ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Евгения Лаврентьевна рассказывала нам о гремучей смеси, той самой смеси водорода и кислорода, о которой я слышала, еще когда была совсем маленькой, и говорила, что еще в XVIII веке французский химик, по имени де Розе, сделал однажды такой странный опыт: он решил проверить, можно ли дышать чистым водородом. Этот химик вдохнул водород, но ничего не почувствовал и стал сомневаться в том, водород ли это. Тогда он, чудак, выдохнул для проверки этот газ на пламя горелки, а у него в легких, понятно, образовалась эта самая гремучая смесь. "Я думал, что все мои зубы превращаются в пыль", рассказывал потом этот самый де Розе, чудом оставшийся в живых.

В эти дни меня не покидало странное ощущение, что все мы, вся наша компания надышалась, как этот де Розе, гремучей смесью, и с минуты на минуту мог произойти взрыв.

Началось это с того, что мы с Колей опоздали в школу. У нас уроки начинаются в девять утра, а выхожу я из дому без четверти девять, потому что школа близко. Коля меня догнал в нашем парадном, когда я спускалась на следующую площадку. По-видимому, он забрался выше и поджидал, пока я выйду. У него было бледное и словно похудевшее лицо, и он слегка заикался, как в тех случаях, когда не знал чего-нибудь у доски.

— Я напал на след, — сказал Коля.

И он рассказал, что решил вчера постоять возле этих мастерских "Титан". Он хотел посмотреть, может, покажется какой-нибудь человек, которого он прежде видел и с которым мог прежде встречаться его отец.

— Там, может, ты заметила, — говорил Коля, глядя под ноги и ступая как-то боком, — стоит такая будочка. В ней летом водой торгуют. Через нее видно. Я стал за ней. И знаешь, кто вышел из этих мастерских?

— Кто?

— Догадайся.

— Не знаю... — Я остановилась. Я очень боялась назвать это имя. — Дядя Семен?

— Нет, — сказал Коля. — Никогда не догадаешься... Оттуда вышла та самая женщина, что приходила к нам на похороны... Ну, помнишь, в такой круглой шапке... Она медсестрой работает...

— И ты думаешь, что это она?..

— Что значит "она"? — удивился Коля. — Нет, конечно. Но, может, она связана с людьми, которые это сделали. Почему она раньше к нам никогда не приходила, а на похороны пришла? Что она делала в этом "Титане"? Я за ней шел до самой больницы. Я сто раз думал, что она меня заметит... А теперь нужно проследить, с кем она встречается, и узнать, к кому она ходила в "Титан". За ней нужно следить. И мы узнаем...

— Я видела такой венгерский фильм, — сказала я. — Про шпионов. Там американского шпиона — а может быть, и не американского — ловят наши, ну, венгерские милиционеры. Они, конечно, переодетые. И когда они следят за этим шпионом, за ним идет сначала один — в ресторан, а когда он выходит из ресторана, за ним идет уже другой, а потом, когда он садится в автобус, с ним садится третий. Поэтому он не может догадаться, что за ним следят, а потом за ним гонятся на автомашине и ловят его. Надо поговорить с ребятами. Чтоб следить за ней по этому методу.

— Да, — сказал Коля. — Нужно поговорить с ребятами. Я тоже об этом думал.

На первом уроке был русский, и хотя мы опоздали почти на десять минут, Елизавета Карловна ничего не сказала и не спросила, почему мы опоздали. Теперь, после смерти Богдана Осиповича, учителя не делали Коле замечаний и даже не вызывали его, а он сидел рядом со мной, очень молчаливый, и рисовал на промокашке кубики и звездочки и только иногда ежился, как от холода.

В конце урока Коля, как это он умеет делать, почти не разжимая губ, сказал мне:

— После уроков поговорим с ребятами. Только нужно будет как-нибудь отшить Женьку Иванова.

— Почему "отшить"? — обиделась я за Женьку. — Тогда можешь и меня отшить. Женька еще никогда никого не подводил...

— Алексеева, — сказала Елизавета Карловна, — я в твоем возрасте эти проблемы решала не на уроке.

В классе засмеялись, а я подумала, что этих проблем Елизавета Карловна никогда не решала.

— Ладно, — сказал Коля после урока. — Я ведь говорил, что мы больше не будем ссориться. Хочешь, чтобы был Женька, — пускай будет. Я только хотел тебя попросить... — Коля замялся. — Чтобы ты сама рассказала ребятам про это...

— Как — сама?

— Ну, то есть я буду с тобой... Но чтобы рассказывала — ты.

— Хорошо, — согласилась я.

Мы собрались после уроков в нашем закоулке школьного двора.

— Сейчас, — объявил Сережа, — профессор Алексеева сделает научный доклад про свою новую теорию птицелета... Нужно поймать десять тысяч воробьев, каждому привязать за лапку нейлоновую ниточку, за другой конец ниток держится летчик, и птицелет готов...

Никто не улыбнулся. Наши ребята понимают, когда что-то всерьез.

— Хватит трепаться, — сказал Витя. — Что случилось?

— Сейчас узнаешь, — ответил Коля. — Только я хочу предупредить... Это такое дело, что если растреплете...

— Лишь бы ты сам не растрепал, — обиделся Витя. Коля требовательно и недоверчиво смотрел на Лену.

— Я уже раз давала слово, — надула губы Лена. — А если вы с Олей не верите, так я могу уйти.

— Да хватит, — сказал Витя. — Что там такое?

— Колин папа не попал под трамвай, — сказала я. — Понимаете? Вернее, он попал, но умер не от этого. Его убили..!

Ребята молчали. Сережа недоверчиво улыбнулся, а Женька открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл его.

— Сначала, когда мне Коля рассказал про это, я тоже сомневалась. А потом пеняла, что это — правда.

— А факты? — спросил Витя.

— Сейчас я расскажу про факты.

И я им рассказала всю историю сначала: и про то, что Богдан Осипович не пил алкогольных напитков, и про вагоновожатого Стеценко, и про табачную фабрику, и про мастерские "Титан".

— Я знаю, кто его убил, — сказал Женька. — Его убили шпионы. Они всегда так делают.

— Подожди, Женька, — отмахнулся от него Витя. — А как же следователь?.. Про которого Оля говорила? — спросил он у Коли. — Ему же этот ваш вагоновожатый сказал, что через рельсы переходили три человека?..

— Сказал, — мрачно ответил Коля. — И я ему первый сказал, что батя непьющий. Но он не обратил внимания. Он какой-то этот... бюрократ. В очках. В глаза не смотрит.

— А если эта женщина в самом деле шпионка? — вмешалась Лена. — И заметит, что мы за ней следим? Может, она в сумочке или даже в пальто, в кармане, носит маленький револьвер?

— Меня она не узнает, — сказал Сережа. — Я могу переодеться даже в платье. Я могу так менять лицо, что сам на себя не похож.

И Сережа скорчил такую гримасу, что нос у него съехал куда-то на левую щеку.

— Ну зачем это ты? — словно целясь, посмотрел на него Коля. — С тобой всерьез, а ты как маленький...

— Да я — ничего, — смутился Сережа.

— Понятно, — сказал Витя. — Дело серьезное. Нужно все хорошо продумать. Тебя она видела? — спросил он у Коли.

— Видела. Оля ж говорила. Она на похоронах была.

— Понятно. А тебя? — спросил он у меня.

— Меня тоже.

— И это понятно. Может, она вас даже сфотографировала. Теперь есть такие аппараты шпионские в часах.

Я хотела возразить, что этой тете совершенно незачем было нас фотографировать, даже если бы она в самом деле была шпионкой, а кроме того, совсем не доказано, что она шпионка, но Витя продолжал, и я просто не успела ему возразить.

— Значит, следить за ней будем мы вчетвером — я, Сережа, Лена и Женька. А вы с Колей будете у нас в резерве. Дежурить мы будем по два человека, и если она зайдет, скажем, в магазин, где у нее явка, то один, ну, к примеру, Оля, останется снаружи, а Женька пойдет за ней внутрь. Понятно?

— Понятно, — сказала я, посмотрела на Колю и сейчас же отвела глаза.

Мне это не нравилось. Мне это вдруг напомнило игру, в которую мы играли на нашем дворе, когда были меньше, — в "сыщика-разбойника". Колиного папу, Богдана Осиповича, в самом деле убили. И мне казалось, что нехорошо превращать это в игру. Но я не знала, что предложить.

— Пошли по домам, — сказал Витя. — Ровно через час сбор.

Начнем с больницы. В больницу пойдут Оля и Лена. Ты ее узнаешь? спросил он у меня.

— Узнаю, — ответила я неуверенно.

— Постарайся узнать. И незаметно покажешь на нее Лене. А Лена выяснит, как ее фамилия, а может быть, и адрес. Жалко, что пропал твой фотоаппарат. Вот сейчас он бы нам пригодился. Хорошо бы ее сфотографировать... Ну, пошли. Через час соберемся у моего парадного. Домой пойдем по одному, чтобы не обращать на себя внимания. Ты, Оля, иди первой.

Это мне уже показалось совсем бессмысленным — почему нельзя обращать на себя внимание и почему нужно идти по одному? Но я не стала спорить и пошла домой.

Когда я через час подошла к Витиному подъезду, там уже стояли Витя, Сережа и Лена, а Коли и Женьки Иванова не 5ыло. Витя в руке держал тросточку, похожую на ту, которую когда-то поломал Петька, но без надписи.

— Так не годится, — сказал Витя, постукивая тросточкой об асфальт. Раз договорились — значит, не опаздывать. Ждем ровно пять минут. Не придут отправимся без них.

— А может быть, у Коли что-нибудь случилось, — сказала я.

— Слушайте загадку, — предложил Сережа. — Девочка стоит вечером под дождем на троллейбусной остановке и ждет троллейбуса. Вдруг к ней подходит некто в сером и говорит: "Я тебе не отец, но ты мне — дочь". Кто это был?

К нам подошел Коля.

— Матя в магазин посылала, — сказал он смущенно. — За капустой. А в овощном только одна продавщица. Вторая — гриппом заболела...

— Кто же это все-таки был? — спросила я у Сережи.

— А ты отгадай.

— Отчим?

— Нет. При чем здесь отчим?

— То была мама этой девочки, — сказал Витя. — Пошли. Больше никого ждать не будем.

Значит, это была мама. Как я сама не догадалась? Но, может, Витя уже слышал эту загадку?

Мы пошли к троллейбусу, и на самой остановке нас догнал Женька Иванов. У него было красное зареванное лицо. Очевидно, "тираны-родители" не пускали его на улицу, а требовали, чтобы он сел за уроки.

Только в троллейбусе я сообразила, что у меня нет ни копейки денег и что мне нечем заплатить за билет. Я спросила у Коли, есть ли у него деньги.

— На билеты есть, — ответил Коля. — Сколько нас?

— Я уже взял билеты! — крикнул нам Витя.

Какая-то молодая женщина с подрисованными к вискам уголками глаз, как это теперь делают, и в шубке из искусственного каракуля сказала смешливому дяденьке, который сидел с ней рядом:

— Посмотри, какая хорошенькая девочка.

Я оглянулась на Лену. Но они смотрели не на нее. Они смотрели на меня. Лена была сзади них, и они ее просто не видели.

Я подумала, что о Лене эта тетя не сказала бы "хорошенькая". Она бы сказала "какая красивая девочка". Но все равно я покраснела, и мне было приятно.

Троллейбусом и трамваем мы приехали на Подол. Витя спросил у какого-то встречного старого дяденьки, который очень кашлял, где находится поликлиника. Дяденька прокашлялся, плюнул на землю и ответил, что это близко.

— Я ведь там был, — сказал Коля.

Я не знаю, как это получилось, но Витя сразу стал у нас всем распоряжаться, хотя убили совсем не его папу. Однако его все слушались, даже Коля и я. Наверное, всегда бывают какие-то люди, которые берут на себя руководство, и если даже они могут распорядиться хуже других, их уже все равно слушают.

Двор поликлиники был окружен очень высокой и очень толстой белой стеной, и Витя сказал, что тут, по-видимому, раньше был монастырь, потому что осталась такая стена и из-за стены была видна церковная колокольня, но без креста.

Во дворе поликлиники был садик, а посредине этого садика стояло странное сооружение — высокий квадратный столб на фигурном пьедестале, а на столбе — квадратные циферблаты. И из каждого циферблата торчала узкая фигурная металлическая дощечка. Это были настоящие солнечные часы, и Витя сказал, что если бы было солнце, то и сейчас по ним можно было узнать время.

— Ну, хватит, — сказал Витя. — Мы сюда не на экскурсию пришли. Мы вас подождем, а вы с Леной найдите эту женщину и выясните, как ее фамилия и как ее зовут.

Мы с Леной пошли в поликлинику. Лена внешне выглядела совсем спокойной, а я очень волновалась. Я боялась, что нас не пустят. То есть, я понимала, что ко мне нельзя придраться, ведь могло случиться так, что я пришла бы сюда за справкой к врачу. Или, скажем, чтобы передать какому-то человеку, который тут работает, письмо от папы. Но это было бы совсем другое дело. А так — мне было очень боязно.

— Снимите пальто, — сказала нам тетенька в несвежем, с желтыми потеками халате. Она стояла возле раздевалки.

Мы разделись, тетенька нам дала номерки. Мы поднялись на второй этаж и вошли в коридор, в котором было много дверей. Перед каждой дверью сидели и стояли люди. Они ждали своей очереди на прием к врачу.

— Скажем, что ищем маму, — почти не разжимая губ, как говорил в таких случаях Коля, когда хотел, чтобы его не услышали, сказала Лена. — Будем заглядывать в каждую дверь. А если ты ее увидишь, так ты мне скажешь, и я останусь у двери... А ты выйдешь к ребятам...

Лена заглянула в дверь, которая была прямо перед нами.

— Мы не к доктору, мы только заглянем, — сказала она женщинам, ждавшим своей очереди. — Мы ищем маму.

В комнате мы увидели почти совсем голую толстую тетеньку и мужчину-врача. Он ее осматривал.

— Что вам тут?.. — закричал он на нас, и мы скорее захлопнули дверь.

— А если тебя спросят, как фамилия твоей мамы? — спросила я Лену.

— Я скажу — Костина. Моя мама в самом деле врач.

— И она тут работает?

— Ну что ты? — удивилась Лена так, как будто все обязаны знать, где работает ее мама. — Она научный сотрудник в институте Богомольца.

Мы обошли весь коридор. Мы не пропустили ни одного кабинета. А в одну дверь мы заглядывали дважды, потому что там было две комнаты. На нас кричали и больные и врачи. И все-таки женщины, которая нам была нужна, мы нигде не увидели.

Мы отдали номерки, надели пальто и вышли на улицу к нашим ребятам.

— Ничего, — сказал Витя. — Может быть, она работает в другом месте. Мы пока не теряли времени напрасно и выяснили, что тут, кроме поликлиники, еще больница и лаборатория. Поэтому есть новый план... Скоро конец рабочего дня. Выход из этого двора только один — через ворота. Мы будем на улице, за воротами. Ты, Коля, стань в парадном, которое против ворот. С тобой пойдет Женька. Дождемся, пока будут выходить врачи и всякие сестры. Если увидишь ее — вышлешь к нам Женьку. Смотри внимательно. А Оля станет за нашими спинами и тоже будет смотреть. Важно ее не пропустить.

Витя сделал своей тросточкой выпад, как шпагой.

Мы ее не пропустили. Эта женщина вышла из ворот, я ее узнала еще до того, как успела рассмотреть, — у меня заколотилось сердце. В руках у нее был чемоданчик. Она села в "Москвич" с красным крестом на дверцах и уехала.