соседи, того гляди, вопросы начнут задавать, так что мне в любом случае тебя как-то называть надо. Не возражаешь, если я тебе подходящее имя придумаю?
Теперь вздохнул уже он. Причем с явственным раздражением. Ну, по крайней мере, «нет» не сказал.
— Отлично, — ухмыльнулась я. — Буду звать тебя Солнышком. Не возражаешь?
На самом деле я шутила. Я сказала это только ради того, чтобы его подразнить. И, если честно, я ждала от него хоть какого-то отклика, пусть даже и возмущения. А он просто вышел из комнаты.
Я рассердилась. Говорить его никто не заставлял, но улыбнуться он бы точно не переломился. Ну там, фыркнуть, вздохнуть…
— Итак, будешь Солнышком, — отрывисто проговорила я.
Встала и пошла по делам.
Назад: Н. К. Джемисин ДНИ ЧЕРНОГО СОЛНЦА
Дальше: 2 «МЕРТВАЯ БОГИНЯ» (акварель)