ГЛАВА 11
Когда вечером мы возвращаемся в замок, д'Альбрэ с его людьми еще не прибыли из Ансени. Я целую вечность жду, пока Жаметта с Тефани раздевают меня и укладывают в постель. При этом Жаметта еще и болтает без перерыва, точно взвинченная сорока, и от этого время тянется еще медленней. Но все на свете кончается, вот и они довершают мой вечерний туалет и уходят.
Оставшись одна, я спешу к своему сундуку и начинаю перебирать яды, подыскивая быстрый и безболезненный, но такого не находится. Те, что мягко погружают в сон, действуют медленно. А те, что срабатывают сразу, причиняют слишком много неудобства, чтобы использовать их для убийства из милосердия.
Делать нечего, я беру свой любимый нож, вооружаюсь точильным камнем и усаживаюсь у огня править лезвие. Мне по-прежнему неизвестно, способен ли узник держаться в седле и скакать на лошади. Я даже не знаю, в сознании ли он. Если нет, для дела герцогини этот человек бесполезен. Разве что она решит использовать останки мученика, чтобы собрать под свои знамена верных людей.
Метка Мортейна на нем вряд ли найдется, но это больше не беспокоит меня.
Я привыкла бояться даже мысли о том, чтобы кого-то убить, не получив знамения Мортейна. Но теперь, когда меня оставила Его благодать, больше нет и страха. Да и не было мне от этой самой благодати особого проку. Я всегда опасалась, что, начни я убивать по собственному произволу, а не по воле Мортейна, сделаюсь ничем не лучше д'Альбрэ. Но в последние несколько дней я нередко спрашивала себя, в чем разница: быть дочерью Смерти — или дочерью бессердечного убийцы? Особых различий не наблюдалось, и на сей раз я решила сделать выбор сама. Доберусь до несчастного узника и совершу то, что послужит добру. Вот и все.
Снова приходит на ум предупреждение монахинь, касающееся участи моей бессмертной души. Однако благочестивые клуши не понимали, что моя жизнь уже представляла собой земной ад. Ну, сменю я одну преисподнюю на другую, и что с того?
Выждав около часа, я соответствующим образом облачаюсь и беру все подготовленное для сегодняшней вылазки. Помимо «ночных шепотов» и заточенного клинка, я оснастилась еще парой ножей и браслетом со скрытой удавкой, не говоря уже о смертоносном распятии. Если пленному рыцарю суждено умереть сегодня, я отправлюсь из его подземелья прямиком в покои д'Альбрэ. Я легко проникну туда, ведь сейчас хозяин не дома. Заберусь в его спальню и буду ждать в засаде. Даже он должен иногда спать. Когда уснет, я сделаю свой ход.
Скорее всего, во время покушения я и сама погибну. Но я умру недаром; совершая попытку убийства, докажу, что тьма, поселившаяся в его душе, не перетекла в мою!
Не о таком избавлении я молилась. И тем не менее это все же станет для меня избавлением…
Прежде чем выйти, я медлю и напрягаю слух. И точно, за дверью едва слышно бьется человеческое сердце. Уж не Жаметта ли там, шпионящая по своему обыкновению? Или новый стражник, приставленный моим отцом?
Я наспех придумываю с полдюжины объяснений, одно другого лживей, и открываю дверь.
За ней обнаруживаю Тефани. Она спит у порога, туго закутавшись в плащ, точно колбаса в свиную кишку.
Я хмуро смотрю сверху вниз на неразумную девушку. Не возьму в толк, с чего это она решила здесь улечься. Что ж, я легко справлюсь с ней, если заметит меня…
Тихо прикрываю дверь, перешагиваю через Тефани и спускаюсь по лестнице на нижний этаж. Внимательно прислушиваюсь, нет ли поблизости стражников, и выхожу в ночь.
Сейчас почти полнолуние, двор залит светом ярче тысячи свечей. У меня сердце переворачивается, когда над головой проносится беззвучная тень и опускается на дерево посреди двора. Это сова. Всего лишь сова, вылетевшая на охоту.
Я выжидаю еще, убеждаясь, что мое появление во дворе не привлекло ничьего внимания, а затем, держась стены, направляюсь к старой башне. Как ни странно, сегодня я очень спокойна. Наверное, это оттого, что в глубине души твердо знаю: я собираюсь совершить правое дело. Чувство незнакомое, но очень приятное. Когда я достаю из кошеля ключ и вставляю в скважину, руки у меня не дрожат.
Легонько щелкнув, замок открывается, и я мысленно посылаю прочувствованное «спасибо» осторожному мастеру-кузнецу. Я переступаю порог и тотчас оказываюсь в гуще призраков, населяющих башню, и их присутствие холодит меня до самых костей.
Ощупывая крошащиеся камни стены, я спускаюсь в подземелье. Снова срабатывает ключ, и вот уже я стою возле последней двери. Опять захожу сбоку, чтобы меня не заметил тюремщик. Я слышу, как он бродит туда-сюда, невразумительно бормоча под нос. Он что, круглые сутки слоняется из угла в угол? Я же с ума сойду, дожидаясь, чтобы он прилег!
Уверившись наконец, что он отошел от двери, я осторожно заглядываю сквозь решетку. Вот бы удалось добраться до его кувшина с пивом — я бы своего собственного снотворного не пожалела. Увы, пиво стоит слишком далеко. Остается только одно: подозвать старого сморчка и пустить в ход «ночные шепоты». Если поглубже натяну капюшон, он не сможет рассмотреть мое лицо, да и вообще обо мне не вспомнит, проснувшись. Я втихомолку гадаю, пойдет ли ему на пользу мое милосердие. Если окажется, что порученный его заботам пленник скончался, гнев д'Альбрэ неминуемо падет на тюремщика и расправа будет скорой и беспощадной.
Ему повезет только в том случае, если окажется, что рыцарь в состоянии путешествовать. Тогда наутро у стража будет тяжелая голова. И он благополучно доживет до моего нового посещения и побега.
Я как раз вынимаю из ножен сверточек с отравой, когда на лестнице наверху раздаются шаги. Судорожно обшариваю взглядом прихожую… укрыться негде! Я поспешно прячу «ночные шепоты», хватаюсь за рукоять ножа и оборачиваюсь.
Сперва я вижу лишь темный силуэт у входа. Потом лицо, отражающее полное недоумение.
— Сибелла?
Вот же проклятье! Ну что же за невезение! Это не какой-нибудь воин или тюремщик — передо мной стоит Юлиан. Он молча делает три шага вперед и хватает меня за плечо:
— Что ты здесь делаешь?
Гнев в его взгляде обильно разбавлен страхом.
— Ты вернулся! — Радость, звенящая в моем голосе, так убедительна, что я чуть ли не сама готова поверить в нее. Я кокетливо улыбаюсь Юлиану. — А как ты понял, где меня искать?
— Я повсюду смотрел, пока не догадался проверить единственное место, где тебя уж точно не должно было быть… — И Юлиан легонько встряхивает меня. — Как ты тут оказалась? Понимаешь хотя бы, какой опасности подвергаешь себя?
Я с готовностью выдаю почти правдоподобную ложь:
— Так весь замок только и говорит о том, как в этой башне призраки стонут и цепями гремят! Я и сама по ночам слышу такое, что становится не до сна! Разве ты не знал, что здесь нечисто?
Он не торопится мне поверить.
— И ты слышала голоса призраков непосредственно из своей спальни? А не далековато ли?
Я бросаю на него томный взгляд из-под ресниц:
— Что ты, нет, конечно! Я ходила в часовню помолиться о твоем благополучном возвращении. Тогда-то и услышала звон цепей.
С его лица понемногу пропадает жесткое выражение.
— За молитвы спасибо, но не стоило тебе соваться куда не следует. Это бывает слишком опасно.
Я с благодарной улыбкой возвожу глаза к потолку:
— Откуда же мне было знать, что мои молитвы так скоро будут услышаны? — И снова делаюсь серьезна. — Тут и в самом деле призраки витают, Юлиан! Разве ты их не чувствуешь? — И я содрогаюсь всем телом, благо из-за страха и холода, источаемого вьющимися кругом меня неупокоенными душами, даже и притворяться особенно не приходится. Я только стараюсь, чтобы глаза поблескивали возбуждением. — Здесь, наверное, томятся призраки узников, умерших без причастия! — И в это время весьма кстати раздается лязг цепей, между прочим в первый раз за все время. — Вот оно, вот! Ты слышал? А ведь они могут проникнуть в наши комнаты посреди ночи и выпить всю кровь!
И я осеняю себя крестным знамением.
Некоторое время Юлиан молча разглядывает мое лицо, потом принимает какое-то решение.
— Вот что, — говорит он, — давай-ка я покажу тебе, что тут за призраки.
Он выпускает мое плечо и громко стучит в зарешеченную дверь. Изнутри доносятся шаркающие шаги, и Юлиан успевает спросить:
— Да, а как ты вошла?
Я хлопаю глазами, словно вовсе не понимая вопроса:
— Просто открыла дверь и…
— Это невозможно, — шипит он.
Между тем сквозь решетку на нас уже таращится темный глаз, и Юлиан выходит на свет, чтобы тюремщик мог видеть его лицо. Со скрежетом отодвигается щеколда.
Я не могу не отметить, с какой готовностью старик отворяет дверь моему брату. Насколько же, интересно, доверяет Юлиану д'Альбрэ? Я-то думала, он лишь косвенно вовлечен в интриги, которые плетет наш отец, и участвует в его делах только для того, чтобы не навлечь на себя лишних подозрений. Похоже, это мое убеждение надо будет пересмотреть!
Дверь открывается, и хромоногий страж сгибается в неловком поклоне.
— Так это никакой не призрак, — произношу я, разглядывая жалкое существо. — Здесь всего лишь старый калека. Или, может, горгулья?
Юлиан награждает меня безнадежным взглядом, хватает за руку и почти силком тащит на другую сторону тесной комнаты. Я прикрываю нос ладошкой и замечаю:
— Да и запах тут вовсе не из потустороннего мира.
Юлиан подталкивает меня ко второй двери, благо там тоже есть наверху зарешеченное оконце.
— Смотри! — говорит мой брат. — Вот он, твой призрак!
И, сорвав со стены факел, просовывает его между прутьями.
— Господи Исусе! — вырывается у меня.
Человек со стоном пытается отвернуться от слишком яркого света. У него на лице следы жестоких побоев: сплошные шишки, и синяки, и потеки запекшейся крови. Он полуголый, остатки одежды превратились в лохмотья, из двух открытых ран на левом плече сочится темная жидкость. Неужели это тот же самый человек, что так яростно и отважно защищал герцогиню всего-то две недели назад? Поверить невозможно!
Похоже, д'Альбрэ в очередной раз наложил лапу на что-то чистое и благородное… и сломал, погубил.
— Кто это? — шепотом спрашиваю я.
Мне даже не приходится притворяться, мой голос и так дрожит от омерзения. Правда, не к самому узнику, а к тому, что с ним обращаются точно с самым подлым злодеем. Знатного пленника, за которого рассчитывают получить выкуп, обычно содержат не так. То, что здесь творится, есть попрание всех рыцарских правил! Подобным образом не поступают даже с самой старой и никчемной собакой!
— Это пленник, взятый в бою, — говорит Юлиан. — А теперь идем. Если кто-нибудь прознает, что ты сюда приходила, даже я не смогу оградить тебя от гнева отца!
С этими словами он возвращает факел в скобу на стене и выводит меня из подземелья.
Выбравшись наружу, я жадно глотаю чистый холодный воздух. Потом спрашиваю:
— Наш государь-отец хочет взять за него выкуп?
— Нет.
— Тогда почему бы просто не убить его, и дело с концом?
— Подозреваю, — говорит Юлиан, — этих двоих связывает что-то из прошлого, и наш отец уготовил для него особую месть. Не удивлюсь, если он использует этого человека, чтобы отправить послание герцогине.
Я сохраняю легкомысленный тон, больше подходящий недалекой девице:
— По-моему, он никакое послание даже до двери не донесет, куда там до Ренна!
— Ты все неправильно поняла, — говорит Юлиан. — Посланием должен стать сам рыцарь. Когда герцогине отправят его тело после виселицы, потрошения и четвертования, это послужит предупреждением: против д'Альбрэ не выстоять даже ее самым верным и могучим сторонникам!
От бесчеловечности этого подлого плана у меня переворачивается желудок. Я улыбаюсь и игриво толкаю Юлиана под ребра:
— Подумать только, отец посвящает тебя во все свои замыслы! Значит, ты у него теперь в любимчиках?
Мы стоим уже на самом верху лестницы. Юлиан пропускает мой вопрос мимо ушей и поворачивается ко мне:
— Как все-таки ты проникла туда, Сибелла?
Голос у него более чем серьезный. Так он разговаривает, если думает, что нам с ним угрожает опасность.
Я стою на своем:
— Говорю же, дверь не была заперта. А что, должна быть на замке? Тогда ты лучше проверь стражу и выясни, кто закрывал последним.
Кажется, я не вполне убедила его. Я придвигаюсь ближе, гася волну отвращения, вздымающуюся из глубины моего существа. Обвиваю руками его шею и тянусь губами к уху, касаясь и щекоча его:
— Я чистую правду тебе говорю, но, если хочешь, ты можешь меня обыскать. Занятная получится игра…
Сердце так грохочет у меня в груди, что я даже удивляюсь, как это он не слышит биения. Боясь, что Юлиан все-таки распознает мой страх, я делаю, кажется, единственное, что может его отвлечь, — накрываю его губы своими.
Его глаза удивленно распахиваются. Он обнимает меня и притягивает к себе так, что я ощущаю все его тело, от ног до плеч, а наши сердца чуть не стукаются друг о друга. Он прерывает поцелуй лишь затем, чтобы выдохнуть мое имя.
«Он мне не брат. Он мне не брат…»
Когда он вновь тянется к моим губам, я быстро отстраняюсь и упираюсь кулаком ему в грудь.
— В другой раз не оставляй меня так надолго одну, — говорю я, надув губки.
Если он думает, что я с ним играю, то наверняка поддержит игру. Если решит, что отвергаю, — рассердится. Я жду, затаив дыхание.
Он моргает с видом снисходительного удивления, и я понимаю: опасность миновала.
— А как все прошло с Матюреном? — спрашиваю я, чтобы отвлечь его еще больше. — Отец удовлетворился твоим объяснением?
— Еще как! Даже доволен был, что ты столь рьяно защищала его интересы.
Юлиан почти улыбается. Он хорошо знает, насколько я привержена этим самым интересам.
— Остальное войско тоже вернулось? — спрашиваю я.
— Нет. Я один поскакал вперед — к тебе торопился.
Он говорит таким тоном, словно я перед ним виновата. Его глаза в здешнем сумраке кажутся озерами мрака. Я же гадаю, говорит он правду или все-таки замешан в темных делах нашего отца куда больше, чем я себе представляла.
Поверить в это трудно. Только не Юлиан! Он единственный во всем нашем семействе, кто ненавидит отца ничуть не меньше, чем я. Но за три года, что я провела в монастыре, он сильно изменился. Это очень беспокоит меня, ведь получается, что теперь я знаю его далеко не так хорошо, как когда-то.
К тому же он и в былые времена меня предавал. Кто сказал, что Юлиан не сделает этого опять?
