23
СЕБЯЛЮБИЕ
Скажи мне, чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.
Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему, ответила я.
Но кроме того…
* * *
Утром я рано встала и пошла в Собрание — хотела поспеть до начала заседания, чтобы встретить Рас Ончи. Но я увидела не ее, а Уохи Убим, вторую знатную женщину, представлявшую Дальний Север. Она спускалась по широкой, обрамленной колоннами лестнице. Я торопливо представилась и задала свой нетерпеливый вопрос.
— Ох, — пробормотала она.
И я тут же все поняла. Потому что глаза у нее стали жалостливые и печальные.
— Так ты, выходит, не знала. Рас умерла во сне ровно две ночи назад.
Она вздохнула:
— Я до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью. Но, увы, она была уже в возрасте…
Я пошла обратно в Небо.
* * *
Я ходила по коридорам и размышляла о смерти.
Слуги кивали мне, приветствуя. Я кивала в ответ. Придворные — в том числе и равные мне по положению чистокровные — либо делали вид, что меня не замечают, либо глядели с откровенным любопытством. Видно, по дворцу быстро разнеслись вести, что я более не могу считаться претендентом на наследство. Симина разделала меня в пух и прах. Они рассматривали меня, и некоторые взгляды были откровенно враждебными. Я все равно склоняла голову в приветствии. Пусть они выглядят мелочными и ничтожными, не я.
На нижних уровнях я обнаружила Теврила. Он стоял на затененном верхними этажами балконе, поигрывал планшетом и любовался пробегающей по небу тучкой. Я дотронулась до него, он виновато подскочил и чуть не уронил планшет в забалконную пропасть. Судя по всему, он думал обо мне, а я застала его, беднягу, врасплох.
— Бал начнется завтра на закате, — сказал он.
Я подошла к перилам и встала рядом с ним. Вид отсюда открывался потрясающий, а его присутствие утешало.
— И продлится до утра следующего дня. Такова традиция. Бал предшествует церемонии передачи власти. Завтра новолуние — и некогда эта ночь считалась священной для последователей Нахадота. Вот почему они празднуют именно в новолуние.
Мелочные, подлые твари. И Итемпас такой же.
— Сразу после окончания бала Камень Земли отправят через центральную дворцовую шахту в церемониальный зал. Он находится в шпиле над зимним садом.
— Ага. Я слышала, как ты предупреждал об этом слуг. Еще на прошлой неделе.
Теврил смущенно покрутил в пальцах планшет:
— Да. Считается, что если находишься рядом недолго, ничего не случится, но… — Он пожал плечами. — Это вещь, которая принадлежит богам. Лучше держаться от нее подальше.
Я не сумела сдержать смех:
— О да!
Теврил странно посмотрел на меня, на губах заиграла неуверенная улыбка:
— Ты выглядишь… довольной.
Я пожала плечами:
— Я не склонна к самоедству. Что сделано, то сделано.
Этой фразе меня научил Нахадот.
Теврил беспокойно поежился и нервным жестом отвел с лица разлетевшиеся от ветра пряди волос.
— Мне… сказали, что на перевале, ведущем из Менчей в Дарр, собирается армия.
Я сцепила пальцы и долго смотрела на них. Во мне все кричало, кричало в голос, но я не давала этому крику выплеснуться. Симина все продумала. Если я не выберу ее, она — без сомнения — оставила для Гемида исчерпывающие инструкции. Никого не щадить. Гемид, конечно, мог напасть и начать убивать направо и налево и после освобождения Энефадэ, но я рассчитывала на то, что людям во время очередной Войны богов быстро станет не до битв. Сиэй пообещал, что в начавшейся мясорубке Дарр не пострадает. Но я не очень-то доверяла этому обещанию. И все же это лучше, чем ничего.
Я в сотый раз подумала — а не пойти ли за помощью к Реладу. И в сотый раз отвергла эту мысль. Люди Симины уже выступили, она приставила нож к горлу Дарра. Если я во время церемонии изберу Релада — сумеет ли он вмешаться до того, как этот нож нанесет смертельную рану? Нет, я не доверю будущее своего народа человеку, которого даже уважать не могу.
Только боги способны мне помочь.
— Релад не выходит из своих комнат, — проговорил Теврил — видно, думал о том же, что и я. — Никого не принимает, не впускает. Даже слуг не впускает. Один Отец Небесный знает, что он там ест — или пьет. Чистокровные заключают пари на то, что он перед балом покончит жизнь самоубийством.
— Ну да, на что же еще тут можно биться об заклад, все остальное и так предельно ясно…
Теврил покосился на меня — похоже, решал, стоит ли рассказывать дальше.
— Еще ставят на то, что ты покончишь с собой.
Я расхохоталась, ветер ударил в лицо.
— И что же? Много ставят? Как думаешь, мне позволят сделать ставку?
Теврил повернулся и очень внимательно посмотрел на меня.
— Йейнэ… Если ты… — Тут он замолк и отвернулся.
Голос его прервался, и он не смог выговорить то, что хотел.
Я взяла его за руку и держала, пока он стоял с опущенной головой и пытался взять себя в руки. Он возглавлял здешних слуг. Он их защищал. Он не мог позволить себе растечься слезами, потому что почувствовал бы себя слабаком. Мужчины так щепетильны в таких вопросах…
А потом он сделал глубокий вдох. И высоким ломким голосом произнес:
— Желаешь ли ты, чтобы я сопроводил тебя на завтрашний бал?
Когда то же самое сказал Вирейн, я не ощутила ничего, кроме ненависти. А Теврила полюбила еще больше.
— Нет, Теврил, спасибо. Мне не нужен сопровождающий.
— Возможно, тебе будет полегче. Все-таки когда рядом друг…
— Возможно. Но я не хочу просить моих друзей о такой услуге.
— Ты не должна просить. Это я тебе предлагаю…
Я положила голову ему на плечо:
— Теврил, не беспокойся. Со мной все будет хорошо.
Он долго смотрел на меня, потом медленно-медленно покачал головой:
— Хорошо, говоришь? Ах, Йейнэ… Мне тебя будет не хватать.
— Ты должен уехать отсюда, Теврил. Найти женщину, которая бы о тебе заботилась и одевала в золото и шелка.
Теврил вытаращился на меня — а потом расхохотался. На этот раз от сердца и искренне:
— Женщину? Уж не даррскую ли?
— Ты что, с ума сошел? Ни в коем случае! Ты же видел, какие мы! Найди кенийку. Может, эти маленькие симпатичные пятнышки на тебе размножатся по-настоящему!
— Симпатичные пятнышки? Да как ты можешь называть мои великолепные веснушки пятнышками, о дочь варварского народа!
— Веснушки так веснушки.
Я подняла его ладонь, поцеловала и отпустила.
— Прощай, друг.
Он все еще смеялся. А я повернулась и вышла с балкона.
* * *
Но?.. Что — но?
Но мне хотелось сделать кое-что еще.
* * *
Поговорив с Теврилом, я поняла, что нужно предпринять. И отправилась на поиски Вирейна.
После разговора с Нахадотом я никак не могла решить — поговорить с негодяем начистоту или нет. Потому что теперь-то я полагала, что именно Вирейн, а не Декарта, убил мою мать. Но я пока не понимала, зачем он это сделал. Если любил, зачем убивать? И почему именно сейчас, через двадцать лет после того, как она разбила ему сердце? Я хотела знать ответы на эти вопросы. Во всяком случае, часть меня точно желала этого.
А вот другая часть меня совершенно не интересовалась причинами его действий. Эта часть меня жаждала крови, и я знала — стоит прислушаться к этому голосу, и я наделаю кучу глупостей. Крови прольется достаточно — и очень скоро. Потому что очень скоро я сполна отомщу Арамери, развязав жуткую и страшную Войну богов — вторую по счету. Арамери захлебнутся в крови — чего мне еще надо? Но дело в том, что я-то этого не увижу. А мы, смертные, очень себялюбивые существа.
Поэтому я пошла искать Вирейна.
Он не откликнулся на стук. Я стояла перед дверью в его лабораторию и мучительно размышляла, что теперь делать. Входить? Не входить? Но тут из комнаты донесся приглушенный, тихий звук.
В Небе на дверях нет запоров. Чистокровных и так никто не побеспокоит — слишком высокий у них ранг и слишком серьезны политические последствия такого поступка. Так что только те, кому не грозит немедленное возмездие, осмеливаются нарушать покой чистокровного Арамери. Поскольку мне предстояло умереть менее чем через день, возмездия я не опасалась — кто меня тронет? Поэтому я чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула.
Сначала я даже не увидела Вирейна. Вот высокий стол, за которым мне рисовали сигилу. Пустой. Остальные столы тоже пусты — как странно. И животных в клетках нет — ни одного. А вот это совсем странно. И только потом я разглядела Вирейна — он стоял неподвижно, его белые одежды и белые волосы сливались с безжизненным, белоснежным пространством опустошенной лаборатории.
Он стоял рядом с большим хрустальным шаром у дальней стены комнаты. Поначалу я решила, что он склонился над ним, чтобы разглядеть нечто в его прозрачных глубинах. Наверное, именно так он за мной шпионил, когда я кратко и бесполезно пообщалась с представителями вверенных мне стран. Но потом я заметила, что он сгорбился, одна рука лежит на полированной поверхности шара, голова безвольно опущена, а другую руку я не могу разглядеть — мешают свесившиеся на лицо волосы. Но тут то ли угловатость движений, то ли еще что немедленно всколыхнули мою память. Он всхлипнул, и все стало разом понятно: наедине с собой в собственной лаборатории, накануне очередного триумфа своего бога, Вирейн плакал.
Мой гнев угас. Плохо, конечно. И недостойно мужественной даррской женщины. Я понятия не имела, почему он плачет. Возможно, мера злодейств переполнилась и остатки его совести вдруг решили взбунтоваться. А может, он споткнулся и палец на ноге ушиб. Но я стояла и смотрела, как он плачет, — плачет, как не стал плакать Теврил, Теврил ведь сдержался, — так вот, я стояла и думала: он оплакивает мать? Вдруг хотя бы одна из этих слезинок предназначена ей? А ведь мало кто оплакал ее уход. Разве что я.
И я закрыла дверь и ушла.
* * *
Дура я.
Да. Даже тогда ты не желала знать правду.
А я ее знаю?
Сейчас — да. Тогда — не знала.
Почему…
Ты умираешь. Твоя душа разделилась. И беспокоит тебя совсем другое воспоминание.
Чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.
* * *
Симина обнаружилась в своих покоях — примеряла бальное платье. Белое — неудачный для нее цвет, кстати. Бледная кожа, белоснежная ткань — никакого контраста. И в результате она выглядела поблекшей и увядшей. Но в целом платье было очень красивым. Его сшили из какой-то блестящей ткани, а по лифу и в складках юбки пустили россыпи мелких бриллиантов. Они посверкивали, когда она поворачивалась туда и сюда по просьбе портных, стоявших перед возвышением.
Я терпеливо дождалась, пока она закончит отдавать им распоряжения. У дальней стены на подоконнике сидел человеческий двойник Нахадота и отрешенно созерцал садящееся солнце. Если он и услышал, как я вошла, то не подал виду.
— Должна признаться, ты пробудила мое любопытство, — пропела Симина, соизволив наконец ко мне повернуться.
Я почувствовала виноватое — правда, краткое — удовольствие, разглядев здоровенный синяк у нее на скуле. Неужели не могли волшебством свести? Какая жалость.
— Что привело тебя в мои апартаменты? Неужели ты решила умолять пощадить твоих варваров?
Я покачала головой:
— Это было бы бессмысленной тратой времени.
Она улыбнулась — почти ласково.
— Да, это правда. Итак. Чего ты хочешь?
— Ты мне сделала одно предложение. И теперь я хочу им воспользоваться, — проговорила я. — Надеюсь, уговор остался в силе?
И снова судьба вознаградила меня — Симина, судя по выражению лица, вообще не поняла, о чем речь.
— Что за уговор? Разве я тебе что-то предлагала, дражайшая кузина?
Я кивнула в сторону неподвижной фигуры на подоконнике. Теперь я могла разглядеть, что на нем есть одежда. Обычная черная рубашка и такие же штаны. И — для разнообразия — железный ошейник. Никаких серебряных выкрутасов. Что ж, так даже лучше. Его наготу я находила абсолютно безвкусной.
— Ты сказала, что я могу как-нибудь воспользоваться услугами твоего… домашнего питомца.
Наха за спиной Симины развернулся и уставился на меня. Карие глаза раскрылись во всю немалую ширину. Симина тоже вытаращилась, кстати. А потом расхохоталась.
— Ах вот оно что! — И она подбоченилась — портные заметались в полном отчаянии. — Ну что ж, кузина, не скрою — замечательный выбор. С ним гораздо приятнее, чем с Теврилом. Но — прости за столь личный вопрос — ты… такая… маленькая и… слабенькая. А Наха — о-о-о-о… он так… силен… Ты — уверена?
Я не обратила ровно никакого внимания на изливающийся на меня поток оскорблений.
— Да, уверена.
Симина покачала головой — она была заинтригована.
— Как скажешь, милая. Так или иначе, сейчас я в нем не нуждаюсь. Он сегодня слишком слаб. Возможно, как раз в кондиции для тебя, хотя…
Она задумалась и посмотрела в окно. Видно, прикидывала, сколько осталось до заката.
— Ты, конечно, знаешь, как опасен закат.
— О да, — улыбнулась я.
Она нахмурилась — но лишь на мгновение. Я бестрепетно продолжила:
— Я не хочу умереть раньше, чем положено.
Некоторое время она подозрительно таращилась на меня. У меня внутри все свилось в тугой узел. А потом она… просто пожала плечами.
— Иди с ней, — приказала она, и Нахадот встал.
— Сколько я должен с ней пробыть? — бесстрастным голосом поинтересовался он.
— Оставайся с ней до самой смерти! — И Симина распахнула руки в подобии великодушного объятия. — Разве могу я отказать в последней просьбе? Но пока будешь ею заниматься, Наха, смотри — не изнуряй ее слишком сильно. Она должна держаться на ногах и быть в здравом уме. Послезавтра утром она нам понадобится в целом виде.
Железная цепь тянулась от ошейника к ближайшей стене. Симина отдала приказ, и она отпала от кольца. Наха подобрал болтающийся конец, а потом повернулся ко мне с непроницаемым видом.
Я вежливо склонила голову, благодаря Симину. Она не обратила на меня внимания — портной уколол ее булавкой, и она взвизгнула от ярости. Я вышла из комнаты, не оглядываясь. Сейчас Нахадот пойдет за мной или чуть позже, мне все равно.
* * *
Если бы я была свободной, чего бы я пожелала?
Мира и спокойствия для Дарра.
Понять, за что и ради чего умерла мать.
Чтобы в мире все изменилось к лучшему.
А для себя…
Да. Теперь я понимаю. Я тоже выбрала того, кто будет определять мой облик.
* * *
— Она права, — подал голос Наха, когда мы оказались у меня в комнатах. — От меня сейчас мало проку.
Он произнес эти слова равнодушным голосом. Но я почувствовала в них горечь.
— Ну и прекрасно, — отозвалась я. — Не очень-то и хотелось.
Я отошла и встала перед окном.
За спиной долгое время молчали. Потом он подошел поближе.
— Что-то изменилось. Ты стала другой.
Свет падал так, что стекло бликовало, и я не могла разглядеть его отражения — но уверена, он смотрел настороженно.
— Со времени нашей последней встречи слишком много всего произошло.
Он положил руку мне на плечо. Я не сбросила ладонь, и он прихватил второе, а потом осторожно развернул меня лицом к себе. Я не сопротивлялась. Он долго смотрел мне в глаза, старался там что-то вычитать. Возможно, хотел запугать меня — не знаю.
Потому что вид у него был… м-гм… отнюдь не пугающий. Глаза запали, от них протянулись глубокие морщины. Да и сами они выглядели воспаленными, красными. Обычные человеческие глаза. Держался он тоже странно — как-то ссутулено. И я слишком поздно поняла — да он же еле на ногах стоит. Пытали Нахадота, но для смертного воплощения это бесследно не прошло.
Наверное, на лице у меня отразилась жалость, потому что он зло наморщился и выпрямился:
— Зачем ты меня сюда привела?
— Сядь, — сказала я, указав на кровать.
Я попыталась отвернуться обратно к окну, но он крепко вцепился мне в плечи. Если бы не слабость, он бы сделал мне больно. Я теперь это хорошо понимала. Он был рабом. Рабом, предназначенным для плотских утех. Он даже собственным телом не мог распоряжаться по своему усмотрению. И лишь в постели он мог хоть как-то отыграться на хозяевах. Не очень много возможностей для мести.
— Ты ждешь его? — спросил он. — Ждешь ведь, правда?
Он произнес это «его» так, что стало понятно: «его» он терпеть не может.
Я одну за другой отцепила его руки от себя. И бестрепетно оттолкнула.
— Сядь. Немедленно.
Это «немедленно» заставило его сделать шаг назад. Попятиться к кровати и сесть на нее. Все это он проделал, не сводя с меня ненавидящего взгляда. Я снова отвернулась, и его ненависть бессильно разбилась о мою спину. Она накатывала волнами, как мутная вода.
— Да, — наконец ответила я. — Я жду его.
За спиной воцарилось потрясенное молчание.
— Ты влюбилась в него. Раньше ты его не любила. А теперь любишь. Скажи честно — ведь любишь?
* * *
Я обдумала вопрос.
— Люблю ли я его? — медленно повторила я.
Странные какие слова. Чем больше над ними думаешь, тем страннее они звучат. Словно стихи, которые зачитал до полной бессмысленности.
— Люблю ли я его.
* * *
И беспокоит тебя совсем другое воспоминание.
* * *
К моему удивлению, в голосе Нахи звучал страх. Да, он был испуган.
— Не глупи. Ты представить себе не можешь, сколько раз мне приходилось просыпаться рядом с трупом. Если ты сильная — сможешь ему противостоять.
— Я знаю. Мне уже приходилось говорить ему «нет».
— Тогда…
Теперь в голосе слышалось замешательство.
И тут меня посетило прозрение. Так вот какова жизнь дневного, нелюбимого, ненавистного Нахадота. Днем его затаскивают в постель все кому не лень. А ночью — ночью он не спит. Он проваливается в забытье, подобное смерти. И оно не приносит отдохновения. И каждое утро он просыпается в ужасе, потому что не помнит, как получил рану. Или почему рядом с ним лежит мертвая женщина. И каждое утро он с мучительным отчаянием сознает — это навсегда. Это никогда не кончится.
— Тебе снятся сны? — спросила я.
— Что?
— Сны. Ночью, когда ты… внутри его. Тебе что-нибудь снится?
Нахадот некоторое время хмуро молчал, словно пытался разгадать, что за подвох таится в моем вопросе. Потом наконец ответил:
— Нет.
— Совсем ничего не снится?
— Иногда. Но это не сны. Это как… вспышка.
И он отвернулся и неопределенно поводил руками.
— Возможно, это воспоминания. Но я не знаю, откуда они взялись.
Я улыбнулась и вдруг поняла, что он не такое уж чудище. Он — как я. В нем две души. Точнее, две личности. В одном теле. Возможно, именно этим Энефадэ и вдохновлялись.
— Ты скверно выглядишь, — проговорила я. — Тебе бы поспать.
Он нахмурился:
— Нет. Мне достаточно ночного сна.
— Спи, — сказала я.
И он резко обвалился на бок. Выглядело смешно. Но мне не хотелось смеяться. Я подошла к кровати, подняла его ноги и уложила поудобнее. Встала на колени и сказала ему на ухо:
— Ты спишь и видишь приятные сны.
И его хмурое лицо вдруг разгладилось и смягчилось.
Очень довольная, я снова отошла к окну. Ждать, когда сядет солнце.
* * *
А почему я не помню, что случилось потом?
Ты вспоминаешь…
Нет, почему я сейчас этого не помню? Когда рассказываю — вспоминаю, но не раньше. А если молчу — на месте памяти пустота. Большая такая черная дыра.
Ты вспоминаешь.
* * *
Красный солнечный полукруг утонул за горизонтом, и комната содрогнулась — а вместе с ней вздрогнул весь дворец. Поскольку я оказалась в самом эпицентре, у меня даже зубы застучали. По комнате словно бы прокатилась полоса, расходясь круговой волной, и там, где она бежала, все темнело. Разлившаяся вокруг сила подняла торчком волосы у меня на шее, и тогда я проговорила:
— Добрый вечер, лорд Нахадот. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?
Ответом мне послужил тихий, прерывистый длинный выдох. Вечернее небо пронизывали солнечные лучи, в высоте переливались золотой, красный и фиолетовый. Нахадот еще не полностью пришел в себя.
Я повернулась. Он медленно садился. И по-прежнему выглядел как человек, обычный человек, но задвигались, как живые, волосы — хотя их и не шевелил ветер. И я стояла и смотрела, как пряди густеют, удлиняются, становятся темнее и завиваются в длинный плащ. Потрясающее зрелище, поражающее красотой. Он отвернулся от угасающего солнца и не видел меня до тех пор, пока я не встала прямо перед ним. И тогда он закрылся рукой, защищаясь от чего-то. Неужели от меня? Я улыбнулась этой мысли.
Рука дрожала. Я взяла ее в свою — кожа снова была прохладной и сухой. И смуглой. Я только что это заметила. Интересно, это из-за меня? А из-под ладони на меня смотрели глаза — на этот раз черные. Немигающие. И бессмысленные, как у животного.
Я погладила его по щеке и пожелала, чтобы к нему вернулся рассудок. Он сморгнул, легонько нахмурился и постепенно пришел в себя. Его ладонь перестала дрожать.
И когда я посчитала, что время настало, я отпустила его руку. Расстегнула блузку и спустила ее с плеч. Сбросила юбку и вместе с ней нижнее белье. И стала ждать — нагая, как жертва в день его праздника.
