Книга: Проклятие феи
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18

Глава 17

На следующий день после сопровождаемого грозой прибытия в Туманную Глушь Айкор вернулся со встречи с лордом Двуколки и сообщил, что принцесса и сопровождающая ее фрейлина переезжают в Вудволд, и чем раньше, тем лучше, – скажем, завтра же. Лорд Прендергаст настоял на том, чтобы прислать за ними свой лучший экипаж.
Новости распространились по Двуколке, словно лесной пожар: Айкор не пытался скрывать ни себя, ни свое прибытие на двор колесного и тележного мастеров, ни его причину.
– Мы не можем себе позволить даже такие мелкие обманные чары, – сурово сообщил он, отправляясь наутро к лорду Прендергасту. – Лучше сразу заявить… то, что мы намерены сказать.
По слухам, долетевшим до трактира Кернгорм быстрее, чем ноги Айкора могли бы принести его самого, когда о прибытии вестника королевы официально объявили у дверей большого зала Вудволда, он изложил свое дело спокойным голосом, но все, кто присутствовал в огромном помещении, услышали каждое слово.
– Лорд Прендергаст, я прибыл просить вашего гостеприимства для нашей принцессы, наследницы короля, наконец-то освободившейся от долгого заключения.
В последовавшей тишине лорд Прендергаст первым шагнул вперед, чтобы проводить вестника в меньшую комнату, где они смогут побеседовать наедине. На его лице застыло ошеломленное выражение, но его манеры и преданность королю и его наследнице остались безупречными.
К тому времени, как Айкор вернулся (сам он отказался от экипажа лорда), перед двором колесного и тележного мастеров собралась толпа, чтобы поздравлять, глазеть, удивляться и расспрашивать. Бардер, Джоб и Крантаб пытались заниматься делом, хотя еле шевелили руками и покачивали головой не только в ответ на замечания соседей.
Женщины столпились в кухне дома колесного мастера. Тетушка пряла, как будто это было самое обычное утро самого обычного дня, и слышалось лишь тихое постукивание и еще более тихое жужжание. Катриона готовила успокаивающий отвар. Раскрасневшаяся Пеони пыталась утешать тетю. Рози решила, что та рыдает от растерянности, не представляя, чем ей следует заниматься теперь. Точно так же чувствовала себя и она сама, хотя и без слез. Но Рози ощущала не только замешательство. Ей казалось, что она попала в ловушку. Люди, которых она знала всю свою жизнь, внезапно загнали ее в угол и теперь стали зрителями, а она… они с Пеони – зрелищем.
Джем с Гилли пытались играть на кухонном полу, но без особого увлечения. Гейбл, самый уравновешенный из младенцев, собрался было поныть. Рози подхватила малыша и принялась играть с ним в ладушки – больше для того, чтобы успокоиться самой. Она не прекратила игру даже после того, как Айкор сообщил, что они уезжают на следующий день. Но все же она передала сообщение и услышала, как его обсуждают мыши, а спустя пару минут до нее донесся вой Зогдоба – долгий, отчаянный стон: одна Рози толком понимала, как следует чесать собачью спину, и вот она уезжает. Рози жалела, что не может завыть сама.
Пеони как-то ухитрялась смеяться, повторять: «Я не знаю… я ничегошеньки не знаю», целовать подставленные щеки и пожимать протянутые руки, пока принцессу с ее фрейлиной поспешно провожали к экипажу, который доставит их из меньшей тюрьмы в бóльшую – в Вудволд. Рози бессмысленно озиралась по сторонам, отмечая всеобщее любопытство и какое-то потрясенное почтение (а в нескольких случаях еще и жалость) на лицах тех, кто пришел их проводить. Только Флора подошла прямиком к ней, крепко обняла, а затем пожала руку, пробормотав, словно маленькому ребенку: «Все хорошо, Рози. Все хорошо». Рози заставила себя улыбнуться. Даже Фуаб, объявившийся из ниоткуда, чтобы клюнуть ее в макушку и пощипать за уши, добился от нее только слабого взмаха руки, едва достаточного, чтобы его согнать.
Рози никогда прежде не ездила в экипажах. Ей не понравилось. У него была крыша и закрытая дверь, и он тоже оказался тюрьмой, а колеса и лошадиные копыта твердили «прочь, прочь, прочь» и «нет, нет, нет». День выдался хмурым и туманным, и длинные облака тянулись мимо окон: в лучшем экипаже лорда Прендергаста окна были забраны прозрачным стеклом. Рози постучала по нему пальцем. Стекло оказалось холодным и влажным.
Она привыкла к слабой встряске при прохождении через железные ворота на земли Вудволда, но в день прибытия принцессы с фрейлиной экипаж тряхнуло много сильнее, и головокружение вырвало у Пеони, посещавшей Вудволд только по праздничным дням, чуть слышный вздох. Рози показалось, что Вудволд заворочался. То же ощущение, но еще более отчетливое она испытала, перешагнув порог большого зала.
«Меррел?» – окликнула Рози не задумываясь, как поглаживала нос горгульи на веретене или подхватывала ребенка, чтобы поиграть с ним в ладушки.
«Принцесса», – ответил он, каким-то образом включив в это слово и имя, которое она считала своим: «Рози».
И Вудволд услышал, понял, ухватился за него или вобрал в себя. И ответил.
«Приннцессса, – прогудел он. – Рооози».
Рози никогда прежде не слышала ничего подобного: с ней как будто заговорили деревья и камни. Мгновение она не могла шелохнуться, словно, услышав, как говорит нечто не обладающее ни дыханием, ни голосом, ни способностью шевелиться, она сама лишилась всего этого, и вокруг расцвел другой мир – мир, в котором не мог бы существовать человек. Но затем пол у нее под ногами подернулся легкой зыбью, не более чем слабым намеком на движение, она пошатнулась, снова пришла в себя, огляделась и поняла: никто не слышал того, что слышала она, и, возможно, не почувствовал того, что почувствовала она.
А затем оказалось, что к ним приближается сам лорд Прендергаст. Они с Пеони изобразили лучшие свои реверансы (у Рози он больше походил на поклон, дополненный неловким щипком сбоку за юбки) и с ужасом обнаружили, что лорд поднимает их, придерживая за запястья.
– Это мне следует кланяться вам, – сообщил он, сопровождая свои слова поклоном, а затем посмотрел на их бледные лица и добавил, одновременно серьезно и поддразнивая, как будто они были всего лишь его дочерьми: – Вам следует усвоить это сейчас. Никуда не годится, если вы будете кланяться собственным придворным.
– Да, милорд, – слабо отозвалась Пеони.
Затем лорд Прен представил их своей супруге, снова придержав за запястья, пока та приседала в реверансе. Но Рози больше заботил удивительно низкий гул, похожий на последний отзвук барабана, который уже не слышен, но ощутим всем телом, – это Вудволд повторял: «Рози. Принцесса». Пол снова заметно содрогнулся.
– Я прошу прощения за… э-э-э… пол, – произнес лорд Прендергаст, впервые слегка смутившись. – Этот дом служил приютом моей семье много веков, со времени его постройки, и его верность, возможно… э-э-э… стала осязаемой. Мы искренне рады приветствовать вас здесь и сделаем все, что в наших силах, чтобы вам было уютно, но… Я полагаю, с тех пор как в этом зале принимали особу королевской крови, прошло больше ста лет, и, возможно, дом помнит, что вы… э-э-э… заслуживаете особого почтения – большего, чем ваши скромные слуги Прендергасты. Но, должен заметить, сам Вудволд несколько… э-э-э… непостижим… если это слово применимо к дому.
Он умолк, и все услышали, как гостевые кубки дребезжат на столе. Леди Прен изящно подхватила графин с вином, стоявший слишком близко к краю.
– Он… э-э-э… Обычно его реакции не столь ясно выражены, – добавил лорд, слегка нахмурившись не то в удивлении, не то в замешательстве.
Рози вспомнился любимый во всей Двуколке слух о том, что Прендергасты никогда не бывают при дворе, потому что, если они покинут Вудволд на срок более долгий, чем необходимо для охотничьей поездки в горы за рекой, он выкопается из земли и отправится за ними пешком через всю страну.
– Однако, – продолжал лорд Прендергаст, – ему никогда не представлялось блистательной возможности первым приветствовать наследную принцессу, занимающую подобающее ей положение после столь долгого отсутствия.
Он снова поклонился. Пеони придвинулась ближе к Рози и взяла ее под руку.
При этих словах своего хозяина Вудволд притих, как будто желал именно такого подтверждения или даже нуждался в нем, и спустя минуту или две леди Прен принялась разливать напитки. Но Рози, потягивая слабое подслащенное вино, ощущала вокруг настороженность, какой ни разу не замечала здесь прежде, и это чувство никак не отступало. Нечто не вполне неодушевленное ожидало врага и, похоже, в отличие от всех людей в доме, с раздражением осознавало обман, происходящий под его крышей, пусть даже пол больше не содрогался. Рози надеялась, что никто другой не слышал его низкого шепота: «Принцесса. Рози». А если и слышал, то не догадывался, что оба слова относились к одному и тому же человеку.

 

Принцессу с ее нескладной фрейлиной разместили в башне Вудволда, завершающей собой своеобразный изгиб стены. По мнению Рози, назвать это углом было нельзя. Многочисленные флигели и пристройки Вудволда подчинялись какой-то собственной логике: половина или полтора лестничных пролета вверх или вниз, крутые повороты, запутанные переходы, неожиданные ниши, потолки, внезапно нависающие над тобой и столь же неожиданно взмывающие вверх сводами и куполами. Их комнаты в башне, две наверху и две внизу, соединенные лестницей, были маленькими для Вудволда, но просторными по меркам Туманной Глуши. Спальня, одна из двух верхних комнат, не уступала размером целому первому этажу любого из деревенских домов. Комната напротив была гостиной. Внизу располагалась самая натуральная уборная с сияющими, тщательно отполированными трубами, которые в иных обстоятельствах непременно привлекли бы внимание Рози, и гардеробная. Напротив (за небольшим коридором, обеспечивающим уединение) находилось помещение для стражи, компаньонок и их личных вещей, буде таковые накопятся. От нижней пары комнат извилистая лестница с клиновидными ступенями уходила вниз, к основной части дома.
Айкор повесил свою саблю, Эскву, над дверью в их спальню.
– Эсква умеет рубить и связывать, – пояснил он Рози. – Если у вас появится нужда в том или другом, он подчинится вашей руке.
Прендергастам сообщили, что принцесса и ее фрейлина предпочтут разделить одни покои для собственного удобства и спокойствия. И Прендергасты, которые растили шестерых собственных детей и с искренней заботой отнеслись к внезапно порученным их заботам девушкам, не нашли в этом ничего удивительного.
– Не сомневаюсь, после того потрясения, что пережила бедная девочка, ей хочется, чтобы лучшая подруга была рядом, – предположила леди Прен.
И она была права, хотя и не вполне в том смысле, который подразумевала сама.
– Я сожалею, Р… моя принцесса, – пояснил Айкор, вернувшийся с той первой встречи с Прендергастами. Он провел меньше дня в обществе прямой и непосредственной Рози, но уже стало заметно, что ему так же трудно обращаться к ней по титулу, как ей на него отзываться. – И Пеони. Но вы должны быть связаны друг с другом настолько тесно, насколько это вообще возможно. И вы не сможете покинуть Вудволд до самого дня рождения принцессы. Вы понимаете?
Они понимали. Еще до того даже, как Катриона объяснила им, что это не сработало бы, не будь они уже друзьями.
– И не просто друзьями: вы невольно оставили глубокие отпечатки на жизни друг друга. Пеони, ты знаешь, что подхватила у Рози привычку ерошить себе волосы? Ты так не делала, когда мы только переехали сюда. А ты, Рози, начала встряхивать головой, как делает Пеони, чтобы уложить челку на место, хотя, пока мы жили в Тетушкином домике, обходилась без этого – да и укладывать тебе нечего. Вы то и дело заканчиваете друг за другом предложения, а иногда, когда вам кажется, что никто другой вас не слушает, этим не утруждаетесь, потому что обе знаете, что собирались сказать. Если кому-то еще из нас нужно знать, о чем шла речь, приходится спрашивать. Этот лисенок не так уж ошибся, прыгнув к тебе на руки, Пеони, вместо того чтобы смешаться со зверинцем у нас дома. Он знал, что ты… ты часть того же самого.
Они сидели у очага на кухне в доме колесного мастера. Вечерело. Ленты и розетки с именин были рассыпаны по столу. Они так и остались измятыми после путешествия в кармане Катрионы, случившегося двадцать лет назад, но лишь слегка выцвели и выглядели именно тем, чем и являлись: символическими украшениями с какого-то королевского обряда. Наутро Рози и Пеони предстояло отправиться в Вудволд.
Рози и Пеони знали (это знание они не обсуждали ни с кем другим и не нуждались в том, чтобы обсуждать его друг с другом), что обман не подействовал бы, не будь они близки до такой степени, что неосознанно подлаживались к привычкам и обычаям друг друга. Они бы не смогли удержать новую связь, которой опутал их Айкор и за которой наблюдал Эсква со своего места над дверью их спальни в Вудволде. Дело было не только в том, что они теперь почти не разлучались: редко их разделяло больше комнаты или одной стены. Теперь они ощущали эту магию, которая привела Роуленда, а следом за ним и Айкора в Туманную Глушь, – магию, которая теперь увлекала их к двадцать первому дню рождения принцессы.
Они ощущали, как Айкор прищипывает связь между ними, подбирает в ней складки – так ушивают одежду, перешедшую от большего владельца к меньшему, или сводят вместе неистертые края простыни и скрепляют их посередине новым швом. Рози начало казаться, что поодиночке они с Пеони не вполне реальны. Когда Пеони улыбалась, ее собственные губы изгибались. Когда Пеони взмахивала рукой в воздухе, призрачная тень пролетала от ее руки к руке Рози. Проходили недели, и Рози видела все больше и больше этих призрачных теней и ощущала, как на них откликается тяжкое, неслышное бормотание укрывающего их дома. Ей казалось, будто ее плоть, ее суть истончаются, растворяются, словно мед, размешиваемый в воде, в странном воздухе Вудволда и в страстном осознании окружающих их людей, что рядом с ними находится принцесса.
Это не подвергло испытанию их дружбу. Как ни странно, они, наоборот, начали цепляться друг за друга, поскольку их вещественность лучше всего успокаивала их в окружении призраков. Катриона и Тетушка проводили с ними столько времени, сколько могли, ведь общество третьего человека рассеивало призрачные тени так же, как солнечный свет – настоящие, а Тетушку и Катриону хорошо знали и всегда рады были видеть в Вудволде. Айкор как будто никак не мог освоиться в их обществе – возможно, потому, что, когда они перебрались в Вудволд, он крайне внимательно следил за тем, чтобы обращаться к Пеони «принцесса», а к Рози «леди», – и по большей части был молчалив, как любой из охваченных благоговейным трепетом слуг Вудволда. Но у Катрионы, Тетушки и Айкора почти не было свободного времени, и обычно Рози и Пеони оставались вдвоем, вполне сознавая, кто они и что сделали.

 

Все эти три месяца ревностных человеческих приготовлений Вудволд оставался беспокойным и наполовину пробужденным. Рози ощущала его сознание, следующее за ней по коридорам и лестницам. Порой, когда она касалась голой рукой стены или щеколды, под пальцами пробегала дрожь, словно по шкуре животного.
«Спи, спи, – пыталась уговаривать его она. – Я не имею для тебя значения».
Но она знала, что к ней не прислушиваются. И ночью накануне дня рождения принцессы, когда все животные умолкли, Рози слышала бормотание Вудволда в скрипе огромных балок, скрежете еле заметно смещающихся массивных каменных плит и почти бесшумном шорохе накапливающейся пыли.
«Рози, – повторял он. – Рози».
«Это всего лишь последнее из имен принцессы, – сказала себе Рози. – Это просто дом, даже если он достаточно велик, чтобы сойти за целую страну. Дома не запоминают длинные человеческие имена, как, впрочем, и я, – с некоторой тоской подумала она. – Пеони способна заучить их все, но я-то нет. Эти… эти слоги, которые я как будто слышу, всего лишь своего рода сквозняк, и дуновение в конце звучит похоже на имя… название цветка или имя принцессы. Пустяки. Это просто поток воздуха».
Она разглядывала туманную панораму, рисуя пальцем завитки в тонком слое меловой пыли на подоконнике. В комнате подметали и убирались дважды в день, но сохранить спальню принцессы в чистоте не удавалось никак, хотя никто, кроме заговорщиков, не подозревал в этом чего-либо более зловещего, чем наилучшие пожелания от каждой феи и каждого волшебника в стране. Возможно, неизменная паутина в верхнем левом углу любимого окна Рози была связана с тем, что комната располагалась на верхнем этаже башни и до недавнего времени мало использовалась. Рози часто видела паука – обычно он выбирался из своего угла, когда она подбирала ноги на сиденье и опиралась локтями о подоконник, чтобы выглянуть наружу. В отсутствие ее обычных товарищей-животных она начала ценить его общество, хотя он никогда с ней не заговаривал.
«Рози», – бормотали стропила.
«Рози», – шептала черепица на крыше.
Истории о Вудволде, которые много поколений не интересовали никого, кроме ученых и жителей Двуколки, всплыли из глубин людской памяти. Правда, в них было столько прорех, что от повествования почти ничего не осталось (если ради хотя бы умеренной правдивости не принимать в расчет наиболее замысловатые полеты фантазии сказителей из Двуколки). Вспоминалось только, что это странный старый дом, один из крупнейших, старейших и, возможно, страннейших во всей стране, и расположен он почти на самом краю нигде, на берегу реки Стон. Кое-что можно было рассказать о Прендергастах: род их был даже старше дома, их предки являлись на зов правителя всякий раз, когда тот в них нуждался, они поддержали королеву, когда та расстроила замыслы Перниции в первый раз, они сражались рядом с королем, когда тот изгонял из Двуколки огненных змеев. Люди наполовину помнили, наполовину верили, что именно тогда Прендергасты полюбили Двуколку и решили там остаться. В благодарность за их доблесть в сражении с огненными змеями король передал ее им.
Сохранилась крупица истории о том, почему Вудволд был основан именно там, где стоит сейчас: это имело какое-то отношение к пророческому видению. Видения предсказателей считались наименее надежными из практических чар, и чем большее время охватывало предвидение, тем меньше на него можно было полагаться. Мало кто из людей решился бы строить дом на основании слов провидца. Но крупица истории утверждала, что провидец и сам был одним из Прендергастов, хотя это весьма удивительно, поскольку прозрение, каким бы бесполезным оно ни было, требовало очень сильной магии, а Прендергасты не были волшебным семейством. Возможно, когда-то были, но со временем магия их оставила.
Свежих историй о Прендергастах не было, если вы не помешаны на лошадях. Странный сырой клочок земли под их управлением и впрямь процветал, но из отличных кож, шерсти, пряжи, скобяных изделий, резных веретен-волчков и лошадей не получается интересных историй.
«Какой найдут принцы свою старшую сестру?» – гадали люди.
«Какой мы найдем нашу будущую королеву?» – гадали все.

 

Айкор перебрался в Вудволд вместе с принцессой. Как чужак в Двуколке и королевский придворный (и, возможно, как беспечный носитель обнаженных сабель), он обладал авторитетом, на который с радостью полагались люди Вудволда (на животных он производил меньшее впечатление, а дом, как подозревала Рози, вовсе его не замечал). Тетушка и Катриона остались (не считая слишком редких визитов) в Туманной Глуши и старались выказывать не больше расстройства, чем дядя и тетя Пеони.
Дядя и тетя Пеони пребывали в изрядном замешательстве, пробуждаясь, как им казалось, от долгого сна, в котором Пеони была их племянницей. Теперь их огорчала лишь собственная неспособность толком вспомнить, как вышло, что их столь неожиданно избрали в тайные опекуны принцессы. Им казалось, что у них сохранились смутные обрывки воспоминания о том, как некто, фея или волшебник («Я думаю, волшебник, – решила Хрослинга. – Разве он не был высоким, величественным и одетым во все черное?»), отдал им ребенка, чтобы они растили его как свою племянницу («Я припоминаю, как он объяснял нам, что ему придется сделать так, чтобы мы забыли о его приходе, – утверждала Хрослинга. – Я припоминаю, как его рука коснулась моего лба, стирая память. Правда»).
– Мы всегда знали, что мы заурядные люди, – говорил Крантаб, – но даже не представляли, насколько мы заурядны!
Ему так нравилась его шутка, что он повторял ее по нескольку раз за день, но люди были готовы потакать человеку, вырастившему принцессу, и продолжали смеяться, чтобы сделать ему приятное. Крантаб с Хрослингой были вполне довольны тем, что их не зовут в Вудволд, – они с радостью уступали эту обязанность Катрионе, Тетушке и завораживающему и несколько пугающему Айкору.
Но однажды Хрослинга, в десятый раз пересказав Катрионе повесть о маге в черных одеждах (с небольшой помощью история обрастала все более любопытными подробностями, хотя, как заметила Катриона Тетушке, видят судьбы, она не очень-то нуждается в помощи), добавила кое-что еще. Они вместе складывали простыни и вспоминали, что раньше этим занимались Пеони и Рози. В повисшей тишине Катриона переложила слои ткани веточками лаванды и собрала соседские простыни, чтобы отдать их Хрослинге.
– Для меня это большое облегчение – узнать, что она мне не родня, – задумчиво поделилась Хрослинга, принимая стопку белья. – Я знала, что никогда не любила ее так, как следовало бы, и это меня тревожило.
Она слишком глубоко погрузилась в собственные мысли и не заметила, как, избавившись от веса простыней, задрожали руки Катрионы. И ей неоткуда было узнать, что, как только она ушла, Катриона закрылась у себя, чтобы никто не видел ее слез. Она вышла несколько минут спустя, утирая глаза, спустилась во двор, где трое ее детей играли под присмотром занятого, но достаточно бдительного Бардера, и крепко обняла их всех по очереди («Ой, ну, мам», – с отвращением буркнул Джем). Она никому не пересказала слова Хрослинги, даже Тетушке и Бардеру, и, вопреки обычной своей совестливости, наложила на Хрослингу слабые чары, чтобы та никогда их не повторяла.
Прочих фей Двуколки тоже призвали на службу принцессе, но это была служба иного рода: им поручили обходить границы Двуколки и заговаривать их против… чего бы то ни было нежелательного, что может попытаться туда проникнуть. Возвращение принцессы так взволновало народ, что по всей Двуколке творилось невероятное множество чар. Заговора границ в таких условиях было более чем достаточно, чтобы ни одной фее не хватало ни сил, ни времени любопытствовать, чем занята другая. Или, скажем, гадать, не слишком ли усталыми и встревоженными выглядят две лучшие феи Двуколки, когда круг их забот не должен бы отличаться ничем особенным, помимо того что они скучают по двоюродной сестре и племяннице, о которой прекрасно заботится весьма необычный, но, несомненно, влиятельный Айкор в Вудволде, где она живет вместе с принцессой.
Не то чтобы границы следовало заговаривать от чего-то – или кого-то – в особенности. Это была просто охранная деятельность общего характера, хотя и весьма утомительная. Вся Двуколка притягивала те же мелкие, но досадные волшебные возмущения, что и дома фей, но в бóльших масштабах. Лозы джа, вместо того чтобы вырастать длиной в руку, за ночь вымахивали в рост высокого мужчины. Появлялись облака бабочек, облаченных в пышные платьица из примул и шляпки из ландышей (в разгар зимы это несколько сбивало с толку). Дверные щеколды начинали пророчествовать, и нельзя было войти или выйти за порог собственного дома, не услышав (от замогильного голоса), какая неделя вам предстоит (по счастью, предсказания обычно оказывались ошибочными). В разных уголках Двуколки видели трех стремкопусов, хотя они редко заходили так далеко на север и никогда в это время года: от зимних ветров отмирали кончики их рук-веток.

 

Роуленд первым посетил принцессу в тот же день, когда она прибыла в Вудволд. Он явился туда одетым как кузнец, пусть и необычайно чистый, но его ничуть не смутил большой зал, чего нельзя было ждать от кузнеца. Да и держался он совершенно не так, как настоящий кузнец. К тому же он явно предполагал, что увидится с принцессой. Все это сразу же его выдало. Вести о том, кого именно оно в нем выдало, немногим отстали от главной новости о переставшей скрываться принцессе. История, конечно, пришлась по сердцу всем, кто ее слышал: наследник Эрлиона, который дал обет жениться на принцессе, а затем, притворившись подмастерьем кузнеца, влюбился в нее, притворяющуюся племянницей тележного мастера…
Несчастная Пеони, соглашаясь на подмену, поставила одно-единственное условие.
– Вы не можете сказать Роуленду, что я и есть принцесса и что для нас существует «долго и счастливо», – гневно потребовала Пеони, которая никогда ни на что не гневалась. – Потому что я племянница деревенского тележного мастера, а он наследный принц Эрлиона.
Роуленд, верноподданный короля, равно как и принц Эрлиона, сохранил в тайне то, что сказал ему Айкор. Пожалуй, только те, кто хорошо его знал, в том числе Рози, могли прочесть по его лицу, что «долго и счастливо» вовсе не обязательно настанет.
– Если бы он встретил вас где угодно, кроме двора кузницы… – заметил как-то в беседе с Рози Айкор, такой же усталый и напряженный, как Тетушка и Катриона, и куда более суровый.
Айкор сказал это потому, что изнеможение так навалилось на него, что он почти не рассчитывал продержаться под его бременем на ногах до самого дня рождения принцессы, а обет десятилетнего принца мог стать еще одной подпоркой под их проседающими ухищрениями. Но Рози терзали собственные страхи и горести, и она огрызнулась:
– Тогда бы он влюбился в меня? Но вы же знаете, этого бы не произошло. Он мог бы обнаружить, что связан со мной, что ходит под ярмом, словно вол в упряжи, но любовью это не было бы. Пусть у них будет то, что уже есть, поскольку это, по крайней мере, реально происходит во всем этом… во всем этом…
Айкор упал перед Рози на колени, чего никогда не делал теперь, когда они переехали в Вудволд и принцессой считалась Пеони.
– Простите меня, – произнес он. – Простите меня.
– Не валяйте дурака, – потребовала Рози. – Если вы немедленно не встанете, я дерну вас за уши. Сильно. Вот, так-то лучше. Послушайте, разве то… то, что вы делаете… не проще делать, когда Роуленд… привязан к Пеони, а не ко мне?
Айкор потер свою гладкую, безволосую голову, как будто удостоверяясь, что уши остались в неприкосновенности.
– Возможно, и так. Возможно, и так. Просто все это… неправильно.
Рози чуть улыбнулась.
– Я рада, что вы тоже так считаете, – заявила она, подначивая его возразить, что их беспокоит вовсе не одна и та же неправильность.
Но за минувшее время он успел немного узнать Рози и не попался на ее удочку.
– Да, – продолжила она, – так портят коня, чтобы он проиграл забег, в котором должен был победить, или чтобы отделаться от покупателя, потому что решили оставить коня себе.
Айкор одарил ее взглядом, который Рози мысленно именовала «не принцесса».
– Мы очень хотим… э-э-э… отделаться от этого покупателя.
– И отделаемся, – заверила его Рози, стараясь, чтобы ее слова звучали ободряюще. – Отделаемся, потому что должны. А я, как вы знаете, очень упряма.
Но взгляд «не принцесса» преобразился в иной, который нравился ей куда меньше. Она могла бы назвать его «да, принцесса», вот только вовсе не хотела никак его называть. Рози задумчиво покосилась на уши Айкора.
Во время этого разговора Рози сидела в оконном проеме их спальни, пока Роуленд навещал свою предполагаемую суженую в гостиной башни. Обязанность или честь изображать из себя дуэнью выпала на долю леди Прендергаст. По большей части во время визитов Роуленда Рози оставалась одна и прислушивалась к гулу голосов за стеной. При этом занимали ее в основном мысли о Нарле. Она никогда не рассказывала Пеони о своих чувствах к Нарлу, даже до прихода Айкора, – это стало ее первым секретом от подруги. Она не плакала – не пролила ни слезинки с момента появления Айкора в Туманной Глуши, но, когда вспоминала Нарла, ее сухие глаза горели, а веки опускались и поднимались, словно ставни на петлях. За все то время, что принцесса провела в Вудволде, Нарл ни разу здесь не бывал – всю работу вынужденно привозили к нему в кузницу Туманной Глуши. Даже личная просьба лорда Прена не стронула его с места. Люди качали головой, но те, кто его знал, не удивлялись: Нарл не мог не возненавидеть суету, царившую вокруг принцессы, а начиналась суета у ворот Вудволда.
Рози не видела его со дня грозы. Последними ее словами, обращенными к нему, были: «Вот зараза, льет как из ведра», когда она готовилась бежать через площадь домой на ужин. Она даже не попрощалась. А последние полтора дня, проведенные в месте, которое она по-прежнему считала домом, она была ужасно занята. Но он тоже не пытался с ней увидеться. Как и с Пеони.
Рози порой казалось, что все ее знакомство с Вудволдом ограничивается любимым местом у окна с дружелюбным пауком в углу. Она так часто там сидела: когда Роуленд с Пеони встречались в середине ночи, когда сны выдавались особенно неприятными и она боялась разбудить Пеони метаниями и вскриками, когда им обеим выпадало немножко спокойствия перед новой встречей с прибывшими придворными (с приближением дня рождения принцессы струйка превратилась в поток, и даже Вудволд оказался едва ли не переполнен), следующим званым обедом, очередной примеркой бального платья принцессы. Это было, возможно, единственное место в Вудволде, где она могла собраться с мыслями, предаться воспоминаниям, подумать о себе как о Рози, поэтому только здесь она ощущала себя в полной мере настоящей.
Люди, окружающие принцессу и ее фрейлину, баловали их как могли. Их часто отсылали отдохнуть к себе в башню (одна из дочерей Прендергастов, склонная забывать о трепете перед особами королевской крови, предположила, что они уставали бы куда меньше, если бы не тратили полжизни на хождение по всем этим лестницам), но ни одна из них не умела отдыхать, как подобает знатным дамам. Пеони шила и просила присылать ей все, что следует подрубить или починить. Поначалу эта просьба вызвала возмущение, но, как объяснила Пеони, она всю свою жизнь была деревенской девочкой и приучилась радоваться тому, что ее руки заняты работой, но затейливые занятия вроде вышивания ее не интересуют (что было неправдой). Все устроили к ее удовлетворению, только леди Прен в расстройстве похлопывала себя по ключицам легкими быстрыми ударами, напоминающими трепет птичьих крыльев, а затем, когда это не смогло ее успокоить, принялась крутить ожерелья у себя на шее, пока Пеони мягко не взяла ее руки в свои.
– Дорогая леди Прен, – начала она (насколько было известно Рози, никто и никогда не называл лорда или леди «Пренами» в лицо, хотя вся Двуколка пользовалась этим прозвищем за глаза), – вы же порадуете меня этим, не правда ли?
И леди Прен уступила.
Пеони хорошо удавались подобные жесты. Под ее мягкой тиранией домоправительница Прендергастов перестала изображать из себя мелодраматическую жертву из-за того, что комнату принцессы невозможно было полностью очистить от пыли (и, что еще важнее, не стала вымещать раздражение на горничных). Невыносимо надменный дворецкий улыбался, когда ее видел, причем начиная со второй недели делал это раньше, чем Пеони улыбалась ему. Сварливый старый граф из Скарента, очевидно явившийся на день рождения принцессы заблаговременно, чтобы успеть проникнуться к ней по-настоящему основательной неприязнью, поддался ее обаянию за считаные дни. А старшего внука Прендергастов, трехлетнее чудовище, удавалось привести в хорошее настроение теми же уловками, которые Пеони применяла к детям Катрионы и всем ее маленьким постояльцам с детской магией.
Так или иначе, как только девушки оказывались вдвоем в спальне, а время не располагало к тому, чтобы спать (или делать вид), Пеони шила. Поначалу Рози сидела, стиснув ладони между колен, как будто даже в отсутствие шелка для вышивания они могут учинить что-нибудь жуткое, если она их выпустит. Но однажды, когда она чувствовала себя так, будто вот-вот взорвется от праздности, явился Бардер с большим бугристым свертком, в котором обнаружилось полдюжины обрубков хорошо просушенной древесины, превосходно подходящих для вырезания веретен-волчков.
– Это не я, – пояснил он. – Я думал, что тебе и без того хватает хлопот. Их прислал Нарл. Он сказал, что ты скоро совсем заскучаешь.
Бардер старался сопровождать Катриону в Вудволд, когда мог, чтобы лично проведать Рози и узнать, как у нее дела.
– Мы никак не привыкнем к тому, что ты уехала от нас, милая, как и малыши, а особенно твои звери, – объяснил он.
Рози вздохнула. У жизни в Вудволде было множество неприятных сторон, и одна из них заключалась в том, что ей почему-то труднее было разговаривать с животными из башни принцессы, чем со двора колесного мастера или из кузницы. Почти все ее знакомые в животном мире изъяснялись удивительно невнятно, а с созданиями, с которыми она прежде не встречалась, дела обстояли еще хуже. Необъяснимое чувство подсказывало ей, будто все они до крайности заняты чем-то другим, поэтому с ними так трудно поддерживать беседу. К такого рода занятости она привыкла, когда дома появлялись новые младенцы, но прежде она всегда угадывала, если дело было именно в этом, и, кроме того, почти для всех стояло неподходящее время года. Но никто не объяснял ей, что происходит, а когда она спрашивала, все начинали изъясняться еще менее членораздельно.
Вдобавок ко всему домоправительница закатывала истерику всякий раз, когда обнаруживала собачий волосок на подушках или кошачий на покрывале либо случайное пуховое перышко на ковре их спальни или гостиной. Много лет назад Катриона придумала, как зачаровать амулет, чтобы звериная шерсть отлетала от ткани как ужаленная и липла к щетке, но сейчас Рози не могла просить ее сделать еще один.
– Я могу отличить Фуаба от любого другого зяблика, как бы далеко он ни сидел, по его поникшей позе, да и от Флинкса осталась едва ли половина былого кота, – продолжал Бардер.
– От Флинкса? – изумилась Рози. – Я-то думала, он будет счастлив от меня избавиться.
– Ты слишком хорошо знаешь кошек, чтобы и впрямь так считать, – заметила Катриона.
– Ну-у-у… – протянула Рози. – Видишь ли, Флинкс был весьма последователен.
– Последовательность – первое, что должно настораживать в кошке, – напомнила Катриона.
В награду она удостоилась одной из ставших теперь редкими улыбок Рози и, улыбнувшись в ответ, ощутила, как лицо ноет от усталости и тревоги.
Фуаб пробовал взлетать к их башенному окну и пару раз преуспел, но ему пришлось признать, что защитные чары похожи на очень сильный встречный ветер, и после первой недели он больше не повторял попыток. Рози скучала по Фуабу, и Зогдобу, и Дротику, и Флинксу почти так же сильно, как по Нарлу, и, похоже, Пеони это угадала, поскольку именно Пеони в первые же дни их заключения настояла на том, чтобы они каждое утро после завтрака ходили навещать конюшни. Главный конюший, хотя и несколько нерешительнее и почтительнее, чем прежде, время от времени справлялся у Рози о настроении или здоровье той или иной лошади. Она охотно отвечала бы на такие вопросы чаще, но он, похоже, не поверил, когда она об этом сказала. Каждый день она останавливалась, чтобы уткнуться лбом в голову или плечо Дрока или Резвого. Дрок больше не заговаривал с ней так, как в ночь появления Айкора, но она ощущала исходящее от него могучее теплое понимание и изо дня в день черпала силы в проведенных рядом с ним мгновениях.
Резвый показывал ей лошадиные образы женщин со злыми лицами, волчьими зубами и таралианьими когтями, которые падали под тяжелые копыта доблестных скакунов, очень похожих на самого Резвого, и фыркал обслюнявленными остатками завтрака на ее платья.
– Как там Нарл? – спросила Рози, опустив взгляд и поглаживая кусок дерева.
Бардер коротко хохотнул:
– Кто знает? По-прежнему кует. Я и не замечал, что при тебе он сделался разговорчивее, пока ты не уехала и он снова не замолчал. Не думаю, что он произносит хотя бы слово за целую неделю. Ходит шутка, что он не возьмется подковывать лошадь, принадлежащую незнакомцу, потому что иначе ему придется называть цену. – Он чуть помедлил. – Последний раз, когда я с ним разговаривал, – я имею в виду, последний раз, когда он со мной говорил, – он спросил, нет ли у меня лишней древесины, и посоветовал занести тебе немножко, чтобы ты могла чем-то занять руки.

 

Недели еле ползли. Бесчисленные простыни были подрублены или перешиты целыми краями в середину. Скатерти и салфетки еще никогда не были в таком порядке, с тех пор как Прендергасты впервые смели с пола солому, купили тарелки вместо деревянных плошек и начали пользоваться скатертями и салфетками. И множество крошечных прорех, морщинок и следов предыдущих небрежных починок в гардеробах всех дочерей Прендергастов оказалось залатано, поскольку Пеони сдружилась с одной из них, Каллин, той самой, которая отпустила замечание о лестницах, ведущих в башню.
– Можно было бы подумать, что у принцессы должно быть больше дел, чем у всех остальных, и все же мы только и делаем, что ждем и ждем, – проворчала Рози.
Она взялась уже за последнее веретено-волчок. Оно должно было стать ее любимым. Она сразу это поняла, когда по очереди провела пальцами по каждой заготовке, решая, с которой начать, и приберегла эту напоследок.
Но волчок, ее лучший волчок, не спешил получаться. Не то чтобы нож Рози соскальзывал или она не видела нужного контура. Но контур, когда она его видела, оказывался не таким, как надо, и она продолжала вертеть заготовку в руках, высматривая, как подобраться к тому узору, который ей мерещился. Чтобы выкроить себе побольше времени на размышления, она уже закончила само веретено. От разочарования она чуть не выстрогала его слишком тонким – едва толще пальца трехмесячного младенца. Осторожно она коснулась его конца указательным пальцем. Ничего не произошло.
Рози на миг сжала руки на незаконченной поделке, покосилась на Пеони, по-прежнему склонившуюся над шитьем, и позволила взгляду рассредоточиться в попытке увидеть настоящую принцессу. Та смутно маячила между ними – не вполне там, но и не вполне отсутствуя. А затем Рози снова взялась за нож и принялась обтесывать оставшуюся поверхность. Это будет личное веретено-волчок принцессы. На нем будет изображено овальное человеческое лицо с широким лбом и округлым подбородком, как у них обеих, вьющимися волосами длиннее, чем у Рози, но короче, чем у Пеони, чуть улыбающимся ртом шире, чем у Пеони, но ýже, чем у Рози, и носом не таким изящным, как у Пеони, но и не такой картошкой, как у Рози.
Лицо принцессы как будто выпрыгнуло к ней из куска дерева, как только она его увидела, и ей оказалось трудно от него отвязаться, словно эта работа была важным делом, а не просто способом занять несколько свободных часов.

 

Теперь она отвернулась от окна и неутешительного, лишенного кошек вида и взяла в руки то последнее веретено. Было слишком темно, чтобы его разглядеть, но Рози не хотела зажигать лампу. Завтра вечером на балу будет гореть достаточно ламп, а ей хотелось запомнить темноту. Ей хотелось запомнить себя стоящей в темной тишине, где компанию ей составляют лишь собственные мысли и тихое дыхание спящей Пеони.
Волчок тяжело лежал у нее в сложенных горстью ладонях. Ее большие пальцы нашли широко открытые глаза с длинными ресницами, легкий бугорок носа, улыбающийся рот, рубчатую шероховатость кудрей. Она закончила работу только этим вечером. Всякий раз, когда она смотрела на резьбу, находилась еще одна деталь, которую следовало подправить, а потом еще и еще. Это увлекало ее, пока она не внесла все изменения, которые видела или могла придумать.
«Этот волчок я отдала бы Пеони после ее возвращения из Дымной Реки, – подумала она. – Интересно, как бы я ей объяснила, что это?»
Что бы ни произошло, завтра ночью ее мир изменится полностью и навсегда. В эти последние три месяца ей почти казалось, что она в любую минуту все еще может сбросить платье, которое ей приходится носить как фрейлине принцессы, сбежать обратно в Туманную Глушь и упросить Нарла снова взять ее в подмастерья. Понимание, что это всего лишь иллюзия, не лишало эту мысль заманчивости, потому что в ней была и какая-то толика правды: и ее связанная и запертая в клетку воля томилась у щели между прутьями, не пропускающими ее на свободу. Последние три месяца были всего лишь подготовкой, пусть даже напряженной и тревожной, а завтра настанет день необратимых перемен. Завтра день рождения принцессы. Ее день рождения.
Она знала, что должно произойти. Там будет – несмотря на все защитные чары – прялка и веретено с острым концом, которого придется коснуться принцессе. Но вместо принцессы это сделает Пеони, укутанная в чары и заклятия, – либо потому, что проклятие обманут и вынудят принять ее за принцессу, либо потому, что этого добьется сознательное вмешательство Сигил, Айкора, Тетушки и Катрионы, подкрепленное и усиленное верой всех вокруг.
Но она не умрет, ведь она не принцесса, и проклятие в миг осуществления отвергнет ее, как неправильный конец магнита отторгает железные опилки. И к этому времени магия зайдет уже слишком далеко, чтобы отступиться, как бутылка, падающая с края каминной полки. Пеони погрузится в зачарованный сон, и каждое охранное заклятие всех присутствующих фей и волшебников – а их там будет немало – сразу же обернется вокруг нее, чтобы ее уберечь.
Неудачное колдовство вызывает опасный отклик, опасный и непредсказуемый, и он будет тем сильнее, чем сильнее были сами чары. Точно известно лишь, что он окажется мощным, поскольку заклятие Перниции обладает огромной мощью – мощью и злобой. И оно по-прежнему смертельно опасно, не в последнюю очередь потому, что никому из фей и магов, которые явятся на празднование, нельзя будет сказать правду. Они будут уверены, что присматривают за зачарованным сном принцессы. И все будет зависеть от Тетушки, Айкора и Сигил, ибо Рози отшвырнет отдачей сорвавшегося заклятия и забросит неизвестно куда, а Катриона отправится с ней.
Будет много волшебства, которому придется противостоять, обезвреживать его или отклонять, а Рози не сможет этого сделать. Катриона должна была проследить за тем, чтобы Рози прибыла к месту последнего противостояния – в чем бы то ни заключалось. Но все это было ужасно, невообразимо опасно. Тетушке и Айкору, возможно, и удалось бы солгать ей о том, чего они не смогут сделать и на что повлиять, но один взгляд на лицо Катрионы выдал Рози правду.
Ей вспомнились некоторые сказки и баллады, которым учил ее Бардер: безнадежные предприятия, мужество перед лицом превосходящего противника, единственный слабый шанс против отчаяния. Она подумала о своих любимых историях. О волшебнике Мерлине, зачатом драконом, который создал огромное кольцо стоячих камней, удерживающих свет середины лета, чтобы защитить любимых им обычных людей от дикой магии сильной юной земли, где они жили. Об арфисте, который так сильно любил свою поющую жену, что последовал за ней в страну мертвых, где вдвоем они уговорили бога того места ее вернуть, а когда они вместе умерли много лет спустя, то вошли в легенду больше из-за их неиссякаемой преданности друг другу, чем из-за приключений юности. Многие из историй Дамара, боровшегося с Севером, особенно о Харимад-сол у ворот Мадамер и об обороне пути в Уллен. Она вспомнила короля Харальда из своей собственной страны, сражавшегося против огненных змеев, и ее предшественницу, боровшуюся с Перницией, хотя о тех событиях люди мало что помнили. Этот случай был из того же разряда, и она надеялась, что однажды кто-нибудь станет рассказывать эту историю и речь в ней пойдет о единственном слабом шансе, подарившем успех.
Большего они сделать не могли. Другой возможности у них не было.
За обедом в большом зале, где проходили все обеды с самого прибытия принцессы, сознание Рози взмыло к стропилам, чтобы поговорить с меррелом. Поначалу они не могли расслышать друг друга – мешал шум множества жующих, пьющих и беседующих людей и гул пронзительных мыслей собак и мышей, нацеленных на все, что падает со столов и тарелок, а также кошек, пытающихся сделать выбор между славной свежей мышью и непредсказуемыми, но неизменно интересными человеческими объедками. (Собаки оберегали Вудволд от крыс, белок и случайных дерзких горностаев, но мыши не удостаивались их внимания.) Но Рози и меррел упорствовали – или, по крайней мере, упорствовала Рози. Ей казалось, будто меррел едва ли не возносит ее вверх, словно она не просто сидит, но взлетает над головами людей, над крышей большого зала, над густыми туманами зимней Двуколки и влажными облаками волшебной пыли туда, где сияет солнце… Как бы там ни было, они научились разговаривать друг с другом, и Рози по большей части предпочитала общество меррела, кроме тех случаев, когда кто-нибудь, обеспокоенный или заинтригованный напряженным, обращенным внутрь взглядом Рози, тряс ее за плечо или локоть, пока она не возвращалась на свое место за столом и не отвечала на заданный ей вопрос. Обычно она отговаривалась тем, что просто задумалась, положив начало восхищенному слушку о фрейлине принцессы, которая была коновалом, а стала философом. Меррел, которому много лет, прожитых над большим залом, нечем было заниматься, кроме как размышлять и слушать, – а в последние годы этому поспособствовали еще и беседы с Рози, – знал человеческий язык не хуже иного человека. Именно он рассказал Рози о слушке. В других обстоятельствах она нашла бы это забавным.
«Я просто задумалась, – сказала она себе теперь, в темноте ночи перед ее двадцать первым днем рождения. – Некогда я ходила, где хотела, и разговаривала, с кем хотела, и… теперь я только сижу и размышляю, как будто меня приковали за лодыжку к стропилам. Не думаю, что Нарл хотя бы придет на бал. Зачем бы ему?»
Рози ощущала вокруг себя сети сгущающихся чар, липких, как паутина. Когда она двигалась, то вздрагивала от прикосновений к ним, а краем глаза видела, как они тянутся за ней, словно нити пыли, вытряхнутой из старой шторы. Молчаливый паук в углу окна сегодня не выходил в середину своей паутины, чтобы дружелюбно покачаться взад и вперед. Она съежилась в уголке, как будто оказалась в плену собственной паутины.
Уже несколько недель Рози и Пеони дышали в унисон. Когда Пеони проводила время с Роулендом, у Рози частенько перехватывало дыхание. И Пеони больше не позволяла себе рыдать, как поначалу делала довольно часто, надежно закрыв за собой дверь спальни, после того как с улыбкой прощалась с Роулендом и благодарила леди Прен за потраченное время, поскольку поняла, что Рози тоже приходится плакать. В последние несколько недель они с Пеони могли дышать в собственном ритме только во сне. Рози выяснила это за много темных часов, которые она просидела без сна в оконном проеме, прислушиваясь к тихим вздохам спящей Пеони.

 

Вся Двуколка была приглашена на бал, и почти все собирались прийти, не считая разве что некоторых нелюдимых кузнецов. В парке, между железными воротами и большим залом, воздвигались шатры, чтобы вместить всех гостей, и огромные парадные двери, ведущие в зал, которые не использовались больше века, были отперты, расклинены и оставлены нараспашку до конца празднества. Прозвучало обещание, хотя никто не знал, кто его дал, что принцесса и ее родители в этот вечер несколько раз пройдут всю дорогу от ворот до большого зала, чтобы каждый, кто желает их увидеть или даже поговорить с ними, получил такую возможность.
«Принцесса и ее родители. Мои родители», – думала Рози.
Она ни разу не произнесла вслух слов «мои родители», с тех пор как узнала, что они король и королева. Это не имело никакого отношения к спорам заговорщиков, решавших, о чем стоит или не стоит говорить, – запрет гнездился много глубже. Он зарождался там, откуда пришло эхо в те недели перед свадьбой Катрионы, эхо, сообщившее ей, что она не та, кем себя считала. Но именно тогда она впервые поняла, что вырастет, что она уже больше не ребенок. С тех пор и до прихода Айкора она думала, что эхо говорило всего лишь об утрате детства, этой неизбежной потере. Она так и не догадалась, что оно предупреждало ее об утрате всего. Даже заклятию вышивания, как она считала, найдется простое объяснение – настолько простое, насколько это возможно для волшебных дел. Она вспомнила о мерреле, и заклятие вышивания сделалось нелепой мелочью. Теперь она думала о мерреле, о том, как тяжело ему приходилось все эти годы.
Катриона рассказала ей тихонько, в их последний день в Туманной Глуши, о том, как она, пока Рози была совсем крошечной, делилась с королевой историями о ее дочери и как королева отослала ее прочь и какие слова она при этом произнесла.
«Моя мать…» – думала Рози, глубоко расстроенная.
Она любила Катриону с Тетушкой, и все же, к ее собственному смятению, ей хотелось встретиться с матерью… Айкор объяснил ей, что они не рискуют напрягать обман присутствием ее семьи и будут ждать до последнего мгновения, поэтому Рози, благодарная за предоставленное оправдание, затолкала все вопросы о родителях в самый низ списка своих тревог.
Это оправдание, как и все прочие оправдания, утратит силу завтра.
Дыхание Рози изменилось, перестало быть ровным, и она поняла, что Пеони проснулась. Спустя мгновение она забралась в оконный проем к Рози, и обе уставились в темноту, которая успела сделаться не такой уж и темной. Заря двадцать первого дня рождения принцессы брезжила над дальним лесом, выхватывая из сумерек россыпь крыш и лежащий под ними луг, составляющие Вудволд. Вдалеке, справа от них, туманным серебром поблескивала река.
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18